Иван Ложкин – плюгавый, среднего роста мужчина тридцати пяти лет от роду, бывший бригадир автослесарей автоколонны № 3, бесславно канувшей в Лету в эпоху революционных перемен конца двадцатого столетия в обществе его родной страны, – торговал на вещевом рынке чайниками, в скудной купе с остальным бытовым хозяйственным инвентарём. Занимался он этим нехитрым делом вместе со своей супругой – Настасьей Петровной, дородной, моложавой хохлушкой – Ковальчук в девичестве! Это сейчас она тоже Ложкина по мужу, но разве можно спрятать необъятную «гарную» красоту за такую фамилию! Настасья Петровна цвела за прилавком, невольно задвинув мужа в уголок, и истинно народный характер из неё прямо-таки выпирал:
– И шо вам не нравится эта сковорода, женщина, вы ж гляньте: она такая глубокая, шо в ней зараз тридцать котлет можно уложить!
В своих «велосипедках» Настасья Петровна походила на чемпионку мира по метанию ядра! Покупатели восторженно замирали проходя мимо неё, думая про себя: «Боже, какая могучая красота встречается на свете!». Останавливались и чего-нибудь приобретали больше как реликвию, чем для нужды, бережно принимая пакеты и коробки с товарами из её могучих рук. И товар с прилавка убавлялся довольно быстро.
Настасья Петровна по профессии была учителем биологии и ранее преподавала в средней школе № 46. Ходила на уроки она с удовольствием, вполне серьёзно полагая, что на них, педагогах, держится мир. «Здоровая школа – это здоровая нация!» – прочитала она у древних ещё в студенческие годы и свято придерживалась этого кредо, посвятив свою жизнь превращению сопливых птенцов, сидящих за партами в её классе, в вундеркиндов. И дети относились к ней благосклонно, вполне успешно сдавая зачёты, экзамены и даже участвуя и побеждая в городских олимпиадах, что вводило Ивана в лёгкое недоумение, полагающего, что от зычного голоса жены половина школы, как минимум, непременно уже должна была быть контужена и превратиться в двоечников! Хотя, по правде сказать, она умела и ворковать.
Преподавала Настасья Петровна последние пять месяцев перед своим уходом из школы совершенно бесплатно, как и многие её сограждане в смутные перестроечные времена, складывая в денежные шкатулки «жировки» причитающихся зарплат и перебиваясь «левыми» заработками мужа. И терпения, и сил ходить на работу у неё хватило до того дня, покуда в доме не перегорел последний из электроприборов, после телевизора и холодильника – утюг. Иван вскрыл этот злополучный утюг отвёрткой, ссыпал из него на газетку остатки нихромовой спирали, рядышком положил сломанный накануне терморегулятор, поднёс жене и, беспомощно разведя руками, выговорил:
– Денег надо.
Настасья Петровна истово и надолго разрыдалась. Потом вдруг спохватилась, села за письменный стол и решительно написала заявление об уходе из школы. Утром отдала его директору школы, сразу потребовав расчёт.
– Настасья Петровна, успокойтесь, голубушка, – пожилой директор поднял на неё усталые впалые глаза. – Потерпите, вся страна на диете.
Он шуткой пытался обуздать стихию, изобразив на лице жалкую улыбку. На что Настасья Петровна довольно спокойно возразила:
– А я видала по телевизору наших слуг народа в Кремле, так я вам скажу, Николай Иванович, они на ней не сидят! Их другая болезнь крутит – клептоманией называется!
– Тише, тише! – жалобно попросил Николай Иванович. – Это же школа!
– А в Кремле я бы не так выразилась, там стесняться некого! – заверила та запальчиво, затем, сбавив натиск, более спокойно, но с прежней твёрдостью в голосе продолжила: – Вы мне заявление подпишите всё-таки и расчёт дайте.
– Где я вам возьму, голубушка, денег на расчет, – снисходительно пропел Николай Иванович, намекая на абсурдность начатого ей предприятия. – Может быть, их вообще перестали печатать!
– Найдёте, – твёрдо ответила Настасья Петровна. – Иначе объявлю голодовку.
Изумлённый Николай Иванович откинулся на спинку кресла и открыл пошире глаза, проверяя: по-прежнему ли перед ним на стуле сидит Ложкина – добросовестный казначей партийной ячейки школы, где он секретарствовал пятнадцать лет, или здесь совершена грубая подмена.
– Умрешь, но ничего не получишь, – решил он твёрдо раз и навсегда поставить на место взбунтовавшуюся овечку.
– Вы посмотрите на меня, Николай Петрович, при моей-то комплекции пока я умру, а это произойдёт месяца через два, вы прославитесь на весь мир, до самого Парижа и Алеутских островов! А моих детей потом повесят на вашу шею!
« Нашей закалки, – отметил про себя поражённый директор. – Коммунистической! Сколько огня в глазах! Такая пойдёт на баррикады!»
Но Настасья Петровна на баррикады идти не собиралась, честно отработав положенный законодательством двухнедельный срок, она получила расчёт в день увольнения и ушла домой в расстроенных чувствах. Иван к тому времени уже неделю был совершенно «сухой», так как без работы и шабашек деньги в его кармане сами не заводились, а расчёт, или даже обещаний его когда-нибудь в будущем получить, просто некому было давать. С кислым лицом, в одних трусах он слонялся по дому, не зная куда себя приткнуть.
Просидев последний вечерок всей семьёй за столом взявшись за головы, к полуночи все дружно решили заняться бизнесом.
Утром, на свежую голову никто от этой затеи не отказался и Иван, совсем не ощущая себя будущим Рокфеллером, поплёлся на толкучку покупать колёса для своего старенького «Москвич-412». На следующий день вдвоём с женой они отправились в соседнюю область за товаром. А ещё через неделю, Настасья Петровна, оформившись в администрации своего района в качестве предпринимателя, встав на учёт в налоговую инспекцию, вместе с мужем осваивала прилавок на рынке, бережно распаковывая и выставляя по самодельным полкам посуду, и с ёкающим сердцем провожая взглядом снующих покупателей.
Всё это происходило ранней весной, а теперь стояли жаркие июльские дни…
Иван уже свыкся со своей ролью продавца и не тупил глаза при встрече со своими коллегами по работе, переживая за свою замаранную честь гегемона.
– Мы же раньше как: строем шли к коммунизму «шеренгой: к ряду – ряд», – шутил он с друзьями. – Рабочие и крестьяне – в первых рядах! А тут сверху неожиданно прошла команда: «Кругом! Хватай всё подряд!». Мы развернулись, а впереди – чужие сверкающие зады, да голые прилавки. Приходиться догонять остальных, пока ноги ещё носят!
– Как разбогатеешь – зови! – снисходительно хлопали его друзья по плечу. – Мы не дадим товарищу погрязнуть в роскоши и разврате!
Слепящее солнце загнало Ивана в глубь своей палатки. Там доставала духота, от которой он совсем сквасился. Сегодня он был один – Настасья Петровна хозяйничала по дому и торговля не шла. Среда. Редкие покупатели, пустые, бродили по рынку и, практически, не доставали продавцов. Только в соседней палатке с канцтоварами бойко и целенаправленно раскупались микроскопы. Торопливо подходили люди и, как пароль, заговорчески повторяли одно и тоже: «У вас микроскопы ещё остались?». Дождавшись отзыва, сходу хватали небольшую коробку и быстро мчались прочь.
До пятого проданного микроскопа Иван вёл себя спокойно. Ближе к десятому, у него появился интерес: «Может быть, он какой-то сверхмощный и нужен не только для того, что бы вытаскивать занозы в дачный сезон!». Он решил заглянуть на огонёк. Вышел из-за прилавка и скособочился у края своей палатки, поглядывая на Веронику – симпатичную, молодую хозяйку канцтоваров.
Дождавшись когда на его глазах «ушёл» пятнадцатый микроскоп, Иван подумал, что невелика будет потеря, если и он приобретёт себе такой же для хозяйственных нужд, тем более, что по цене он тянет всего на полтора чайника. Возможно, и Настя будет рада – всё-таки она биолог, не говоря уже о детях!
«А, если не рада, – мысли тревожно забегали в его голове. – Весит он по более килограмма. Да, с широким замахом жены – прямо по темечку!».
Смешно всё это, конечно! У них никогда размолвки не заходили так далеко, но всё-таки лёгкий холодок засквозил по его спине: время какое дикое наступило, тут поневоле нервы сдадут! А любопытство, на беду, разгоралось, наблюдая, как Вероника уже с трудом выискивала эти злополучные коробки с микроскопами в своём хозяйстве. Он придвинулся ближе к чужому прилавку и, как можно спокойнее, полюбопытствовал:
– Слышь, Вероника, это чего ты сейчас продала?
– Этот, как его… – она сморщила загорелый лоб. – Микроскоп… Что-то с моей головой сегодня происходит неладное, ничего не помню.
– Стареешь, – серьёзно определил Иван.
– Спасибо…– Вероника страдальчески поморщилась.
– Я смотрю, день у тебя сегодня беспокойный – покупатели дальше твоей палатки и не ходят. Вон, Семёновна, спит, блаженная. Я давно уже за её рубашками приглядываю. Надо разбудить, когда пирожки понесут.
– Да, и у меня: только эти микроскопы берут, а остальное – будто ничего и не разложено! Главное: вчера только один продала, а сегодня, все как сговорились: с утра друг за другом ходят за ними.
– Хорошо, – одобрил ситуацию Иван.
– Я – не жалуюсь, пусть ходят.
Она достала пластиковую бутылку лимонада, отпила глоток прямо из горлышка и, держа её откупоренную в руке, продолжила:
– Я их купила то случайно, у одного чудика. Подъехал на Мерседесе прямо ко входу в рынок с охраной и давай их тискать всем подряд. Ещё чего-то рассказывал о себе. А я как услышала цену, так прямо из его рук все и повыдёргивала – какое там слушать! Он ещё спросил меня потом, когда его охранники сунули мне в руки целую упаковку: «Ты всё поняла?».
– Чего поняла? – спросил Иван, глядя на притихшую Веронику.
– Откуда я знаю. – Вероника ещё раз приложилась к бутылке с лимонадом.
– Дела… – вымолвил Иван и некоторое время, пряча любопытство, повёл взглядом по сторонам, жмурясь на солнце, затем утвердительно заметил: – Микроскоп этот у тебя видать особенный.
– Да, – безразлично согласилась с ним Вероника. – Он что-то мне об этом говорил.
– Ты сама смотрела в него?
– Делать мне нечего!
Иван тяжело вздохнул, тихо, скорее, для себя, выдохнув себе под нос запавший в душу вопрос: « Чего же он говорил?». И – вздрогнул: вдалеке показался молодой человек интеллигентного вида, в галстуке! Не глядя по сторонам, он широко шагал в их сторону. Лёгкое волнение прокатилось по всему телу Ивана: «Надо решаться!».
– Слушай Вероника, дайка я на него погляжу! – сказал он торопливо.
– Чего на него смотреть? Микроскоп, как микроскоп, – она даже не шелохнулась.
– Может быть, я его возьму! – Иван удивился хладнокровию Вероники.
– Тебе-то зачем? – искренне удивилась та, и покосилась в его сторону, все же надеясь, что это шутка.
– Вот те раз: всем надо, а мне – нет! – возмущению Ивана не было предела. – Наверное, у меня дети есть, которые учатся в школе! Жена – учительница!..
– Он не школьный, – перебила его Вероника, надеясь удержать взбрыкнувшего мерина от скоропалительного решения без согласия хозяйки. Потому как, в итоге, может достаться от неё всем на орехи: и своим, и чужим!
– Да, я и сам в него могу смотреть!.. Я хотел сказать…
– Иван, вдруг, стушевался после запала, осознав, что вырвалось у него чего-то не очень вразумительное.
– А, для кого он тогда? Для лабораторий? Выходит, он – промышленный?
– Нет, кажется, – Вероника впала в задумчивость. Чувствуя, что это надолго, Иван, метнув взгляд на приближающегося потенциального соперника, и без дальнейших колебаний решительно заявил:
– Да ты не надрывайся в воспоминаниях, я беру какой есть!
Оценив голубыми глазищами решимость Ивана, она залезла под прилавок и – пропала! Иван занервничал в ожидании и догадках: достанется ли ему экземпляр?
– Нашла! Последний. Называется он… – Вероника появилась растрёпанная и порозовевшая, – называется: « Микроскоп начинающего политика».
У Ивана заныло под ложечкой – только этого не хватало! У него, кажется, даже закружилась голова от её слов, самопроизвольно вырвалось наружу:
– Как это понять?
– Я же говорила: тебе не надо, – обрадовалась Вероника, видя, что Иван замешкался. Коробка в её руках стала обратно опускаться под прилавок. Какое-то мгновение Иван, будто парализованный, молча прощался с ней, как вдруг в нём взыграла страсть:
– Стой, ты что за торопыга какая, беру я его, я же сказал! – закричал он и, взяв себя в руки, как можно спокойнее продолжил: – Мне как раз такой и надо.
– Пожалуйста, – показательно равнодушно пропела Вероника и, поставив перед Иваном коробку, вперилась в него глазами. – Только сразу хочу предупредить: если Настя тебя прибьёт, ко мне не приходи, товар обратно не возьму!
– Это почему ты его не возьмёшь? Не имеешь права, обязана взять!
– А, зачем мне металлолом? У тебя, Иван Гаврилович, извини, голова старая, крепкая, как из железа, а микроскоп стеклянный! Это что же, ты мне осколки в футляре принесёшь обратно?
– Ты всё сказала? – Иван навалился на прилавок. «Возмутительно, до чего шустрая молодёжь пошла, палец в рот не клади, – отгрызут!». – Мне, знаешь ли, своей пилы дома хватает, ещё я буду тут всяких ножовок слушать!
– Так я не поняла, ты берёшь, или только щупать взял? – Вероника в последний раз решила отбить атаку соседа.
– Заворачивай! – Иван рубанул воздух ладонью.
– Плати!
Иван схватился за карманы, нащупывая завалявшиеся купюры. Вытаскивать их он не торопился.
– Ты, это… может быть, чайниками возьмёшь, или тазиками?.. – протянул он неуверенно.
– Нет, – ответила она спокойно, и лёгкая усмешка тронула её показательно суровый взгляд: – Хотя, чайник свой не мешало бы поменять, а то ходит по квартире, пыхтит, а ничего не наливает! С носиком у него чего-то не в порядке!
– На тебе деньги.
Отмахнулся от неё Иван и, насупясь, выложил на прилавок скромное содержимое кармана.
– Спасибо за покупку, приходите ещё, – отзвенела Вероника, умыкнув деньги.
Оставшийся день измучил Ивана до предела неопределённостью дальнейших событий. Перспектива: в тепле, и в семейном уюте дожить до пенсионного возраста стала зыбкой. Без всякого гадания, определённо ему выпадала дальняя дорога в далёкие, неведомые края в поисках мест, пригодных для доживания отпущенного богом срока! А, если серьёзно, то дома взбучки было не миновать! И если б не редкие покупатели, восполнившие с лихвой утраченные ресурсы, чем приподняли его жизненный тонус, он бы не знай на какой решился бы подвиг!
Но дома, к счастью, всё обошлось малой кровью…
Ошарашенные покупкой дети: девочки десяти и двенадцати лет пожирали глазами покупку, боясь к ней прикоснуться.
– Это вам на день рождения, – заявил он им при появлении в дверях Настасьи Петровны.
– Нам обеим? – поразились те безмерной щедрости отца, никак не понимая как они его будут делить, тем более, что и дни рождения у девочек ещё не наступили: у Маши, что помладше – в сентябре, а у Лены – в декабре.
– Спасибо, папочка!
– А от меня ему будет потом отдельное спасибо, – пообещала Настасья Петровна, подойдя к столу. – Похоже – это не телевизор? Может быть – это стиральная машина?
– Мама, ты разве не видишь, это микроскоп, – затрещали наперебой девчата. – Мы и то это знаем… в нём разных червячков можно разглядывать…
Настасья Петровна остекленела, но, видя восторженность детей, уже бесцеремонно вертевших подарок в руках и, толкаясь, заглядывая в окуляр, не издала ни звука, плотно сжав губы. Затем она развернулась и, понурившись, Кинулась из комнаты прочь.
«Обиделась, – подумал Иван. – Но не стала портить праздник детям. Вот это настоящий педагог!».
Оставив детей за новым занятием, он пошёл её искать. Настасья Петровна чистила на кухне картошку и слёзы капали из её глаз. «Лучше б обматерила», – подумал Иван и, остановившись рядом, провёл рукой по её могучей, неженской спине.
– Прости, Настюха, чего-то на меня нашло… Не иначе: вспышка на солнце была. Там все с ума посходили: Семёновна весь день проспала, Вероника в полуобмороке бредила чёрте что – головой страдала!
– А ты? – тихо спросила Настасья Петровна.
– Ну, и я заодно с ними малость того…
– Лучше бы тебя в сон уронило.
– Так, аномалия действует на всех по-разному.
– Ты как дитя неразумное, – всё более успокаиваясь вымолвила Настасья Петровна. – Одного страшно оставлять: то сам изувечишься, то других норовишь заставить заикаться. Одна беда с тобой.
– Беда, – мирно согласился он.
В комнате раздался детский крик. Супруги опрометью бросились к двери. «Разбили!» – сразу подумалось обоим. – «Да, уж, сами бы целы остались!».
Перескочив порог с криками: «Что случилось?», ввалившись в комнату, они обнаружили всех троих ( микроскоп – тоже ) живыми и невредимыми. Маша, отпрянув от окуляра, встретила родителей диким воплем:
– Мама! Они живые!
Настасья Петровна села на пол. Иван осевшим голосом прохрипел:
– Чего кричишь? Тебя чего, амёба укусила?
– Папа, они живые! – заголосила Лена.
– Ясно – живые! Это же не сушеная вобла, – не понимая чрезмерного восторга детей укоризненно заметил Иван, поднимая с пола Настасью Петровну. – Только зачем так орать! Посмотрите: мать изуродовали своим криком!
Девчата бросились к ней и, видя, что у матери силы ушли ещё не все, поставив на ноги, потащили её к микроскопу, щебеча наперебой:
– Они так похожи на нас и одеваются как люди… они там ходят… и разговаривают… один даже песенки пел…
– Всё, больше не могу идти! – вскричала Настасья Петровна. – Усадите меня!
– Хватит балаболить, выдумщицы! – прикрикнул на них Иван.
– Мы правду говорим! Вы сами посмотрите! – защищались те.
– А если я сейчас правда посмотрю! – заерепенился Иван. – Потом держитесь у меня!
– Только наушники надень, папа, – засуетились девчата с серьёзным видом. – Они с микрофоном вместе соединены!
Возбуждённый Иван быстро подошёл к столу. Возле микроскопа действительно лежали подключённые к нему наушники, а от самого микроскопа тянулся шнур до электрической розетки.
– Прямо: плеер какой-то, или японский телевизор, – пробурчал он, затем грозно спросил: – Вы в него кассету зарядили?
– Мы только капельку воды капнули на стекло, – кристально искренно ответила Лена.
– Сейчас посмотрим, – сказал он сурово надевая наушники и, стоя, поднёс правый глаз к окуляру. Открылась ему удивительная картина: посередине круглого белого пятна стояло задрав вверх голову человекоподобное существо в одежде английского лорда. Его внимательный взгляд бесцеремонно скользил по видимому силуэту Ивана. Существо сделало движение: закинуло руки на фалды и гордо, утопая в самодовольстве, заговорило:
– Замечательный экземпляр! С кем имею честь?
– Что? – машинально переспросил Иван.
– Тяжёлый, почти клинический случай, – приуныло существо. – Но – ничего! Чем тернистее путь к Олимпу, тем слаще победа. Правильно я говорю?
– Что? – повторил Иван предыдущую фразу, на всякий случай пытаясь одновременно проморгаться.
– Я говорю: будем работать, – уже увереннее заявило существо. – Для начала назовите ваши инициалы и социальное положение.
– Иван, – представился он после долгого раздумья.
– И всё? – лицо существа скривилось от затянувшейся паузы.
– Всё – решительно заявил Иван и сел мимо табурета.
Девчата взвизгнули от радости:
– Мы вам говорили! Вы не верили!
Настасья Петровна, испуганно глядя на супруга, осторожно его спросила:
– Ты сейчас с кем разговаривал?
– С ним, – отрешённо произнёс тот, не собираясь вставать.
– И мы с ним разговаривали, а, вообще, там их много, – заявила Маша.
– Ты чего купил детям? – с тихой угрозой спросила его жена.
– Микроскоп, мама, ты чего, забыла? – подсказала матери Маша.
– Ты чего купил детям? – заупрямилась Настасья Петровна.
– Да ну вас, прямо – не угодишь! Это – не то, то – не то! Покупайте теперь всё сами, чего пожелаете!
Он встал и вышел из комнаты.
За ним, на удивление, никто ни погнался: ни через минуту, ни через час. Курсируя по маршруту: кухня – коридор – туалет – спальня, нагуливая аппетит, через два часа, со скрюченным от голода желудком, он решил нарушить подозрительную тишину за дверью, невзирая на ожидаемый ущерб своему организму. С боевым кличем: « Я жрать хочу, сколько вас можно ждать на кухне!», он агрессивно открыл дверь в зал. Но никто доже не посмотрел в его сторону!
Совершенно мирно его святое семейство сгрудилось вокруг микроскопа и увлечённо, по очереди заглядывая в окуляр, оживлённо беседовали между собой и с новоявленными существами. Иван подошёл ближе, поражённый идиллией, и, некоторое время молча наблюдал за ними.
Настасья Петровна конспектировала тезисы: «Каждому работающему – достойную зарплату!», «Бюрократы, руки прочь от малого бизнеса!», «Долой правительство, разорившее сельское хозяйство!», «Да здравствует народная партия!».
– Вы чем здесь занимаетесь? – спросил удивлённый Иван.
И опять: хотя бы кто ухом повёл в его сторону! Реакция, как на пустое место! Ивана крайне задело такое невнимание к своей персоне и он, довольно настойчиво и громко заявил:
– Настюха, я проголодался!
– Тихо, пап, – шикнули на него дети.
– Иди, разогревай сковороду на плите, потом позовёшь, – не отрываясь от окуляра распорядилась Настасья Петровна.
– С ума сойти! – удивился Иван такой увлечённости своих домочадцев, хотя, по правде сказать, оно того заслуживало! Не каждый день простейшие беседуют с тобой на равных! Даже с некоторым превосходством!
Иван поплёлся на кухню, нашёл там сковороду на плите, разогрел содержимое не открывая, вскипятил чайник и пошёл (а куда денешься?) на доклад с сакраментальной фразой: «Кушать подано!».
С неохотой, его домочадцы потянулись на кухню.
– Эх, на полгодика бы раньше мне этот микроскоп, когда я ещё в школе работала, – страстно заявила Настасья Петровна за ужином, равнодушно принимая любимую её жареную картошку на сале. – Я бы поборолась за свои права! Оказывается, есть партия, которая, действительно борется за благо народа!
– Мама, я в школе буду всех агитировать за эту партию, – заявила Лена.
– Тебе то это зачем? – удивился Иван.
– У них имеется молодёжная организация, – серьёзно заявила Лена. – Называется: «Родничок». И я обязательно в неё вступлю!
– Чудеса, – только и вымолвил Иван. – Быстро он вас обработал.
– Во-первых: он не один, их – миллионы! – серьёзно заявила Настасья Петровна. – В каждой капле воды на нашей планете! Во-вторых: только сильная партия способна повлиять на ход истории, изменить нашу жизнь к лучшему!
Иван перестал жевать, выпучив глаза на свою жену, а Настасья Петровна, устремив свой взор в будущее, решительно заявила:
– Я только сейчас стала понимать смысл жизни.
– В чём же он, по-твоему, заключается? – Иван не узнавал своей жены.
– В борьбе!
– А-а-а… – раздался страшный крик Маши. – Папа чай вскипятил!
Все с ужасом смотрели на Ивана. У того застрял кусок в горле, но, прокашлявшись, ему всё же удалось вслух удивиться:
– А, чего здесь страшного?
– Как ты мог, папа, им же больно! – разрыдалась Маша. – Они все плакали, кричали, а потом умерли!
– Кто? – совершенно сбитый с толку произнёс Иван и ужаснулся вспыхнувшей в его голове догадке. – Амёбы?
– Перестань называть их амёбами! – взвизгнула Настасья Петровна. – Это высокоорганизованное, высококультурное общество сограждан, называющих себя – политигамы. Это – во-первых!
– Что-то я не заметил в нём особой культуры, а вот наглости – хоть отбавляй! – съехидничал Иван.
– Во-вторых: – безжалостно перебила его супруга, – малый рост – это не повод для уничтожения народа!
– Какого народа? – возразил Иван. – Что-то я не вижу здесь никакого народа.
– Вот здесь, – Настасья Петровна указала на чайник, – их было тысячи, или миллионы, теперь – ни одного! Хорошо ещё, что на уровне генной инженерии они научились клонировать себя, иначе цивилизация давно бы погибла!
Настасья Петровна грузно встала из-за стола и, приняв позу вождя пролетариата, пронзая холодным взглядом хилое тело Ивана твёрдо сказала:
– Завтра буду организовывать партийную ячейку на дому, приглашу людей, побеседуем, ты с нами? Если нет, можешь идти на рынок, или куда хочешь!
Тело мужа не излучало никакого порыва внеизвестную для него авантюру Настасья Петровна, бросив короткую фразу: «Думай, Иван, с кем ты дальше по жизни!», – вышла из кухни. За ней последовали дочери. Иван остался один.
Он сидел, понурившись, словно облитый ушатом воды, и не знал, к чему это судьба подкинула ему такой фортель. И, главное, этого троянского коня, эту заразу, которую и видно только что под микроскопом, он сам принёс домой! Может быть, он ничего не смыслит в этой жизни? Не понимает, как это важно: стоять в общем строю, и за что-нибудь с кем-нибудь бороться!
«А, если не бороться, а просто работать, то, выходит, ты уже не человек», –подумал он печально.
Иван придвинул к себе бокал с чаем, с опаской заглянул в него, выискивая трупы человекоподобных амёб, но ничего не обнаружив, кроме мелких чаинок, плюхнул в него большую ложку свежей, перекрученной с сахаром клубники и вприкуску с сушками начал пить, с тоской рассуждая, что от этой политики и политиков простым людям только один вред и разруха.
На втором бокале он повеселел и даже улыбнулся, когда его голову внезапно посетила лихая мысль: «А, не грохнуть ли сегодня ночью эту стекляшку об асфальт с высоты третьего этажа – и все дела! Конечно, крику будет потом целую неделю! Но постепенно Настасья Петровна отойдёт, не может она на него долго сердиться! Ведь, меж ними – любовь!».