На заводе произошла трагедия: после сильного дождя при испытании пробило новый трансформатор, и через мокрый помост ударило насмерть током Назима, который работал мастером. Раньше я с ним работал термистом. Немного полноватый аджарец, мой ровесник. Мы никогда не ссорились, не было повода. Потом он перешел в соседний цех мастером, и как-то, желая выслужиться перед начальством, донес на меня, что я плохо работаю, не выдерживаю температурный режим печи. Я счел, что он, как мой бывший коллега, не имеет права давать оценку моей работе, резко ответил ему.
Он не угомонился, и мы сцепились в словесной перепалке. Присутствующие рабочие не вмешивались в наш спор. И позже, ни мастер, ни начальник не давали мне повода подумать, что они недовольны моей работой. Для меня Назим перестал существовать, не замечал его и не здоровался, и забыл про его существование. И вот, нелепая смерть. Оставил жену, ребенка. Пока приехала скорая помощь, он умер.
Почему-то убило его, а не другого. Кто выбирает? Будь на моем месте мать, она бы обрадовалась, как быстро Бог за неё отомстил. Он лет на пять старше меня.
Как-то, когда я загружал сердечниками печь, Бочия делал сварку, к нему пришел товарищ, бармен из соседнего кафе, стоял рядом, разговаривал. Шутя, взял сердечник и стал им размахивать, а я в это время наклонился за сердечниками, и он задел краем сердечника меня по губе, разрезав её. Не очень глубоко, но пошла кровь.
После этого я как-то раз зашел в его кафе, купил бутылку пива. Он встретил, как старого знакомого, но даже не подумал угостить за ущерб нанесенный мне, - это я о мнимом грузинском гостеприимстве, которое они постоянно культивируют, след на верхней губе остался на всю жизнь.
Железная дорога, идущая по городу, ограничена невысоким чугунным забором с редкими проходами и двумя переездами. Один переезд возле ж/д вокзала перед базаром. Здесь на тротуаре у дороги сидят бабки и торгуют подсолнечными семечками и малосольными огурцами, от которых так приятно пахнет укропом, что во рту появляется слюна. С каким бы удовольствием схрумкал бы хоть один огурец! Но нет денег. Их покупают алкаши. У них на выпивку всегда есть деньги. А с одним огурцом можно выпить всю пол-литра. Здесь же бродят, отвратительного вида, нищие. Раньше их было намного больше. Ничего, скоро их совсем не будет. Живем с каждым годом всё лучше и лучше.
Однажды в солнечный день, перейдя переезд, увидел, как из привокзального сквера, часто оглядываясь по сторонам, стремительно вышел киноартист Вася Васильев, словно ожидал, что на него набросится стая поклонниц фильма «Приключения неуловимых мстителей». Он в светлой рубашке навыпуск, разрисованной карточными мастями. Красив молодостью и цыганистой смуглостью. Но почему один? Оглядывается, словно убегает от погони. Прошел улицу, от меня в направлении базара. Больше на него никто и не смотрел. Народу не очень много на улице. Я усмехнулся его надменному и озабоченному виду. Он-то считал себя на вершине славы.
В угловом магазине на прибазарной площади впервые появились в продаже рулоны туалетной бумаги, которая, несмотря на несусветную цену в 65 копеек – это дороже двух буханок хлеба – быстро распродается, и часто исчезает из продажи. Цыгане начинают её перепродавать. Поэтому не успеваем привыкнуть ею пользоваться. Всё в страшном дефиците.
В киосках появились первые номера журнала «Искатель», приложение к журналу «Вокруг света», быстро их расхватали. Первый приличный журнал, почти в каждом номере отличный рассказ зарубежного фантаста. Именно там прочитал н/ф рассказ Ван Вогта «Чудовище», который считаю лучшим н/ф рассказом ХХ века. Вероятно, это понял и автор, который сделает из этого рассказа роман, который тоже великолепен. Это продленное удовольствие. Приятно вместе с автором думать, что наша цивилизация не погибнет, а прогрессирует до божественного состояния.
Летом у меня сильнейший приступ дизентерии. То же самое у дочек. Влада проснулась ночью в кроватке, встала и плачет от боли, а сказать ничего не может, и мы не знаем, чем ей помочь? Сердце разрывалось от жалости. Лучше самому болеть, чем ребенку.
Нас, всей семьей, положили в инфекционную больницу на Барцхане. Вика с детьми одна в большой палате. Днем мы вместе всё время на улице. Приступы через два дня прошли. Но две недели обязаны пробыть в карантине.
Мне очень жаль детей. Понимал, если бы жили у матери, то Влада не обожглась, и не получила сильнейшего отравления. И я снова склонился к мысли, что лучше жить в более комфортных условиях для детей.
И мы снова переехали. Некоторые вещи сам перенес, а телевизор помог перевезти на самосвале муж Сусанны. Ключ от двери забыл. Пришлось от соседей перебираться на лоджию в квартиру.
Вика стала мыть подъезды в кооперативных домах. Раз в месяц обходила квартиры за деньгами, которые всегда кстати, так как мои деньги в это время подходили к концу. Её работа нас очень выручала, тем более занимала не очень много времени. Я оставался с детьми после работы, а она уходила мыть подъезды.
Если бы не нервотрепка с моей матерью, то жизнь можно было бы считать налаженной. Неожиданно начали приходить повестки с военкомата на однодневные сборы по переподготовке. Собирали нас на окраине города возле цитрусо-перерабатывающего завода, и читали лекцию о международном положении. Нас приучали к мысли, что вызов по повестке ничего страшного не означает: придем, послушаем лекцию и вернемся домой. Вроде бы не работал, а день обязаны оплатить по среднему заработку.
В августе снова пришла повестка на десять часов утра в клуб машиностроителей, где уже однажды собирались, и прослушали глупейшие рассуждения полковника о современной советской армии. Ничего не подозревая, мы собрались и снова прослушали лекцию, пока нам не сказали, что сейчас нас повезут на сборы.
Открыли дверь, и мы увидели, что единственный выход, огороженный высоким забором, перегорожен подъехавшим автобусом с открытой дверью, куда мы и зашли, словно стадо баранов. Было стыдно протестовать и возмущаться. Нас никто не слушал, а через высокий забор не перелезешь.
Вывезли за город, около Ботанического сада, на чайной плантации высадили, ничего не говоря и не объясняя, куда повезут, и надолго ли? Я в белой рубашке с коротким рукавом, в кармане брюк случайно рубль и сорок копеек. Я, было не хотел их брать, не люблю, чтобы мешались. Вике сказал, что приду как обычно.
Понимал, что творится беззаконие, коль воровским способом нас забирают на переподготовку. Можно было между чайными кустами незаметно скрыться, вернуться домой. Но кто знает, какие меры наказания могут применить, не лучше ли всё перетерпеть?
Парни сбились группами, весело рассказывают анекдоты, забавные случаи из своей жизни. Только я никого не знал, не видел ни одного знакомого лица, чтобы подойти и поговорить о случившемся, что-либо узнать о предстоящем.
Я в напряженном состоянии, думал о семье. Меня не имели права брать, потому что у меня двое детей, одной и года не исполнилось. Как Вика сможет без меня с двумя детьми? Страшно не хотелось снова становиться солдатом, испытывать бесправие и несвободу.
Без воды и еды продержали на чайной плантации чуть ли не весь день. Потом подъехали автобусы и куда-то повезли, чуть ли не через всю Грузию, через Кутаиси и Ахалцихе, за пятьсот километров. Замыкая наш караван, ехал грузовик с лавашами и колбасой. Но на свои деньги я мог купить только лаваш и надолго остаться без сигарет. А это намного хуже. Все вокруг ели. На меня, сидящего возле окна, не обращали внимания, никто не предложил хотя бы кусок лаваша. О чуткости к ближнему хорошо написано в советских книгах, но в жизни с ней редко приходилось сталкиваться.
Я часто курил, стараясь заглушить голод, смотрел в окно. Никогда здесь не был. Но пока ничего интересного не увидел. Обыкновенные города с серой, невыразительной архитектурой, деревянные дома на окраине, узкие, выщербленные дороги. Всё время хотелось пить, но все сидят, не выступают. Неужели я слабее, не смогу вытерпеть?
Стемнело, за окном ничего не разобрать. Стало скучнее. Но спать не могу, слишком возбужден. Лишь когда проезжали населенные пункты, в свете уличных фонарей,можно хоть что-то рассмотреть. Началась горная грунтовая дорога. Скорость автобуса снизилась. Разговорился с соседом. Потом он задремал, а я всё смотрел в окна, надеясь увидеть что-нибудь интересное. Вряд ли ещё когда-нибудь сюда попаду.
В предрассветных сумерках приехали в Ахалцихе. В низине увидел несколько палаток, где нас переодели в солдатское обмундирование и дали по миске каши, которая показалась очень вкусной после почти суточного голодания. Нашу гражданскую одежду побросали в маленькие мешки. Представляю, в каком виде попаду домой.
Снова погрузили в машины и повезли в военный городок, где построили для встречи и разговора с генералом, который отвечал на вопросы недовольных. Выходило так, что всех забрали правильно. Был среди нас и сорокалетний отец, имеющий трех детей, и другие, с более вескими доводами, чем у меня. И я промолчал. Вернее, генерал был далеко от меня, и не услышал бы. Вопросы так и сыпались на него.
Потом он посчитал, что достаточно долго с нами говорит, прервал переговоры и нас повели к месту постоянного проживания. То есть на пустынном косогоре мы должны поставить палатки. Я никогда в жизни их не ставил, поэтому и не знал, что делать? Смотрел, что делают другие, а они вели себя очень странно: разбрелись по военному городку и начали ломать деревянные строения, и носить доски к месту будущих палаток. Мостили из этих досок настил. Оказывается, на эти доски положим матрасы и будем на них спать.
У других настилы уже почти готовы, а солдаты нашей группы, как беспомощные котята, потому что нам не дали командира, который бы подсказал каждому, что делать и как? Я всё ждал, когда среди нас объявится сержант. Наверняка, он должен быть. Но он не объявлялся. Пока мы будем телиться, все хорошие доски растащат, и мы останемся с носом. Я разозлился и начал командовать.
Ребята, словно обрадовались, услышав, что им нужно делать. Несколько человек послал добывать доски и ломать всё, что увидят. Они робко спросили: Не нагорит? Я твердо дал разрешение, и они ушли. Другим подсказывал, куда лучше положить доски. Потом споро подняли палатку, были среди нас умельцы. Начали носить матрасы, и я, исходя из разумной логики, подсказывал, как их разложить. У меня не было ни одной свободной минуты. Всё время кто-нибудь ко мне обращался и спрашивал, как сделать. А мне тоже бы нужно сходить за матрасом для себя.
Лишь когда все разложились, я принес свой матрас. Все места заняты. То есть все лучшие места, а класть матрас с краю, на самое худшее место, не хотелось. Неожиданно, в середине, ребята решительно сдвинулись, освобождая место для моего матраса. Подошел солдат и спросил, как ему быть: он строил палатку с нами, но оказалось, что он должен жить в другой палатке, а там уже все места заняты.
Я на мгновение задумался: в самом деле, он строил с нами. Я видел, хорошо работал. Но в армии должен быть порядок, и, коль он считается приписанным к другой палатке, то и должен жить там.
Парень молча выслушал, моё решение ему не понравилось, но он ничего не сказал, повернулся и ушел. Это было моим последним командирским решением, и самым плохим. Мне оно тоже не нравилось, но изменить ничего не мог, потому что был самозванцем и поражался, что решился на такую роль. В жизни бывают такие ситуации, когда неформальный лидер должен объявиться сам, иначе общество погибнет. Обычно ими становятся самые нахальные и уверенные. И я не думал, что вдруг окажусь в такой роли, и мои команды с удовлетворением будут выполняться.
После ужина нас построили. Выяснилось, что в нашей палатке есть три сержанта. Я с удивлением смотрел на них, мол, что же вы ребята днем молчали, позволяли командовать собой лишь только потому, что никто их не назначил в старшие, и они не решились взять на себя такую обузу? А я принял эту ситуацию, как за решительную. Конечно, не такую, как при кораблекрушении, но я просто психологически не выдержал той бестолковщины, которая творилась. Я был доволен собой.
Палатка и обустройство не хуже, чем у других. Возник целый палаточный городок из полусотни палаток на тысячу человек. Конечно, спать на койках приятнее, чем у самой земли, но и так тоже неплохо. Спали, как убитые. На следующий день всех повели в клуб слушать глупейшую лекцию о международном положении. Убивали наше время.
После обеда построение, на котором распределяли работы: кому рабочим на кухню, кому дневальным. Я догадался, что своим неожиданным командованием завоевал расположение наших сержантов, они не послали меня на грязные работы на кухню, а назначили дневальным, что совсем не трудно.
Лишь один раз пошел в столовую накрывать столы. Готовили прескверно, но съедали, потому что денег нет, чтобы купить в магазине что-нибудь съестное. На последние деньги купил десять пачек «Примы», и у меня не осталось ни копейки. Вернее, на конверт хватило, написал письмо Вике, чтобы прислала денег.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/15/381