Тетя Нина

               

                Тетя Нина работала в школьной столовой кухрабочей — подавала, убирала, мыла. Небольшого роста, худенькая, она передвигалась быстро, как-то вприпрыжку, всегда что-то напевала, всегда что-то хлопотливо вытирала-передвигала, и была похожа на непоседливого воробья. Неожиданно выяснилось, что они с моей мамой были давно знакомы, и тетя Нина стала стараться сделать мне что-то хорошее — сполоснуть стакан, подать булочку порумянее, иногда подходила поболтать, ласково заглядывая в глаза, успевая при этом вытирать столы и сдвигать стулья.

                Потом столовую сдали в частную аренду и всех работников сократили. Тете Нине было уже под 70 лет, пенсия крошечная, поэтому ее пожалели и перевели в школу работать техничкой. Работа тяжелая, зарплата маленькая, но все же добавка к пенсии, да и возможность подработать была. Воды горячей не было, отопления тоже, свет отключали, мыть классы приходилось ледяной водой, поэтому многие школьники из старших классов (которые сами должны были убирать в своих кабинетах), договаривались с техничками, и те за небольшую плату делали работу за них.

                На первом этаже школы часто засорялся туалет — зрелище, прямо скажем, то еще. Даже сантехник наотрез не желал входить туда, только тетя Нина храбро шагала по плавающим на полу испражнениям с четырех этажей и прочищала засор. За это директор платила ей «премию», даже не буду говорить какую, потому что это смешно. Но не только ради премии тетя Нина выполняла эту работу. Она просто говорила: «Должен же кто-то это сделать, нельзя же так оставлять».
 
                За небольшую дополнительную плату тетя Нина убирала и мой кабинет, иногда присаживалась ненадолго, и мы с ней разговаривали. Муж ее умер рано, так как работал на вредном производстве, но успел поставить на ноги троих детей. Особенно гордилась тетя Нина старшим сыном, который уехал в Россию, вроде в Екатеринбург, и работал там, по ее словам, прокурором. Сама она жила с дочерью и зятем, они ее не обижали, жили, правда, небогато. Был еще младший сын, любитель выпить и пошуметь, поэтому все жены от него уходили. Но о нем мы не говорили.

                Потом мы в школе стали замечать, что тетя Нина часто плачет, спрятавшись где-нибудь, перестала напевать, ходила грустная. Оказалось, тяжело заболела дочь, лежит в областной онкологической больнице, нужна операция, но денег нет.

                Через некоторое время дочь умерла, зять уехал к родственникам в Россию, оставив тете Нине квартиру с оставшимися непроданными вещами.

                Иногда тетя Нина  заходила ко мне после уроков, чтобы заклеить разорванные  брошенные школьниками мелкие деньги, которые она собирала во время уборки. Она складывала эти обрывки, подклеивала их, и очень радовалась, когда их набиралось на покупку маленькой лепешки. Обедала тетя Нина всегда в стороне от всех, в укромном уголочке,  стыдливо прикрывая свою чашку, стесняясь скудости своей еды. Иногда я поила ее чаем, угощала булочкой или конфеткой, куличом на Пасху — она радовалась по-детски.

                В один из дней она рассказала, что сын с очередной невесткой стали посещать какую-то христианскую общину, бросили пить и предлагают ей съехаться вместе, а ее квартиру продать. Она долго не решалась, но жить одной в трехкомнатной квартире на пятом этаже «хрущевки», куда практически не поднималась вода, без света и газа, было очень тоскливо, и она согласилась.

               Какое-то время все шло прекрасно, на вырученные от продажи квартиры небольшие деньги они купили двух поросят и поставили на откорм в частном секторе, пополам с хозяевами частного дома. После работы тетя Нина бежала на рынок, собирала там остатки овощных листьев, помогала продавцам собирать мусор, они за это отдавали ей подгнивший товар. После этого она бежала домой готовить еду поросятам (попутно заглядывая на помойки, хотя там после бомжей мало чего оставалось, но иногда везло и находились остатки порченых продуктов). Конечно, она уставала — ведь ей шел уже восьмой десяток, но она повеселела, стала снова напевать, мечтала как вырастят поросят.

                Только все это счастье продолжалось недолго — сын ее, Рашид, вместе с невесткой снова начали пить и очень быстро пропили остатки ее денег.

                Все реже она забегала ко мне в школе, все чаще пряталась ото всех по углам, даже пол в школьном коридоре старалась мыть, когда разойдутся  все по домам. Столкнувшись однажды с ней в коридоре, где она мыла пол огромной шваброй, с рукоятью выше нее ростом и ширины просто невероятной, я попыталась с ней заговорить, но она отворачивалась, пряча лицо и прикрываясь платком. Я взяла ее за руку, отвела концы платка и увидела ее лицо в жутких желто-лиловых подтеках. «Упала», - пробормотала она.

               Частенько от нее стало попахивать спиртным. Она и раньше не чуралась веселого застолья на праздники, но на работе  -  нет, не позволяла. Ученики дразнили ее, говорили что пьяница-бабка падает с лестницы и поэтому ходит в синяках. Так считали и многие учителя — ведь в школе появилось много новых учителей, сменялись директора, новые люди не знали тетю Нину раньше, не знали о ней ничего.

               На самом деле тетю Нину избивал сын — часто, страшно и по любому поводу. Если ему хотелось выпить, он будил ее среди ночи и посылал за выпивкой, она боялась идти ночью, и он ее бил. Если в школе задерживали зарплату, она со слезами умоляла занять ей денег, потому что, если она придет без денег, Рашид ее опять изобьет. С горя она стала частенько выпивать на свои «левые» приработки, храбро говоря, что это ее личные деньги. Если Рашид замечал, что она выпила, он ее снова бил, безжалостно и жестоко.

                Я говорила ей, что ее Рашид просто садист и ему место в тюрьме, предлагала написать заявление в милицию, она тихо отвечала: «Он ведь все-таки мне сын». Она часто говорила, что если бы дочь была жива... А однажды сказала: «Если бы старший мой узнал про мою жизнь, он бы сразу меня забрал, ведь он у меня  хороший, умный, прокурором работает».

               От частых побоев и полуголодной жизни тетя Нина стала совсем плохо соображать, путала имена, не узнавала окружающих, опаздывала на работу и даже стала прогуливать. В конце концов новый директор уволил ее, она пробовала устроиться санитаркой в больницу, но там тоже не задержалась. Говорили, что она совсем  стала заговариваться, часто видели ее на помойках.

                Мне уже трудно было добираться до школы, и я проводила уроки дома. Все школьные новости мне по телефону рассказывала наша школьная сторожиха Люда. Люда работала сторожем и завхозом, жила при школе в подсобке. Года три назад людин муж пропил-проиграл их квартиру и попал в тюрьму, оставив Люду с дочкой на улице. Людину дочку удалось устроить  в  какой-то благотворительный иностранный детский дом, а сама она пристроилась в школе, где ей разрешили жить. В ее комнатушку ей провели параллельный с директорским телефон, так что она выполняла заодно  секретарские обязанности и была в курсе всех школьных дел.

                Кажется, в декабре, Люда  рассказала мне, что в школу позвонил сын тети Нины, Рашид и сказал, что мать умерла, но хоронить ему ее не на что, пусть школа хоронит, ведь она проработала здесь много лет. Выделенных профсоюзом  и собранных  работниками денег хватило только на аренду грузовичка, погребальные носилки давали на кладбище бесплатно. Наняв грузовичок, Люда и школьный профорг направились  к тете Нине.
 
                Дверь квартиры им открыл мертвецки пьяный Рашид. На вопрос о матери сын изрыгнул что-то и ушел на кухню, откуда пьяная невестка выкрикнула: «Вон она дохлая на кровати валяется, делайте что хотите».

                На старой железной кровати, на мокром грязном матрасе, без постельного белья, лежало маленькое худенькое тельце в пальто, на голове кургузый платочек. Рядом на табуретке в чашке застыло что-то невразумительно темное и затвердевшее, смутно напоминавшее  еду. Похоже, как она слегла, заболев, так и умерла, и с тех пор никто к ней не подходил.

               На шум заглянул сосед по лестничной клетке, он сказал, что сам уже оплатил могилу на  кладбище и очень обрадовался, что женщины наняли грузовик. Втроем они завернули так и не омытое закаменевшее тело тети Нины в найденное здесь же замызганное одеяло и повезли хоронить. На мусульманские кладбища женщин обычно во время  похорон не пускают, но что же было делать. Сторож помог им похоронить тетю Нину, закопать могилу, потом прочел последнюю молитву, и они разошлись.

               Женщины уже прошли почти половину пути, когда навстречу им попался Рашид, направлявшийся в сторону кладбища. Он пробормотал им нечто невнятное, махнул рукой и побрел дальше, а женщины направились в школьную сторожку к Люде, помянуть тетю Нину.

              Люда позвонила мне вечером, она рассказывала про похороны и плакала. Я слушала ее и тоже плакала.

                ГОСПОДИ, ПРОСТИ НАС!