Как я и ожидал, дома у нее очень чисто и у каждой вещи есть свое место. Ее дом – как она сама – пахнет покоем, добротой и всепрощением. В стакане стоят ландыши, которые я подарил ей позавчера, а в красивой вазе – цветы, которые я принес сейчас и названия которых я не запомнил. На всех стульях и на столе под деревянной хлебницей лежат белые с голубым салфетки, которые она вышивала сама. Я сижу, сложив руки в замок на коленях, глупо втянув голову, только глазами бегаю по салфеткам – как первоклассник какой. Я крайне смущен и скован ожиданием. Смотрю на ее руки: красивые руки, просто замечательные руки. Грубые руки не вышили бы таких нежных салфеток, пусть бы даже учились этому всю жизнь. Под столом лежат стеганые цветные коврики: на них спит Бобик. Вообще Бобика зовут Герцог, но ей не нравится, и она зовет его Бобик. Герцог-Бобик, между прочим, нас с ней и познакомил. Она гуляла с ним недалеко от дома, когда я шел домой из магазина в новых брюках. Бобик сначала вел себя как приличный пес: задирал лапу, провожал глазами прохожих, высунув язык, пыхтел и оживленно следил за другими собаками. И тут он увидел меня. Он изо всех сил рванул поводок, оставив на сырой земле рыхлые борозды от лап, и понесся ко мне. Нужно признаться, я немного испугался, ведь все-таки зверь. Но Бобик всего-навсего поставил два густых черных отпечатка на моих новых брюках и запутал мне поводок вокруг ног. «Обновил», как говорится, брюки. Но это ерунда, а самое главное – что когда ему взбрела в голову эта непонятная блажь, он дернул так сильно, что хозяйка его упала. Я в три шага подошел к ней и помог подняться. Она отряхнула ладони, к которым прилипли комочки земли и мелкие щепки, посмотрела на два пятна на колготках, раздосадованно всплеснула руками.
-Извините, ради Бога, я не знаю, с чего это он… Он раньше никогда…. Ой, ваши брюки!
Я пытался сказать, что все это мелочи, но она все причитала. Бобик виновато выглядывал из-за скамейки.
-Да что ж такое, ну, как же так вышло! Он всегда был спокойный… Бобик, ну что тебе в голову взбрело, дурной ты пес? Брюки человеку испортил! Ох… Давайте я их постираю. Когда вам будет удобно, я постираю.
-Да бросьте вы, такая мелочь. Вы сама-то как? Как ваши руки, колени? Может, сядете?
-Нет. Я в порядке, а вот ваши брюки… Давайте я все-таки постираю. Я виновата, я и исправлю.
Я сказал, что она ни в чем не виновата, что в сущности ничего не произошло, что вещи свои я могу стирать и сам, извинился и зашел в свой подъезд.
Мне и раньше приходилось видеть ее здесь, и я знал, что Бобик послушный пес. Мы сталкивались порой, как сталкиваются жители соседних домов, знали друг друга в лицо – и только. Но с того дня, как Бобик на меня обратил свое и ее внимание, мы стали улыбаться друг другу при встрече, как улыбаются люди, связанные общим воспоминанием.
-Здравствуйте! Не нападал больше ваш волкодав на людей?
-Нет, не было больше. Да я же говорю – он никогда так не делал. И что уж вы ему так понравились, что нужно было нестись, меня ронять, вас пугать. А вы в тех самых брюках. Хорошо, что не осталось следов. Вы извините еще раз…
-Да сколько можно!
-Хорошо, хорошо.
Я стал выходить по вечерам из дома, когда она гуляла с Бобиком, специально, чтобы пообщаться с ней. Через неделю я набрался смелости и пригласил ее в театр, но она отказалась, сказав, что уже видела все спектакли, а нового ничего нет. Я очень огорчился, но виду не подал. Вдруг это неправда про спектакли и она просто не хочет со мной идти, я ей просто неприятен и связан только с чувством вина за бобиково безрассудство? Но на следующий день я увидел из-за угла, что она оглядывается по сторонам и смотрит то и дело на часы. Это она меня искала, догадался я. Ведь почти ежедневно в это время я был уже с ней. Я был так неописуемо рад!
Итак, мы стали общаться каждый день. Бобик бегал вокруг и задорно на меня поглядывал. Она изредка коротко грозила ему пальцем. Я защищал Бобика и хвалил его за то, что он нас познакомил. Она очень трогательно смущалась, отворачивалась и тихонько смеялась.
И вот сейчас я в тех самых брюках сижу у нее на кухне, полный тревожного ожидания. На ней аккуратное платье, волосы собраны в тугую шишку, губы слегка накрашены розовым цветом. Она тоже немного нервничает, что-то переставляет и перекладывает, все никак не может сесть и каждую минуту предлагает мне чай. Я настойчиво показываю ей на стул рядом со мной, она наконец послушно садится. Я кладу руку на ее руку и прошу не нервничать, на что она нежно и почему-то виновато отвечает, что просто очень ждет и хочет, чтобы все было хорошо.
Сегодня она хочет познакомить меня со своей семьей. Они должны прийти с минуты на минуту, и мы оба в волнении ждем. Живет она одна, с Герцогом-Бобиком, но семья для нее очень много значит. Я это понимаю, мы молча ждем. Тикают часы. Я замечаю, что они висят неровно, и встаю на стул, чтобы поправить их.
И вот звонок в дверь, в прихожей шум, лай Бобика, звук открывающейся, а затем закрывающейся двери, приветствия, радостные возгласы, крики «Бобик! Да Бобик, фу!». Я не знаю, выйти мне или остаться на кухне, и все еще сижу, втянув голову, как воробей на холоде. Но вот она входит с маленькой девочкой на руках, целует ее и гладит по волосам, хочет дать ей яблоко, но останавливается и отправляет девочку мыть руки.
-Это Маша, - с нежностью говорит она.
Я киваю. Я знаю про Машу, ей пять лет.
И вот вся семья в сборе, руки чистые. Я, неуклюжий и растерянный, как голый на арене, встаю, одергиваю рубашку, жму руки. Мы представлены друг другу, на меня смотрят с любопытством еще молодые красивые мужчина и женщина, маленькая Маша изучает Бобика, он крутится и заигрывает с ней, припадая на передние лапы. Маша смеется. Вот ей дали яблоко, но Бобик вышиб его, стоило ей откусить кусочек, яблоко покатилось по чистому ковру под шкаф, и теперь Маша хнычет. Получив взамен другое яблоко, успокаивается, но уже крепко прижимает к себе ручонки.
Мы говорим о театре, о музыке, о детях, о семейных ценностях, о собаках, о разном.
-Покурим? – спрашивает счастливый отец семейства спустя полчаса.
-Нет, спасибо, я не курю, - отвечаю я и слышу, что звучу, как фраза из учебника русского языка для иностранцев.
Он пожимает плечами и уходит на балкон. Я чувствую себя неловко, делаю вид, что что-то забыл в куртке или в портфеле, встаю и выхожу в прихожую, оставив на кухне женскую компанию.
-Ну, как он тебе? – слышу я мягкий голос.
-Приятный человек, наверное, добрый.
-Да, очень, - я за углом радостно сжимаю руки от этих слов. – Цветы дарит. Простые, как я люблю. Он вообще простой и сам. Я молодость с ним вспоминаю.
-Ты у меня, мам, и сейчас еще молодая.
-Ну скажешь тоже – молодая. Внучка уже в невестах, а я молодая.
-Пять лет – вот уж невеста. Короче, наливай еще чаю, пирожки у тебя прекрасные, как всегда. Еще по чашечке, да мы пойдем, а то Маша уже носом клюет.
Через полчаса её дочь, зять и внучка уходят, она хочет мыть кружки, но я останавливаю ее, беру за руки, смотрю в ее мирное и счастливое лицо и говорю:
-Какие хорошие. А ты боялась.