Объединенными стараниями современников и историков имя этого человека стало нарицательным – причем с резким отрицательным смыслом. «Аракчеевщина» - это тупость, солдафонство, безграмотность, жестокость… эпитеты можно продолжать до бесконечности. Даже «солнце русской поэзии» «почтило» носителя фамилии Аракчеев хамской по сути эпиграммой:
«Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести
****и грошевой солдат».
Но тот же Александр Сергеевич, повзрослев и слегка поумнев, написал жене о кончине графа Аракчеева:
«Об этом во всей России жалею я один — не удалось мне с ним свидеться и наговориться».
Об эпиграмме знали и знают все, о процитированном выше письме не знает почти никто. Странно, не правда ли, желать «свидеться и наговориться» с мстительным и злобным подлецом, тиранившим всю Россию? Но когда начинаешь изучать жизнь Аракчеева не по каноническим источникам, возникает совершенно иной образ, который не имеет ничего общего с хлесткой пушкинской эпиграммой и который совершенно незаслуженно оплеван и унижен потомками.
Точное место рождения в октябре 1769 года мальчика, крещенного Алексеем, неизвестно: его родители владели несколькими деревнями в Новгородской и Тверской губернии, так что он мог родиться в любом из них. Но хорошо известно, что семья была, мягко говоря, небогатой: первоначальное образование Алексей Аракчеев получил под руководством сельского дьячка, и состояло оно в изучении русской грамоты и арифметики. К последней науке мальчик чувствовал большую склонность и усердно занимался ею.
По-видимому, именно этот этап образования имел в виду сам Аракчеев, когда, уже ставши военным министром России, собрал своих подчиненных и заявил им:
- Господа, рекомендую себя, прошу беречь меня, я грамоту мало знаю, за мое воспитание батюшка заплатил четыре рубли медью.
Многие – да практически все! – приняли это за непреложную истину и стали распространять слухи о полной необразованности Аракчеева: якобы он даже читал с превеликим трудом по слогам. А между тем, граф Аракчеев просто валял Ваньку: закончив одно из лучших в России учебных заведений, он прекрасно знал немецкий и французский языки, собрал большую научную библиотеку и сам был автором нескольких учебных пособий по артиллерийскому делу. Но ему выгодно было изображать из себя неграмотного, ограниченного солдафона. Почему? Загадка, которую ни один из историков и биографов так и не дал себе труда разгадать.
Хотя путь к вершинам для Алексея Андреевича был, мягко говоря, нелегким. Семья, как уже говорилось, с трудом сводила концы с концами и обеспечить мальчику военную карьеру не могла: на это требовались деньги. Предполагалось, что юный Аракчеев станет чиновником в какой-нибудь канцелярии, посему особое внимание уделялось отработке безупречного почерка.
Почерк был выработан, но в возрасте тринадцати лет Алексей случайно увидел соседских мальчиков из богатой семьи, красовавшихся в военных мундирах. И с этой минуты на гипотетической карьере чиновника был поставлен крест самим Аракчеевым. Слезами, уговорами, клятвами он добился того, что отец повез его в столицу, дабы попытаться там поступить в Артиллерийский инженерный шляхетский корпус. Теоретически туда принимали бесплатно, но на месте выяснилось, что нужно дать немалую взятку чиновнику, принимающему документы. А денег не было. Прошение составили сами, передали директору через канцелярию и стали дожидаться ответа. А ответа все не было.
Месяц отец с сыном, терпя жестокую нужду, пытались добиться приема у самого директора училища – Петра Андреевича Мелиссимо, каждый день являясь к училищу. Чтобы не умереть с голоду, даже милостыню на папертях иной раз просили. Тщетно: застать директора или попасть к нему на прием никак не удавалось.
Все решил случай: в один прекрасный день Мелиссимо выходил из дверей училища как раз тогда, когда возле них оказались Аракчеевы. И мальчик кинулся ему в ноги с настоящим слезным воплем:
-Ваше превосходительство! Примите меня в кадеты.
Пётр Иванович был человеком добрым, слёзы подростка его окончательно растрогали и дворянский сын Аракчеев Алексей был принят в корпус на казенный счет личным распоряжением директора.
Из этого случая сам Аракчеев на всю жизнь вынес урок: он никогда никого не заставлял ждать ответа на свое прошение больше суток. Если к нему обращались с какой-то просьбой или предложением, вопрос решался практически немедленно. Положительно или отрицательно – неважно, главным было то, что Алексей Андреевич считал абсолютно недопустимым заставлять ждать ответа: так врезался ему в память первый голодный месяц ожидания в Санкт-Петербурге.
Учеником Аракчеев был прилежным, делал быстрые успехи в науке – особенно в математике – и очень скоро получил офицерское звание. Но в корпусе преподавали не только военные дисциплины, там учили иностранным языкам, танцам. Фехтованию и верховой езде, то есть всему тому, что было необходимо светскому человеку. В этих «науках» Алексей Андреевич первым не был, но занимался им с таким же упорством и тщательностью, как и всем остальным.
Мелиссимо был настолько доволен своим протеже, что рекомендовал его учителем по артиллерии и фортификации к сыновьям графа Николая Салтыкова, человека имевшего большой вес при дворе Екатерины Второй, президента военной коллегии.
Но успехов в учебе было мало для того, чтобы сделать хорошую карьеру: требовались еще влиятельные родственники или покровители, то есть связи, которых у Аракчеева не было. Он попробовал позаботиться о себе сам и подал прошение принять его на вакантную должность адъютанта Мелиссимо. Но рафинированный и утонченный директор корпуса не пожелал иметь адъютантом неказистого провинциала. Тогда Аракчеев обратился за помощью к Салтыкову.
Отказать президенту военной коллегии Мелиссимо не мог, но решил при первой же возможности избавиться от навязанного ему адъютанта. И случай не заставил себя ждать: Великому князю Павлу, наследнику престола, понадобился расторопный и компетентный артиллерийский офицер. Мелиссимо немедленно рекомендовал ему Аракчеева, причем рекомендовал с самой лучшей стороны – только бы отделаться.
Алексей Андреевич не подвел своего поручителя: в полной мере оправдал рекомендацию точным исполнением возлагавшихся на него поручений, неутомимой деятельностью, знанием военной дисциплины и строгим следованием установленному порядку не только своих подчиненных, но, в первую очередь, самого себя. Ибо Аракчеев был идеалистом, но не в том понимании, в котором обычно воспринимают это слово. Офицер до мозга костей, он, не доверяя людям, слепо верил в идеи и полагал, что на языке устава и четких инструкций можно объяснить все, даже то, как жить.
То, что так раздражало вольнолюбивых интеллектуалов, пришлось по душе Великому князю Павлу, также воспринимавшему жизнь сквозь призму армейского устава. Из своей постоянной резиденции – Гатчино – он сделал российскую империю в миниатюре: там было свое сельское хозяйство, своя промышленность, своя администрация, своя армия. Причем армия новая, прогрессивная.
Традиционно принято высмеивать любовь Павла Петровича к армейской муштре. Безусловно, с точки зрения штатского человека, это – смешная мания, но… Знаменитое суворовское выражение «пуля - дура, штык - молодец» безнадежно устарело к концу XVIII века. Судьбу сражения решали уже не рукопашные схватки, а меткость и дальность стрельбы солдат, а также от их умения быстро и четко перестроиться, чтобы стрелять слитно, непрерывно и не мешая друг другу. Павел уловил веяние времени, и именно этим объяснялась его любовь к строевым упражнениям – фрунту. Будущий император хотел иметь современную хорошо подготовленную армию.
Аракчеев оказался идеальной кандидатурой для воплощения в жизнь идей наследника. Главным было даже не то, что он великолепно разбирался в огнестрельном оружии: вера Алексея Андреевича в то, что кратчайшим путем к совершенству является хорошо написанная инструкция в сочетании с точностью ее исполнения, полностью соответствовала представлениям Павла об устройстве мироздания.
Добавим к этому привычку к беспрекословному повиновению и четкое соблюдение субординации. Так что в искусстве фрунта Аракчееву равных действительно не было, что может вызвать смех только у человека, бесконечно далекого от армейской жизни. У Павла же это вызывало глубокое уважение: Аракчеев очень скоро был назначен комендантом Гатчины – постоянной резиденции Великого князя, а затем - начальником всех сухопутных войск наследника. Невелик чин, но…
Но 6 ноября 1796 года умерла Екатерина II, и гатчинские порядки распространились на всю территорию империи к величайшему неудовольствию большинства ее подданных. Двор привык к роскоши и праздности, армия – к вольному образу жизни, обыватели подражали и двору, и армии. И вдруг в один момент все переменилось: вместо роскоши – простота казармы, вместо праздности – муштра, вместо развлечений – железная дисциплина.
Армейские офицеры по двенадцать в день учили солдат строю и прочим военным премудростям. Даже офицеры свиты его императорского величества – элита армии - теперь являлись в Зимний дворец к семи утра и сидели за бумагами до семи вечера. Причем выходить из помещения не разрешалось даже тогда, когда никакого дела у них не было.
Уйти было невозможно еще и потому, Что Аракчеев, спрашивавший с себя так же строго, как с других, с утра до вечера находился на службе и мог в любой момент появиться в любом помещении. К лентяям он был беспощаден, причем наказывал не столько физически сколько морально. Тычки и оплеухи подчиненным раздавали все начальники, дело обыденное, но Алексей Андреевич умел внушать страх, не прибегая к привычным наказаниям, то есть рукоприкладству. Он наказывал провинившегося унижением.
Так, увидев однажды на мундире своего подчиненного крошки табака, он приказал приставить к этому офицеру солдата, который под насмешки окружающих был обязан стряхивать с командирского мундира табак. Анекдот? Возможно, но после этого случая встретить неопрятного офицера было невозможно. Хотя любви окружающих Аракчееву подобные методы не добавили, что не удивительно. И если до воцарения Павла над «гатчинским фрунтовиком» посмеивались, то теперь – ненавидели.
И совершенно напрасно, кстати. Аракчеев публично наказывал и унижал, а втайне - оказывал благодеяния. Известный случай, когда он в присутствии других офицеров немилосердно отчитал своего подчиненного, запоздавшего с возвращением в часть после похорон жены. А потом вызвал к себе провинившегося и… помог ему устроить осиротевших детей в разные учебные заведения на казенный счет. Наказание стало достоянием гласности, помощь провинившемуся осталась тайной. Так хотел Аракчеев, который совершенно сознательно создавал свой образ – внушающего страх бессердечного солдафона. И в его злобе не было ничего личного, просто он пользовался своей репутацией как инструментом для эффективного управления людьми. И срабатывало это безотказно.
Павел основательно подготовился к реформам, составив огромное количество законов и инструкций. Дело стало лишь за жесткими и хваткими исполнителями, способными сделать так, чтобы страна этим инструкциям подчинилась. Кандидатура Аракчеева оказалась идеальной, а русский человек, не страдающий, как известно особой любовью к порядку и дисциплине, тут же окрестил все происходящее «аракчеевщиной». И заранее с глубочайшим предубеждением относился ко всему, что исходило от бывшего «гатчинского капрала», равно как и ко всем реформам императора Павла.
Зато Аракчеева по достоинству оценил суверен. По восшествии на престол он сделал полковника Аракчеева комендантом Санкт-Петербурга, а на следующий день пожаловал ему звание генерал-майора, майора Преображенского полка (где по традиции сам император был полковником) и орден Святой Анны Первой степени.
Год спустя Алексей Андреевич получил баронский титул и орден Святого Александра Невского. Кроме того, государь, зная скудность личных средств барона Аракчеева, пожаловал ему две тысячи крестьян с предоставлением выбора губернии. Аракчеев выбрал село Грузино в Новгородской губернии и тем самым сделал его исторической достопримечательностью.
Увы, став майором Преображенского полка, Аракчеев столкнулся с совершенно непонятным ему явлением: отсутствием субординации. Преображенский полк, ведший свою историю с потешного полка Петра Первого, чтил свое уникальное положение, традиции и совершенно не воспринимал аракчеевскую манеру командования. Вспыхнул конфликт, в котором Павел принял сторону преображенцев, не желая слишком уж раздражать общественное мнение. Он отправил своего любимца в деревню – «для поправки здоровья». Фактически это было лишь маневром, император, давший Алексею Андреевичу чин генерал-лейтенанта, в любой момент мог призвать Аракчеева обратно на службу.
Что он и сделал полгода спустя. В декабре 1798 года Аракчеев был назначен генерал-квартирмейстером, а в январе следующего года - командиром гвардии артиллерийского батальона и инспектором всей артиллерии, а также пожалован командором ордена Святого Иоанна Иерусалимского (новая причуда императора Павла, в которой Аракчеев ровно ничего не понимал). В мае Алексей Андреевич стал графом Российской империи «за отличное усердие и труды на пользу службы».
Но император становился все менее предсказуемым и все более противоречивым, а Аракчеев не зря выбрал для своего герба девиз «Без лести предан». Восхищаться тем, чего он откровенно не одобрял, например, увлечение Павла мальтийским рыцарством и желание передать престол племяннику своей супруги в обход законных наследников, свежеиспеченный граф не стал. И закономерно вышел из фавора: в октябре 1799 года последовал приказ удалиться в Грузино. Предлогом послужило то, что Аракчеев под благовидным предлогом прекратил учебу русских суворовских офицеров, у второстепенного прусского генерала, затеянную императором.
Больше Аракчеев с Павлом не виделись.
Кстати, злые языки не пощадили и вышеупомянутый девиз, исказив его до неузнаваемости. «Бес лести предан» - шепотом сообщали друг другу в великосветских гостиных, где Аракчеев никогда не показывался. Это со злорадством повторяли и в многочисленных канцеляриях, куда Алексей Андреевич, наоборот, частенько наведывался. Хотя там его ненавидели куда больше, чем в светских салонах.
Аракчеев всю свою жизнь люто ненавидел традиционно укоренившееся в российском обществе, взяточничество. Пойманные с поличным немедленно изгонялись с должностей, «невзирая на должности и чин». Волокита, и как следствие вымогательство с целью получения взятки, преследовалась им беспощадно. Аракчеев требовал незамедлительного решения вопросов и строго следил за выполнением сроков исполнения. Естественно «крапивное семя» - прогнившее с верхов до низов канцелярское сообщество – боялось и ненавидело Аракчеева.
Что ж удивляться тому, что мнение общества, как высшего, так и среднего, определило настроение писателей и публицистов, собственно и придумавших так называемую «аракчеевщину».
Удивляет другое: говоря об Аракчееве, каждый обязательно отмечает его «отталкивающую наружность». Ну, современников оправдать легче: у большинства были личные мотивы. А вот историков – труднее, особенно современных, которые могли бы быть и объективнее:
«В своих записках Саблуков так говорит о внешности Аракчеева:
По наружности Аракчеев похож на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав и жилист; в его складе не было ничего стройного; так как он был очень сутуловат и имел длинную тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил, мышц и т. п. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие, мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону; цвет лица его был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. Чтобы дорисовать его портрет — у него были впалые серые глаза, и всё выражение его лица представляло странную смесь ума и злости…»
Цитата взята мною из книги В. П. Никольского. «Состояние русской армии к концу царствования Александра I. История русской армии, 1812—1864 гг.», изданной в Санкт-Петербурге десять лет тому назад. Какое отношение имеет внешность Аракчеева к состоянию русской армии? И почему нужно ссылаться на человека, написавшего мемуары о времени Павла и Александра Первого на английском языке, предназначая их единственно для замкнутого семейного круга (в 1803 году, находясь в Англии, Саблуков женился по любви на англичанке, дочери очень богатого банкира)?
Между прочим, Александра Сергеевича Пушкина тоже частенько сравнивали с обезьяной. Но я смотрю на несколько портретов графа Аракчеева кисти разных художников – его современников, и не вижу ничего отталкивающего или уродливого. Безусловно, не красавец. Но такой зоологической ненависти (как в прямом, так и в переносном смысле) никак не заслуживает. Обычный генерал с умными (sic!) глазами и военной выправкой. Впрочем, я отвлеклась.
Хотя Аракчеев был обласкан императором, его роль в то царствование была невелика. Слишком долго Павел ждал своего часа, чтобы всерьёз считаться с кем-либо. Но самодержца и его преданного слугу объединяла ненависть к ним высших офицеров и аристократии. Простой народ – хотя об этом не принято говорить – императора Павла любил за «строгость и справедливость», хотя и не успел привыкнуть к новому монарху.
Кстати, многие нововведения Павла, например, закон о престолонаследии, закрепились в России вплоть до Октябрьской революции, а в армии дожили до наших дней: ружейные приемы, строевой шаг, команды, например: «шагом марш», до него было: «ступай». Но все это впоследствии было приписано совершенно другим людям.
Аракчеев составил первый в России и единственный на многие годы учебник для артиллеристов. Уже при Александре I он настоял, чтобы артиллерия была выведена из состава пехоты и стала самостоятельным родом войск. Все мы знаем о роли артиллерии в войне 1812 года, но практически никто не знает, чья это заслуга.
В начале царствования Павла Аракчееву было около тридцати лет, наследнику Александру – около двадцати. Никому не доверявший Павел фактически поручил Аракчееву надзор за Великим князем, но Алексей Андреевич сумел так поставить себя по отношению к наследнику престола, что стал ему близок и необходим.
Оказавшись не у дел в своем имении, Аракчеев весь свой темперамент преобразователя направил на превращение своих владений в идеал – для него самого. Он перестроил село Грузино и двадцать девять прилегающих к нему деревень на основании собственноручно составленного генерального плана. На геометрически распланированных абсолютно прямых улицах на равном расстоянии друг от друга были построены совершенно одинаковые дома. И никаких сараев, навесов и прочих «архитектурных излишеств», столь обычных для русской деревни. Зато была построена специальная вышка, с которой Аракчеев, вооружившись сильной подзорной трубой, мог следить за своими «вассалами». К дальним же деревням были проложены прекрасные дороги, по которым возки с проверяющими долетали чуть ли не мгновенно.
Аракчеев вообще много строил: церкви, богоугодные заведения, парки, каменные дома для крестьян, в которых те… решительно отказывались жить. «Лучше сразу в острог» – обычная мотивировка, острог ведь тоже кирпичный. А за отказ полагалась, как водится, порка. Причины наказания забыты, «острожные» или «казарменные» порядки помнят по сей день, равно как и строгий надзор.
Ну, положим, к надсмотрщикам русскому крестьянину было не привыкать. Но вот к инструкциям… А граф умудрился регламентировать в своем хозяйстве все: от количества крупного рогатого скота в каждом крестьянском дворе до времени заключения браков и порядку вскармливания грудных младенцев. В каждой избе висели типографским способом отпечатанные «Краткие правила для матерей-крестьянок», где предписывалось кормить младенцев грудью не реже трех раз в день и держать их в тепле и сухости. Кроме того, все дети в обязательном порядке прививались от оспы.
Разумно? Безусловно. Но сам факт того, что за собственным дитём нужно ухаживать по инструкции приводил крестьян в недоумение и бешенство. А ведь за точностью исполнения еще и следили – старшина деревни, лекарь и другие специальные должностные лица, которые обо всем докладывали графу. Нерадивых наказывали, но не розгами (это бы еще поняли), а «божиим наказанием» и общественным порицанием. И каково это было сносить нормальному крестьянину?
Граф вмешивался и в матримониальные дела. Причем опять же ничего принципиально нового тут не было: все крепостные российской империи обязаны были испрашивать у барина разрешение на вступление в брак. Но Аракчеев повелел составить списки потенциальных женихов, которых лично экзаменовал на предмет знания молитв и общего благонравия. Сохранилась резолюция Аракчеева на одном из прошений о браке:
«Позволяю, но если не будет знать к Великому посту все молитвы, то больно высекут».
Но Алексей Андреевич пекся не только о нравственном облике своих крестьян. Он поощрял браки между молодыми людьми с разным материальным достатком, то есть воплощал в жизнь голубую мечту Бальзаминова: «Бедные женятся на богатых, богатые – на бедных». Зачем? А затем, чтобы достаток всех крестьянских семей был одинаковым, чтобы не было ни богатых, ни бедных. Можно себе представить ропот подневольных селян!
А между тем роптать им, вроде бы, было не на что. Аракчеев создал в Грузино специальный банк для оказания помощи нуждающимся и, главное, из собственных средств заплатил государству причитавшиеся с крестьян налоги на многие годы вперед. Поскольку был искренне и непоколебимо убежден в том, что доходы, получаемые с крестьянских хозяйств, рачительный помещик должен тратить не на себя, а на улучшение жизни своих крепостных. В его имении была бесплатная лечебница, все дети получали начальное образование в специально созданных школах…
Идиллия? Это как посмотреть. От Аракчеева сбегало крепостных не меньше, если не больше, чем от других помещиков. И банковские ссуды, и медицинская помощь казались крестьянам каким-то изощренным непонятным обманом, они привыкли к тому, что погорельцам, например, традиционно оказывает помощь «обчество», «всем миром». А тут каждый мог написать прошение и получить помощь. Аракчеев замахнулся на «святое» - крестьянскую общину – за сто с лишним лет до того, как это сделал Столыпин. Немудрено, что его не поняли.
К тому же новые условия жизни вводились традиционными способами: надзор, розги и прочие наказания. Плюс вмешательство в сугубо личные дела крестьян. Если барин не дозволяет Ивану жениться на Марье – это понятно, на все барская воля. Но если барин проверяет готов ли морально Иван жениться на Марье и будет ли от этого польза его барским планам… извините! Да еще младенцам давать грудь по расписанию, а не когда Бог на душу положит. Такого насилия над личностью широкая русская душа стерпеть, разумеется, не могла.
Аракчеев же искренне недоумевал, отчего его крепостные недовольны. С экономической точки зрения его хозяйство было более чем рентабельным: за двадцать лет доходы с одного крестьянского двора увеличились в пять раз, причем тратились на строительство новых домов для крестьян, школ, дорог и лечебниц. Младенцы умирали в разы реже, чем в среднем по России, роженицы получали медицинскую помощь, неурожаи и стихийные бедствия никак не отражались на уровне жизни крестьян. Формально аракчеевские крепостные были самыми счастливыми и благополучными людьми в России того времени. Фактически – самыми несчастными: менталитет просветителя-педанта был категорически непонятен людям, живущим вековыми традициями крестьянского общества.
Пока Аракчеев занимался крестьянским вопросом, в Санкт-Петербурге решались совсем другие проблемы – коронные. Ненависть высшего общества к императору Павлу пришла к логической развязке: убийству «тирана». И вторая ссылка Аракчеева обернулась для него благом: он оказался в стороне от этого исторического события. Когда Александр Первый взошел на трон, он приблизил к себе старого знакомого и верного слугу отца. Об этом очень образно написано в романе «Пушкин» Юрия Тынянова:
«Император приблизил к себе верного отцовского слугу Аракчеева, простого и необразованного дворянина, не иначе называвшего себя в разговоре, как «верный раб». Его умиляла эта старомодная верность. Говоря со Сперанским, он чувствовал, что говорит, как говорил бы в Европе, и что обо всем, что он подпишет, отзовется с похвалою один из следующих номеров «Монитора». Это была слава, но все это было опасно, утомительно, а для него самого, по его убеждению, ненужно и вредно….
Аракчеев не знал французского языка, но знал артиллерийское и фрунтовое искусство – и в последнем они были бескорыстные соперники. Кругом были люди, либо знавшие об убийстве его отца, как он сам, либо принимавшие в нем участие. Аракчеев был единственный верный слуга отца, и дружба с ним оправдывала, снимала грех отцеубийства. Говоря с Аракчеевым, он как бы говорил со старым дядькой, с отцовским слугой и становился моложе».
Оставим на совести писателя «незнание Аракчеевым французского языка» - Тынянов пользовался теми источниками, которые всячески подчеркивали малокультурность и необразованность царского любимца. В остальном психологическая характеристика близости императора и Аракчеева предельно точна.
В мае 1803 года Аракчеев был принят на службу с назначением на прежнее место, инспектора всей артиллерии и командира лейб-гвардии артиллерийского батальона. В этом чине и звании он, кстати, находился в 1805 году при государе в Аустерлицком сражении, о чем и современники, и историки предпочитают умалчивать. Участие Аракчеева непосредственно в военных действиях так плохо сочеталось с навязанным ему образом «тупого канцеляриста», что об этом предпочли «забыть».
Зато страшно возмущались тем, что «не нюхавший пороху» Аракчеев в 1808 году был назначен военным министром. За что? за какие такие заслуги перед царем и Отечеством эта «обезьяна в мундире» заняла столь высокий пост? – вопрошали друг друга завсегдатаи великосветских салонов. Произведен в генералы от артиллерии, назначен генерал-инспектором всей пехоты и артиллерии с подчинением ему комиссариатского и провиантского департаментов. Молодой государь, должно быть, совершенно не разбирается в людях…
Молодой государь в людях разбирался. На посту военного министра Аракчеев издал новые правила и положения по разным частям военной администрации, упростил и сократил переписка, учредил запасные рекрутские депо и учебные батальоны; артиллерии была дана новая организация, приняты меры к повышению уровня специального образования офицеров, упорядочена и улучшена материальная часть. Положительные последствия этих улучшений не замедлили обнаружиться во время Отечественной войны 1812 года.
Согласитесь, это плохо сочетается с традиционным образом Аракчеева и придает слову «аракчеевщина» совершенно иной смысл: порядок, дисциплина, прогресс.
Еще один штришок к портрету Аракчеева, о котором тоже – вот удивительная последовательность историков! – практически никто и никогда не писал. Удостоившись пожалования портрета государя, украшенного бриллиантами, Алексей Андреевич бриллианты возвратил, а самый портрет оставил. Когда же император Александр Павлович пожаловал мать Аракчеева статс-дамою, Алексей Андреевич отказался и от этой милости. Государь с неудовольствием сказал:
— Ты ничего не хочешь от меня принять!
— Я доволен благоволением Вашего Императорского Величества, — отвечал Аракчеев, — но умоляю не жаловать родительницу мою статс-дамою; она всю жизнь свою провела в деревне; если явится сюда, то обратит на себя насмешки придворных дам, а для уединённой жизни не имеет надобности в этом украшении.
Рассказывая об этом в своих мемуарах, Алексей Андреевич писал: «только однажды в жизни, и именно в сём случае, провинился я против родительницы, скрыв от неё, что государь жаловал её. Она прогневалась бы на меня, узнав, что я лишил её сего отличия».
Без чувств, без чести…? Ну-ну…
Правда, к концу прошлого века отечественные историки сменили гнев на милость и стали по другому оценивать деятельность Аракчеева. Например, то, что в годы русско-шведской войны (1808—1809 гг.) Аракчеев прекрасно организовал снабжение войск, обеспечивал пополнением и артиллерией. Своим личным участием и организацией боевых действий он побудил шведов начать мирные переговоры Победы русской армии 1812—1813 гг. не были бы столь блистательны, если бы в руководстве военного ведомства, тылового снабжения и обеспечения не было Аракчеева. Именно хорошая подготовка армии к боевым действиям ещё до 1812 года способствовала успешному разгрому противника.
В январе 1810 года Аракчеев оставил пост военного министра и был назначен председателем департамента военных дел во вновь учреждённом тогда Государственном совете, с правом присутствовать в комитете министров и Сенате. Что, естественно, вызвало очередной всплеск ненависти к нему в высшем свете.
В июне 1812 года снова был призван к управлению военными делами; «с оного числа, — по словам Аракчеева, — вся французская война шла через мои руки, все тайные повеления, донесения и собственноручные повеления государя».
И это не преувеличение. Александр I Благословенный был очень тщеславен. Он стремился к славе монархов-полководцев или реформаторов, не имея для этого, в общем-то, никакого таланта. В условиях войны это могло стать роковым, что наглядно продемонстрировало сражение при Аустерлице.
В дни вторжения Наполеона Александр находился в Вильно и хотел возглавить армию. Задачу его удаления из войск решил Аракчеев, убедив Александра, что государь нужен России, а не только армии. Второй раз Аракчеев использовал свое влияние на царя в назначении главнокомандующим Кутузова, к которому Александр после аустерлицкого поражения испытывал стойкую неприязнь.
Весь «отечественный» период войны император был в полном бездействии. Все это время Аракчеев фактически управлял страной. Вся правительственная почта проходила через него. Но главным объектом его забот было образование резервов и снабжение армии продовольствием. Аракчеев с блеском проявил свои способности требовательного, жесткого руководителя тыла. Армия получала вполне достаточно и вооружения, и фуража, и продовольствия, и одежды.
Портрет Аракчеева – в зале 12-го года Зимнего Дворца. Эту честь он заслужил.
В начале декабря, когда исход войны был ясен, Александр со свитой, включая Аракчеева, выехал в Вильно. Император стремился к активности после долгого бездействия в трудные дни. Аракчеев был отстранен от первых ролей, но оставался руководителем собственной Е.И.В. канцелярии. Александр же назначил себя главнокомандующим и выполнил задачу окончательного изгнания Наполеона из Европы вполне успешно.
31 марта 1814 года русская армия вошла в Париж. Александр хотел присвоить Аракчееву высшее звание фельдмаршала, но он отклонил эту честь, как отказался ранее от пожалованного ему в ордена Святого Владимира и ордена Святого апостола Андрея Первозванного. Полное отсутствие честолюбивого стремления к орденам и наградам – вот еще одна черта Алексея Андреевича, оставшаяся совершенно незамеченной его современниками.
И, наконец, о порядочности Аракчеева свидетельствуют чистые подписанные бланки указов Александра I, которые оставлял царь Аракчееву, часто уезжая из столицы. Временщик мог использовать эти чистые бланки в своих целях для расправы с неугодными, ибо врагов у него было предостаточно. Но ни один из бланков не был использован Аракчеевым.
Без чувств, без чести…?
После установления мира доверие императора к Аракчееву возросло до того, что на него было возложено исполнение высочайших предначертаний не только по вопросам военным, но и в делах гражданского управления.
Без Аракчеева и знаменитый Лицей был бы другим. Желчный и не всегда справедливый к своим героям Юрий Тынянов дважды проговаривается в уже цитированном мною выше романе «Пушкин»:
«Аракчеев привык приводить в порядок все грехи молодости императора. В кабинете же Аракчеева была составлена записка о лицее. Лицей был в совершенном беспорядке, воспитанники разнузданны. Самое заведение сомнительно. Записка была умна и полна достоинства: она требовала освобождения директора от всякой мелочной и раздробительной зависимости, полагающей беспрестанно преграды его действию, потому что «директор должен быть в заведении как отец семейства и подобно ему управлять».
Директором Лицея был назначен Егор Антонович Энгельгард, глава Педагогического института. Он был широко образованным и начитанным человеком с большим педагогическим опытом. Нашел и назначил его лично Аракчеев.
Алексей Андреевич вообще любил образованных и ученых людей, хотя никогда этого открыто не высказывал. Именно через него Карамзин передал Александру свою «Историю Государства Российского». Карамзин писал жене, что Аракчеев произвел на него неплохое впечатление своей любезностью, острым умом, скромностью. «Если бы я был моложе, то стал бы вашим учеником» – тонко и метко показал Аракчеев свое отношение к выдающемуся писателю и историку.
Об этом мало кому известно, хотя все в том же «Пушкине» Тынянов пишет то же самое, но… по-другому:
«Он (Карамзин) приготовился… к случайностям, к терпению унижения. Действительность превзошла его ожидания. Шесть недель протомился он в Петербурге и монарх ничем не обнаружил желания принять его. Ездил бить челом к гофмейстеру и обер-гофмейстеру, просил о приеме - ответ был холоден.
Наконец согласен был уж ехать на поклон к Аракчееву, государеву другу и фавориту, но не мог себя осилить. Друг Аракчеева, генерал, рассказывал, что государь, услышав о шестидесяти тысячах, которые будет стоить издание «Истории», сказал якобы: какой вздор! дам ли я такую сумму?
Наконец, скрепя сердце и только что не стеня, поехал на поклон к Аракчееву - и вскоре был принят царем… Отпущено шестьдесят тысяч на печатание «Истории» и дано позволение жить - если он хочет - в Царском Селе».
Так что выходу в свет знаменитой «Истории Государства Российского» мы всецело обязаны Аракчееву, который решил проблему в несколько дней и не только не унизил известного ученого и писателя, но и высказал преклонение перед его талантом.
Без ума, без чувств?
А Карамзину было не зазорно ездить на поклон к разным придворным чинам, но он был вынужден пересилить себя, чтобы попросить аудиенцию у Аракчеева. Таково было отношение аристократии к «гатчинскому капралу» и умный, тонкий Карамзин, увы, не стал исключением и даже не испытывал особой благодарности к Аракчееву, а скорее как бы стыдился его покровительства. Карамзин! Что тогда спрашивать с молодого Пушкина?
А теперь – о том, чем больше всего попрекали Аракчеева современники и потомки и в чём он (как всегда!) был не так уж и виноват. О военных поселениях.
Эта мысль пришла в голову императору Александру Павловичу еще в 1810 году. Причины были очень серьезные – трудности в содержании огромной армии. Александр видел решение проблемы не в развитии экономики, не в повышении грамотности народа, а в военных поселениях. Частые поездки в Европу поразили его чистой и благоустроенностью тамошних городов и сел. Только одно место в России вспоминалось ему тогда – аракчеевское Грузино.
Александр обсуждал эту идею с военными. У некоторых, даже Багратиона, нашел поддержку. Решительно возражал Барклай-де-Толли. Только свободный крестьянин может эффективно работать на своей земле – его идея. Только грамотный, хорошо обученный солдат может быть хорошим воином. Он писал об этом царю, но впустую.
Показательно, что Аракчеев первоначально не поддерживал идею военных поселений. Но когда решение императором было принято, Аракчеев твердо, даже жестоко проводил его в жизнь. Дисциплина ему была так же присуща, как и требовательность.
Практическая работа началась в 1816 году. Дотошный Аракчеев просматривал все документы, следил за передвижением каждого полка. А полки, то есть деревни, перебрасывались из одной губернии в другую, точно это были не живые люди (с женами, детьми, домашним скарбом), а склады амуниции. Этот бесчеловечный эксперимент продолжался 50 лет.
Восстания карались жесточайше. Только в 1819 году 275 человек были приговорены к смерти, «милостиво» замененной наказанием шпицрутенами. Александр благодарил Аракчеева за распорядительность. Военные поселенцы – проклинали.
Тем временем, внешняя сторона поселений была доведена до образцового порядка; до государя доходили лишь самые преувеличенные слухи об их благосостоянии, и многие даже из высокопоставленных лиц, или не понимая дела, или из страха перед немилостью императора превозносили новое учреждение до небес – на словах. Не остался в стороне и Пушкин, который, как всегда не разобравшись в сути происходящего, заклеймил Аракчеева очередной хлесткой эпиграммой:
«В столице он капрал, в Чугуеве – Нерон.
Кинжала Зандова везде достоин он».
(Небольшое пояснение: Занд – одинокий фанатик-террорист, заколовший ректора одного из германских университетов «во имя свободы». Либералы тут же сделали Занда героем и великомучеником, а Пушкин просто бредил этим, мягко говоря, идейным бандитом).
На самом деле военные поселения были всего лишь попыткой Александра Первого создать в России класс, опираясь на который, царь мог бы осуществить либеральные реформы. Аракчеев был идеальным исполнителем воли государя, хотя сам подобную идею не одобрял. Честный солдат просто строго выполнял свой служебный долг.
Солдат-хлебопашец был обязан иметь жену, служить государю и не употреблять спиртных напитков. В своем доме он должен был соблюдать чистоту и порядок. Жизнь поселенцев состояла из муштры и сельскохозяйственных работ. При этом они получали от казны небольшое жалование и не платили налогов, государство обеспечивало их орудиями труда и скотом. Дети военных с шести лет начинали учиться в специальных учебных заведениях, поселенцы получали страховку в случае пожара или неурожая, а также бесплатную медицинскую помощь.
Но… все это разрушало веками сложившиеся традиции крестьянского быта. Не пить, соблюдать какой-то регламент… при этом не радовали ни собственный дом, ни обеспеченная старость, ни получавшие образование дети, ни резко сократившаяся смертность рожениц и младенцев. Во всем поселенцы видели обман и подвох и естественно, бунтовали. Александр через Аракчеева попытался превратить русскую деревню в образцовое европейское хозяйство – затея, заведомо обреченная на провал. Хотя за годы своего существования военные поселения сэкономили казне почти пятьдесят миллионов рублей – сумма по тем временам колоссальная – они были упразднены «под давлением общественности» за несколько лет до отмены крепостного права в России.
Личная жизнь Аракчеева также служила объектом недоброго внимания. Еще при императоре Павле, в годы второй опалы, Алексей Андреевич в первый и последний раз в жизни купил крепостную – некую Настасью Минкину, которая и стала единственной любовью Аракчеева. Он сделал ее любовницей и домоправительницей, даже представил государю-императору Александру Павловичу, когда тот изволил посетить Грузино. Безусловно красавица, но властная и деспотичная, Настасья вертела графом, как хотела, а с дворовыми обращалась более чем жестоко.
Между тем, Аракчеев был и официально женат. В 1806 году он обвенчался с Натальей Хомутовой, небогатой дворянкой, моложе его на пятнадцать лет. Но через год после свадьбы Наталья Федоровна вернулась к родителям: по-видимому имело место традиционное «несходство характеров». Об этой странице в жизни Аракчеева мало что известно.
В роковой для России 1825 год Аракчеев пережил большое потрясение. Настасью Минкину, его фактическую жену, зарезала ее горничная с помощью брата, повара. Десятки слуг, якобы знавших о намерении, были наказаны кнутом и сосланы в Сибирь. Горничная и ее брат – забиты до смерти. Сам Аракчеев бился в истерике, просил, чтобы его убили. Окончательно подкосила его внезапная смерть в том же году Александра I.
Аракчеев не принял участие в подавлении восстания декабристов, за что и был отправлен в отставку новым императором. Время Аракчеева бесповоротно закончилось, хотя за ним и было сохранено звание члена Государственного совета. Здоровье его, подорванное войной, слабело.
За год до смерти Аракчеев внёс в Государственный заемный банк 50 000 рублей ассигнациями с тем, чтобы эта сумма оставалась в банке девяносто три года неприкосновенною со всеми процентами и стала наградою тому, кто напишет к 1925 году (на русском языке) лучшую историю царствования Александра I.
Аракчеев соорудил перед соборным храмом своего села великолепный бронзовый памятник Александру, на котором сделана следующая надпись: «Государю-Благодетелю, по кончине Его».
Последним делом Аракчеева на пользу общую было пожертвование им 300 000 рублей для воспитания из процентов этого капитала в Новгородском кадетском корпусе бедных дворян Новгородской и Тверской губерний.
Николай I, узнав о болезненном состоянии Аракчеева, прислал к нему в Грузино своего лейб-медика, но тот не мог ему уже помочь, и накануне Пасхи 1834 года Аракчеев скончался, не спуская глаз с портрета Александра.
Прах Аракчеева покоится в храме села Грузина.
Что произошло с наследством – неизвестно, ибо после 1917 года все банки были национализированы и – ликвидированы. Заслуги его забыты, биография – искажена до неузнаваемости, роль в истории России сведена к минимуму.
«Просто фрунтовой солдат…» - так из уважения к памяти… Пушкина переделали его эпиграмму благодарные потомки. Аракчеев не писал стихов, не стрелялся на дуэлях и не бывал на балах в высшем свете.
Он просто служил царю и Отечеству.
Алексей Андреевич Аракчеев.
Портрет кисти Дж.Доу