Не возбуждай дерзким языком тех, кто об этом не просит...
Слово не воробей, но и не орел. Клюет по зернышку, а целит в глаз. И поражает в сердце. Шрамы, оставляемые им, превосходят след от картечи. Попадание вовремя произнесенного слова в голову в состоянии взорвать ее со всем содержимым. Что ни говори, штука опасная. Однажды я сравнил ее с ядовитой змеей, и судя по последовавшей реакцией понял, что прав. Никогда не обнажайте слова, если не собираетесь стрелять.
Слово о неприкрытом одеждой
Однако есть в этом мире слова, изначально обнаженные по своей природе. Или, выражаясь яснее, слова для наименования обнаженных частей тела. А равно и процессов, с ними время от времени происходящих, либо ими производимых. Ради удовольствия от коих оные части тела нам даны. Во всяком случае, большая часть их обладателей, не вдаваясь в детали, склонна полагать именно так. Не станем же их разочаровывать.
И пока эти части наших тел существуют, неизбежно и наличие обозначающих их слов. Более того, до тех пор, пока означенные части и действия остаются прикрыты, будут считаться запретными и соответствующие слова. Табуирование визуального контакта неизбежно порождает табуирование контакта вербального. Слово удаляется из контекста публично употребимого вслед за сокрытием обозначаемого им объекта.
Легко представить, что если бы в нашей культуре объектом табуации стала бы еда, а вслед за тем и части тела, связанные с приемом пищи, то вскоре все связанные с этим слова попали бы в разряд нецензурной площадной брани. Приличные люди стали бы морщиться, заслышав их, и затыкали бы уши детям. А солидные ученые на всем серьезе рассказывали бы нам о высокой культуре, падении нравов и сбережении чести смолоду.
По мере снятия табу на интимность, и превращения сексуальности в публичный акт, покидают тень и сокрытые слова. Маргинализованное репрессивной культурой легализуется. Недавно запретное заполняет мейнстрим. Степень толерантности становится мерой идентичности. По агрессии к ранее табуированной лексике легко распознать агента регресса. Репрессивная авторитарная культура не сдает позиций без боя.
При этом преждевременное и агрессивное обнажение является тем же актом агрессии. Публичное принуждение к вербальному контакту с органами, контактировать с которыми пока не входит в мои планы, является формой изнасилования. И должно преследоваться столь же жестоко. Слово есть продолжение руки, а мат это продолжение половых органов, достигающее моего уха. Поэтому я хочу, чтоб его убрали подальше.
Ясно, что люди агрессивные требуют не только убрать от себя незримый удлинитель детородного члена, но и настаивают на оскоплении. Или как минимум, на юридической кастрации, то есть на законодательном запрете его обнажать. Под страхом грома и молний, морального суда и огромных штрафов, сопровождающихся показательными процессами. При этом пойманные должны каяться и смотреть виновато.
Столь же логично, что осужденные нелегитимным судом матерщинники, будучи людьми тонкого душевного склада, вопиют о попрании неотделимых прав человека. На что слышат определение свободы как осознанной самоцензуры, сиречь оскопления своего языка своими же собственными руками. По счастью, новому поколению не понять мазохистские игры отцов, так что руки к ножницам тянутся крайне редко.
Слово о священном и тайном
Совершенно естественно, что употребляющие мат в публичном пространстве делают это из лучших побуждений. Во всяком случае, сами они в это верят. Ко всему прочему, они чаще всего являются образованными людьми, что способствует формированию у них весьма изощренной аргументации собственного поведения. Что и отличает их от уличного хулигана, в подобного рода обоснованиях совершенно не нуждающемся.
Вслед за приведенной в первой части системой аргументации, матерщинник пускает в ход тяжелую артиллерию. Что вовсе не странно, ибо когда человеку не достает собственных сил, он обращается за ними к небесам. Тогда, вслед за площадной бранью под сень приличного собрания вступает нуминозное. Древние боги, демоны и архетипы спешат на помощь абсцентной словесности. И у них это здорово выходит.
Логика сакральной аргументации такова. Части тела, ответственные за сексуальность, табуированы были не просто так. Ибо некогда почитались они как места пребывания богов, и даже их анклавы на территории человеческого тела. Они, подобно космическим кораблям, доставляли древних божеств в наш мир, служа им убежищем и домом. А может быть даже и временным телом, в силу удобства прикрепленным к нашему.
В них обитал бог, оттуда руководя всеми нашими помыслами, делами и движениями души. В то счастливое время боги еще не удалились на небо, и не бродили среди нас, а присутствовали в наших телах как водитель в любимой машине. И судя по заверениям поклонников теории, это был золотой век. Чему я сам охотно верю. Однако, те добрые времена безвозвратно прошли. И настало царствие иных богов.
Когда древние боги оставили свои детей, в их сердцах воцарился безумный, ревнивый и невидимый бог из далекой пустыни. Он требовал отринуть все, напоминавшее людям о старых богах. И даже требовал отсечь от себя их жилища, и отдать ему. Люди долго торговались, что нашло искаженное отражение в их священных книгах как жертвоприношение собственного сына. Однако, по счастью бога удалось провести.
Назначенный в жертву Сын был заменен ритуальным бараном, а орган, служивший древним богам походной кибиткой, разрешено было оставить себе, поднеся Господу лишь его крышу. Впрочем, на том бог не успокоился, и в конце концов вместо человеческого сына принес себе в жертву своего собственного… но это была уже совсем другая история. А от той давней коллизии произошли все дальнейшие приключения.
Сейчас уже трудно понять, были ли слова, называвшие ставшие запретными, и чудом сохраненные части тела, запрещены самим грозным божеством, или люди сами начали остерегаться употреблять их из страха вызвать его гнев и привлечь лишнее внимание. Однако, вскоре сакральное обратилось в запретное, а затем и в стыдное, морально осуждаемое и уголовно казнимое. На этом и расцвела культура репрессивного авторитаризма.
Слово об утаенном в мешке
Общество, построенное на страхе перед обнаженным телом, неизбежно становится чудовищным. Лишенные права заниматься сексом молодые люди вынуждены заниматься войной, находя в том естественный выход кипящего либидо. Слова, означающие секс и интимные части тела, будучи запрещены и опорочены, превращаются в слова молитв и воинской присяги. Любовь обращается в жестокость, фанатизм и гнев.
Однако, шила в мешке не утаишь. Тем более трудно утаить собственное причинное место, хотя можно вести себя так, словно его нет. Репрессивная культура вынуждает прятать выпирающее из одежд в словесную шелуху. Однако, сокрытое в штанах вылезает дерзко и зримо совершенно в ином месте. Что не удивительно, ведь когда в одном месте убавится, в другом неизбежно стоит ждать прибавления.
По этому всякая репрессивная культура неизбежно создает визуальный ряд, имеющий выраженную сексуальную символику. Это культ оружия, грозными фаллическими формами проникающего в тела покоренных жертв. Это и архитектурные формы. Торжествующе и дерзко устремленные в небеса каменные формы куполов, колоколен и минаретов. Женственно распахнутые окоемы бассейнов, фонтанов и дворцовых арок.
Даже детали религиозного культа вопиют об отвергнутом. Неумолимо проникающие сквозь плоть распростертого бога безжалостные гвозди. Стекающая по его ногам девственно чистая кровь. Ритмичные движения раскачивающихся в поклоне тел, и нежные быстрые пальцы, ласкающие маленькие шарики четок. Религиозная жизнь это пиршество суррогатов. И в силу того она столь агрессивна ко всему подлинному.
Однако, сколь веревочке не виться, а природа берет свое. Минули века, и древний бог то ли умер, то ли серьезно заболел. Бытует версия, что он, устав от нас, удалился в далекие миры, и наводит там сейчас свои порядки. Или, погрузившись в глубокой медитации в сердце свое, он обрел там сияющую светом пустоту, распавшись на лишенные смысла слова. А может быть, и не было вовсе никакого бога.
Возможно так же, что он был свергнут другими богами, среди коих нашлись наши старые знакомцы. Ныне, одержав победу, боги минувших эпох вновь возвращаются в привычные жилища. И каждое новое поколение ощущает их присутствие в своих телах все сильнее. Древние кукловоды вновь правят миром через посредство наших видений, фантазий и снов. Похоже, что они и не уходили слишком далеко.
Под нежной поступью вернувшихся исполинов, рассыпается в прах культура минувших эпох. То, что кажется нам чередой кризисов и безумием революций, есть лишь тонкое покрывало на сокрытой от глаз смертных глубинной реальности. И ныне мы живем на кипящей поверхности вновь созидаемого мира. Вместе с старым миром умирает и его язык. Сквозь разломы в сознании бьет ключом кипящая лава. И мы ее слышим.
Слово о доподлинно желанном
После столь мощной метафизической подготовки, хочется пасть матерщиннику в ноги. Ведь в свете открывшихся нам таинств, все видится по-иному. Вчерашний похабник и глумливец предстает нам как воин света, несущий провозвестие грядущего добра. Мы же, в постыдном страхе, пытаемся изо всех сил уцепиться за летящие из под ног обломки старого мира. И только слово его еще способно изменить наш удел.
И, как и принято у характерных представителей репрессивной цивилизации, мы уже вострим топор. Но хотя в этих резонах есть доля истины, существует и другая правда. Подавляемая репрессивной культурой сексуальность трансформируется не только в символически замещающие ее артефакты материальной атрибутики. Не только в культ оружия и практику насилия. Не только в поклонение безжалостному богу.
Сексуальность превращается в речь. Реальный секс замещается разговорами о нем. Соблазнение становится потоками слов, имитирующих прикосновение к обнаженному телу. К самым интимным и возбуждающим частям его. Язык замещает собой член. Причем делает он это как буквально, так и метафорически, пронзая собой сразу несколько пластов реальности. Слово, обозначающее вещь, символически заменяет ее.
Для глубинных слоев нашего мозга абсолютно все равно, откуда приходит импульс, требующий реакции. Непосредственно от органов чувств, воспринимающих реальный объект, от нейронов, занятых обработкой сигнала, или от конструирующей замещающие образы коры. Слово, ясно связанное для нашего сознания с сексуальной активностью, воспринимается подсознанием как реальная сексуальная активность.
То есть, слово изреченное для нас неотличимо от плоти. Иными словами, субъект, произносящий при нас соответствующие слова, в прямом и буквальном смысле осуществляет с нами половой акт, на который наше тело реагирует совершенно определенным образом. И если это совершается без нашего согласия, то это изнасилование в прямом смысле. На что мы реагируем не вполне понятной с виду агрессией и протестом.
То есть, публичный мат есть акт публичного массового сексуального насилия. Но именно в этом и кроется его предельная привлекательность для множества категорий людей. Всякий, содержащий в себе не реализованные импульсы сексуальной агрессии, и не имеющий возможности безнаказанно осуществить их в реальном мире, удовлетворяет их вербально, оставаясь безнаказанным. И это крайне выгодная стратегия.
С другой стороны, тут же коренится и необъяснимая с виду любовь слабого пола к крепкому слову, вовремя произнесенному их избранником. Либо, за отсутствием его, собственной подругой. Слово замещает дело, уму не стыдно, а телу приятно. Той же природы и замещающий групповую оргию непрерывный мат подростков. По интенсивности ненормативной лексики можно оценить уровень сексуальной удовлетворенности.
............
И слово стало плотью, и ходило среди нас, но не успокоилось хождением. Осмелев, взялось оно проникать в нас, не разделяя правого с виноватым, а малое дитя с древним старцем. Часть слова упала в землю, и понесла земля. А другая окропила бумагу, тая надежду жить вечно. Плоды первой мы зовем непотребством, а вторые ценим как искусство. Такова магия слова. Или наша собственная дурость. Впрочем, одно редко ходит без другого.
............
Слово, окропившее бумагу. Для тех, кому показалось мало.
Зигмунд Фрейд «Три очерка о сексуальности»
Александр Лоуэн «Предательство тела»
Герберт Маркузе «Эрос и цивилизация»
Вильгельм Райх «Функции оргазма»
Мирча Элиаде «Кузнецы и маги»