Мне пять лет. Сначала пришли дети, мои друзья, ровесники и соседи.
Мы игрались и веселились, а когда за подружкой пришла мама, та ревела и всё хотела забрать обратно железного крокодила, которого мне подарила. Не помню, забрала или нет, наверное, нет, мама ей видно пообещала купить такого же.
Позже приехали мои тётки с мужьями. Тут, конечно, началось самое интересное, но меня отправили к соседям через стенку. Бабушка сказала:
- Пойдёшь спать к Полонским.
Их всегда все так называли "Полонские". А "Полонских" было четверо: сам Полонский, его жена тёта Голда, её родная сестра хромая тётя Фира, и старая дева тётя Соня, которая всегда ходила в белом ситцевом платочке в мелкий синий горошек. Она, по-моему, и спала в нём. А Полонский был один - муж тёти Голды. Тётя Голда, по рассказам моей бабушки, в своё время училась в гимназии, у неё была семья и ребёнок, но все поумирали в тяжёлые годы после революции. И уже потом она вышла замуж за Полонского. Что соединило этих столь разных людей? Возможно, одиночество. Я даже не знаю, как его звали. Полонский и Полонский и всё. Работал он в колхозе, конюхом. Я часто ошивалась у них в доме, но никогда не видела, чтобы он кушал или умывался. А если длинными зимними вечерами мы с бабушкой приходили к ним «на мансу», его тоже не было видно, он спал или в спальне сидел тихонечко у печки и читал газету.
Раньше к Полонским можно было попасть, не выходя на улицу. Из бабушкиной холодной кухни была открыта дверь в их тёмную кладовку, а из неё – к ним на кухню. Потом соседи поссорились и дверь была заколочена наглухо.
Они уже и тогда были старые или мне только так казалось. Тётя Голда была портниха, тётя Соня ей помогала. Она была им чужая. Как бабушка говорила – после войны прибилась. « Могла бы уже за столько лет и шить научиться»- осуждала её бабушка. Но шить она не умела, а помогала Полонским во всём: и воды принести, и на базар сходить и на огороде повозиться. Так и говорили у нас «базар», а не рынок. Тётя Фира была злая на весь мир. Она никуда дальше калитки не выходила, но знала всё и про всех. Я её боялась. Мы с ней ссорились и обижались друг на дружку, как две подружки ровесницы. Она к месту и не к месту напоминала, как я, будучи маленькая, сидела у них под столом и напустила лужу. Мне это не нравилось и я ей кричала:
- Ты - хромая Баба Яга.
Она обижалась и ходила к бабушке на меня жаловаться.
У них из кухни дверь вела в столовую, где стоял большой стол, тот самый, на который тётя Фира намекала. На нём - выкройки, нитки, обрезки ткани и газет, металлические напёрстки, пуговицы... В столе дырка и часть этого богатства сыпалась вниз ко мне, сидящей на полу. У стола стояла швейная машинка, на которой тётя Голда шила, по бокам у стенки два топчана, где спали незамужние Соня и Фира. И ещё старый светлый буфет с простой стеклянной посудой. Полы деревянные некрашеные, но всегда чистые, вымытые до белизны. И пахло нафталином.
За домом была аллея из вишнёвых деревьев. А когда ягода поспевала, её хватало всем и поесть, и вареников налепить, сварить компот и чудесное пахучее вишнёвое варенье.
Делать вечерами было нечего и все дружно обсуждали последние местечковые новости. Новостей было не так уж и много и чья-то свадьба, развод, приезд, отъезд или смерть становились событием дня. Я, находясь в компании этих старых женщин, жадно впитывала в себя понятную и непонятную мне информацию. Вот к соседке приехал сын, старый холостяк, который, наконец, женился. Привёз жену, милую молодую женщину с девочкой лет трёх. Тётя Фира комментирует:
- Зиз а шыксы мыт а кынд. Эр ыз а гекончетер, в зи??? Ныт а арбыт, ныт а штиб... гурнышт...* Тьфу...
Они умирали одна за другой. Старая дева тётя Соня осталась со старым Полонским и присматривала за ним до его последних дней: выносила горшки, обмывала его и стирала его грязное бельё.
В восемьдесят лет у неё внезапно развился сильный склероз. Она никого, кроме моей бабушки, не помнила. А после того, как вышла босиком на мороз, бабушка стала её закрывать на ключ. Я приехала и забрала её к себе, и она умерла через два месяца, в чужом доме, с чужими людьми, как и прожила свою одинокую жизнь. Мы через год поставили ей памятник.
Вскоре ко мне переехала бабушка. Ей было девяносто лет. Но о бабушке я напишу в другой раз.
* Она не еврейка... Он с высшим образованием, а она из себя ничего не представляет. Да ещё с ребёнком... (перевод с идиш)
28.05.2012