Ещё о нижних чинах царской армии и флота.
Иногда считают, что вопрос низкой культуры нации, или её безграмотности, на войне – дело десятое. Солдату мол, всё равно погибать и чем менее он образован – тем меньше он понимает, и ему легче будет и крушить врага, врукопашную, и помирать «за веру, царя и отечество».
На самом деле это далеко не так.
Наши солдаты на той войне, порой, просто от своей «серости» и малообразованности творили совершенно несуразные вещи, напрямую ВРЕДИВШИЕ собственному командованию, армии и самим себе, в конечном счёте.
В. Вересаев вспоминал об этом:
«Между позициями, позади позиций, — везде шла предательская, неуловимая разрушительная работа. В нужный момент самые необходимые приспособления оказывались испорченными... Пусть за меня рассказывают официальные приказы:
«Проводимые в районе действия наших войск линии военного телеграфа, шестовые и кабельные, нередко подвергаются порче самими же войсками и обозами. Так, напр., замечены случаи, что войска располагались биваками под самыми линиями телеграфа, и однажды костер был разведен на телеграфном кабеле; к телеграфным шестам привязывали лошадей; едущие казаки пиками обрывали проволоку; при прогоне порционного скота по полям, без дорог, скот валит и ломает шесты и рвет провод; при осмотре кабеля, подвешенного к деревьям, случалось, что находили не только срубленные ветки, на которых висел кабель, но и разрубленный кабель; также при осмотре кабеля оказывались надрезы изолировки, а иногда зачистки ее с оголением жилы, что делается, вероятно, из любопытства. (Приказания главнокомандующего, 14 ноября 1904 г., № 69).
Обращено внимание, что поломка телеграфных шестов войсковыми обозами и конными фуражирами, несмотря на неоднократные приказания о принятии против сего войсковым начальством надлежащих строгих мер, все еще продолжается. Ежедневно (!) поступают жалобы на перерыв телеграфных сообщений вследствие небрежного обращения войск с телеграфными линиями. Повозки, транспорты и вьюки следуют часто по сторонам проезжих дорог, задевают и ломают шесты. (Приказ главнокомандующего, 5 декабря 1904 г., № 168).
Замечено, что на участке, находящемся в наших руках к югу от станции Суятунь, полотно железной дороги постепенно разрушается нашими же нижними чинами, которые растаскивают шпалы на протяжении целых звеньев. То же небрежное отношение и отсутствие сознания причиняемого вреда проявляется среди нижних чинов и в отношениях их к линиям полевого телеграфа, мостам, гатям и другим техническим сооружениям, устройство и поддержание в исправности которых стоит огромных затрат и усилий. (Приказ войскам 3-й Маньчжурской армии 1 янв. 1905 г., № 15)».
Как видим, из-за вопиющей недисциплинированности и небрежности нижних чинов (и отсутствия за ними элементарного контроля со стороны офицеров) наши же солдаты рвали связь, разводили костры на кабелях, растаскивали шпалы железных дорог, рушили мосты и гати и т.д.
Не лучше обстояли дела и на флоте. Несмотря на то, что на корабли старались направлять наиболее грамотных и образованных новобранцев, уровень их знаний об устройстве корабля и состояние общей культуры были крайне низкими, что приводило к тяжёлым авариям и поломкам техники.
Инженер новейшего русского броненосца «Орёл» В.П. Костенко описывает такой случай:
«В 11 ; часов дня, когда колонна проходила повышенным ходом самый узкий участок пролива, руль на «Орле», положенный на борт при повороте, вдруг заел в крайнем положении и не пожелал идти обратно. «Орел» выкатился из колонны влево, и, так как корабль продолжал описывать циркуляцию, командир, чтобы не спутать строй следовавших сзади кораблей, отдал якорь и дал полный задний ход, подняв сигнал: «Не могу управляться»...
Командир вызвал меня на ходовой мостик и поручил немедленно найти причину порчи рулевого устройства. В помещении рулевой машины я выяснил, что руль работает, машина в исправности, но перестал действовать валиковый привод с ходового мостика к золотнику паровой рулевой машины. Переведя управление на запасной (электрический) привод и восстановив возможность пользования рулем, я систематически обследовал валик начиная с мостика. Его вертикальная часть в броневой трубе до центрального поста оказалась исправной, следовательно, оставалось искать повреждения на всем протяжении горизонтального участка под нижней броневой палубой в кубриках, котельных отделениях и в машине. Во второй кочегарке я обнаружил в полумраке, что в одном месте, где валик был у подволоки близко прижат к горячим паровым трубам, на него намотались матросские рабочие штаны из крепкой парусины, что и застопорило вращение валика. Вероятно, еще на стоянке у Лангеланда какой-то кочегар после погрузки выстирал свое рабочее платье и повесил его сушиться на паровых трубах, не обратив внимания на валик. Шпильки, торчавшие на соединительной муфте валика, намотали на него штаны и прочно связали валик с трубами, вследствие чего он перестал проворачиваться от штурвала в ходовой рубке.
С помощью рулевого Копылова я освободил валик и затем без труда соединил муфту на валике и привел в порядок всю передачу с мостика до рулевой машины. Управление кораблем было восстановлено».
Как видим, броненосец потерял управление при прохождении датских проливов из-за того, что какой-то кочегар постирал свои портки и повесил их сушиться рядом с валиком рулевого привода, на который их и намотало...
Таких трагикомичных случаев в нашей армии и на флоте всегда было множество...
К великому сожалению, отсутствие должной дисциплины и простого порядка порождали многочисленные случаи воровства, мародёрства и бесчинств наших войск к местному китайскому населению.
Командование, как правило, не принимало ЖЕСТКИХ мер по их подавлению и пресечению и это также разлагало войска и озлобляло китайцев.
Тот же В. Вересаев вспоминает, что наше командование зачастую «закрывало глаза» на «баловство» своих солдат.
В результате этого отношения китайские деревни, занятые нашими войсками, оказывались разграбленными, с выломанными дверными косяками, а китайцы из них разбегались и даже ... помогали японцам, которые с ними тоже не слишком-то церемонились, и вовсе откровенно презирали местных аборигенов.
Примеров этих безобразий Вересаев приводит много...
Не будем тут о них писать, и без этого слишком много горького и позорного для нас было во время той «незнаменитой» войны.
Лучше вспомним приведённый им обратный случай, когда командование смогло поддерживать дисциплину в своем воинстве:
«За ужином главный врач, вздыхая, ораторствовал: — Да! Если мы на том свете будем гореть, то мне придется попасть на очень горячую сковородку. Вот приходил сегодня наш хозяин фанзы, китаец.
Должно быть, он хотел взять три мешка рису, которые зарыл в погребе; а их уж раньше откопала наша команда. Он, может быть, только на них и рассчитывал, чтобы не помереть с голоду, а поели рис наши солдаты.
— Позвольте! Вы это знали, как же вы это могли допустить? — спросили мы.
Главный врач забегал глазами.
— Я это только что сам узнал.
— Только вы один во всем этом и виноваты, — резко сказал Селюков. — Вот, недалеко от нас дивизионный лазарет: смотритель собрал команду и объявил, что первого же, кто попадется в мародерстве, он отдаст под суд. И мародерства нет. Но, конечно, он при этом покупает солдатам и припасы и дрова.
Воцарилось «неловкое молчание». Денщики с неподвижными лицами стояли у дверей, но глаза их смеялись.
— Вообще нет ничего более позорного и безобразного, чем война! — вздохнул главный врач.
Все молчали.
— Я верю, что со временем Европа получит от Востока жестокое возмездие, — продолжал главный врач.
Деликатный Шанцер не выдержал и заговорил о желтой опасности, об известной картине германского императора.
После ужина денщики, посмеиваясь, сообщили нам, что про мешки с рисом главный врач знал с самого начала; солдатам, откопавшим рис, он дал по двугривенному, а рисом этим кормит теперь команду.
Тот дивизионный лазарет, о котором упомянул Селюков, представлял собою какой-то удивительный, светлый оазис среди бездушно черной пустыни нашего хозяйничанья в Маньчжурии. И причиною этого чрезвычайного явления было только то, что начальник лазарета и смотритель были элементарно честными людьми и не хотели наживаться на счет китайцев. Мне пришлось быть в деревне, где стоял этот лазарет. Деревня имела необычайный, невероятный вид: фанзы и дворы стояли нетронутые, с цельными дверями и окнами, со скирдами хлеба на гумнах; по улицам резвились китайские ребятишки, без страха ходили женщины, у мужчин были веселые лица. Кумирня охранялась часовым.
По улицам днем и ночью расхаживали патрули и, к великому изумлению забиравшихся в деревню чужих солдат и казаков, беспощадно арестовывали мародеров.
И какое же зато было там у китайцев отношение к русским! Мы часто целыми днями сидели без самого необходимого, — там был полный избыток во всем: китайцы, как из-под земли, доставали русским решительно все, что они спрашивали. Никто там не боялся хунхузов, глухою ночью все ходили по деревне безоружные.
О, эти хунхузы, шпионы, сигнальщики! Как бы их было ничтожно мало, как бы легко было с ними справляться, если бы русская армия хоть в отдаленной мере была тою внешне и морально дисциплинированной армией, какою ее изображали в газетах лживые корреспонденты-патриоты».
Эх, если бы ТАК было везде...
Беда была и в том, что наши солдаты, в массе своей, не читали этот грабёж и мародёрство чем-то постыдным и даже сочувствовали попавшимся негодяям:
«...Четыре солдата бежали свиньям наперерез. Один присел, выстрелил с колена — мимо. Пуля, ноя, пронеслась над нашими головами. Солдаты, как маленькие ребята, все забыли, увлекшись охотою. Мелькали огоньки выстрелов, свистели пули...
Не верилось глазам: это — в двух шагах от японцев, это — в то время, когда ложная боевая тревога может повести к неисчислимым бедствиям!
Из-за горки показались три осторожно вглядывающихся казака с пиками. Солдаты с торжеством тащили к деревне убитых свиней.
В облегченном оживлении от отсутствия жданной опасности, казаки подскакали к солдатам и стали их ругать. Возмущенный главный врач кричал:
— Эй, казаки! Арестовать их!.. Веди их сюда!
Казаки подвели двух испуганных солдат с белыми, как известка, лицами. Один был молодой, безусый парень, другой — с черною бородкою, лет за тридцать. Казаки рассказывали:
— Шла наша сотня вдоль пути, вдруг слышим, — пальба, над головами зазыкали пули. Командир послал нас разведать, а это они, подлецы!
— Отверни штыки! — распоряжался главный врач. — Посмотреть, заряжены ли у них винтовки!.. Ах-х, вы, сукины дети, а? Под суд без разговоров!.. Иди за нами!
Казаки поскакали догонять свою сотню. Мы двинулись дальше, сопровождаемые арестованными. Они шли, медленно ворочая широко открытыми глазами, бледные от неожиданно свалившейся беды. Наши солдаты сочувственно заговаривали с ними...
К арестованным не было приставлено караула. Они воспользовались отвлеченным от них вниманием и скрылись».
Как видим, для виновных всё окончилось «лёгким испугом». Особо их не охраняли, и они ушли восвояси.
И вот к чему привели распущенность, потеря управления и отсутствие порядка.
После мукденского поражения русских войск началось их беспорядочное, а порой и паническое бегство. Бросали раненых, обозы, артиллерию:
«Как будто нигде ни на что не стало хозяина. Мое сделалось чужим, чужое — моим. Чуть опрокидывалась повозка, солдаты бросались ее грабить. Повсюду появились люди-шакалы, вынюхивавшие добычу. Мне впоследствии рассказывали, — мародеры нарочно производили по ночам ложные тревоги и, пользуясь суматохою, грабили обозы. Во время обозной паники на реке Пухе два казака бросились ломать денежный ящик понтонного парка; фельдфебель застрелил из револьвера одного казака, ранил другого и вывез ящик...
Смеющийся солдат ехал, болтая ногами, на лошади с обрубленными постромками. Лихо сдвинув папаху на затылок, он рассказывал:
— Погнал нас японец с позиций, бежал я, бежал... Пристал к госпиталю, пошел с ним. Стали по госпиталю шрапнелями бить, я опять побежал. Вижу, фурманка стоит с лошадью. Отрезал постромки, сел и поехал. На дороге мешок с сухарями поднял, концертов (консервов), ячменю забрал для лошади — и еду вот... Расчудесно!..
Валялись надорвавшиеся лошади, сломанные повозки. Густо усеивали дорогу брошенные полушубки, тюки, винтовки. Брели беспорядочные, оборванные толпы солдат, и трудно было поверить, что так недавно это были стройные колонны войск.
— Ваше благородие, что же это такое? — спрашивали солдаты. — Совсем нас так гонят, как мы в двенадцатом году француза гнали.
— Я так думаю, — закатилась навеки счастливая звезда России! — сказал щеголеватый ефрейтор, по лицу и голосу — бывший приказчик.
Пожилой солдат с лохматою бородою мрачно отозвался:
— Превозмоглась силою матушка Рассея. Дошла до предела.
Он шагал, зловеще кивал головою и повторял непонятные слова:
— Превозмоглась силою... Превозмоглась...
И тянулась вперед бесконечная лента обозов».
И нельзя сказать, что войско это было уж совсем неуправляемым. Просто нередко сами г.г. офицеры «закрывали глаза» на «шалости» своих подчинённых.
Там где командиры и начальники жёстко держали своих солдат в руках, своевременно и бескомпромиссно пресекали попытки воровства и мародёрства, ситуация была нормальной.
В. Вересаев вспоминал:
«Команде нашей мы объявили, что применим самые строгие меры к тому, кто стащит что-нибудь у китайцев. А чтоб им не было в этом нужды, мы купили им у китайцев для топлива гаоляновой соломы, условились с хозяевами, сколько заплатим за ночевку в их фанзах. И угрюмые китайцы вдруг стали к нам предупредительны и радушны.
Вошел в фанзу трясущийся от дряхлости старик с редкою бородою и, улыбаясь, поставил на стол две зажженных толстых красных свечки.
— Капытана шибко шанго! — говорили китайцы, кивали головами и в знак одобрения поднимали кверху большие пальцы...
Утром мы пошли дальше, к вечеру пришли в Каюань. Там скопилась масса обозов и войсковых частей. Мы ночевали в фанзе рядом с уральскими казаками. Они ругали пехоту, рассказывали, как дикими толпами пехотинцы бежали вдоль железной дороги; Куропаткин послал уральцев преградить им отступление, — солдаты стали стрелять в казаков.
Мы уж привыкли, — теперь все ругали друг друга. Кавалерия ругала пехоту и артиллерию, пехота — кавалерию и артиллерию и т. д. Солдаты ругали офицеров и генералов, офицеры — генералов и солдат, генералы — офицеров и солдат...»
Среди наших войск, потрясённых многочисленными неудачами в боях с японцами, ходили самые невообразимые слухи, хоть как-то «оправдывающие» эти поражения.
Тот же Вересаев вспоминал такую сценку:
«Подъехал знакомый драгунский офицер.
— Ну, что, ротмистр, как там дела?
— Что! Полный разгром, полный! Наши бегут, как зайцы! Появится на горе кучка японцев, и целый полк удирает...
Ехали мимо молодцеватые казаки, с лихо заломленными набекрень шапками, — смешно было смотреть на эту молодцеватость. Стыдно было смотреть на сверкающие в пыли штыки пехоты, такие теперь негрозные и жалкие. И жалкими, никому никогда нестрашными казались вяло бредущие, мешковатые солдаты.
С пыльных лиц смотрели сконфуженные, недоумевающие глаза.
— Ваше благородие! Правда, против нас пять держав воюет?
Я вздохнул.
— Нет! Всего одна-единственная!
— Ни-икак нет! Пять держав! Верно знаем. Откуда у одной столько войсков? Прут отовсюду без числа... Пять держав, верно!
— Какие же пять?
— Япония, значит, Китай... Америка... Англия... Потом эта, как ее?.. За нашим левым флангом какая земля лежит, эта.
— Корея?
— Так точно! Пять держав...»
Зачастую наивность и малообразованность солдат и матросов были основой для разных нелепых сплетен и выдумок, которым они безоговорочно верили.
Старший врач крейсера «Аврора» В. Кравченко вспоминал о таком забавном эпизоде из своей практики:
«Нередко из-за неисправности опреснителей, в воде появляется неприятный вкус. Сегодня это вызвало следующий инцидент: за утренним чаем офицеры спрашивают буфетчика, глупого, простоватого парня:
— Отчего это чай такой невкусный? — а тот отвечает:
— Вода, Ваше Высокоблагородие, такая, так что г-н дохтур в нее касторового масла налили.
— Что ты мелешь, болван?
— Так точно, Ваше Высокоблагородие, скус такой, да и команда на баке тоже баяла.
Заявили об этом мне:
— Если Вы не примете своих мер, придется доложить старшему офицеру.
Я принял меры, позвал буфетчика:
— Емельянов, что ты там такое говорил? Вода что ли касторкой пахнет?
— Точно так, Ваше Высокоблагородие, пахнет, да не я один, команда тоже сказывает.
— А откуда ты выдумал, что я подливал касторового масла в воду?
— На баке «печатают» (говорят), Ваше Высокоблагородие.
— Кто «печатает»? Укажи кого-нибудь.
— Так что запамятовал, Ваше Высокоблагородие.
— Ну, а ты вкус касторки знаешь? Принимал ее когда-нибудь?
— Никак нет. — Санитар, дай-ка сюда касторки...
— Попробуй. Похоже? — Совсем не похоже, Ваше Высокоблагородие.
— Ну, ступай и не мели вздору другой раз.
Инцидент был исчерпан, и докладывать старшему офицеру было лишнее. Сверх ожидания вкус касторки даже понравился Емельянову. Наказание же его было иного рода: долго поднимала его на смех и не давала проходу на баке команда».
Ну и, конечно же, по старой российской традиции во всех бедах наши войска винили собственное начальство.
А причиной наших поражений, нередко было не только это самое далёкое и непонятное «начальство», но и пассивность, безынициативность и нераспорядительность очень многих военных чинов.
Вересаев вспоминал:
«В вагоне шли непрерывные рассказы и споры. Ехало много участников последнего боя. Озлобленно ругали Куропаткина, смеялись над «гениальностью» его всегдашних отступлений. Один офицер ужасно удивился, как это я не знаю, что Куропаткин давно уже сошел сума.
Куропаткина ругали. Действительно, непригодность его была слишком очевидна. Но я спрашивал:
— Ну, хорошо, а кого же, по-вашему, следовало бы назначить на его место?
И сколько раз за всю войну я ни задавал этот вопрос, всегда я получал один ответ:
— Кого?.. — Офицер задумывался, пожимал плечами. — Да назначить-то, собственно, некого, это правда!
Подполковник, участвовавший в последнем бою, раздраженно рассказывал:
— Пусть история решает, почему мы проигрывали другие бои, а насчет этого боя я вам ручаюсь, что проиграли мы его исключительно благодаря бестолковости и неумелости наших начальников. Помилуйте, с самого начала выводят на полном виду целый корпус, словно на высочайший смотр. Японцы видят и, конечно, стягивают подкрепления...
Он рассказывал, как при атаках систематически не поспевали вовремя резервы, рассказывал о непостижимом доверии начальства к заведомо плохим картам: Сандепу обстреливали по «карте № 6», взяли, послали в Петербург ликующую телеграмму, — и вдруг неожиданность: сейчас же за разрушенною частью деревни стоит другая, никем не подозревавшаяся, с девственно-нетронутыми укреплениями, пулеметы из редюитов пошли косить ворвавшиеся полки, — и мы отступили. Зато теперь, на «карту № 8», эта другая часть деревни нанесена весьма точно...
— Но я вас спрашиваю: ведь до Ляояна вся эта местность была в наших руках, — как же мы не удосужились снять точно планов?
— А у нас вот что было, — рассказывал другой офицер, — Восемнадцать наших охотников заняли деревню Бейтадзы, — великолепный наблюдательный пункт, можно сказать, почти ключ к Сандепу. Неподалеку стоит полк; начальник охотничьей команды посылает к командиру, просит прислать две роты. «Не могу. Полк в резерве, без разрешения своего начальства не имею права». Пришли японцы, прогнали охотников и заняли деревню. Чтоб отбить ее обратно, пришлось уложить три батальона...
— Да, хоть миллион войска сюда привези, победы все равно не будет, — вздохнул подполковник».
Большой проблемой русской армии, впервые так грозно проявившей себя в годы русско-японской войны, было неумеренное употребление алкоголя.
Как известно, к сожалению, немалая часть населения нашей страны имеет слабость к выпивке, но совершенно не знает меры в этом занятии.
Даже в мирное время это немалая проблема, а уж на войне, да ещё в условиях слабой дисциплины и привычке к агрессивному и неадекватному поведению у многих пьяных, это чревато катастрофическими последствиями.
Об этом и пойдёт речь в следующей главе.
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/05/31/628