«Возраст течёт из рук, торопится в дорогу»
«Мотоциклетная цепь ползёт из тени на свет…»
Если бы у меня не было паспорта и зеркала, я не знал бы, сколько мне лет. Я не помню дня, когда я стал взрослым или просто старше. Может, это следствие воспитания, — мне никогда не говорили «Ты ещё маленький, потом поймёшь» или «Уйди отсюда, тут взрослые». А если бы и говорили – вряд ли это что-то изменило и значило для меня.
Путались обстоятельства и люди, деревья линяли листвой, Солнце и Земля повторяли всё тот же медленный ежегодный танец, местоимение ты встречалось реже, чем Вы, а я был всё там же и тем же. Возможно, изменилось только количество мыслей на единицу времени, количество собственных грамм на единицу собственного пространства. Всё.
И в так называемом детстве были люди, ссылающиеся на свой возраст, опытность, уже тогда пробуждая во мне рвотные рефлексы. Сейчас таких людей стало больше, рефлексов меньше…
Каждый год я провожу ревизию воспоминаний, далёких ли, уже покрытых пылью, новых ли, с ещё устойчивым привкусом морозного воздуха или летнего плавкого зноя. И знаешь, везде я всегда поступаю одинаково. Ничего не меняется, понимаешь, ни-че-го. Если есть параллельные вселенные, где я рождаюсь таким же, как и в этой, они скучны и однородны из-за калькированной предсказуемости.
Возможно, я скучный человек, упёртый, душевная затхлость, вероятно, способствует тому, что время затвердевает, вместе со мной и окружающим меня. Или самосовершенствование и развитие – общеупотребительная фикция, заставляющая локомотивом тянуть чувства с эмоциями, интеллектуальные способности, заставляющая жужжать моторчик, гоняющий жизнь по твоим венам.
Я помню, когда родители отобрали у пьяного велосипед (как бы в урок и назидание), мне было стыдно. И сейчас мне стыдно. Даже в несколько крат больше (как от заезженной кассетной плёнки: песня нисколько не перестаёт быть любимой, наоборот – привязанность возрастает). Или когда брат бросался в пьяном угаре на маму, и мне хотелось его пришпилить к стене кулаком, - всё то же, ненависть, будь она проклята, осталась на том же месте, вот она — на второй полочке сверху, в крайнем ряду. С той лишь разницей, что сейчас бы я не сдрейфил – и таки пришпилил. Хоть и люблю до сих пор вас, дураков, обоих.
Иногда у меня возникает ощущение, что цепь прошлое-настоящее-будущее распадается, это не так страшно, из неё выпадает настоящее, это уже хуже, иногда вообще пропадает – и это катастрофа.
Это отношение к возрасту ставит меня в неловкую ситуацию с празднованиями Дней Рождения. Не собраться — дать повод для предрассудков, разговоров, оправданий и прочих сомнительных действий со стороны тех, кто ещё считает меня хо-хо-мо сапиенсом, разумным адекватным. Собраться — слушать бесконечные напоминания, что вот, мол, 21-22-23-24-25-26, на год старше, на год ближе к и дальше от. Эти разговоры приправляются, естественно, пряной иронией и добрым снисхождением.
… я около десяти лет не общался с одноклассниками, соседскими детьми. Другой город, 1000 босых километров, уход в 9 классе в «большой мир» и пр. … Часто думал, как и многие, разумеется, что там с ними, вот помню Витю, из-за него дрались Аня и Нина, до крови дрались (девушки теряют невинность гораздо раньше, чем начинают задумываться об этом), а он тихо и беспокойно, даже самодовольно, молчал, знал – пустое, но отказываться от просмотра девичьей склоки – кто ж будет. Теперь вот из невода с воспоминаниями (спасибо социальные сети) вылавливаю и смотрю на вас, на вас, которые уж и не понятно, были или нет, которые, может, порождение непрекращающегося сна в глубокой фазе или какого-то бесконечного кататонического детского небытия.
Витя… женился, рядом молодая дама с размытым лицом, с увлажненными глазами (знали бы Нина с Аней — не дрались), типичное фото на фоне капота машины, на котором закуска, знакомая беленькая (но горькая), дискотеки. То есть Витя, конечно, теперь здоровый дядя, увидься на улице – разминулись, за него теперь вряд ли дерутся девчонки. Но всматриваюсь внимательно, — и не удивлён: да, несколько смущён огрубелыми чертами лица, колющим, каким-то холщевым взглядом, но через несколько минут привыкаешь, и ничего, ничего нового, чего бы я не помнил из детства, не приметил. Где эти 10 лет?
Отыскалась ещё Вера, очень развязная и своевольная барышня, извечная девочка-женщина. В 13 уже познала все радости отношений, обманчивый дурман дури и алкоголя, а также дрезину безвыходности и тупого во всех смыслах одиночества. Сейчас она вроде учительница. Истории. Забавно. При всей расхлябанности чувств, эмоций и самоконтроля было в ней то-то и умное, тот животный ум, с которым рождаешься, а не приобретаешь. Помню, как мы ходили вокруг дома и я пересказывал Гумилёва «От Руси до России», она очень внимательно слушала, хотя после рассказа и укатила с каким-то хмырём в клуб. И вот теперь она преподаёт историю, вся в розово-атласном, с 1028 мифическими друзьями в френдленте.
И всё то же, там же. Ну толстая немного.
В памяти хорошо сохранился Серёжа Соловьёв, соловей, странный мальчик, высокий, на год нас старше, взгляд в парту, меткие глаза, на уроках плавающий взгляд и презирающая отстраненность. Кстати, он единственный, кто по скорости чтения был лучше меня, что переносилось мной болезненно. Его считали больным. На голову, разумеется. У них были странные взаимоотношения с известной Ниной (из предыдущих рассказов вы же уже догадались, что Нина была у всех в фаворе), странные до слёз и стычек отношения не на жизнь, а на смерть, которые заканчивались одним и тем же. Соловей грозился что-то нехорошее сделать с Ниной, а Нина говорила, что с такой пипеткой пусть и не мечтает. Я думал тогда, что он либо сойдёт с ума (как можно выносить столько унижений), либо будет путешественником. И не ошибся — на фотографиях Серёга в Египте и в Стокгольме, в Турции и Италии. Загорает на палубе. И даже вроде улыбается. Горько.
Горько и мне. Бездельнику, запертому в теле. Я ковшом рою рыхлую землю времени, и мне снятся страшные сны, от которых чернеет подушка, из-за которых ложусь спать в 8 утра. Сны, они замешаны на прошлом, где я уже примерно догадывался про будущее, которого взаправду нет. Я там пытаюсь заново собрать конструктор, в котором не хватает одной детали. Господи, я мучаюсь собой и мучаю других, незаслуженно, зря. Как глаз отторгает сетчатку, так я отторгаю себя, от полной черноты внутри круги под глазами. Я понимаю, что то, что мне рассказывали в школе про время – было неправдой, или правдой для кого-то другого. Время – это большая кровоточащая рана. А во мне нет времени. И снаружи нет. И я проснусь после 30-летнего сна, посмотрю на часы, и окажется, что я проспал всего лишь глубокие 15 минут. Ведь белый шум не слышно, белая зависть об руку с чёрной, ты – неизменен.