ГАЛИНА ВОЛОДИНА (18.О8.1944- 2.04.2012)
МОЙ УЧИТЕЛЬ ЮРИЙ ТРИФОНОВ
После семинара в Литературном институте, разложив по косточкам и уничтожив очередной «шедевр» своего собрата по перу, любили студенты Литинститута посидеть на скамейке у памятника Герцена и, окутанные сигаретным дымом, излить свои мысли о литературе. Обычно бутылочка-другая вина приходилась очень кстати. Спорили и о том, кто из писателей останется в литературе. Почти никто не сомневался, что книги Юрия Валентиновича Трифонова, нашего Мастера, выдержат испытания временем.
Он учил писать много, «графоманить». И если из массы исписанных за день листов получится одна-две страница полновесной прозы — считай, повезло! Трифонов называл это писать кровью, вытягивая из себя жилы. А мы мучились сюжетами, зачинами и концовками. Вытягивали из себя жилы, но полновесной прозы не набиралось и несколько строк.
Тем не менее, терпеливо и корректно, с присущей только ему основательностью и доброжелательностью, Юрий Валентинович разбирал наши уже далеко не первые опусы. Ему как-то удавалось не обидеть автора, даже если после разборки от произведения камня на камне не осталось. Юрий Валентинович деликатно и осторожно подбирал слова. Никогда не морщился от лихо закрученной неграмотной фразы, хотя на лице, которое он пытался сделать непроницаемым, прочитывалось слишком много. Мы видели, что фраза режет ему ухо. Особенно тоскливо становилось Трифонову от вычурной стилистики, напоминавшей павлиньи хвосты. Он тут же начинал делать частые пометки в блокноте, не поднимая головы и выразительно постукивая пальцами другой руки по зеленому сукну стола. Бумага, как говорится, все стерпит, но есть вещи — выше человеческих.
* * *
Как и предсказывал Мастер, мы чувствовали себя героями до третьего курса. Потом все стало гораздо сложнее. Доброжелательность и беспринципность никогда не были для Трифонова одно и тоже. Он не терпел серости и некоторым студентам пришлось покинуть семинар. Ушли те, которым было не дано. И те, кто спасовал перед каторжным трудом. Семинар поредел, а оставшиеся страдали муками немоты, каждому хотелось написать что-то особенное, обрести свой голос в литературе.
Студент К. принес на обсуждение отрывок из романа, начинавшегося со сцены в бане. Юрий Валентинович похвалил технику диалогов и рассказал, что лет двадцать назад тоже пытался сотворить повесть, действие которой начиналось с описания женской бани где-то в Туркмении. «Повесть так и не была закончена. - сознался Мастер. - Ни в бане, ни потом ничего не происходило. В литературном отношении ничего не происходило. Вот и в вашем отрывке - общее казенное отношение к моющимся. В начале романа — баня это или не баня — должно быть ощущение времени, ощущение того — о чем будет роман. Здесь нужен сгусток стилистики. В начале все чрезвычайно ответственно, все должно быть «хватать за глотку». Закончил Трифонов тем, что, лучше всего, обсуждать не отрывки, а все произведение целиком.
Юрий Валентинович часто повторял: «Учиться нужно у литературы. Читайте больше.» Рассказывал о писателях, фамилиии которых многим в то время (70-е) ,ни о чем ни говорили: Пильняк, Шаламов, Вячеслав Иванов и др.
Очень любил прозу Платонова, много рассказывал нам о нем. Так мы узнали, что жизнь одного из самых необыкновенных писателей, Андрея Платонова, тоже была связана с нашим Литинститутом, где он работал ...дворником.
В своих беседах Юрий Валентинович часто цитировал Бунина, Чехова, знакомил нас с новой и забытой литературой. Зачастую его портфель был просто битком набит книгами. Принес с собой томик Бунина и своим глуховатым баритоном читал вслух миниатюры «Слезы», «Дедушка». «Это настоящая проза, лишнего слова нет», - сказал нам. Упомянул и про «Окаянные дни», прочитал несколько отрывков... Он настаивал, что бы мы обязательно достали и прочитали книгу, никогда не печатавшуюся в России. По «Окаянным дням», считал Трифонов, следует изучать то время.
* * *
В 1976 году в первом номере журнала «Дружба народов» был опубликован «Дом на набережной». Юрий Валентинович впервые за многие годы поехал за границу, в Германию, где встречался с Генрихом Беллем. На радио «Свобода» прошли его интервью, которые с трудом доносили до нас шипящие и свистящие радиоприемники: окружающие Москву глушилки работали на всю катушку.
В России тогда не было понятие «бестселлер» - но именно им стал «Дом на набережной» - ведь автор поднял неизведанный и запретный в литературе пласт из жизни разных социальных слоев. Повесть изъяли из библиотек, но люди передавали зачитанный номер «Дружбы» из рук в руки. На черном же рынке «Дом» продавался задорого.
Однако дело не только в том, что в советском издательств вышло произведение, в котором была показана жизнь советской элиты — причем на контрасте. Это была совершенно изумительная, редкого мастерства проза, и Трифонов как-то сразу стал живым классиком. Но, несмотря на успех, обстановка вокруг Юрия Трифонова вовсе не была безоблачно-розовой. В печати появились статьи, упрекающие его в уходе в «бытовщину». Патриотично настроенные авторы, вроде В.Кожинова, не скупились и на более откровенные намеки. Завистники и подхалимы распускали слухи, что Трифонов исписался, что у него нет писательского багажа. Мы, студенты, боялись за Мастера, боялись, что его отнимут у нас — снимут с руководства семинаром. Ведь ко всему прочему, он еще Солженицына упоминал в своих беседах, и некоторых писателей Самиздата.
* * *
Кажется, более всего поразило его в Германии то, что там нет понятие быт, но есть жизнь. Это было так близко его писательскому мироощущению, его пониманию писательской задачи! Один из семинаров
он почти целиком посвятил этой теме. Трифонова коробил «критический» ярлык «быто-писатель интеллигенции».
* * *
Все чаще ему приходилось вести семинар совместно с другим человеком. Но что-то тяготило Трифонова. Он стал угрюм, нервничал, хотя тщательно старался скрыть это. Отмахивался от статей, говорил, что это не имеет значения, что на то она и критика, что бы критиковать.
Был даже момент какого-то отчуждения семинара от Юрия Валентиновича. Однажды на перемене мы курили, кто-то из студентов высказался о Трифонове недоброжелательно, все в том же популярном ключе, мол, исписался. Я «ощетинилась» и, «собравшись в стойку», отпарировала: «Да у него, знаете, сколько еще романов в столе!»..Обернувшись, увидела Юрия Валентиновича на лестнице между первым и вторым этажами. Серьезные, понимающие глаза — сквозь толстые стекла очков с массивной оправой. На второй этаж он вбежал неожиданно легко.
* * *
На четвертом курсе Юрий Валентинович появлялся в институте редко. Обычно занятия вел другой человек. Встречи с Мастером стали для семинара праздником.
Однажды он пришел со своим другом, тоже писателем, Львом Кривенко. Все два часа, покуривая сигареты и попивая коньяк, который извинившись, поставили перед собой на столе, они вспоминали учебу в Литинституте, трудности военных и послевоенных лет. Добрым словом помянули Паустовского, прозу которого обожали. Так же, впрочем, как и самого писателя. Рассказали, что жили прямо в институте и там же готовили еду: кухня находилась внизу, где сейчас туалеты. Много писали, а по ночам взахлеб читали и обсуждали рассказы. Под конец Юрий Валентинович вдруг встрепенулся: «Ну что же мы здесь перед вами, как два Петрушки, выступаем. А вы молчите. Пора и по домам.»
* * *
Случались и курьезы. Чаще они бывали связаны с т. н. «целевыми наборами», когда когда некоторых абитуриентов из республик и национальных регионов автоматически зачисляли в институт на основании соответствующих путевок. Это считалось необходимым для расцвета всех литератур народов СССР. Но ведь путевки выдавал не народ, не наиболее культурный слой его, а соответственные товарищи. Это было все то же телефонное право — но доведенное совершенства. Не удивительно, что именно оно и обеспечило наибольший процент курьезов и проколов.
Одна студентка, папа который был в Якутии большим человеком, написала как-то слабый рассказ о Якутии с колоритом московской зимы.
Ошибка была столь очевидна, что рассказ ничто не могло спасти, даже если бы во всем остальном он был превосходен. Студенты высказались, как всегда, резко. Юрий Валентинович, тоже как всегда, - мягко.
Но так и не смог ни в чем ее убедить. Поднявшись с места и размахивая руками, студентка принялась горячо защищать свой опус. Кричала, что ее здесь не понимают, а вот члены ее кружка считают рассказ хорошим. Трифонов сказал, что не разделяет мнение членов ее кружка и невольно рассмеялся, вспомнив каламбур из популярного тогда анектода.
Но самый поразительный случай за годы моей учебы произошел на семинаре Николая Семеновича Евдокимова, с которым Трифонов учился в Литинституте. Паренек, называвший себя потомком великого хана, принес для обсуждения рукопись, нашпигованную лексикой неизвестного значения. «Что это?» - воскликнул Евдокимов. - «Как ты пишешь?!» «Понимаете, - объяснил потомок хана, - пишу-пишу по-русски, слов не хватает — перехожу на свой родной язык.» Видно, творческий процесс протекал у бедняги столь буйно, что не было никакой возможности останавливаться и заглядывать в словари.
Фантастическая практика «целевых» наборов продолжается по сей день. Только теперь она включает и подготовку писателей для «ближнего зарубежья» .
* * *
Пару раз перед обсуждением своих рассказов я приносила рукописи домой к Юрию Валентиновичу. В глубине квартиры мелькала молодая женщина в голубом халате. Квартира казалась мне огромной. Год назад я вновь побывала в этой квартире, где живет теперь племянник писателя. Квартира показалась крохотной. Теперь я понимаю, что свет и праздничность, и это ощущение исходило оттого, что там жил великий Мастер.
* * *
Иногда мне хочется думать, что мы не только учились у Трифонова, но и сами чему-то научили его. Иначе ему было бы нестерпимо скучно с нами ...
Я поступала на семинар с короткими рассказами, объединенными в небольшую и до сих пор незаконченную повесть о прошлом. Много раз Юрий Валентинович советовал мне продолжить и завершить ее, но я этого так и не сделала. Возможно, когда-нибудь решусь. Я боюсь воспоминательных ошибок. Но времени прошло так много.
Июль 1995 год
Опубликовано в русскоязычном журнале «ГОЛОС», США
Володина (Казарновская Г.А.) моя мама, Литинститут
Казарновский В.В. - отец (1939-1995), Литинститут
Метки: Литинститут, Трифонов, литература
Май