Ч А Й
Павел Облаков Григоренко
Никодим Наумкин, директор и просто хороший человек, устало уронив плечи и волнистый плотный затылок на спинку высокого тёмно-коричневого кожаного кресла, сочно вздохнув, произнёс:
- Всё!
Коротким этим словом Наумкин определил конец своих дневных мучений. Что-то веселое себе под нос мурлыча, он сложил томно сверкнувшую ручку свою с золотым пером и спрятал её в карман на груди, мелко исписанные листы сунул в железный, скрипнувший жалобно сейф. Часы на стене, дёрнувшись, обозначили шесть пятнадцать пополудни. Никодим Петрович (так его прозывали подчинённые) завернул на запястье порядком испачканную за день манжетку белой хлопчатобумажной рубахи и взглянул на свои усатые иностранные часики: точно - было шесть и ещё четверть. Сейчас же в дверь по-мышиному тихо скребнулись.
- Р-разрешите?- в образовавшуюся щель влезла голова с двумя свисающими на лоб ядовито-коричневыми крашеными прядями и серым, основательно жизнью истёртым лицом.
- Урод, бух, вот надоел, скройся!- совершенно без злости, по-свойски ругнулся весёлый Наумкин, которого так и распирало от начавшей звучать в нём бравурной симфонии.
В это время бух, а другими словами бухгалтер Васюта, неслышной мышиной поступью взошёл на обтёртые, сизые, но когда-то пронзительно-красные ковры директорского кабинета и, ухватившись кокетливо одной рукой за косяк двери, забросив назад ногу в короткой узкой штание, отрапортовал:
- Бумаги итоговые, не изволите ли подписать?- и, наконец, плавно, как ртуть, влился в помещение, свернув, как и положено по должности лицу подчинённому, голову чуть-чуть набок и вниз.
- Давай! Гони! Валяй!- хорошее настроение так и выливалось из, полного и круглого Наумкина, точно гигантский мяч подпрыгивающего.- Давай, давай, давай!
Тонкими и цепкими, как прищепки, пальцами бухгалтер принялся переворачивать листы, кисло дыша в начавший морщиться нос директора, отмечал их который своей петушком с хвостиком подписью, лихо вылетавшей из-под его розовой овальной кисти.
- Ну, всё?- подмахнув последнюю бумажку, изрисованную нолями и единицами, покатив наверх колёса бровей, изумлённо и восторженно спросил Наумкин.
- Всё, Никодим Петрович, всё, отец родной, - сладчайше, как мёд, вылил Васюта, и, точно восточный визирь, стал, кланяясь, пятиться.
- Ну, тогда всем по домам, баста!- Наумкин решительно поднялся, прогремев тяжёлым стулом, и, положив живот на стол, наклонившись вперёд, протянул снова подбежавшему к нему Васюте руку, мягкую, пышную, как сдобная булка.
- Досвиданьица, досвиданьица...- тряс руку директора обеими своими руками, как бумага, белыми, Васюта, тоненько и приторно хихикая. Он, забрасывая пятки туфлей на свой обвислый, испачканный мелом зад, умчался и прежде, чем закрылась за ним дверь, его пряди ещё раз победно и немного подобострастно вздрогнули.
Оставшись один, Наумкин, радостно кряхтя и охая, отгоняя от себя вдруг начавшее его беспокоить какое-то смутное предчувствие, изогнулся и выволок точно за шиворот кота из-под стола чёрной кожи портфель, позванивающий металлическими пряжками. Раздвинув его, воровато оглянувшись, Никодим Петрович сунул внутрь книжку со страшным названием, тайно им читаемую, щёлкнул замками и мягко заскользил по ковру таким же, как он сам, аккуратненькими и кругленькими ботиночками, поправляя на ходу похожие на больших рогатых козлов тяжёлые стулья под стенками.
Никодим Петрович был человек довольно приятной наружности, ещё вполне молодой. Правда, он был лыс, но аккуратный зачёс и небольшие квадратные баки делали его этот недостаток почти незаметным. Слегка раскосые голубые глаза на румяном упитанном лице посылали вам взгляд, полный искренних преданности и сочувствия. Это не забывалось.
Итак, Никодим Наумкин, закончив свой многотрудный рабочий день, набросив лёгкий, как паутиновый, весенний плащ, двинулся выходить. В дверях он столкнулся с секретаршей Варей, на лице которой лежал отпечаток какой-то мрачной решимости. Она на высоких каблуках загородила ему дорогу.
- Варенька?- с удивлением подняв брови и посылая искренний взгляд, спросил Наумкин.- Ты что? Работы много?
- Да так...- Варя опустила глаза, изогнутые в красивую линию.
- Я тебя на сегодня освобождаю от всякой работы, слышишь?- тряся своими двумя кругленькими подбородками, торжественно возвестил Никодим Петрович и, проворно облетев приёмную, оказался у секретарского стола. Он внимательно и сурово оглядел его: горбатая, прибранная в чехол печатная машинка высоким холмом возвышалась посередине, ослепительно белые листы бумаги и шершавые папки были сложены в ровные стопки по краям, дермантиновый вздутый стул был плотно придвинут. Обернувшись, Наумкин бросил вопросительный взгляд на Варю, очень ярко, просто фантастически сегодня выглядевшую. Неловко вдруг замявшись, он снова осведомился на свои часики.
- Шесть тридцать, прекрасный вечер, на улице, можно сказать, весна,- пошловато улыбаясь, наигранно-строго раскачивая щеками и бакенами, констатировал Никодим Петрович, поглядывая на её короткую жёлтую, чуть раскачивающуюся юбочку,- а ты, душа моя, здесь, в этом пыльном и скучном заведении... Ничего не понимаю!- Он развёл своими пухлыми, торчащими из плаща руками.- И это называется молодость!- искренне удивился он, качнул красивым выпуклым лбом.- Годы пробегут, жалеть будете об упущенных возможностях, молодые люди!- обратился в лице Вари к юному поколению Наумкин.
Варенька виновато, очень мило вздохнув, поджала свои большие, как целые пурпурные озёра, губы. Возникла одиноко зазвучавшая пауза. "А они хороши, губы-то,"- вдруг мрачно подумал Наумкин и испугался.
- Домой, домой!- -заторопился он, завертелся на одном месте, отчего-то стал хлопать себя по карманам.- Чай горячий пить, с булками...
Варя подошла к нему, решительно и сурово уронив вперёд лоб, уткнулась горячим животом в него.
- Никодим Петрович,- сказала она низким, грудным голосом.- Так давайте чай пить!
- Как это?- не понял Наумкин и испуганно уставился Варе в переносицу, упал задом на стоявший тут же высокий стул.
- А вот как.- Варя, виляя бёдрами и победно стуча каблуками, прошла по комнате и возле низкого, чёрного гостевого столика остановилась. Оглянувшись через плечо и пронзив до самого сердца Никодима Петровича взглядом своих прекрасных глаз, постояла мгновение, скрестив грациозно ноги с чуть полноватыми коленками, приклонилась к столику, призывно сверкнув белой полоской трусов, и отбросила салфетку, покрывавшую электрический чайник с блестящим боком, заварочницу с напяленной на неё поролоновой бабой, чашки, блюдца и всё необходимое для пития чая. Из носика чайника белой полоской лился пар.
Никодим Петрович был потрясён.
- А вот и булочки, ваши любимые, с изюмом.- Варя, бережно, точно сокровище, взяв со стола вазу с румяными булками, тем же маршрутом приблизилась к Наумкину. Никодим Петрович, встав смирно перед ней, опустил руки по швам. Ваза подъехала почти к самому его носу.
- Верно, мои любимые,- скосив глаза, тихим голосом произнёс он. Варя подала одну булочку Наумкину, придавив ей мягкие бока своими тонкими сильными пальцами.
- Возьмите же,- шёпотом глухо, сладко ударила она над самым ухом Наумкина. Никодим Петрович взял, робко откусил и стал медленно, не отводя испуганных глаз от Вари, жевать.
- Ну как?- ещё более таинственным шёпотом спросила Варя.
- Очень вкусно,- тоже прошептал Наумкин, задыхаясь от смущения. Варя, держа руку Наумкина своими длинными и прохладными ладонями, провела его по комнате и усадила на диван.
- Сядьте,- сказала она, страстно выдвинув вперёд подбородок и прищурив глаза, блестевшими зубами алчно прикусывая себе губу,- здесь вам будет удобно.
"Ничего не пойму,- с паническим ужасом думал Никодим Петрович, чувствуя, что в его жизни наступает какая-то пугающе новая и... прекрасная полоса, и жалкая улыбка возникла на его покрытом красными пятнами лице.- Что бы это всё могло значить?" Сидя в гробовой тишине бок о бок с Варенькой на диване, Наумкин доел проклятую булку.
- Ещё?- осведомилась Варя, испепеляя его сладкими взорами. Наумкин кивнул, не в силах говорить. Варенька подала ещё одну, и Наумкин, глядя во все глаза на неё, принялся снова есть, с трудом проглатывая сухие куски.
- Чайку?- голосом с плавающими нежными интонациями спросила Варя.
- Давайте,- изображая на лице смелость и от неожиданности положения вдруг переходя на "вы", отвечал Наумкин. Он никак не мог прожевать кусок булки, слишком откушенный. Вытянув, как пеликан, шею, он проглотил его весь целиком. Он принял от Вареньки блюдце с дымящейся чашкой и, вытянув губы, отпил, обжёгся, глаза его полезли из орбит, чашка загромыхала о блюдце. Замешательство Наумкина - это было заметно - было на руку Вареньке. Она хищно улыбнулась и настойчивым движением, прикоснувшись локтем к его плечу и задержав локоть в этом своём нежном прикосновении, отобрала у Никодима Петровича чашку. Наумкин не сопротивлялся, ему что-то порочное, сладостное начинало чудиться, сердце его в груди билось неистово. Варя, округлив губки полумесяцем, дула на чай, не сводя хитрых глаз с директора.
- Вот, возьмите,- протянула она чашку Наумкину через минуту в изумительно, вдруг заметил он, скроенной руке.- Кажется, простыл немного.
"Да что же это такое происходит, чёрт возьми!"- возмутился про себя Никодим Петрович, но чашку обеими руками покорно взял . Глядя в одну точку, недовольно хмурясь, он шумно отпивал. На стене висел плакат с нарисованной на нём полуобнажённой девицей спортивного телосложения, Наумкину показалось, что девица, повернувшись к нему, нагло и пошло подмигнула.
- Послушай, Варя...- вздрогнув, решительным тоном начал было он.
- Никодим Петрович,- прервала его Варя неожиданно слабым, тоненьким голоском, пробившим Ниаумкина до костей, обожгла его кожу пальцами.- Я люблю вас.
Наумкин поперхнулся, у него из носа выскочил чайный пузырь. Он густо закашлял, поливая из чашки пол. Лицо его стало бордового цвета.
- Ну что ж вы так,- с искренней жалостью, точно перед ней был ребёнок, произнесла Варя и принялась хлопать Наумкина по круглой спине. Затем, как бы невзначай, она обвила руками его плечи.
- Нет-нет, что ты, Варечка...- Наумкин совершенно потерялся. Ему стало душно, страшно.
Варечка проворно, точно кошка, уселась Наумкину на колена, прижалась животом к нему и локти поставила ему на плечи. Духи с её шеи и щёк ударили Наумкину в нос, адски вскружив ему голову; у него не то чтобы закружилась голова, а полетела куда-то вниз, всё его тело, как отдельная, не подчиняющаяся теперь его воле сущность, встрепетало, застонало, он поднял руку, совершенно не чувствуя её, прикоснулся к Варе, глаза его сладко закрылись, он что-то ещё успел подумать незначительное и затем окончательно провалился в глубочайшую пропасть, слизавшую его точно ураган пылинку.
Васюта, проходя в болоневой потёртой курточке с набитым бумагами портфелем мимо полуоткрытой двери директорской приёмной, услыхав шум, не удержался и подглядел. Он увидел, как Варя Снежина, секретарь, задрав юбку, сидела на коленях у директора и запрокинув голову со стоявшей колом, как показалось бухгалтеру, рыжей причёской, дико, демонически хохотала. Директор при этом неистово целовал ей колеблющуюся грудь.
-------------------------
Утром, по обыкновению своему стремительно вбежав в длинный, гулкий коридор учреждения, Никодим Петрович сразу почувствовал неладное. Все этажи и отделы, всегда в утренние часы старавшиеся спрятаться от начальства, чтобы незамеченными полчасика вздремнуть на топчанах за шкафами или выкурить лишнюю сигаретку на лестнице,- теперь все появлялись у него на пути и громко с ним здоровались, и какой-то зловредный интерес был написан в их лицах.
"Знают, мерзавцы,"- констатировал Наумкин, и тотчас суровая действительность как расплата за содеянное циркулярной пилой зазвенела над ним. Втянув голову в плечи, ни на кого не глядя, беспрестанно повторяя "доброе утро" и "здрасьте", он точно спринтер преодолел дистанцию до своей приёмной и юркнул в дверь, обшитую тёмно-синим пупырчатым дерматином.
Варя уже была на месте. Приветствуя его, она резко поднялась из-за стола, взлетев, как показалось ему, под самый потолок и восторженно совершив там гимнастический кульбит. "Зачем она это делает?-подумал Никодим Петрович, теряя голову,- обнаглела совсем..."
- Доброе утро!- глядя себе под ноги, выдохнул Наумкин и, стукнув второй, ещё более увесистой дверью, спрятался в кабинете. Он как-то вдруг до самой последней точки обмяк, струсил, сердце его провалилось глубоко, и, войдя, он тотчас заперся, будто за ним гнались.
Оказавшись один, он с облегчением вздохнул, пробежал туда-сюда по кабинету, с обожанием оглядывая мускулистые шкафы и столы, притаившиеся под стенами, готовые, кажется, по первому знаку броситься защищать своего хозяина, плюхнулся в кресло. "Как я мог!- с содроганием думал он, вспоминая вчерашнее,- целовался с секретаршей, говорил глупости - как неосторожно!.. В любви, кажется, признавался... Ужас! (здесь в приступе великого стыда он прикрыл кругленькой ладонью глаза)... Семейный человек, а туда же..." Никодим Петрович припомнил, как бегом, стуча ногами по лестнице так сильно, что пробудился в будке старик вахтёр, он, счастливый, нёсся вчера вечером к выходу, и полы его плаща со свистом стегали по стенам, свежие поцелуи, вдохновляя его, горели на щеках... Он долго гулял по ночным, сияющим голубым неоном улицам, улыбаясь и задыхаясь от счастья, бормоча что-то точно ребёнок, вдыхал запах Варенькиных фиалок и роз из своих лацканов и рукавов. Жене дома, показавшейся ему далёкой и чужой, он наговорил что-то, что не нужно было вовсе говорить, заврался, нагрубил и, взволновавшись невероятно, ушёл курить к соседу. Жена его, Лера, ни о чём больше его не спрашивала, легла рано спать, и всю ночь пролежала к нему спиной. Проснувшись утром раньше обычного, Никодим Петрович стал ласкаться к жене и ему, пугая его, казалось, что рядом с ним лежит секретарша Варя, белея пышными шеей и плечом, и вот-вот обернётся, одарит его волшебным взглядом, вытянет губы к нему... Вся середина в нём сладко замирала... "Ведь ничего, никогда...- кусая ногти и барабаня под столом ботинками, думал Наумкин,- и тут на тебе, влип..."
В дверь решительно, по-хозяйски постучали. Наумкин заметался по комнате. Со звоном похлопав себя по щекам, потерев виски, распрямив плечи, он отпер дверь. Перед ним стояла улыбающаяся Варя с букетом красных, горящих как пламя, гвоздик, очень красивая.
- Здравствуйте же!- с нежным укором сказала она и протянула ему цветы. Наумкин, утопая в хлестающем его по носу и по щекам букете, подпрыгнул, побежал сначала в одну сторону, затем - в другую, схватил Варю за локоть и увлёк за собой в кабинет. Щёлкнув замком, он привалился спиной к двери.
- Послушай...те, Варя,- срывающимся голосом, краснея, потом белея, сказал он, глядя на её квадратные лакированные туфли внизу, не смея поднять глаза на неё.- Иногда в жизни люди совершают ошибки... Мучительно больно за них потом...
Варя, возвышаясь на каблуках над ним, понимающе улыбалась ярко-фиолетовыми губами.
- Так вы позвоните мне сегодня?- нежным басом спросила она.- Придёте?
Наумкин припомнил, что ему назначено сегодня вечером звонить. Телефонные цифры стали вскакивать в его памяти.
- Хорошо,- неожиданно для самого себя сказал он, вспоминая сногшибательный, горько-сладкий вкус Вариных губ.- Наверное... Не знаю...- он прошёлся, шаркая ногами, по ковру, кажется, наконец, взял себя в руки.- А пока - давайте работать! Давайте!- как-то вдруг с раздражением вскрикнул он и, заламывая кисти, совсем близко подскочил к Варе, лицо к ней вздёрнул с бегающими глазами.
- Варя,- постояв так мгновение и разглядывая её чудесные нос и
глаза, сказал он.- Я хочу тебя попросить об одном одолжении...
- Понимаю, Никодим Петрович,- перебила его Варя и приложила увитый кольцами палец с длиннейшим ногтем к губам.- Тс-с-с... Чтоб никто, правильно?- чёрные, глубокие её глаза лукаво смеялись. Наумкин кивнул.
- Ты что и правда меня любишь?- помявшись, спросил Наумкин, жалко улыбнулся.
- Люблю, Никодим Петрович,- на высокой ноте торжественно пропела Варя, и Наумкина от близости живой роскошной женщины вдруг стала захлёстывать густейшая, трепетнейшая нега, вспотевшие руки поспешно сунул за спину, вытер о пиджак.
- Не понимаю, что ты во мне нашла,- с проглянувшим в голосе отчаянием сказал он и снова посмотрел на неё.
- Вы...- Варя, отступив на шаг, замерла, будто в первый раз видела раскрывшего от удивления рот Наумкина,- мужественный, красивый даже...- Наумкин удовлетворённо крякнул. "А, может, врёт,- немедленно подумалось ему, чёрной жирной линией перечёркивая его хорошее настроение.- Переигрывает." Заложив руки за спину, он возбуждённо прошёлся по ковру. Полы его коричневого пиджака в ёлку, колыхаясь, цеплялись за стулья и столы, дёргали, точно удержать его от неверного шага хотели. "Врёт, чтобы подлизаться, обеспечить себе спокойное существование в нашем учреждении. Знает, что я требовательный, деловой человек, люблю работать и не терплю вокруг себя бездельников. Так вот." Снова подошёл он к Варе, но теперь на лице его играла холодная, злая улыбка. Стоя перед нею, разглядывая узор на её красном шерстяном свитере, покачивался с носка на пятку. "А вдруг нет?- испугался он, и сердце его от этой мысли так сладко дёрнуло, что ему показалось, что он полную ложку гоголя-моголя проглотил. Как наваждение снова вспомнился вкус Вариных губ. Перед внутренним взором Наумкина встал образ его жены. Она что-то беззвучно ему говорила шевеля мокрыми от слёз щеками. Он почувствовал жесточайшие угрызения совести, в нём точно пузырь с гноем разорвался, залив его грязью до самых бровей. "Ишь, надо же, мужественный..."- передразнил он, и от удовольствия даже закрыл глаза. Никогда его жена не говорила ему такого.
- Так, ну что ж,- встрепенулся он и решительно направился к своему широкому, точно тротуар, столу.- Работать, работать!
- Никодим Петрович,- сладко простонала вослед ему ему Варенька.- Цветочки возьмите!- и полетела, загромыхав по полу каблуками модных туфлей, полила из графина в вазу воды и красиво рассыпала в ней гвоздики.
- Вот!- протянула она тяжёлую вазу, и Наумкин, беря, едва не уронил её на пол.
- Спасибо!- металлическим голосом отчеканил он, покрываясь весь холодным потом, борясь со снедающими его душу противоречиями. Варя вышла, напоследок бросив ему из дверей взгляд своих ярких, неуёмных глаз. Махая руками, она выкатилась в коридор и направилась к двери с надписью "Комната №... Отдел такой-то...". Повернула ручку и смело вошла в ярко загоревшийся прямоугольник комнаты. Навстречу ей понеслись весёлые крики и смех, хлопки ладоней. "Ну, Варюха, ты даёшь!"- слышались восторженные женские голоса в открытую дверь. "Ах, вы знаете уже? Откуда?"- спросила удивлённо и весело Варя, и лицо её вспыхнуло, точно свеча. "Васюта видел,- хохоча ей отвечали,- дверь открыта была". "Старый осёл,- беззлобно отругала бухгалтера Варя,- надо проучить его, чтобы бросил привычку подглядывать.- Ну всё одно - Никодиша мой теперь..."- далее замок захлопнулся, и ничего больше слышать было нельзя.
-------------------------
Работа валилась из рук Никодима Петровича. Он начал приём, и вазу с горящим, точно пожар, букетом пришлось переместить под стол во избежание лишних вопросов. Он странным образом отвечал на вопросы, совершенно не слушая собеседника, дергая одной половиной потного лица, нервно тарабаня под столом ботинками. Напряжённо он размышлял над своим положением. Необыкновенно много посетителей явилось к нему в этот день по чрезвычайно мелким даже вопросам, которые никогда не имел он обыкновение решать. Он замечал явно любопытствующие и плотски-исследующие взгляды на себе, и страшные подозрения у него в душе укрепились. "Знают,- с отчаяньем думал он.- Знают, чёрт их дери! Всё до капельки знают!.." "Вон как лыбится,- погибая, говорил он себе, глядя в гадко извивающееся лицо младшего инженера Макухова из соседнего отдела.- И глаза у него, у мерзавца, недвусмысленно намекают... Сидит, смакует, явное удовольствие получает... Вон пошёл, зараза, отсюда!" Никодим Петрович, безгранично страдая, ёрзал на стуле и тарахтел коробкой спичек об стол. Когда терпение его истощалось, он решительно вставал и, мелко семеня, крепко схватив посетителя под локоть, выпихивал того за дверь. Но уже через минуту, шурша бумагами, к нему являлся кто-то другой, Кострыкин, очкастый Шмаков или увалень Перепелица, и всё начиналось сначала. Наумкин, тяжко вздыхая, показывал рукой проходить, и опять начинались минуты унижения и позора.
Едва дождался он обеденного перерыва. На все обороты запер дверь и более ни на какие звонки и стуки не отзывался. Забарикадировавшись тяжёлыми папками в углу кабинета, он курил кислые сигареты одну за другой, вытаскивая дрожащими пальцами их из мятой пачки, сверкая спичкой, нервно выпуская дым через нос. Когда по истечении перерыва в дверь стали особенно настойчиво стучать, он возобновил приём.
Несколько раз в кабинет являлась Варя. Она входила, шумно, по-хозяйски ступая, шевеля могучими плечами, под мышкой несла толстую и тяжёлую, как плита, папку с текучкой и с порога делала Наумкину, как болезненно казалось ему, унижающие его директорское достоинство замечания. Завидев её, Наумкин, гремя стулом, устремлялся ей навстречу, грубо выхватывал у неё из рук папку и, тряся волнистым подбородком, грудью выпихивал Варю обратно в приёмную.
- Спасибо, Варечка, я разберусь... Потом, потом заходи...- приговаривал он, тряс её холодную руку, сам не понимая, что говорит и что делает, спиной чувствовал насмешливые взгляды гостей. Он швырял очередную папку на стол, даже не раскрыв её, садился и, стуча карандашом, рассеянно продолжал слушать вопрос, вытягивая губы в странного образца просительной улыбке.
Вечер, наконец, приблизился. Мрачные мысли терзали Наумкина. Ему больно и совестно было, что жизнь его, всегда правильная и размеренно устроенная, вдруг приобрела неожиданный поворот, что его добропорядочность раз и навсегда, как ему казалось, утеряна ,что теперь нужно много думать над чем-то новым, важным и не совсем понятным ему. Тяжело ему теперь было напрягать свои силы, чтобы улыбаться и сохранять спокойствие, когда душевного покоя нет. Он совершенно в эти несколько часов, прошедших после рокового вечера, измучился, потому что он привык хорошо, с напряжением делать только работу, всё остальное он делать не умел или делал плохо, но если раньше его это волновало мало (его знали, как человека делового, а, значит, откровенно педантичного, без тени романтики и прощали поэтому ему многое - его характер и устроился таким образом, чтобы отвечать этому требованию быть хорошим работником прежде всего),- то теперь же внутри него, разрывая сердце ему, вставали чувства противоречивые, он терялся, страдал от двусмысленности своего положения и больше всего боялся именно изменений в жизни, которая точно до сего дня точно закаменела вся, будучи устроенная по одному, раз и навсегда заведённому порядку.
Образ его жены, мучая его, беспрестанно вставал перед его глазами. Ему вспоминались светлые, искренние мгновения прошлой жизни своей, в его груди шевелился долг мужчины и семьянина, он чувствовал, что совершает предательство, преступление. Но в то же время в нём всё выше вырастало чувство, что его преступление состоит лишь в том, чтобы оторваться от наезженной колеи, от рутины, и, следовательно, вовсе не является преступлением, что его вчерашний поступок есть чем-то новым, отчаянным, необходимым, к чему все когда-нибудь в жизни приходят. Он боялся панически Варю, оттого, что у неё были ароматные губы и большая мягкая грудь, оттого, что она обаятельна и смела, и что, главное, его неудержимо влечёт к ней. Он боялся её оттого, что боялся теперь всех.
Будто в тумане заканчивался в него день. Никодим Петрович был красен, растерян, неловко ронял предметы и говорил невпопад. И когда бухгалтер Васюта, уронив на бок голову и сладенько хихикая взошёл на обтёртые ковры его кабинета, нервы у Наумкина сдали, он вскочил, наклонился вперёд, опёршись руками об стол, и закричал, безобразно искривляя рот:
- Вы что в самом деле, с ума все посходили? Что вам всем от меня нужно?
Ничего не понимающий Васюта отшатнулся и стал пятиться к выходу.
- Вон! Все вон!- с бордовым лицом орал Наумкин и топал ногами.
Бухгалтер с лицом, искажённым страхом и злорадством, выскочил за дверь. Никодим Петрович испугался. Не теряя ни минуты, он устремился к выходу. Схватив с вешалки плащ, ногой открыв дверь, он промчался через приёмную и, весь сотрясаясь, полетел вниз по лестнице. Вырвавшись на улицу, Наумкин, не оглядываясь, побежал. Он бежал до тех пор, пока не начал задыхаться. Наконец, он остановился и пришёл в себя, точно из какого-то страшного, липкого сна выпрыгнул. Затем он надел плащ, поправил, вытянув шею, зелёный в линию галстук, откашлялся, провёл рукой по волосам и не спеша, сунув руки в карманы, зашагал по тротуару навстречу зажигающему огни городу. Яркая луна уже сияла. Воздух остановился и потемнел. Мимо, урча, проносились машины.
Никодим Петрович гулял допоздна. В голове его было совершенно пусто, только где-то в самом углу его сознания гудели, как провода, какие-то точки и линии. На стене дома он увидел телефон в пластмассовом абажуре. Он подошёл, бросил монету и набрал номер.
- Алло?- пропела нежно трубка.
Наумкин долго молчал. Сердце его сильно билось.
- Слушаю?- с недоумением сказал голос.
- Это я,- хрипло сказал Наумкин. Ему представилась Варя, какая она есть: красивая, сильная и энергичная. Ему неистово захотелось коньяка и целоваться.
- Ах, Никодим Петрович,- смеялась трубка,- молодец какой, что позвонили. Я жду вас, приезжайте же!
- Как мне добраться?- с мрачным восторгом спросил Никодим Петрович, и все сомнения в его душе исчезли.
1991