Выйдя на пенсию, Алексей Фомич без промедлений решил купить домик в деревне, чтобы по-настоящему предоставить себе отдых. Надоели ему все эти передряги и взаимные обиды в семье, где,кроме него, состояли дочь с зятем и маленькая внучка. Давно созрело желание где-нибудь уединиться и пожить спокойно, себе в угоду, без криков и суеты.
Вначале-то, когда дочь Антонина вышла замуж, было всё хорошо. Однако тогда ещё жила супруга Фомича, женщина властная, делавшая всю домашнюю работу, но при этом не терпящая никаких пререканий, вопросов и лишних слов. Короче, всё шло ровно, не суетливо, без напрягу. Словно побаиваясь взорвать тишину размеренной жизни, дочь с зятем не торопились с ребёнком. Так и существовали: работа, затем пустые, ничего не значащие разговоры за общим семейным чаепитием и... "развод" по комнатам, где зять включал свой телевизор, а супруга Фомича - свой. Конечно, Алексей не прочь был бы и пошалить по-мужски, с рюмочкой, но гнева жены, которого он, в сущности, и не испытывал, боялся пресильно. Выпить удавалось лишь тогда, когда выходил на работу в ночную смену. Выпьет, бывало, стопочку-другую, а утром, пока жена ещё спит, возвращается и тихонько в постель.
Сколько протекала бы эта налаженная годами жизнь - неизвестно; но, как обычно водится, грянул гром с ясного неба...
Супруга Алексея Фомича "приказала долго жить". Неожиданно для всех, потому как никогда ни на что не жаловалась. Взяла - да и умерла.
Вот после её смерти и начались кошмары для Фомича. Теперь он вспоминал прошедшие, пусть скучные и унылые, годы как праздники.
Антонина, эта робкая с младенчества дочь, оказалась склочной бабой, которая вдруг, как и её мать, пожелала властвовать, но при этом ещё ругаться, ничуть не жалея своих голосовых связок. Зять Николай, столько лет казавшийся кротким, добропорядочным человеком, куривший, несмотря на погоду, только на балконе, не употреблявший лишнего и не замеченный "на стороне", через некоторое время превратился в сущего дьявола.
Теперь Фомич оставался на работе как можно дольше, чего с ним раньше не бывало; а вернувшись, старался быстрее поесть и прошмыгнуть в свою комнату, откуда, переживая, слушал матерщину Антонины и ответные дикие рыки Николая. Случалось, перепадало и самому Алексею Фомичу, стоило ему вставить словечко к примирению или слегка "провиниться", не поставив, например, какую-либо вещь в положенное место, не помыв своей тарелки после еды, а иногда и просто "за компанию". Семья стала напоминать проснувшийся вулкан. Однако, к большому удивлению Фомича, ссоры не помешали появиться на свет внучке Леночке, рождение которой он воспринял с радостью. Огромное удовольствие приносили ему не только прогулки с Леной, но и вообще уход за ней. На некоторое время отношения дочери с зятем стали более-менее сносные, молодые старались также не обижать и Фомича, активного помощника в воспитании внучки.
Но, как ни прискорбно было Алексею Фомичу, со временем вновь в семье стали накаляться страсти. Росла внучка, а вместе с ней росло количество упрёков (порой незаслуженных) и взаимных обид. Антонина начинала одерживать верх уже не только над "забитым" отцом, но и усмирила Николая до такой степени, что его разговор начинал напоминать блеяние немощного ягнёнка. Прошло пару лет, и когда до пенсии Фомичу оставалось совсем немного, вот тут-то он первый раз и призадумался, что будет дальше...
На заслуженном отдыхе он пробыл полгода, когда неожиданно на рынке случай свёл его - шутка ли! - со своим бывшим одноклассником. Витя - теперь уже Виктор Петрович - продавал картошку и первым увидел Фомича, праздно прогуливающегося возле торговых рядов.
- Ба-а, Лёшка, подожди, куда сапоги стираешь?! - услышал Алексей Фомич радостный возглас и обернулся.
- Витёк! Сколько лет не виделись, наверное, двадцатник? - искренне обрадовался он.
- Я ещё минут пять заприметил тебя. Думаю - ты иль не ты. Гляжу - ты! Не изменился почти, но морщин прибавилось, - завязывая мешок с не проданным ещё картофелем, быстро говорил Виктор Петрович. - На сегодня торговли хватит. Пойдём встречу спрыснем. Что хмуришься? Лёшка, я ставлю. - Он похлопал по карману.
- А я иду и никого не вижу. Вот... болтаюсь по рынку... просто так, откровенно говоря. Впрочем, тебя не очень-то и узнаешь: толстый стал, лысый, как колено, - вяло пошутил Алексей, неловко перебирая ногами и, изобразив улыбку, как будто съел лимон. Ещё более неудобно стало, когда Виктор предложил "спрыснуть" встречу, ибо в кармане не было подходящей суммы, а действия бывшего одноклассника походили на то, что он говорит всерьёз.
- Ну, идём? - переспросил Петрович, поставив мешок на тележку. - Хряпнем по маленькой.
- Разве что за встречу, - согласился Фомич, преодолев стеснительность.
В баре, слегка выпив, Алексей Фомич излил наболевшее за последние годы. Стоило, правда, замолвить ему слово насчёт покупки дома, как Петрович необычайно оживился.
- Лёша, что сразу молчал? У нас в деревне продают дом. Старуха одна там жила, да умерла. Дом крепкий ещё, сарай подделать только нужно, тогда и уточку с курочкой, и коровку с поросёнком завести можно будет. Просят недорого. Я поговорю, возможно, и ещё уступят слегка. Думай, Лёша, - Виктор ухватился с воодушевлением за идею. - Ты знаешь, я хотя и живу на другой окраине деревни, но тем интереснее и видеться нам будет. К тому же и до города близко. А ещё, - говорил Петрович, наливая в стаканчики водку, - остановка автобусная у тебя под боком. Опять же, хоть и на отшибе будешь жить, но лес в десяти шагах. Грибочки, ягодки - всё твоё. Речки, правда, нет, - сожалел Петрович и осушил залпом стаканчик, - но не беда; или, может быть, ты заядлый рыбак?
- Нет, не только не заядлый, а наоборот - вовсе не рыбак, - успокоил ответом Фомич.
- Ха! Не рыбак. Это очень хорошо. Давай ещё выпьем. Если не рыбак, то и думать больше не надо. Запиши мне свой адресок. Я разузнаю подробнее и к тебе заеду, расскажу, заодно посмотрю, как ты живёшь.
Долго ещё захмелевшие друзья детства сидели в баре, открывая друг другу души, при этом не забывая заказывать новые порции спиртного. Адресок, впрочем, Виктор записал на пачке сигарет. Записал карандашом, взятым у равнодушного хмурого бармена.
Вечером, вернувшись "тёпленьким" из бара, Фомич получил от Антонины свою "порцию", словесную…
Со дня встречи прошли две недели, в течение которых Алексей ругал и бичевал себя в душе, что так несерьёзно и халатно отнёсся к предоставленной возможности выехать из города в деревню. Не верилось ему, что адрес, записанный на пачке, не будет выброшен, как обычная ненужная бумажка. Поэтому Фомич удивился, когда через прошедшее время раздался звонок в квартире, и через пару минут, вышедшая открывать дверь Антонина, позвала его в коридор.
- Отец, к тебе мужлан какой-то сельский пришёл, - сказала ошеломлённая дочь. - Тебя просит.
- Какой мужлан? - с надеждой спросил Фомич, впрочем, догадавшийся, кто им может быть.
- Я тебе говорю, что сельский, - нарочито громко, чтобы, наверное, слышал Виктор Петрович, и с долей неприязни повторила Тоня (гостей к Фомичу она ни разу не встречала). - Толстый, как тюлень, и вонючий от навоза. Пройди к нему. Если пожелаете лясы точить, то выходите на лестничную площадку. Воняет, а сияет от радости, словно конфетами от него несёт.
Алексей Фомич побледнел от услышанного. Да, он всё терпел от дочери, но такого... Буквально за секунду порыв негодования захлестнул его. Фомич встал со стула, расправил плечи и вплотную подошёл к дочери.
- Что?! Как ты смеешь говорить подобное о моём друге? Он тебе в отцы годится. Пошла вон!
Антонина опешила и попятилась: таким отца она ещё не видела, и даже не предполагала, что он способен накричать.
- Вон! Пошла вон! - не успокаиваясь, твердил Фомич, наступая на дочь.
- Хорошо, иду, - только и хватило смелости ответить ей, сбитой с толку неожиданной яростью отца.
Как и догадывался Фомич, на пороге застенчиво стоял Виктор, нервно теребящий кепку и виновато улыбающийся.
- Я не ко времени, наверное? Зайду попозже, Лёша. Или, может быть, ты подойди на рынок... Да, завтра подойди, - словно провинившись, стыдливо оправдывался Петрович. - Я завтра буду торговать. У меня новости по твоей просьбе. Хорошие новости. Извини, я спешу. Следует ещё зайти по делам, подготовить к продаже картошку. - Виктор нервно поправил шапку и собрался спускаться с лестницы, но Фомич остановил его.
- Подожди. Куда ты? Где ночевать собираешься?
- Я? Да... это... - Виктор небрежно махнул рукой в сторону. - У знакомых. Да, у знакомых.
Алексей увидел, что из кармана Виктора выглядывает горлышко бутылки.
"Наверняка ко мне хотел идти на ночь, - подумал Фомич. - Антонина обидела или испугала его".
- Нет, - твёрдо сказал он, - никаких знакомых. Сегодня будешь у меня. Тащи свою картошку сюда.
- Дело в том, что завтра сын подвезёт картошку к рынку, - понимая, что настойчивость Фомича достигает успеха, ответил Виктор.
- Эх ты. Солгал. Вначале говорил, что подготовить к продаже нужно. Больше никаких препирательств. Уверен: ты пошёл бы сейчас ночевать на вокзал. Нехорошо врать другу. Посмотри, какая на дворе слякоть - осень ведь, холодно. - Алексей подошёл к бывшему однокласснику и снял с него кепку. - Может быть, сам разденешься, небось, не маленький.
Ещё не придя в себя от такого приёма со стороны Антонины, Виктор послушно снимал кирзовые сапоги, телогрейку, но при этом опасливо поглядывая в сторону комнаты, куда пошла дочь Фомича.
- Всё-таки я напрасно пришёл к тебе. Не хотелось бы стеснять твоё семейство, - по-прежнему Виктор испытывал неловкость и фальшиво улыбался.
- Пустяки. Не обращай ни на кого внимания. Проходи в кухню.
- А это, - шёпотом, указывая на бутылку, спросил Виктор, - брать с собой?
- Обязательно возьми. Мы сегодня будем пить, - громко произнёс Алексей.
Гость слегка побледнел, вновь стрельнул взглядом на соседнюю комнату, но бутылку вынул.
- Будем пить! - ещё раз рявкнул Фомич, и друзья проследовали в кухню.
Да, знай Антонина, какую весть принёс "мужлан", она не только встретила бы его с распростёртыми руками, но сама и накрыла бы стол; а получилось, что в будущем пришлось, по возможности, избегать встреч с Виктором и к тому же чувствовать себя виноватой.
***
Алексей Фомич купил домик по очень даже сносной цене. Чтобы лишний час не тревожить своих домочадцев, сам договорился насчёт машины и, когда дочь с зятем были заняты работой, а Леночку отвели в детский сад, вынес свои скудные пожитки, погрузил их и был таков, оставив в коридоре записку и ключи от квартиры. Из больших вещей захватить пришлось всего лишь телевизор, без которого, как предполагал, будет скучно. О чём пожалел Фомич, так это что не удалось поцеловать внучку перед отъездом. Но так хотелось уехать незаметно для соседей и спокойно для души; потому и решил: выезжать днём с самым необходимым, остальное, что понадобится, подвезут дочь с зятем - не убудет с них. Также, учитывая нынешнее отношение Антонины к отцу, он не хотел чувствовать себя смешным. Правда, поведение дочери слегка изменилось в лучшую сторону, с того момента, когда Фомич объявил, что покидает свои пенаты и уезжает в деревню, где даёт обет: ни разу в город не возвращаться, тем паче в эту квартиру. Так и получилось: когда вещи были упакованы, снесены вниз, Фомич постоял один в пустой квартире, затем с влажными от слёз глазами прошёлся по всем комнатам, поклонился низко каждому уголку, оставил денежку на подушке внучки (у неё скоро день рождения), поплакал в кухне, где вспомнил годы, прожитые здесь с супругой... Нет, в кухне он не плакал, а рыдал, как малое дитя: Фомич знал, что ему здесь больше не жить. Перекрестившись около входной двери, Алексей вытер глаза, покурил не спеша, и степенно вышел к поджидавшему его автомобилю. Главное, что его радовало: не было соседей, значит, не должно быть и пересудов. Оборачиваться на дом он не стал...
***
"Хорошо-то как, вольготно", - подумал Алексей Фомич, выйдя следующим утром на крыльцо, потянулся и громко, сладко, от всей души, никого не тревожась, свободно зевнул.
Но так думал Фомич, а для обывателя утро не только не казалось хорошим, а очень даже скверным, таким скверным, которым лишь может быть сентябрьское утро - пасмурным, с грубым холодным ветром и колючим мелким дождём. Пройдёт немного времени, когда Фомич как истый сельский житель станет намного спокойнее относиться к разным манёврам природы, а точнее - почти не замечать их.
Однако сейчас на душе Алексея Фомича было действительно отлично: свежий воздух пьянил, хотя мерзкий ветер и дождь мешали вдыхать полной грудью, а звук капель о крышу напоминал какую-то, непременно хорошую, звонкую мелодию. Взглянув на небо сквозь голые ветви груши, растущей возле крыльца, Фомич, наверное, впервые приметил, с какой большой скоростью могут нестись тучи. Невероятно! Великолепно! Но жутко!..
- Что уставился в небо? Аль молишься? - прохрипел недалеко знакомый голос, тем самым, спугнув Фомича.
- Ты, Виктор?
- А-то, конечно. Иду, дай, думаю, навещу нового деревенского парня. Как ночь-то провёл? - с доброй усмешкой сказал Петрович и стеснительно, словно крадучись, подошёл к другу.
- Нормально. Но тоскливо в душе. Давно я не ночевал один, - пожаловался Алексей.
- Ничего, это с непривычки. Тебе надобно хозяйством обзавестись, чтобы и не скучать, и опять-таки, польза будет, - советовал Виктор Петрович.- Купи курочку-другую, поросёнка, может быть, и бурёнку не мешало бы, если доить сможешь. По весне огородиком займись. Вот мне, например, сидеть некогда. К тебе пришёл на минуту, а сейчас на поле, бураки убирать.
Действительно, разговор у друзей не затянулся, и вскоре Петрович неторопливо ушёл.
Фомич вернулся в дом и крепко задумался. Да, он стремился переехать в деревню, судьба распорядилась сделать такой шаг; но держать всяческую живность... Куда б ни шло взять курочку, уточку, однако, поразмыслив, решил, что с поросёнком, а тем более с козой или с коровой, ему не справиться. Впрочем, деревня есть деревня, нужно чем-то заниматься… А сейчас, пока не наступила весна, следует оклематься немного, осмотреться, привести в божеский вид сарай, подремонтировать дом и забор.
***
До весны бывшие домочадцы редко радовали Фомича своими визитами: приезжала Антонина раз в месяц, привозила кое-что из городских деликатесов, а однажды наведали и зятёк с внучкой. Дед так растрогался приезду, что разрешал Леночке всё: бегать, где хочешь, копаться в грязном залежалом снегу, лазить, куда душа пожелает. Припоминая разговор с Виктором, Фомич твёрдо решил с пенсии ехать на базар (в будущем внучку хотя бы свежим яичком побаловать).
Так и вышло. Получив пенсионные деньги, Алексей поехал в город. Направился один, никого не предупредив: деревенских советов не хотел слушать, чтобы не прослыть совсем конченным сельским безнадёгой, а дочь Антонину - из-за упёртости и чувства собственного достоинства.
"Решил, что в прежний дом не ступлю ногой, значит, не ступлю",- дал он себе мысленную установку.
На рынке, где всё кишело и гудело, был недолго, чему способствовала неприятная история.
Фомич сразу же направился к тому месту, где наряду с человеческими криками и гомоном слышались похрюкивания и повизгивания, где смирно, пугливо, но молча, стояли продаваемые козы, и где на грузовых машинах в тесных клетках ошалело бились молодые куры.
Всё произошло неожиданно, спонтанно и для самого Алексея Фомича. Ведь ему совсем и не хотелось покупать поросёнка, он вовсе не желал этого, но... проходя возле мужика - краснолицего, бородатого, плотного станом - Фомич споткнулся о его мешок. Как так получилось, однако из мешка выскочил поросёнок и бросился бежать в толпу. Истерический крик мужика, испугавшиеся покупатели, по ногам которых носился кабанчик, в свою очередь визжавший, словно его режут, - всё это ещё более оживило людей. Правда, глупое животное долго не набегало: с бешеной скоростью поросёнок юркнул под мясной прилавок, где был загнан в угол и вытянут за хвост под одобрительный гул зевак. Успевший запыхаться мужичок благополучно вернул беглеца в мешок, поблагодарил поймавшего, а затем, злобно сверкнув глазами на толпу и, высмотрев Фомича, целенаправленно и твёрдо зашагал к нему.
Фомич, будучи человеком спокойным, мирным, стеснительным, в некотором смысле даже трусоватым, готов был сквозь землю провалиться, учуяв предстоящую разборку. Как он пожалел теперь, что не успел под шумок вовремя ретироваться с места происшествия.
- Ты что, ослеп?! - заорал бородатый на Алексея.
Не находя достойных слов для ответа, Фомич стоял красный от стыда, выслушивая в свой адрес крепкие высказывания; и чем дольше он стоял и безмолвствовал, тем сильнее становился словесный яд, изрыгаемый на него.
- Я куплю твоего поросёнка, - неожиданно не только для мужичка, но и для самого себя, чуть слышно сказал Алексей; сказал почти беззвучно, даже решил, что он лишь подумал про это, но вслух не говорил.
- Что, купишь? - мгновенно осёкся мужик, и ехидная улыбка расползлась по всей бороде, обнажив крупные, жёлтые, редкие зубы.
- Куплю, - уже намного решительнее ответил Фомич, понимая, что обратного пути нет.
- Это хорошо. А сколько ты дашь за него?
- А ты сколько хочешь?
В общем, несмотря на инцидент и взаимную неприязнь, сторговались очень быстро: продавца устроила сумма, которую, подбив в уме все предстоящие расходы, смог предложить Фомич.
Наверное, поросёнок очень испугался минутной свободы в горланящей толпе двуногих монстров, потому что сидел в мешке необычайно смирно и совсем не подавал звука. Расстроенный таким казусом, Алексей не стал долго бродить по базару. Конечно, жалко было потраченных на поросёнка денег, которые могли ему пригодиться; да и мнительным он человеком был, всё думал, что каждый на него с едкой улыбочкой смотрит, насмехается, пальцем тычет, ждёт ещё подобного ляпсуса. В общем, посчитав оставшиеся рубли, купил Фомич шесть курочек из десяти запланированных, не стал смотреть семена и кое-какую сельскую утварь, необходимую ему.
"Прикупится позже", - махнув рукой, подумал Фомич и поплёлся к вокзалу.
* * *
Извлекая из сумки кур, Алексей, не мешкая, выпустил их в сарайчик, где отвёл им угол. Не одна сигарета была выкурена, пока он решился подойти к неожиданной покупке.
- Что же мне с тобой делать, малый? - сказал Фомич, слегка хлопая по мешку.
Поросёнок не издал и звука.
- Живой ты или нет? - вкралось сомнение в Алексея.
Наконец, вздохнув, он осторожно взялся распутывать шнурок. Проделав эту нехитрую операцию, Фомич заглянул в мешок, откуда на него смотрели два больших, выпуклых глаза - как показалось ему, глаза выдавали не столько испуг, сколько хитрецу.
-Купил, а не знаю, кто ты - он или она? - ухмыльнулся Алексей. - И зачем мне поросёнок?.. - спросил он себя и, как бы в ответ, пожал плечами. - Чем, скажи, кормить тебя, чудо ушастое? Что, лежишь, всё-таки побаиваешься меня, да?
Неожиданно, почувствовав, наверное, слабину в руке Фомича, "чудо ушастое" вскочило на ноги и так дёрнуло за мешок, что мужчина выпустил его. Алексею ничего не оставалось, как растерянно глядеть на беснующееся животное. Сделав пяток кругов в доме, перевернув табуретки, скомкав половики и приведя в негодность пару тарелок с кружками по причине удара рыльцем в ножку стола, лихой беглец не нашёл ничего лучшего, безопасного и надёжного, как место под кроватью - где и притих.
- Боже... - только и смог выдавить из себя обескураженный Фомич, осматривая комнату и разводя руками.
Минут пять он стоял, боясь даже шевельнуться, думая, что подстегнёт своими действиями к новому забегу и новым "подвигам" шустрого поросёнка.
Придя в себя, Фомич, наконец, подобрал мешок и, крадучись, приблизился к кровати.
Долго все его старания в поимке твари были тщетными. Алексей, понимая, что поросёнок не собирается вылезать из своего убежища и продолжение погрома не грозит, свободно ходил по дому, подыскивая подходящие предметы, с помощью которых можно было бы вытянуть нахала. Он даже пробовал заманить животное к себе приманкой, коей послужило блюдце с молоком... Напрасно!
Когда силы и нервы начали сдавать, вдруг пришла помощь в лице уважаемого Виктора Петровича.
- Ба-а! Что, Лёша, у тебя творится? Никак уборку делаешь?
Фомич, засунув голову и одну руку под кровать, от неожиданности вздрогнул.
- Какая уборка, беса какого-то купил, а теперь ловлю. - Алексей вылез из-под кровати - потный, сердитый - и обратился к другу: - Витя, помоги ты мне его изловить.
- Да кого изловить-то?
- Поросёнка. Вот. - Алексей неопределённо махнул рукой под кровать. - Купил сегодня, а он дёру дал.
Виктор опустился на колени, заглянул, куда указывал Фомич, и рассмеялся:
- Это мы сейчас сделаем. Я приподниму коечку, и ты дотянешься до него.
После нехитрых действий Алексей схватил животное за хвост и потянул к себе. Поднялся визг, который можно было слышать на другом конце деревни. Не выдержав поросячьего надрыва, Фомич отпустил хвост.
- Нет, Виктор, так я не могу с живностью обращаться. Гадко мне, претит мне. Ух, каков изверг я! Наверное, больно ему, если кричит. Хотя и за хвост тянул - однако как визжал, как надрывался, бедолага.
- Что, свинью жалеешь? Иди тогда, загородку подготавливай для неё, я один справлюсь, - рассердился Петрович. - Это тебе, брат, не город. Со временем научишься не то что за хвост их тянуть, а колоть свиней будешь, а потом пальчики облизывать... И резать кур тоже будешь. Эх, горе моё... - С этими словами Петрович лёг на пол и вскоре довольно ловко заполз под кровать.
Вновь услышав дикий визг, Алексей метнулся во двор. Спустя минуту тишина восстановилась. Фомич взял доски, ножовку с молотком и вернулся обратно. За столом гордо восседал радостный Петрович, а рядом с ним лежал мешок, в котором копошился и осторожно похрюкивал виновник истории.
- Я думал, что свинка, а он хрячком оказался, - доложил Виктор. - Да ещё красивым.
- Так уж красивым, - недоверчиво покосился на мешок Фомич.
- Серьёзно говорю. Погляди. - Петрович раскрыл мешок, схватил кабанчика за уши, и тот предстал во всей красе. - Погляди на него. Божья коровка настоящая. Голова без пятен, а спинка в горошек. Видел за свою жизнь много свиней, но такого чуда - ни разу.
Не было желания у Фомича, чтобы разглядывать приобретение, поэтому решил сразу взяться за дело.
- А где загон ему устроить? В сарайчике?
- Рановато, - со всей серьёзностью отвечал Виктор. - Морозы ещё будут. Простудится, издохнет, зря, получится, деньги отдал. Кстати, а почему не сказал мне, что поросёнка решил завести? Я бы с тобой поехал, посоветовал; ведь он красивый, но хлипок на вид, мелковат, может, больной чем, не ровен час - копыта откинет... Да и вообще, знаешь, что с ним делать, как кормить?
- Если бы, - тоскливо промямлил Алексей, то ли от злобы, то ли от стыда. - Получилось так. Я кур хотел прикупить...
Пока в сенях делали загородку, Фомич, чтобы излить всё поганое с души, рассказал, как и что произошло на рынке. А потом, когда Петрович собирался уходить, неожиданно предложил:
- Витя, родной, возьми ты его себе, богом прошу. Деньги малые возьму. Если сейчас нет денег, потом отдашь. Выручи меня, - взмолился Фомич.
- Ты испугался, Лёша, или шутишь? Во-первых, малокровный он какой-то, на вид не жилец. Второе: я взял себе уже двоих, на третьего харчей не наберу - у меня ведь всё подсчитано. А в-третьих, рано или поздно и тебя заставит жизнь засуетиться с кабанчиком. Глядишь, внучка навестит, а дед мясцом побалует, колбаской домашней, ушком свиным даст похрустеть. Нет, Лёша, расти его сам, а я как-нибудь советом помогу, может быть, насчёт корма поговорю с нужными людьми. В общем, счастливо тебе поживать, - попрощался Петрович.
Оставшись наедине с поросёнком, Алексей принёс табуретку, поставил её подле загона и устало присел. Кабанчик мирно лежал в уголочке, опасливо поглядывая на нового хозяина.
- Что мне с тобой делать? Что мне с тобой делать? - по-прежнему сокрушался Фомич. - Я ведь не знаю даже, чем тебя покормить, дружок. Эх, Яшка! - сказал он и вдруг расплылся доброй улыбкой. - Надо же, нехотя и кличку тебе придумал. Ну, хорошо! Если вырвалось назвать Яшкой, значит, так надо. Яшка, Яшка! - позвал поросёнка Алексей, пощёлкивая пальцами.
***
То ли причиной послужило появление Яшки и кур, то ли вступившая во власть тёплая весна, а затем и лето, но Антонина с Николаем намного чаще стали наведываться к старику; да и визиты их носили более добрый характер, и Фомич уже не чувствовал обязаловки этих встреч.
Обновив и починив забор, поставив палисадник, Алексей засеял грядки, не забыл отвести место и цветам.
Ну, а как питомец? А питомец, на удивление соседям, постоянно пропадал на дворе. Случилось так, что, пока стояли холода, Яшка обвыкся в сенях, а когда удавалось сломать перегородку, не убегал никуда, а шёл на поиски Фомича. Алексей, понимая, что преграды у Яшки больше нет, смирился подобному поведению животного, и они вместе проводили время: Фомич ходил в огород, Яшка за ним; Фомич колет дрова, Яшка рядышком в луже копается и смачно чавкает. Словно собака, Яшка сопровождал Алексея почти всегда и везде, даже к колодцу, чем вначале вызывал ироничный смех соседей. Правда, несмотря на сравнительно напряжённый для кабанчика образ жизни (не такой, как у соседских свиней), когда не удавалось часами понежить себя сном, а приходилось ходить по пятам за Фомичом, Яшка рос и толстел с каждым днём и превращался в очень даже солидного борова. Прибавка в весе и накопление жира, естественно, внешне отразились на Яшке. Он теперь не казался божьей коровкой, а, скорее, большим пледом в крупный горох; от огромных глаз остались узкие прорези; уши стали похожи на огромные лопухи; но более всего Яшку подводили ноги: всё тяжелее и тяжелее давались рейды за водой, очень непросто было переносить походы с хозяином в лес за ягодами и грибами, где, правда, кабанчику очень нравилось находиться из-за всяких вкусных вещей. Особых хлопот для Фомича Яшка не создавал, разве что один раз сжёг себе уши на солнце, после чего пришлось Алексею отправить пострадавшего пожить на недельку безвылазно в сени. Такой скуки, такой тоски по хозяину он ещё ни разу не испытывал. За одно лишь ругался Фомич: когда видел вырытые клубни картошки либо потоптанные грядки. Тогда борову приходилось туго...
Так и жили Алексей с Яшкой: спокойно, мирно, на удивление всем.
Но время шло. Проносились недели, месяцы. В июле привезли Леночку на две недели. Антонина в который раз заметила отцу, чтобы он отправил Яшку в сарай.
- Смешить людей нечего, поди, не собака, а свинья рядом ходит, и Лену чтобы не зашиб. Оглянись: трава загажена и потоптана, грядки, борозды - словно стадо слонов прошло. Ребёнку спокойствие нужно, - сделала вывод дочь.
- Не волнуйся, Тоня, уж что-что, но спокойнее Яшки зверя не найти, - пытался отшутиться Алексей.
- Да он придавить Леночку ненароком может. Опять же, на воле твой Яшка худеет. И вообще! Почему - Яшка? Что это за кличка?
- Слушай теперь меня, милая, - рассердился, наконец, Фомич. - Переехал я в деревню не для того, чтобы и здесь выслушивать твои оскорбления. Я сам пожелал жить в деревне, сам и буду делать так, как мне хочется. Что тебе дел до Яшки? Кличка ей, понимаете ли, не нравится! Я назвал его так, значит, будет Яшкой. И ничего с Леночкой он не сделает - не тигр ведь. А что до похудения, то неправда. Спроси у соседей. Они тебе скажут, что вес у него очень даже приличный... И вообще! Почему ты беспокоишься об этом? Мой поросёнок, как хочу, так и содержу его. Надо было самой купить его, я и присматривал бы тогда, и кормил бы по твоим советам.
- Кстати, я тебя не гнала в деревню, - обиделась Антонина. - А то, что будешь держать свиней, не знала. Почему ты меня упрекаешь?!
- Никто тебя не упрекает. Как не поймёшь, зачем я стал жить здесь. Эх, что с тобой говорить, - безнадёжно махнув рукой, сказал Алексей, бросив напоследок: - А Яшку не трогай.
Короткая ссора не испортила день. Больше о борове речи не велось. Даже когда, ближе к вечеру, вслед за Алексеем в дом, похрюкивая и пыхтя, тяжело ввалился Яшка и лёг подле дивана, словно указывая, что он здесь занимает не последнее место, Тоня лишь недовольно вздохнула. Промолчала она и тогда, когда Леночка легла рядом, сложив голову на жирный бок кабанчика.
Зато как весело и живо провела Леночка две недели у Фомича! Несмотря на опасения Антонины, Яшка никого не придавил. Наоборот, Лена почти ни на минуту не отходила от животного. Она пыталась и садиться на него, и кормить его травой, а когда тот располагался на солнце нежить свою плоть, ползала по нему или играла с большими ушами, а иногда просто лежала возле, гладя Яшку по грубой щетине. Замечая подобное, Алексей не ругался; но решил у соседа купить котёнка за символическую плату, в надежде, что внучке будет интереснее развлекаться именно с ним. Однако шустрая девчонка успевала играть и с Яшкой, и с Барсиком, как звали котёнка.
***
С приходом осени Алексей помрачнел, что заметили не только Антонина с Николаем, но и друг Виктор. Даже Леночка, приезжавшая теперь каждые выходные повидать борова с котом, как-то спросила:
- Дедушка, почему такой скучный?
Фомич поглядел на стоявшего рядом Яшку, почесал ему рыло, щёлкнул слегка по пятачку и солгал:
- Не скучный я, Лена, болит мне... живот.
- Черники тогда поешь, помогает. Мне мама всегда сушёную чернику даёт, которую ты нам приготовил.
- Надо же, - не спуская глаз с Яшки, ответил Алексей. - Я и не знал. Хорошо, съем черники. - А у самого тяжесть в душе и слёзы наворачиваются...
С наступлением холодов Фомич собрался запереть Яшку в сарае. Боров, как ни странно, после первой же безуспешной попытки освободиться, затих. Словно понимая и доверяя хозяину, Яшка сдался и лёг на солому. Алексей, смахнув слезу, запер дверь. Целый день, чтобы душевно не травмировать себя и животное, он старался не подходить близко к сараю и не делать лишнего шума во дворе. Вечером, когда подошло время кормить, Фомич взял ведро с бурдой и направился к Яшке. Открыв дверь сарая, он вылил кормёжку в корыто. Боров, увидев хозяина, медленно поднялся.
- Ну, что смотришь, Яша? Иди, ешь. Иди, не стой, - тихо уговаривал Алексей.
Боров не двинулся с места, нюхая воздух.
Постояв немного, Алексей вернулся в дом. Выкурив подряд несколько сигарет, он не выдержал и вновь пошёл к сараю.
Яшка стоял на прежнем месте. Корм остался не тронутым.
- Что ты делаешь со мной?! Как ты не поймёшь, глупое животное, что нельзя теперь тебе на улице быть? - горячился Алексей.
Яшка медленно подошёл к хозяину. Фомич слегка похлопал борова по голове, вздохнул и обречённо процедил:
- Пошли.
Ветреный и ненастный ноябрь ещё не окончился, а по деревне всё чаще и чаще стал раздаваться дикий, предсмертный, свиной рёв. Яшка не реагировал на эти обстоятельства, но Алексей всякий раз вздрагивал, глядел на своего питомца, почёсывал ему уши и... грустил.
- Зачем я тебя купил? Зачем, скажи мне? - с досадой говорил Алексей.
Услышав как-то раз у соседей очередной душераздирающий визг свиньи, когда на скамейке сидели и курили Алексей с Виктором, а Яшка невдалеке ковырял грязь, Петрович, улыбаясь, заметил:
- Кстати, Лёша, когда собираешься своего откормыша Якова колоть? Время подходит. Он у тебя сытенький, хороший кабанчик. Ведь не ровен час, болтаясь по двору в такой холод, захворает и сдохнет. Жаль будет: столько мяса, столько сала пропадёт. Не век же ему за тобой ходить... к колодцу и за грибами, - засмеялся он. - Я надумал недели через две своего порешить. Что продам, а остальное себе и детям. Колбас наделаю к праздникам... На свеженину-то ко мне придёшь?
- Приду. А насчёт Якова, то... жалко мне его колоть, свыкся с ним. Как подумаю... сердце кровью обливается, и на душе пакостно. Нет, не смогу я руку на него поднять.
- Сбрендил, что ли? - удивился Петрович и ещё громче раздался смех.- Гляди-ка, свинью жалеет. Ты больше никому такого не говори, а то засмеют люди. Кто будет в твоей душе копаться, кто поймёт тебя? Никто! Я, твой друг, и то не врублюсь своим умом: с какой целью тебе нужно было столько времени держать Якова?
- Да привык... как к малому ребёнку прирос душой! - рассердился Алексей.
- Хочешь, я его кольну, или ещё кого пригласим, - предложил Петрович.
- А есть... как я буду его есть?
- Ну, совсем, Лёша, ты меня удивляешь. Впрочем, можешь его сдать живым весом. Денег немного потеряешь, но за тебя всё сделают: кольнут, разделают и съедят... за тебя, повторяю; а ты, Лёшка, на эти деньги будешь, может быть, колбасу покупать из того же Яшки. Как перспектива?
- Отстань, Витя, надоело, - отмахнулся Фомич. - Время покажет.
***
Виктор сдержал слово и, спустя пару недель, пригласил Фомича к пятнице в гости.
К этому времени зима всерьёз начала указывать на свои права: всё чаще, и отнюдь не мокрый, стал падать снег, устанавливался мороз. Яшка уже нехотя выкатывался с сеней, переставал сопровождать Алексея к колодцу, а при удобном случае сразу плёлся в дом, в тепло; однако сарай по-прежнему игнорировал и даже близко старался не подходить к нему, когда Фомич открывал дверь, чтобы покормить кур и собрать яйца.
Неожиданно в четверг утром Алексея разбудил стук в дверь. В сенях послышалась возня Яшки, а затем и тревожное похрюкивание.
- Кого там нелёгкая! - выругался Фомич, одеваясь и набрасывая телогрейку.
Отбросив крючок и отворив дверь, Алексей удивился: перед ним стояла Антонина.
- Привет, Тоня, почему сегодня приехала, да ещё ранним автобусом?
- Здорово, отец! По делу приехала, - ответила дочь. - Может быть, пустишь в дом. Что стоим-то?
- Конечно, проходи, - предложил Фомич. - Очень уж неожиданно завернула ко мне... А что за дело? С Леночкой всё в порядке? - заволновался он.
- С Леночкой всё хорошо, - успокоила Тоня, остановилась вдруг около Яшки и скомандовала: - Отец, поставь чайник, всё-таки не май месяц. Я к тебе на часок для разговора, а затем обратно, в город.
- Подожди минуту-другую, будет тебе чай.
Алексей засуетился возле плиты. Через несколько минут он и Тоня сидели за столом, ели бутерброды с сыром, пили чай. Всё это время хранилось молчание. Алексей видел, что Антонину нечто гложет, но не решался завести разговор.
- Хватит, - не выдержали, наконец, нервы у Фомича, - Не томи мне душу. Говори, зачем приехала? Какое дело заставило тебя явиться в такую рань? Скоро обратный автобус, а ты в молчанку играешь.
- Хорошо... Отец, нам нужны деньги, - выпалила Антонина, склонив голову: было видно, что разговор ей неприятен, и только что-то особо важное принудило её выехать именно сегодня.
- И стоило из-за этого молчать, - пробубнил Алексей, встал с табуретки и медленно начал прохаживаться туда-сюда. - А сколько вам нужно? - продолжил он, - и для чего, если не секрет?
- Нам машину пригнали... Знакомые Николая... Требуется сумма для решения одного вопроса, - с трудом выдыхала Антонина.
- Вот те на! Машину им пригнали! - удивился Фомич, но в душе положительно отнёсся к такому сообщению, ибо сам никогда за рулём не был, хотя мечтал об этом; так же мечтал и чтобы дочь с зятем когда-нибудь сели за баранку собственного автомобиля. - Вообще-то, я очень рад за вас, искренне говорю, от всего сердца. А сколько денег не хватает? Надеюсь, не на всю машину? - по-доброму улыбнулся он.
- Напрасно, отец, смеёшься. Мы думали, что в свои уложимся, но появились некоторые проблемы... Главное, деньги нужны к завтрашнему дню, то есть очень срочно. Не хочется торопить тебя, но дела складываются так, что думать некогда - срок не мы устанавливали. Одним словом, надо найти...
Услышав требуемую сумму, Фомич озадачился.
- Неужели подождать нельзя? Неужели так срочно? У меня таких денег нет. Сама понимаешь: дом купил, по хозяйству кое-что... Немного, правда, осталось, так я всё согласен отдать. Да вы тоже пошевелитесь, возьмите взаймы у кого-нибудь. Я согласен потом за вас долг вернуть.
- А за какие шиши будешь возвращать? И одолжить-то у людей нелегко. Теперь каждый и везде за проценты дают. Устарел малость ты со своими взглядами, - начинала нервничать Антонина, что сразу же передалось Фомичу.
- Надо же, только обрадовался, а ты... Самим следовало думать, когда насчёт машины решили. Если денег нет, нужно на велосипеде кататься, - с обидой произнёс Алексей.
- Знаешь что?! Я к тебе как к отцу приехала! - закричала Тоня. - Не так часто я обращаюсь к твоей помощи, можно сказать, вообще пока не обращалась. Я говорила уже, что не учли некоторых расходов. - Она посмотрела на часы и резко встала, продолжая говорить. - Мне пора к автобусу выходить. Скажи сразу: сможешь помочь или нет?
- Зачем нападаешь на меня? Ну, ерунду сказал, прошу извинить. Я не упрекаю за то, что вы у меня деньги просите... но в моём кармане нет столько, - оправдывался Фомич, кляня себя за неловкие выражения. - Обещаю, Тонечка, отдам всё, что имею. Я ведь не сопротивляюсь.
- Ладно, - жёстко, но спокойно сказала Антонина, - Я ввела тебя в курс дела. Остаётся ход за тобой. Завтра опять приеду. Бывай здоров... Ах! - вскрикнула она, нечаянно споткнувшись о ногу мирно развалившегося Яшки. - Чёрт бы тебя задрал... Стоп! Впрочем, отец... Нет, завтра. Пока.
И дверь захлопнулась за Антониной, оставив помрачневшего, обиженного и растерянного Алексея наедине с боровом.
Неожиданная утренняя новость не давала покоя Фомичу весь день. Мозги пухли от единственной мысли: как помочь дочери. Он прокручивал порой самые невероятные варианты, вплоть до продажи дома; но загвоздка, что деньги нужны завтра, отметала все благие намерения отца. Он мучился, страдал, но придумать ничего стоящего не мог. К вечеру, "пошуршав подушкой", Алексей выложил на столе припрятанные, сэкономленные за полгода деньги. Однако сумма была ничтожной... сколько бы раз ты не пересчитывал её. Оставалось ждать наступления завтрашнего дня. Ни разу в жизни он не испытывал такой душевной боли, ни разу не было так совестно и неловко за себя. Ему хотелось, чтобы "завтра" не было и вовсе. Наивно, глупо, стыдно...
С тревогой в сердце провёл Алексей ночь, так и не сомкнув глаза, лишь ворочаясь с бока на бок, вздыхая и прислушиваясь (к чему прислушивался - он и сам не знал). Иногда только вздрагивал, когда Яшка во сне неожиданно похрюкивал; с сеней, правда, звук доходил совсем не громкий, но внутреннее напряжение сказывалось. Тогда Алексей вставал и закуривал сигарету, счёт которым к утру и не назвал бы.
Было ещё темно, но утро наступило. Уже не раз соседский петух подал звонкий голос.
"Щи по тебе плачут", - ругал его Алексей, словно именно эта глупая птица приближала рассвет.
Теперь только Фомич понял, что он нехотя прислушивается и ждёт первого утреннего автобуса; потому как в этом автобусе должна Антонина приехать и приблизить развязку. Особо не веривший во Всевышнего, Алексей начал креститься... как умел.
Его сердце отчаянно застучало, когда он услышал вначале слабый, а затем приближающийся рокот мотора. Остановка расположена была сравнительно близко от дома, поэтому с замиранием Фомич воспринял то, что двигатель на минуту заглох. Он посмотрел на часы. Так и есть! Утренний прибыл.
***
Алексей поднялся с кровати и, одевшись, пошёл открывать дверь. К его удивлению, Антонины не было видно. Долго стоять на утреннем крепком морозе он не пожелал и вернулся в тепло.
"Не приехала, - присев к столу, думал Фомич. - Значит, что-то стряслось. Наверное, что-то хорошее: может быть, деньги удалось найти, или, возможно, они не нужны на сей момент, - надеялся он; но внезапно нахлынувшее спокойствие враз сменилось на тревогу из-за мысли: - А вдруг Антонина с Николаем обиделись и решили вовсе не прибегать к моей помощи. Обидно ведь - какая ни есть, а дочь мне. Характер жутковатый у неё, но мириться нужно. Эх, жизнь! Хуже некуда быть в неведении".
Ещё было рано, однако ложиться в постель Фомич больше не желал. Нарастала тревога, вконец начали сдавать нервы, и Алексей с Яшкой вышли во двор.
Чтобы успокоиться и занять себя чем-то, Фомич схватил топор и начал колоть дрова; но каждый раз, когда он слышал гул очередного автобуса, бросал свою работу и всматривался на дорогу…
Давно поднялось солнце. Искрился снег. Напыжившийся воробей, словно неживой, долго сидел на заборе палисадника, будто ожидал кого. Яшка, не спеша, бродил по всему двору в поисках, наверное, оставшегося вне снега клочка земли, чтобы поковыряться в нём. Алексей Фомич, изрядно уставший от переживаний и физической работы, присел на большой чурбан и курил, курил, курил...
Неожиданно к калитке подъехала легковушка.
"Это что? - удивился Алексей. - Кого нелёгкая занесла? - Ещё больше вызывало недоумение, когда открылась дверца машины, и из неё вышли Антонина с Николаем, а затем и радость его - Леночка. - Надо же, всей компанией пожаловали", - усмехнулся он.
- Никак гости у меня! Здравствуйте, мои дорогие... - быстро заговорил Алексей, но осёкся, увидев совсем не доброе лицо дочери и, семенившего рядом, смущённого зятя; только внучка улыбалась и бежала в объятия деда.
- Дедушка, а мы к тебе. Сюрприз хотели сделать, поэтому папа попросил дядю с машиной, чтобы нас подвезли. Мы сейчас ехали быстро-быстро, - прижавшись к Алексею и пылая глазами от счастья, тараторила Лена; однако Алексей глядел на дочку.
"Кажется, дела плохи, - предполагал он. - Неожиданно, всем скопом нагрянули. По лицам вижу, что не к добру приехали".
- Лена, отойди от деда и погуляй во дворе. Отец, пойдём в дом... поговорим, - сказала Тоня, не поздоровавшись.
- Здравствуйте, Фомич, - сквозь зубы поприветствовал тестя Николай, но в глаза не смотрел. - Мы вот... сегодня... короче говоря...
- Хватит мямлить, Коля, - рявкнула Антонина на мужа. - В доме разговор будем вести.
- Ну, пошли, - стараясь держать себя уверенно и бодро, согласился Фомич, с упрёком посмотрев на Николая (добила она тебя всё-таки, что ты, мол, позволяешь бабе). - Какая же беседа на улице, да в мороз.
После давешнего случая, когда Алексей отстоял визит смутившегося Петровича перед Антониной, да и не просто отстоял визит, а дал ей достойный отпор, показав, что в дальнейшем не намерен терпеть унижения от дочери, - вот после этого он ни разу больше не видел такого жёсткого и высокомерного поведения Тони. И теперь Фомич, конечно, отдавал все силы, чтобы выглядеть достойно, но в душе признавался, что не только Николай, но и сам он слегка струхнул.
Присев за стол, Антонина сняла меховую шапку и сразу же заявила:
- Отец, возвращаясь к вчерашнему разговору, могу сказать: одолжить нужную сумму нам не удалось...
- Или не хотелось? - рискнул вставить Фомич, полагая, что нужно держать ситуацию под контролем и не давать, по возможности, поблажки Антонине.
- Слушай, отец! - заверещала Тоня. - Ты меня такими словами не упрекай и не оскорбляй. Я тебя обманывать не собираюсь. Одно хочу сказать: денег нет, а они нужны позарез.
- Я понимаю, что нужны. Вчера вот собрал все оставшиеся свои сбережения. - С этими словами Алексей Фомич открыл кухонный шкафчик, извлёк заготовленный ранее пакетик и положил перед дочерью. - Всё, больше у меня нет.
Антонина с саркастической улыбкой вскрыла пакет, не спеша пересчитала деньги и выдохнула:
- Ну, отец! Ты или издеваешься, или ещё как тебя понять?..
- Но у меня действительно нет больше, - оправдывался Фомич.
- Короче, отец, мы с Николаем вчера долго думали и нашли выход... Следует резать борова.
- Кого? Яшку?! - удивился Алексей подобной наглости.
- А ты что предлагаешь? Будем резать твоего Яшку. Больше некого.
- Да этим решением не только Яшку погубите, но и меня в гроб загоните.
- Не надо, отец, лишних эмоций. Мы уже договорились с человеком из ресторана (он на машине, кстати, нас привёз), сегодня режем поросёнка, сегодня же и деньги получаем. Посчитали, что вырученной суммы должно хватить. А в могилу тебя никто загонять не намерен.
- Как же так? Они уже договорились, они посчитали, они решили... А я кто? Пустое место? Меня не нужно спрашивать? Между прочим, Яшка на мои деньги куплен, на мои харчи выкормлен, поэтому я буду решать - резать его или нет, и резать ли вообще, - негодовал Алексей Фомич. - Я для тебя, Тоня, всегда делал, что мог, даже квартиру оставил и дом себе купил, чтобы вам спокойнее было... Да и это просто... просто наглость.
- Отец, ты покупал Яшку, ты кормил, но одной вещи не помнишь: каждую неделю или я, или Коля приезжали навещать тебя - не с пустыми руками, заметь. И с квартиры сам съехал, втихую, без пинков, - била на совесть Тоня.
- Получается, что вы приезжали для того, чтобы в один момент сделать мне больно... так больно, чтобы я не очухался. Наглость, какая наглость и бесчеловечность по отношению ко мне!
- Не говори глупостей. Вопрос с Яшкой созрел вчера, вчера мы...
- Кто? Коля, ты ведь муж. Ответь: кто вчера решал? Ты решал?.. Что молчишь? Я был подкаблучником у своей жены, а ты, похоже, у моей дочери. Когда умерла моя жена, ты вёл себя по-иному: и ругался, и рукам волю давал. А нынче?.. Спесь сошла, или Тоня и вовсе затюкала тебя?
- Ну, Фомич, это уж слишком, - промямлил Николай. - Тоня, может быть, и вправду, поедем домой. Возьмём деньги под проц...
- Не... - оборвав мужа на полуслове, Антонина грубо выругалась и добавила: - И вообще, выйди отсюда, утирай сопли на улице.
Николаю два раза не пришлось говорить, ретировался сразу же.
С полчаса Антонина и Алексей Фомич стояли на своём. Вконец измученная убеждениями дочь тщетно пыталась убедить не менее измученного словесной обороной отца.
- Что же, время идёт, - наконец решилась на последний шаг Тоня, - а тебя не пробить. Шофёр-то может и не дождаться свинины, а мы, естественно, его денег. Папа, я умоляю, я прошу тебя - отдай Яшку, - взмолилась она, и глаза её заметно заблестели. - Что мне ещё сделать для тебя? Хочешь, я стану перед тобой на колени?
"Папа" - таким обращением Антонина не называла отца много-много лет, не говоря уж про "умоляю", "прошу". Фомич, конечно же, не мог не заметить этих слов, но от них резало слух, и появлялся неприятный осадок на душе.
- Тоня, мне тяжело, очень тяжело сейчас слышать подобное. Ты говоришь не искренно. Твоя попытка лицемерить и напустить жалость - неудачная и некрасивая. Если бы ты знала, как моё сердце болит от стыда... за тебя. Не унижайся.
- Папа, - не сдавалась Антонина, - ты видел, какая счастливая и восхищённая приехала к тебе Леночка. Неужели не хочешь, чтобы она каждые выходные приезжала такой весёлой - ведь мы будем наведываться к тебе постоянно.
- Ты и вправду думаешь, что Лена будет в восторге, когда убьют Яшку, а купят машину? Сомневаюсь я.
- Хорошо, давай позовём её и спросим: что она хочет?
- Как?! Леночку? Ты явно рехнулась ... Ребёнка спрашивать, чтобы она решала жизнь... пусть даже это жизнь Яшки. Яшка - не человек, но он - живой, одушевлённый. В чём разница, Тоня, между любым зверем и человеком? Ага, разница в том, что человек - ци-ви-ли-зо-ван-ное жи-вот-но-е.
- Брось этот маразм и идиотскую логику, - понимая, что нащупала слабую струнку у отца, сказала Антонина. - Давай, давай позовём Леночку.
У Фомича навернулись слёзы. Он понял, что дуэль проиграна.
- Давай! ... Давай позовём Леночку!.. - билась в истерике дочь.
Фомич закрыл лицо руками и заплакал: судорожно подёргивались плечи, тряслись ноги и руки, слышалось тихое всхлипывание.
- Давай!.. Давай позовём Леночку!.. - вновь и вновь причитала Антонина.
- Хватит!!! - закричал Алексей и чуть слышно добавил: - Режь скотину.
- Папа, папа, - сразу же успокоившись, благодарила Тоня, - спасибо, спасибо, что выручил.
Шустро вскочив с табуретки, она кинулась к двери. Через минуту со двора доносились её команды: "Колька, зови Григория из машины. Пусть берёт нож, верёвку, паяльную лампу. Бегом, бегом... за дело".
Алексей Фомич вышел на улицу. Со стороны казалось, что он в один момент постарел, осунулся. Он чувствовал, что его морально раздавили и уничтожили, как использованную вещь. Смахивая слёзы, Алексей подозвал внучку, игравшую в снежки с Яшкой:
- Леночка, иди ко мне. Сейчас мы пойдём гулять с тобой.
- Яшка с нами? - светясь от восторга большими глазами и улыбаясь, спросила внучка.
- Нет, Яшу здесь оставим. - Фомич с трудом сдерживал рыдания и старался быстрее улизнуть со двора.
- Куда ты, папа, Лену зовёшь? - ласково спросила Антонина, услышав предложение Фомича.
- Не смотреть же ей эту бойню. Успеет по телевизору наглядеться... Пойдём в деревню, Лена.
Фомич взял за руку внучку и побрёл к калитке. Яшка, по привычке, не спеша, двинулся за ними.
- Коля, гляди внимательно! - заверещала Антонина. - Не упусти в деревню кабана, а то не поймаем.
Алексей внезапно остановился. Обернувшись, посмотрел на Яшку. Ему почему-то показалось, что заплывшие жиром глаза Яшки как бы расширились и очень внимательно смотрят на него.
- Будь здесь, Яшка, иди... иди назад.
Боров, словно понимая, попятился назад. Фомич с Леной пошли дальше, но уже не видели, как Яшка всё время, пока они находились на виду, стоял... стоял и глядел на них...
***
- Дед, что ты плачешь? Я приехала, ты не плакал; а теперь, когда пошли на прогулку, всё плачешь и плачешь, - спросила Леночка.
- Это от мороза глаза щипает. Старые-то у меня глаза... и сам я старый... кажется.
Так и гуляли: Алексей Фомич медленно брёл, никого не замечая и не слыша приветствий односельчан; Лена же иногда отбегала в сторону, лепила снежок, запускала в деда и бегала вприпрыжку.
- Эй, Лёшка, - послышался оклик Петровича.
- Дед, тебя дед Витя зовёт, - вторила внучка.
Фомич, мрачно уставившись под ноги, продолжал свой бессмысленный путь.
- Да слышишь ты или нет?! - крикнул вновь Петрович. - Вот окаянный, уши тебе заложило или обморозило - не иначе.
- Дед, - потянула за рукав Лена, - ведь тебя зовут.
Фомич от рывка вздрогнул. Петрович, нагнав его, с улыбкой поинтересовался:
- Что, не узнаёшь своих? Куда направился с внучкой? Ко мне обещался зайти, а сам в другую сторону решил улизнуть. Хорошо, что вовремя увидел. Теперь от меня не отвертишься. Я уже, пока светать начинало, порешил кабанчика, разделал его, поджарил печёночки, шкварачек с яишенкой, жду его, а он, оказывается, болтается попусту. Подожди, Лёша, ты никак плачешь. Что стряслось-то?
- Яшку моего... режут, - мрачно, глотая подступивший к горлу ком, ответил Фомич.
- Как? С чего это ты надумал? Я уж решил, что он у тебя сам собой откинется; а ты - вот как с ним. Лихо, ничего не скажешь.
- Антонина приехала, машину они надумали купить, да тут... - И Фомич, отправив Леночку в сторону лепить снеговика, кратко поведал о разговоре с дочерью.
- Почему ты вчера молчал?! - рассердился Петрович, узнав проблему. - Сегодня, сегодня же были бы у тебя деньги. На долгий срок не одолжил бы, но потерпеть могу. У меня кое-какие деньжата водятся, у детей перенял бы... Постой, - вдруг предложил Петрович, - Беги скорее к своим, пока Яшку не кольнули, и скажи, что к вечеру деньги будут; а я пойду домой, у меня же сегодня дети с внуками приехали - придумаем вместе что-нибудь. Ты не знаешь моего зятя, язви его в душу, он, конечно, неплохой, но проныра капитальная, деньги за час из-под земли достать может... Ну, что стоишь? ... Беги!
Фомич, окликнув Лену и приказав идти домой, что было сил побежал к себе.
"Успеть бы, успеть бы, - спешил Алексей, мысленно подбадривая борова. - Яшка, держись, не давайся им, измотай их, держись".
До калитки оставалось немного, совсем немного... пару шагов... Внезапно - ведь Фомич так верил, что успеет - послышался дикий визг. Алексей остановился, как вкопанный. Слёзы, успевшие высохнуть во время бега, хлынули заново.
- Нет, нет... - шептал Фомич, закрыв ладонями лицо, и, почувствовав необычную слабость, осел близ дороги.
Прошло время, когда его кто-то тронул за руку. Алексей открылся и увидел смеющуюся Леночку.
- Дед, ты в снег хотел спрятаться от меня? Да? А зачем ладошками прикрылся? Чтобы не узнала? Не только я, но и ты шалун. Вставай, дедушка, у тебя руки холодные и красные. Ругаешься, что я не люблю носить варежки, а сам тоже не одеваешь...
- Иди, внучка, домой, - перебил девчушку Фомич.
- А ты, дед?
- А я передумал, решил вот наведаться в гости к деду Вите. Он звал меня, слышала?
- И я хочу в гости. - Лена надула алые и блестящие губки.
- Нет, я один. Иди... иди, - вяло махнул рукой в сторону дома Алексей.
***
Домой возвратился Алексей Фомич к вечеру, угрюмый и крепко выпивший. Сразу же, в сенях, увидел на табуретке Яшкину голову в тазике и, не обращая внимания на громкий разговор, происходящий в доме, подошёл к ней.
- Ну, дружок, это всё, что от тебя осталось? Даже, смотрю, одно ухо отрезали, - печально сказал он, присел на корточки и пошлёпал по холодному свиному лбу. - Жизнь, Яша, - штука сложная. Живёт тот, кто сильнее. Ты слабаком был, а я подавно... По заслугам, по закону нам... Эх, всё равно не слышишь, не поймёшь.
Медленно поднявшись, Фомич отворил дверь в комнату. Разговор моментально прекратился; только Лена, держа в руке отрезанное Яшкино ухо, бросилась к деду. Антонина, Николай и шофёр сидели за столом.
- Дед, почему так долго? Хочешь немного уха откусить? Оно хрустящее.
- Иди, Лена, на улицу, поиграй. Мне с твоими родителями поговорить надо, - оборвал Фомич.
Внучка растерянно поглядела на Антонину и тихо вышла.
Фомич постоял минуту, тупо глядя на стол, на котором высилась недопитая бутылка водки, а рядом с ней сковородка с жареным мясом.
- Ты, папа, хотел что-то сказать? - Антонина нарушила молчание первой.
- А что мне говорить? - забурчал Алексей, присаживаясь к столу. - Нечего говорить, всё уже говорено было ранее. Я Лену отправил, чтобы... ха! Я и сам не знаю, зачем.
- Давай, папа, выпей, закуси... Тут мы немного похозяйничали у тебя: яичницу с сальцем, печёночку поджарили, салатика из капусты сделали, картошечки отварили, - засуетилась Антонина, пододвинув к Фомичу наполненную рюмку и чистую тарелку.
- Похозяйничали, - согласился Алексей. - Вижу. А между дел, добавь к сказанному, поросёнка прибрали.
- Папа, успокойся, сколько можно упрекать; да ещё при постороннем человеке, - слегка вспылила дочь.
- Цыц! Вы у меня в гостях, а не я у вас. А мне упрекать тебя нет охоты: раз до этого времени ничего не поняла, то теперь и подавно. Что касается насчёт выпивки, то непременно выпью, но закуси вашей не возьму. А ты, мил человек, ступал бы себе в машину, эти граждане,- Алексей мотнул головой в сторону дочери и зятя, - скоро за тобой последуют. Ты, гляжу, молчишь. Ни тебе здравствуй, ни тебе ещё какое слово...
- Хорошо, я жду, - небрежно пробасил шофёр, поднялся и вышел из дому.
Фомич опустошил рюмку, крякнул от удовольствия и сказал:
- Почему не собираетесь? Вас, кажется, ждут, да и мне спать пора. Кормить сегодня некого, в доме тишина, покой, никто под ногами не лежит, никто не мешает, никто - ха-ха! - не хрюкает. Благодать! Пусто... пусто у меня...
Алексей постучал себя в грудь и затем неопределённо замахал рукой.
- Спасибо, папа, спасибо за всё. Николай, поблагодари отца - и мы уходим, - вспорхнула Антонина, осторожно поцеловала Фомича и принялась копаться в сумке; Николай молча похлопал тестя по плечу и вышел.
Антонина, собирая какие-то свёртки, что-то тараторила без умолку, но Алексей лишь тупо глядел на сковороду. Уходя, она громко наставляла:
- Мы тебе голову борова оставили. Ты не забудь порубить её и положить в холодильник, иначе ненароком мышь погрызёт. Кстати, от головы только ухо отрезали… для Леночки.
- Вон!
- Что, папа, ты говоришь?
- Вон!
- Как?.. Меня прогоняешь?
- Иди ты...
Хлопнула дверь; но через минуту осторожно заскрипела. Послышались мелкие, вкрадчивые шажки.
- Дедушка, я к тебе.
Фомич обернулся. Перед ним с широко открытыми, испуганными глазами стояла внучка, в руке которой по-прежнему было покусанное Яшкино ухо.
- А-а, - протянул Алексей, - Леночка. Попрощаться пришла со мной.
- Мама велела прийти и сказать тебе спасибо за Яшу.
- Да, мама велела... за Яшку. Э-эх, за Яшку. Хорошо, внучка, хорошо. - Фомич взял за руки Лену, и его глаза увлажнились.
- Не плачь, дедушка. Может, ты передумал, может, дать откусить ушко?
- Нет, не хочу. Кушай сама. Подожди, что я тебе хочу сказать, - заговорил Алексей шёпотом, секретно. - Ты съешь ухо, но... очень прошу: не кушай больше Яшиного мяса. Вспомни, как ты играла с ним, каталась на нём, кормила... Не кушай, пожалуйста. А теперь ступай к родителям, ступай, моя милая.
Оставшись один, Фомич перенёс тазик с головой борова в комнату. Затем вылил остатки водки в рюмку.
- Ну, Яша, выпью ещё разок и спать. А рубить тебя я не стану. Больше никто не тронет твою голову - ни мышь, ни ещё какая пакость.
Поглядев на голову, Фомичу стало удивительно, что морда борова таила насмешливую улыбку и хитроватый прищуренный взгляд.
***
Утром, сложив Яшины останки в мешок, Алексей Фомич закопал их за сараем.