Из детства с любовью

Сергей Тарабукин
               
                Из детства с любовью

     Женщина шла мне навстречу и улыбалась. И столько радости было в ее улыбке, что я растерянно оглянулся назад. Двор, который я пересекал, являл обычную картину летнего предзакатного часа. Люди, как вода после дождя, растекались по тротуарам,  отстаиваясь на скамейках у подъездов

     На тропинке с сияющей женщиной мы были одни.

     В каждом дворе, знаете ли, разбегаются в разных направлениях такие тропинки и являются непременными атрибутами забетонированных колодцев. Как линии судьбы на руке, не для таких ли встреч они появлялись?

     Я спешил через плавающие в истоме и неге щебечущие дворы на так называемый «Бродвей», где в это время уже начиналась совсем другая жизнь. Людей через дневные пороги  вынесло на плес вечерней улицы, где они после трудового дня умиротворённо «дышали воздухом». Под руку прогуливались женщины, волнующими изгибами тел притягивая взгляды фланирующих тут же мужчин, жаждущих случайных знакомств и острых ощущений. Это была не Тверская в нынешнем понимании:  «прошвырнуться по Бродвею» имело тогда совсем другой оттенок. Улица была сценой в театре жизни, на котором все талантливо играли первое действие пьесы, ничего не зная о ее финале.

     Вот на такой вечерний моцион и несли меня ноги, когда я поймал взглядом эту улыбку. Я тоже расцветил лицо и сделал стойку. Но тут с удивлением узнал в ней свою бывшую одноклассницу. Если бы не карие с прищуром глаза под темными бровями, я никогда не признал бы в этой эффектной женщине угловатую шестиклассницу. Уже после школы я долго бессознательно искал на лицах молодых женщин эти милые черты, надеясь на случайную встречу. Не раз в толпе в радостном изумлении, застывал я перед незнакомой женщиной, приняв её по ошибке за свою первую любовь.
 
     Все они реагировали по-разному, но более проницательные, через секунду увидев на моём лице растерянность и явное разочарование, догадывались, что их приняли за другую, что нежность, на миг накрывшая их с головой, предназначалась не им и чисто по-женски априори завидовали чужой любви.

     Постепенно образ девочки тускнел, все дальше уходили школьные годы, а вместе с ними – первая любовь. И потому никакого потрясения я не испытал от неожиданной встречи, а только неловкость от чувства какой–то вины за себя, что и позволило ей заговорить первой:
               
   - Что, Серёжка, не узнаёшь?

     И при первых же звуках знакомого низковатого голоса я вдруг отчетливо увидел нашу школу и себя среди разноцветной и жизнерадостной деревенской поросли.

     Вся школа ждёт в коридоре звонка на урок. Первого сентября именно ждет, так как потом он всегда будет заставать врасплох. Справа от входа три класса, и осеннее солнце пока еще по-летнему заливает их тёплым светом, избыток которого, во всю ширину распахнутых настежь дверей, выливается в коридор и тремя золотистыми прямоугольниками застывает на свежевыкрашенном  полу. Средний класс – пятый, и мы с друзьями сидим на диване рядом с учительской как раз напротив него. Ждём звонка, ждём линейку и ждём пятые классы из соседних деревень, которые продолжат учёбу в нашей семилетней школе. У нас, пятиклассников, к ним особый интерес: нам учиться вместе.

     В очередной раз открывается входная дверь, и в коридор заходят три девочки и два мальчика и тут же попадают под прицел десятков любопытных глаз. Это пришли зареченские.
               
     По одёжке новеньких тогда не встречали, потому что не было у родителей  средств одевать детей с иголочки. Зато, не один раз обгоревшие на летнем солнце, прокаленные на песке и обдутые всеми ветрами; с весны до осени морёные во всех водоёмах, они были красивы здоровой природной красотой. И оценивали мальчишки сверстников исключительно по физическим данным: сильнее я его или нет? У девочек, естественно, были свои критерии оценок.

     Наши деревенские девчонки были нам скорее боевыми подругами, нежели объектами поклонения и обожания. В детских играх мы без смущения охапками приносили им цветы для венков, но попробовал бы кто–нибудь протянуть девочке один цветок из этой охапки, и обидное для каждого мальчишки слово «жених» надолго приставало к нему. Наивные. Развеется детский пух ребячества, и, влюбившись, они  будут готовы подарить женщине все цветы земли, но могут так и не стать её женихом.

     Не зная, куда идти, пятеро топчутся у выхода. Я же с замирающим сердцем смотрю только на одну из них. В груди –  холодок, как перед прыжком в воду, а потом – восторг от собственной смелости. Отбросив условности, я с неизъяснимым волнением протягиваю ей тот самый цветок из охапки. Мысленно. Но и этот виртуальный жест заметят ревнивые глаза сверстников, и молчаливый радостный вопль разнесётся по всей школе: «Жени–их!» И   два года я буду нести крест записного «жениха», только тяжести его не почувствую. И Голгофы не будет, а будет только прикосновение – первое, к какой–то благодати, святости даже.
Но вот она (остальных я просто не замечаю) с чьей–то подсказки идет в наш класс, на мгновение застывает в дверях в ореоле света, и тень от нее ложится на яркий прямоугольник  на полу. Ах, будь солнце ниже, она удлинилась бы и отпечаталась на стене рядом со мной!  Шаг, -  и девочка растворяется в классе. Тень тоже исчезает, но с этого момента всегда незримо будет рядом со мной. А  девочка  сама будет источником света, вокруг которого закружатся, как мотыльки, все мальчишки с пятого по седьмой классы.
 
     В то время о душе, ауре и прочих тонких материях я ничего не знал, и незнакомое чувство, потрясшее меня, принял за любовь. И ошибся. Это была не любовь в классическом понимании, а производная от неё – влюблённость: без ревности, измен, разочарований. С тех пор я и живу с этим чувством и смотрю на мир влюблёнными глазами, как в школе на ту девочку.

     Меня она никак не выделяла из общей массы, словно и не ходил я в её «женихах». Мы даже никогда не разговаривали наедине. Лишь когда она обращалась ко мне с вопросом или с просьбой, смотрели в глаза друг другу. Но это ровным счётом ничего не значило: мы все тогда еще могли смотреть в глаза прямо. Только читать не умели.

     Каждый раз, вспоминая потом ее глаза, я видел в них удивление и вопрос:

   - Почему ты? Вон, сколько кандидатов!

     И не узнаю: кем я был для нее на самом деле.

     Летом она с родителями переехала на новое местожительство.То ли по забывчивости, может, за ненадобностью, но моё сердце она с собой не забрала, расколдовала меня и отпустила, как говорится, с Богом.

     К седьмому классу мы заметно повзрослели, оперились. У девочек округлялись формы, и на переменах мы под руками ощущали их упругие выпуклости. Идеализм плавно переходил в материализм.

     А девочку я больше не увижу, как и многих из нашего класса. Но всех помню. Только узнаю ли?

  – …не узнаёшь? – Донеслось откуда-то издалека.

     Стряхнув оцепенение, я снова увидел себя рядом с нею, кивнул, а через секунду уже уверенно ответил:

   – Конечно, узнаю.

     И вместо приветствия мы какое-то время с улыбкой разглядываем друг друга. Мне даже показалось, что она сейчас тоже видит нашу школу, ребят и, чтобы через память перекинуть мостик из прошлого в настоящее и окончательно избавиться от ощущения неловкости, я спрашиваю ее:

   – А ты помнишь?..

     Но она не даёт договорить мне, а как-то буднично и уже без улыбки признаётся:

   - Нет, Серёжка, из нашей школы я никого не помню.