Мы летели из Тбилиси в Москву. на современном по тем временам (1960) первом реактивном пассажирском самолёте Ту-104. это означало всего два с небольшим часа необременительного полёта.
В своём ряду справа от прохода моё место оказалось между пожилым крестьянином, по виду виноградарем из Кахетии, пользующимся, по всей видимости, воздушным транспортом не впервые и значительно уступающей ему по возрасту, интеллигентной дамой, как выяснилось, никогда до этого на самолёте не летавшей.
Она решилась на это, торопясь к замужней дочери, родившей недавно в Москве долгожданного первенца, появление которого на свет сделало мою соседку счастливой бабушкой.
Вполне понятное нетерпение увидеть внука объясняло её смелость, столь необходимую для первого в своей жизни воздушного путешествия, решившись на которое она мужественно взошла на борт реактивного лайнера, не скрывая того, что и теперь не переставала отчаянно трусить.
В то время, пока она делилась со мной своими волнующими обстоятельствами, сосед слева молча возился с креслом, не умея придать ему нужное положение, позволяющее вытянуть затекающие в неудобной позе ноги.
Я предложил пожилому человеку свою помощь, однако общие наши усилия мало, чем помогли ему устроиться в тесном пространстве, ужатом до предела создателями самолёта, задумавшими втиснуть в него как можно больше пассажирских мест.
В конце концов, старик кое-как приспособился, то и дело выставляя в проход наиболее болезненную левую ногу и всякий раз послушно подбирая её под укоризненным взглядом снующей по салону стюардессы.
Всё это время соседка справа не могла оторваться от иллюминатора, поражённая величественной картиной снежных отрогов Главного кавказского хребта, над которым мы пролетали.
- Какое жуткое белое безмолвие и безлюдье, - поделилась она со мной своим впечатлением, - не дай Бог, там оказаться.
- Если вы там окажетесь, - заверил я попутчицу, - то в одно мгновение станете частью этого безмолвия, не успев испытать какого-либо ужаса.
- Вы действительно такой храбрый или искусно притворяетесь, - спросила она с завистью, видя, что я безмятежно собираюсь заняться нерешёнными кроссвордами, обнаруженными в журналах, оставшихся от прежних пассажиров.
- Видите ли, мадам, - стал я философствовать, - если нам уготовлен судьбой благополучный перелёт, то беспокоиться, собственно, не о чем. Ежели этого нам не суждено, то спрашивается, с какой стати лишать себя последнего в жизни удовольствия?
- Вы, как и все мужчины, ищете спасения в цинизме, - парировала она, - но согласитесь, что лететь над равниной всё же спокойнее, чем над этими ужасными под вечным снегом вершинами.
В ответ можно было продолжать безжалостные рассуждения о совершенно одинаковых последствиях нежелательного контакта с землёй без всякой разницы, окажись на пути самолёта остроконечные горы или сравнительно неглубокие овраги, но мне стало жаль молодую бабушку, и я, отказавшись от невесёлой темы разговора, переключил своё внимание на соседа слева.
Как оказалось, он тоже летел к внуку, но отнюдь не новорождённому, а благополучно окончившему московскую аспирантуру и готовящемуся к защите кандидатской, как выражался грузинский дедушка, «дэссертации».
Накануне этой защиты внук неоднократно бахвалился перед коллегами своей кахетинской роднёй, владеющей, по его словам, на родине обширными фамильными виноградниками, и обещал, что на банкете по случаю защиты будет распита привезённая из родного края бочка настоящего деревенского «Саперави».
Бочку и вино хватило ума не тащить из Кахетии, а закупить в Москве, но для достоверности инсценировки из дому на торжества выписали подлинного дедушку, страдающего теперь по соседству со мной от навязанной ему самолётной тесноты.
Обладатель прекрасно сохранившейся седой шевелюры и пышных усов в национальной одежде, увенчанный кисточкой свисающей с популярной в Грузии войлочной сванской шапочки был очень живописен и весьма убедителен в уготованной ему роли «свадебного генерала». Он ничуть не тяготился возложенными на него обязанностями, поскольку был, в самом деле, чрезвычайно горд московскими успехами любимого внука, которому с детства привык потакать во всех его затеях.
Если бы не эти чертовы, не умещающиеся между сидениями ноги и сидящие впереди раздражающие его пассажиры,которым достались места в привилегированном ряду. Их кресла, в отличие от доставшегося старику, были расположены вдоль прохода, ведущего к боковому аварийному выходу, оставляющему простор для ног сидящих в этом ряду, создавая им нечаянную привилегию перед остальными пассажирами.
Это сразу же осознали там, где всякие привилегии учитываются и распределяются. Поэтому билетные кассы незамедлительно получили указание беречь эти пять мест для брони партийных и правительственных учреждений, передавая их в свободную продажу не ранее, чем за час до вылета.
«Нужно беречь покой старых партийных работников, пока они ещё молодые», - издевался в своё время в одной из своих пьес Владимир Маяковский.
Любители пользоваться крохами с барского стола, караулили перед отлётом так называемое «разбронирование», рискуя не попасть на вылетающий рейс, но зато, важничая потом в самолёте, делая вид, что «блатной» билет достался им по праву, а не по случаю.
В нашем рейсе три льготных места перед нами были заняты вальяжным словоохотливым чиновником, возвращавшимся из строгой инспекционной поездки в сопровождении специально приданных ему до Москвы двух молодых помощников.
Последним была вменена забота о внушительном багаже упакованных подарков, с которыми, по известной причине, высокопоставленный ревизор по прибытии не желал «светиться» перед своими московскими сослуживцами, в самом аэропорту и по пути следования на подмосковную дачу.
Задареный инспектор возвращался домой под прекрасным впечатлением от общения с высококвалифицированными людьми, изощрённой фальсификации представленных ему документов и своих замечаний, смахивающих скорее на подсказки.
Щедрость принимающей стороны была выше всяких ожиданий. Видно было, что они играют по-крупному и готовы выполнить любое желание заезжего ревизора.
Так, стоило ему между делом упомянуть, что он давно мечтает о кавказской вяленой накидке, как через день роскошная белая бурка, вкупе с искусно отделанным кинжалом и богатой папахой в придачу была доставлена в его гостиничный номер.
Приподнятое настроение и обильное возлияние перед отлётом развязали чиновнику язык и в самолёте он так и сыпал сомнительной свежести анекдотами и разного рода историями. Полагая при этом, что сопровождающие его молодые люди реагируют на его остроты довольно вяло, он, рассказывал их повышая голос, апеллируя к окружающей публике, и как-бы предлагая ей оценить его остроумие.
Тем временем, мой сосед, совладав, наконец, со своим креслом, на какое-то время примолк, а потом, будто очнувшись, флегматично заявил, что мы, между прочим, отвернули от Москвы и летим обратно.
- С чего вы взяли? - спрашиваю его.
- Когда мы вылетели, солнце светило нам справа, а теперь светит слева, - заметил он.
Я хотел было любезно объяснить дедушке, что такое может случиться при оперативном манёвре самолёта. Однако, этого не понадобилось потому, что вышедшая в салон стюардесса объявила, что в связи с резко изменившимися погодными условиями Москва по метеоусловиям закрылась, и командир корабля принял решение возвратиться и переждать непогоду в Минводах.
В аэропорту нас из самолёта высадили, выгрузив вместе с нами контейнеры с нашими бортовыми обедами, которые предложили нам съесть за ресторанными столиками.
Это было нелишним, так как еда не только подкрепила наши силы, но и помогло убить время остановки, навязанной обстоятельствами.
Неудивительно, что мы приняли фирменные подношения с удовольствием: моя соседка, поскольку ей это было внове, мой сосед, поскольку по крестьянской привычке никогда не оставлял после себя объедков, а я, как опытный командировочный, всегда обедавший с аппетитом человека, не знающего, где он будет ужинать.
Переменчивая погода отпустила нам на знакомство с аэропортом Северокавказского курорта около полутора часов, достаточных всего лишь для того, чтобы запить съеденный бортовой обед стаканом стекающего с горного склона натурального «нарзана», после чего продолжить свой полёт.
За время вынужденной стоянки я заговорил с молодыми людьми, теми, что сидели перед нами в «привилегированном» ряду и попросил кого-нибудь из них уступить место моему пожилому соседу. Они объяснили, что привязаны к занимаемым местам не личными удобствами, а служебным поручением своего начальника - быть неотлучно при важной персоне, которую они сопровождали.
Повод для отказа был вполне достаточен, но воспитанное на востоке традиционное уважение к старшему возобладало, и они согласились на уступку, посчитав, что для того, чтобы поддакивать и подхихикивать заезжему ревизору одного из них будет вполне достаточно.
Таким образом, наслаждаясь покоем, остаток пути дедушка провёл со свободно вытянутыми ногами. Обернувшись, он поблагодарил меня за участие, а на вопрос, не надоел ли ему разговорчивый сосед, ответил: «Не больше, чем остальным».
Наша посадка в Московском аэропорту была вне графика, и по этой причине свободный для нас трап нашёлся не сразу.
Не ожидая этого, наши лётчики, сберегая аккумуляторы, поторопились отключить вентиляцию салона, и металлический фюзеляж самолёта на летнем солнцепеке скоро превратился для пассажиров в сущую «душегубку». Неудивительно, что столпившийся в проходе, народ стал роптать.
- Да-а! До погоды руки у нас, к сожалению, всё ещё не достали, - многозначительно изрёк во всеуслышание наш чиновник.
- И слава Богу! – вполголоса заметил молчавший до этого его новый сосед.
- Вы что-то сказали, уважаемый? – высокомерно обернулся к нему вельможа.
- Я говорю, Слава Богу, сынок, что руки ваши не достали хотя бы до нашей погоды, - вздохнул старик, - а то, кто знает, что с нами стало, если бы вам удалось дотянуться и до неё.
По рядам стоящей в проходе публики прошёл смешок.
Оторопевший от неожиданной, лишённой почитания реплики старика, самодовольный чиновник ответить не успел. Долгожданный трап, наконец, подали, дверь распахнулась, и пассажиры, уже не слушая друг друга, поспешили к выходу, торопясь поскорее избавиться от духоты раскупоренного самолётного чрева.
Москва, май 2012 г.