Блок contra Есенин

Блок contra Есенин:
что значит быть русским поэтом
или Одна ночь Ивана Бездомного

–  Лежите, лежите! Свет зажигать не надо. В темноте, знаете ли, спокойнее. Что вам до моего лица? А вы его все равно не увидите. Или испугаетесь, чего доброго… Не стоит, не стоит. Вы можете испугаться, конечно, гораздо сильнее, если посмотрите в зеркало как-нибудь поутру.
… Можно сказать, что врач; к врачам, надеюсь, вы привыкли. Диагноз у вас, сударь, на лице написан. Гордое имя российского писателя; как же, как же, наслышан… Та-ак… напряженная публицистическая деятельность, приведшая к сильному нервному переутомлению… О, прошу прощения; это из вашего будущего некролога, до этого еще не дошло… Конечно, не готовы. Успокойтесь. Как это говорили… дайте вспомнить… а! вот: Родина вас не забудет. Родина в опасности?.. Ах, вы о духовной опасности… На пороге новой революции? Да вы в прошлой еще не разобрались, к чему вас еще новая?
Знаете, давайте сразу договоримся: вы – ничего не знаете по определению, да и не можете знать. А вот от того, что узнаете, зависит, что с вами будет дальше… О вечных русских культурных ценностях?..
Хорошо. Будем играть по вашим правилам. Хорошо. Разобьем фразу на слова. «Вечные», «русские», «культурные» и – «ценности».
Ну, для вас лично – вечность будет, как у Блока Александра Александровича:

Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь…

Простите за специфический юмор. Ну, да это и к лучшему… Вот Александра Александрыча помянули, а он нам пригодится.
Ах, люблю я поэтов! Забавный народ… Это? А это из другого. Да был такой, Есенин.
… Что? Великий русский… Без штампов, дорогой мой, давайте без штампов… Да, мы ведь договорились – вы ничего не знаете, а слово «русский» мы еще не разбирали.
Вот и чудесно.
Вечный, вечное… В контексте культуры так говорят о явлении, которое становится определяющим для дальнейшего хода этой самой культуры… Да, тут я с вами соглашусь, культура бывает разная, она сама может быть вечной и временной. Нет, временная – совсем не шелуха, нет; просто есть шедевры, эталоны, они – навсегда, они от времени не зависят, хотя и несут на себе его печать, отблеск пламени, если угодно… да-да, к вопросу о революциях… Так, продолжим. А есть памятники времени, артефакты, в полной мере впитавшие особенности эпохи, но самостоятельной культурной ценности не несущие… Так вот. Видите ли, культура (ну, да, да, поэзия тоже, как часть; после об этом, после) вечна, если она - о вечном, а в фактическом, преходящем, ищет образующие элементы этого вот самого вечного. Несомненно, homo sapiens не в райской вечности пребывает, а в коловращении превратностей исторических, а потому тот же Александр Александрович писал: «… в эпохи бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также преисполняются бурей и тревогой». Но нельзя забывать – история и пертурбации оной (ну да, да, и революции…) есть средство, средство и еще раз средство… Да, единственное. Но цель – иная. И цель эта все средства оправдывает. Иначе поэт из певца, ведущего народ, превращается в певца среди толпы… Кстати, вот вам из того же Блока, если забыли:

Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд да будет тверд и ясен,
Сотри случайные черты…

А толпа – явление всенепременно историческое, имеет форму абсолютно изменчивую, в отличие от народа, если угодно – паствы поэтов, только где он, этот народ? в толпе до него не докричишься… Здесь подстерегают и опасности –

В толпе все кто-нибудь поет,
Вот – голову его на блюде
Царю плясунья подает…

Дальше можно не продолжать, верно?.. Ну, по крайней мере, эта смерть прекрасна, ибо личность превыше всего… Не спорьте, а то уйду!.. Ах, так?! Ну, теперь точно не уйду, из принципа.
О чем бишь я…
Певец среди толпы – не самое страшное. Самое страшное – певец, толпу воспевающий. Хоть бы и искренне, из лучших побуждений.
Что?.. Из любви к народу? Полноте. Не дурите. Если вы скажете мне, что не отличаете толпы от народа, и обвините в высокомерии, я скажу, что у вас дурной вкус. До чего дошли – с моим мнением не считаться! Ладно, я сегодня добрый. Хотите совет? если вы оказались среди толпы, будьте тщательны в выборе песен, а то толпа решит, что вы ее воспеваете. Ее саму, ее образ мыслей, ее вкусы… Я уж не говорю о ее действиях. Не желаете ли, любезный, потом кумиром народным служить? И чтобы всякий вас уважал?.. нет, это из другого поэта. Нашего современника. Точнее, вашего. У меня современников либо нет, либо все бывшие, настоящие и будущие. Сразу. Странно? Привыкайте.
… Какого поэта? Не скажу. Молодежную субкультуру, батенька, надо знать… Иноземное влияние?.. Не забегайте вперед; и довольно уже меня перебивать!
Итак, уважал… а! уважал – мало того за то, что вы этого просто человека воспели, так еще, не дай Небеса, за то, что вы сами – простой, из народа. Как там, у Блока-то?..

А я беспомощен и слаб,
Как все, как вы, - лишь умный раб…

И ожидает вас тогда судьба наподобие судьбы симпатичного крестьянского юноши Сережи Есенина. Не дай Бог крестьянину, да и вообще, как в старое доброе средневековье говорили, «простецу» поэзией заниматься, да и прочим индивидуальным творчеством, за исключением народных промыслов. Поэзия от этого если (в исключительном случае!) что-то и приобретет, то простец…
Фашизм?!
Где вы слов-то таких набрались… Не приклеивайте мне ярлыков; у меня имя есть. Какое? Вы что же, сударь, еще не поняли?.. Правильно, помолчите.
Так вот, простец… ничегошеньки не получит.
… Да при чем тут мирская слава! я о глубоком личностном разладе, именно, именно в психопатологическом контексте.
… Опять перебиваете!
Но интуиция у вас хорошая, именно к артефактам… Да не я причисляю, а следует относить. Следует. Есенина, столь вами любимого. Как там?.. «Великого… русского…» и прочая. Именно потому, что его знает и любит… гм… всяческий народ русский. Есенин для него прост, ясен и удобоварим. Просто и ясно, как топор:

На краю деревни
Старая избушка,
Там перед иконой
Молится старушка.

Простые эмоции, строчки, картечью вышибающие умиление и слезу:

Молится старушка,
Сына поминает, –
Сын в краю далеком
Родину спасает.

Я?! На святое?! Упаси Небо, старушка здесь ни при чем. Я о поэзии. Сие – не поэзия, но наивное графоманство. Опять эта ваша народность… Слушайте, вы, народник, патриотический вы мой, «Плач Ярославны» на досуге перечитайте… если досуг останется… К чему это я? Та вы же литератор, не я; не позорьте профессию…
… Так вот это и плохо!.. Да не плохо ясен, а то, что ясен – плохо. Ясность эта порождает самолюбование народно-толпяное и начисто вкус и охоту к малейшему развитию. Поэзия, друг мой смертный – грань ясного и неясного, умение в ассоциативном потоке образа схватить нечто, не поддающееся простому логичному изъяснению. Мысль отталкивается от вещей и фактов и ищет нечто запредельное от них… Вот, пожалте, та же тема –

Чертя за кругом плавный круг,
Над сонным лугом коршун кружит
И смотрит на пустынный луг, –
В избушке мать над сыном тужит…

Но – другой автор. Ну, да, Блок. Но это уже не прямолинейная конкретность, над этим следует хоть немного… помедитировать, что ли… Почувствуйте разницу!
А вот вам парадокс. Сей юноша-артефакт Блока называл учителем. Не без оснований, естественно. Да и Александр Александрович по доброте душевной начинающего поэта Сергея Есенина ввел тогда, году в… дайте-ка припомнить… в 1915-ом… в поэтическую литературную тусовку… Не придирайтесь, милый мой! Тусовка – явление вневременное… И ведь предупредил в письме: «… путь Вам, может быть, предстоит не короткий, и, чтобы не сбиться, надо не торопиться, не нервничать. За каждый шаг свой рано или поздно придется дать ответ…» и далее в том же духе. Да, несомненный талант был налицо. Неплохо для крестьянского сына: «В пряже солнечных дней время выткало нить»…
… Уж помолчите! Социальное происхождение для поэзии важно. Во-первых, уровень владения – осмысленного владения! – богатством русской литературной речи. Во-вторых, минимальная эрудиция. Вы не будете отрицать, что в дореволюционной России ( а вышеупомянутая строчка – это 1910 год) юноша неинтеллигентского происхождения, способный выдать такое – редкость…
Сделаем скачок во времени, в середину двадцатых. А вот теперь хочется возгласить, как на Страшном Суде – вызовите свидетеля обвинения!. Как – какого? Есенина, естественно. В чем? Как минимум – в неблагодарности к учителю; как максимум – в суетности, отрыве от вечного, да и в ressentiment’е… Только не отговаривайтесь, будто не знаете, что означает это слово… На что намекаю? Да все на старое – убей ressentiment в себе.
Потому вы и не любите, когда его при вас поминают, а тем паче – не всуе… А, попал, попал? То-то же!
… Какого свидетеля? Господина Либединского. Персонаж, кстати, Есенина весьма даже… ну, скажем так… уважающий. Зафиксировал в своих записях две реплики уже взрослого, а потому, заметьте, отвечающего за свои шаги, слова и прочие деяния, Сергея… Фамильярно? Милейший! Передо мною все равны, а выразить либо нет кому-то уважение особливым способом поименования – мое дело. Значит, не заслужил. Да и характеризует его это значительно больше. Образ живого человека (тогда, естественно, живого), имидж…
Итак, реплика первая: «Александр Блок – это мой учитель. Но я не могу принять его рефлексии, его хныканья, полубарского, полународнического». А вот вторая: «Блок – интеллигент, это сказывается на самом его восприятии. Даже самая краска его образа как бы разведена мыслью, разложена рефлексией». И вот – финальный пинок учителю: «Я же с первых своих стихотворений стал писать чистыми и яркими красками».
Кстати, а вы из Есенина, кроме коровно-пейзажного, что читали? «Мой путь читали»? Документ! Сенсация! Признание, подписанное обвиняемым до обвинения!
… Я ерничаю? Ничего, потерпите, любезный… пациент; ну, не люблю я плебея, выходящего на тропу войны, пусть даже он талантлив…
Далее. Тонкий момент исследования, если, конечно, у вас есть хотя бы малейшее чутье в сфере ретроспективного социального психоанализа… (Небо! слова-то какие говорю)… вы поймете – нечто подтолкнуло Есенина в подростковом возрасте, социальная среда… Знаете, как в зарубежном триллере – «у него были проблемы в детстве, yes?»… ну, конечно, не знаете… неважно…

И помню, дед мне
С грустью говорил:
«Пустое дело…
Ну, а если тянет –
Пиши про рожь,
Но больше про кобыл».

Слушайте, а вам не кажется – в словосочетании «крестьянский поэт» кроется что-то наподобие раздвоения личности, шизофрении, что ли…
Дедовский наказ не был забыт Сережей, и светлый образ кобылы он понес… Извините, но, если не смеяться, я заплачу, а это, поверьте, зрелище… инфернальное; в общем, не для вас, с вашими-то нервами…
А дальше простое и естественное желание («Всю душу выплещу в слова») приобретает странный и знакомый до боли по различным примерам ressentiment’а дух. И почему?.. Ведь никто юного Сергея в петербуржской… пардон, уже в петроградской (вот я консерватор!) тусовке не обидел. Не в моде тогда уже было простецов обижать; а даже совсем наоборот – носились с ним: как же, чистая струя народного голоса! Дух зависти в нем проснулся, вот что…

Посмотрим –
Кто кого возьмет!
И вот в стихах моих
Забила
В салонный вылощенный
Сброд
Мочой рязанская кобыла.

Это к вопросу о чистой струе и, кстати, кобыле, да… Образ яркий, краски почти флуоресцентные, не то что свежие. Скажу больше, образ саморефлексивный – поэт, повествующий о собственном творчестве; и, заметьте, гораздо более содержательно, чем традиционное фольклорное «Я, акын такой-то (кобзарь такой-то, гусляр такой-то) и песни я пою»… Есть и у Сергея, крестьянского сына, жилка «интеллигентской рефлексии», самокопания. Но злость! Злость на эту рефлексию, месть «салонному вылощенному сброду» за то, что… не прогнали взашей – «а ступай-ка ты, мужик, на зеленые луга пасти сам знаешь кого», а протянули руку – «о, брат наш! усталый, страдающий брат!»… Ужели Надсона забыли? Некрасовых многообразных? Чувствуете, куда клоню?.. Знаю, знаю я ваши теперешние настроения: интеллигенция в вечном долгу перед народом… и посему должна всячески покаяться… а народ вправе не простить и бичевать, бичевать интеллигенцию, чтобы помнила, с-сволочь, что

… этот хлеб,
Что жрете вы, –
Ведь мы его того-с…
Навозом…

Трижды, четырежды чушь! Вечно русская, говорите? Культура вечно русская! Навозом! Да нет ее, этой русской культуры!.. Почти нет. Не создали еще. Материал есть, глина есть. Скульпторов – пересчитать вполне реально. Есть Древняя Русь, архаика, по сути веку к девятнадцатому ушедшая в подсознательное подполье архетипов.

Знала ли что? Или в Бога ты верила?
Что там услышишь из песен твоих?
Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых…

Ну, да, Блок. Сами не слышите?

О старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред сфинксом с древнею загадкой!

Неужели вы настолько наивны, что предполагаете, будто решение этой древней загадки, ее суть – это есенинское

«Гой ты, Русь моя родная,
Хаты – в ризах образа…
Не видать конца и края –
Только синь сосет глаза»?

Намеки, намеки, интуиции, проблески – невозможно смотреть без глаз, мудрый Эдип ослепнет с высосанными глазами! Сфинкс в образе (образе?!) синь-упыря! Сударь! Засасывает обычно болото, издали похожее на просторный изумрудно-зеленый луг! Без конца и без края!..
Так, так, так, спокойно… Успокойтесь, вдохните глубоко, я несколько разгорячился, не рассчитал. Вот холодная вода... да-да, нарзан. Сигарету? Пожалуйста; вы какую марку предпочитаете?.. Это и есть «Наша марка»… Что-то напоминает? Ну, не в первый раз встречаемся…
Ладно, давайте медленней и спокойнее.
С некоторого момента своей истории Русь почила… нет, не в Бозе, ну, что ж вы так… В тайне. Да-да:

Дремлю, и за дремотой тайна,
И в тайне почивает Русь.
Она и в снах необычайна,
Ее одежды не коснусь.

О, Небо, о, Ад! Как тонко! Русь – как совокупная эманация столь трепетно ощущаемой Блоком Великой Женственности, той самой Прекрасной Незнакомки, девы и блудницы с «разбойной красой» одновременно, некой Исиды, покрывало которой не дозволено срывать…
Русь почила в тайне…
Ну, здесь не мне вам рассказывать, как остро поставлено и вами, и вашими коллегами то, что вы называете проблемой национального сознания. Здесь.. хе-хе… сам черт ногу сломит… Это не вы сказали, не гордитесь ничтожной подколкой – это я сказал! Представьте себе, как может сформироваться национальное сознание в стране, дети которой имеют полное право сказать:

Для вас – века, для нас – единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас,
Монголов и Европы!

Для такой нации встает выбор – либо пестовать самобытную культуру, либо – выживать и сохранять территорию. А вот теперь и удивляйтесь, почему для одного русскость в том, что

Мы любим всё – и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё – и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений…

А для другого – припевать в самоодурении:

Сыпь, тальянка, звонко!
Сыпь, тальянка, смело!

Никаких вам постижений смыслов и гениев, все просто: культура заключена в непрерывной констатации факта (можно и под тальянку):

Эх вы, сани! Что за сани!
Звоны мерзлые осин!
У меня отец – крестьянин,
Ну, а я – крестьянский сын!

Вы полагаете, что ему нужны смыслы и гении?! Хотите провокационный вопрос?.. Все равно задам; ведь хотите же… Ответьте. Можно не вслух… да зачем мне их читать, все ваши мысли у вас на лице написаны.
Итак. К каким русским вы хотели бы принадлежать? А, можете не отвечать. При вашей нерешительности в суждениях, милейший, вы и после Страшного Суда выбор не сделаете.
А давайте-ка вызовем еще одного свидетеля… Да образно же говоря, сударь! Не бойтесь, мистики не будет, всяких там теней забытых предков… свидетель – Давид Бурлюк: «С. А. Есенин учится в рязанской школе, которую и оканчивает в 1912 году». Обратите внимание – школа-то – старообрядческая… Дальше: «С девяти лет мальчик пишет стихи, и в школе преподаватель Клеменов, по образному выражению С. А. Есенина, «произвел установку души».
Клеменов первым давал наставления юному поэту идти колеями здравого влечения к бодрым темам: любить деревню, избы, коров; писать об эпосе земли и вечной поэме весеннего труда на полях». Да, да!
Вот мы и имеем некоторое количество некоторых фактов, касающихся той самой вечной русской культуры. Перед нами, сударь, сцена, где в молчаливом противостоянии застыли две характернейшие фигуры: Александр Блок и Сергей Есенин… Да-да, я обожаю театральные эффекты.
Итак. Фигура первая – российский дворянин, воспитанный в традиции всеевропейской образованности, идущей со времен Первого Императора Петра, ищущий свои, исконные, российские корни и находящий их, нимало при том не порывая с европейским стилем… Что?.. Да, именно восхищаюсь.
Фигура вторая, характерная же: русский крестьянин, воспитанный в традиции старообрядческой (!), весьма консервативной во всем, что касается европейского стиля, враждебной (из щекотливо-религиозных соображений) и подозрительной ко всему, что «не родное», «не исконное», «антихристово»; органично, «плотски» связан он на уровне полуподсознания с корнями, но для осмысления он избрал способ, по сути, дворянский, европейский, в итоге – получил конфликт двух менталитетов: одного, требующего сохранять простую созерцательность, и другого, требующего поиска, поиска, поиска… Новых смыслов; смыслов старых, но скрытых.
… Что? Да, сочувствую и жалею. В той мере, в какой на это способен.
Революция перевернула всё – с ночи в день, со дня в ночь, и запутала и без того запутанный узел многообразных российских менталитетов. Старая формула российского бытия (православие, самодержавие, народность), несомненно, несла в себе, самой своей структуре, разрыв, ибо православие – странный феномен мысли – вел к менталитетету осторожному, сводящему рефлексию к минимуму во избежание греха суемудрия. Самодержавие – символ сословности, деления по степени допуска к самой возможности размышлять, ибо размышлять эффективно способен лишь праздный. Народность, наконец… уход в архаику, мышление посредством синтетического образа – слова, краски, звука, движения, облеченное в специфически пранациональную форму.
Уф-ф…
Вы еще живы, я полагаю? Неужели поняли?! Чудесно. Так я продолжу?..
Одна фигура приобрела четкую, я бы сказал даже – гражданскую позицию в этой ситуации водоворота, позицию трезвую, доказывающую высокую степень здравости рассудка:

Ты – железною маской лицо закрывай,
Поклоняясь священным гробам,
Охраняя железом до времени рай,
Недоступный безумным рабам.

Православие уже сгинуло, но самодержавие и народность еще охраняются… Я не масон, сударь, я – беспристрастен.
Так вот, вторая фигура.
Вторая фигура преисполнена тоски и сожаления, хотя, казалось бы, сызмальства влеклась к «здравым» темам. Как там он (опять же – сам!) писал? О себе, кстати…

Мне страх не нравится,
Что ты поэт,
Что ты сдружился
С славою плохою.
Гораздо лучше б
С малых лет
Ходил ты в поле за сохою.

Что, что ваш Есенин мог противопоставить образу Руси-Прекрасной Дамы? Образ Богоматери, да и то фальшивый, ибо, по сути, верующим был лишь по способу символьного восприятия… Простите, не ново.
Образ коровы?.. Интересно, конечно. Образ индоевропейски-архаичный, да только для метода поэтизирования «пушкинским слогом» (внутренний эталон Есенина по его же признанию) отнюдь не годящийся.
Творческий тупик, однако. Однако…
Однако, простите; кажется, начинает светать…
Напоследок – просьба.
Когда посмотрите во время утреннего туалета в зеркало – не разбивайте его, будьте так любезны.
Не поможет.