Ректор Туркменского политехнического института Ахундов Ахмед Мамедович внимательно рассматривал мои бумаги, слушал, одобрительно поддакивал, а на прощание сказал:
- Приму со второго семестра. А пока иди – и зарабатывай характеристику. И не где-нибудь в проектном институте или лаборатории - на производстве!..
И пошёл я в люди, как некогда Алёша Пешков. И нашёл я их на заводе "Красный молот" ("молоток" – парафраз, уничтожавший революционный пафос). Производил завод газовые плиты. Не по какому-то там методу "отвёрточной сборки", но по полному технологическому циклу. Все составляющие отливались, штамповались, обжигались, вытачивались - и так далее - прямо на заводе. Работа полуторасменная, вторая смена – укороченная - для подготовки первой, полноценной.
Я работал во второй. Днём сидел с отцом, к пяти бежал на завод. В ворота входил под бравурную мелодию: "Трудовые будни – праздники для нас". Этим маршем начинался и кончался каждый рабочий день.
Чем занимался? Да всем, на что указывали пальцем. "Мы сделаем из тебя профессионала" – говорил мастер, попыхивая перегаром. Я не понимал, что он имел в виду, но слово это невзлюбил. Профессионалов вокруг было - пруд пруди, но – гонору! На драной козе не подъедешь. Они и слово-то это придумали, чтобы их без причины не трогали.
Мне больше нравились универсалы. Или дилетанты – весёлое племя чудиков. Один из них на заводе "Ашнефтемаш", выпускающем вентиляторы для градирен, сварганил лопасти методом втыка - по формуле: а дай-ка я здесь отфуячу. Начались испытания. Вентилятор проработал пятьсот часов, потом – тысячу, превысив все мыслимые и немыслимые нормы, - куда там лучшим зарубежным аналогам. И его с испугу остановили, ибо стал он походить на вечный двигатель. Сняли с него чертежи и запустили в серийное производство. Чудик получил червонец за "рацуху", а всю остальную экономию, естественно, – директор, главный инженер и конструкторы – профессионалы. Самое интересное в этой истории – безудержное веселье рассказчика-дилетанта. Смеялся он азартно, по-пушкински, так, что кишки были видны. "Вручает мне директор чирик и говорит – самородок ты наш. Да нет, - отвечаю, - не самородок я – самовыродок"…
Вторая смена малолюдна. Кто-то возится в инструменталке, кто-то тачает шабашку. К восьми часам цех пустеет, гаснет верхний свет, выползают длинные тени неизвестного генезиса, шебаршат голуби под крышей, надсадно воет станок…
Домой возвращаюсь за полночь. Мама уже успела нагреть и заполнить ванну водой. Я отмокаю, разнежено бурчу, разговаривая сам с собою, и даже пытаюсь петь. Потом мы сидим на кухне, пьём чай, о чём-то разговариваем. Мама зевает, я гоню её спать, она противится, всё сидит и сидит. "Ну что ты, что ты…" - изредка говорит она, и лёгкие пальцы касаются моей щеки…
Я обрастал знакомыми. Ко мне зачастил Шурик из кузнечного цеха. Старше меня на пять лет, он был бледен как Печорин и так же печален. Жаловался на семейные неурядицы, просил совета и горестно вздыхал. Случай - безнадёжный, женат он в шестой раз, но опять что-то не ладится в его брачной эпопее. "А ты что, без штампа в паспорте не можешь?" – спрашивал я, каждый раз надеясь, что ответ будет другим. "Не могу!" – отвечал он и смотрел на меня с осуждением. Я тушевался, боясь обидеть его, говорил: "Не горюй. Бог любит… - вовремя спохватывался и добавлял, - семь раз". "О, нет! – вскрикивал он. – Лучше в Красную Армию! Пойду и запишусь! И будь, что будет! К чёрту! К чёрту!"…
В семь часов приходила уборщица – рыжая Зойка. Её сопровождали ребята, каждый раз новые. В течение получаса они гамузом убирали помещения. Потом Зойка раздевалась догола и носилась по цеху. Ребята с гиком преследовали её, поймав, заваливали за каким-нибудь токарно-фрезерным или проточным станком. Она вырывалась, её ловили, и всё повторялось.
Мы с Шуркой садились в сторонку - от греха подальше, и вели беседы на житейские темы.
Наконец, вакханалия завершалась. Мимо, подрагивая грудью измазанной солидолом, проходила Зойка, гордо и плотоядно усмехаясь. Шурка фыркал и горестно качал головой. Может так становятся гомосеками?..
Однажды Шурка пришёл с предложением. Двое работяг из кузнечного цеха уходили в отпуск, и можно было временно занять их место. Было оно хлебным, работяги – блатными, на завод приходили три раза в неделю, работали до двух часов и зашибали бешеные деньги. Всегда в костюмчиках, если жарко - в рубашках, но обязательно в галстуках – пижонистых и коротких, как всхлип. Я согласился.
Мы штамповали латунные краники. Заготовки в виде цилиндров раскалялись в печи и помещались в матрицу. Сверху с фаллической устремлённостью падал пуансон, В результате соития появлялся краник - красный и слюнявый, как и подобает новорождённому. Мы быстро освоили производство, притёрлись друг другу и нащупали скрытые резервы. Секрет заключался в количестве заготовок, выуженных лопатой из печи. Если их было много, они остывали, если мало – уходило время на излишние операции.
- А давай, - говорит Шурка, - наштампуем столько, чтобы хватило на год.
- Давай, – говорю. - Я вообще-то скоро в институт ухожу. А ты подумай, что скажешь этим пижонам?
- Ничего не скажу. Мне теперь всё - до лампочки.
- Понятно. Тогда – вперёд!
К концу следующей недели к нам прибежали нормировщики. Они прохронометрировали все наши действия и помыслы, а потом радостно заявили, что срежут расценки.
- Валяйте! - сказали мы. – А на много?
- На много, - сказали они. - Вы тут такую прыть развили, что не знаем на сколько, но срежем обязательно…
В конце дня пожаловал главный инженер.
- Вы что, ребята, охренели? – спросил он.
- А в чём, собственно говоря, дело?
- Как – в чём? Мне, что эти краники - солить?
- Зачем же солить? Можно плиток нашлёпать и продать.
- Куда продать? Кому продать? У нас всё-таки плановое производство! Или вы не знали?
- А как же нормировщики? – спросил я. - Это вы их прислали?
- Никого я не присылал. Я ещё выясню, чего они прискакали.
Он замолчал, потом подозрительно посмотрел на меня и сказал:
- Тебе характеристика нужна? Набросай по своему усмотрению, я – подпишу. И чтоб духу твоего не было!
- А заплатят нам по старым расценкам? – спросил Шурик. – Или по новым?..
Когда главный ушёл, Шурик ударил ногой по ящику с краниками и заорал:
- Уйду! В Красную Армию уйду! И трава не расти!..
- Никуда ты не уйдёшь! – закричал я, потому что тоже умел кричать. – Ни в …, ни в Красную Армию! Понял?..
Характеристики с тех пор я писал себе сам. Уж так получалось. Трудное это дело, сродни сочинению некролога себе или эпитафии, без которых не пустят на тот свет.