Начальник Чукотки-2. ч. 3. Туда, незнамо куда...

Юрий Смирнов 3

       НАС КАТЯТ, МЫ И КАТИМСЯ.


         Три года учёбы в техникуме за счёт бурной жизни пролетели очень быстро. Занимались  спортом, в основном баскетболом,  играли в самодеятельном квинтете.  Появились ощущения  некоторого  преимущества перед прежним немного заикающимся пацаном, только что закончившим школу. Взрослеть, видно, стал.

Понятие, что я получил профессию, как-то не осознавалось.  Теория есть теория.  Непознанное будущее и неизведанные дали оставались где –то далеко во времени и пространстве. Чтобы увидеть, что такое, например, «Чукотка», надо было туда ехать и пообщаться с аборигенами.

Но выбор чётко регламентировался государством. После окончания техникума тебя должны послать не туда, куда ты хочешь, а «Туда, незнамо куда». И никуда больше. Правда, с некоторыми вариациями в несколько километров, но это не очень-то утешало.

Вот с таким настроением приговорённого к мысли, о том, что «куда нас покатят, туда мы и покатимся»  я и явился в канцелярию «Его величества Судьбы», а проще говоря, техникума.

Там мне, вместо Чукотки, равнодушно выдали направление  в город Куйбышев в «распоряжение Управления железной дороги имени  товарища Куйбышева Валериана Владимировича. Мир праху этого выдающегося государственного деятеля, не имеющего никакого отношения к Самаре, где его с 1935 года каждый день ни к селу, ни к городу вспоминают в документах и производственных речах, из-за чего он в гробу ворочается. Не могут у нас даже баню не назвать именем какого-нибудь революционера.

Получив приговор, я покатился и рано утром прикатился   в Куйбышев, где в управлении дороги мне сказали: «А катись-ка ты на все четыре стороны! Вот тебе выбор: на любое отделение-  Башкирское, Ульяновское или  Пензенское.
 -А в Куйбышеве остаться нельзя?
-Нельзя.
Прикинул: на востоке в Башкирии дикие племена, среди башкир затеряюсь. В ульяновских лесах – дикие медведи, уж лучше на запад в Пензу, ближе к Москве, к цивилизации, оттуда куда хочешь, смоешься. Выбрав себе по компасу западное направление, на следующее утро оказался в Пензе.   
      
В отделе кадров опять задали загадку, вроде «налево пойдёшь…»:
-Вот тебе молодой человек два варианта: будешь работать дежурным по станции четвёртого класса - выбирай: в Сюзюме или в Гольцовке? А мне что в лоб, что по лбу. Та-ак, припомнил я, человечество осваивало землю в первую очередь предпочтительно у рек и озёр, а впереди лето.
-А вблизи этих станций есть водоёмы?
-Есть. В Гольцовке недалеко пруд и подальше река Шукша.

         Выбрав направление на водоём, явился я на утро пред мутны очи начальника станции Гольцовка, который сходу прогундосил:
-Жить будешь, Юрка, у Нюрки. Это стрелочница наша, Табаченкова, второй дом от вокзала.


Судьба человека порой  вытворяет порой такие извилины и загогулины, какие  ни один предсказатель или писатель не придумает ни в трезвом, ни в пьяном состоянии. И видно, главным редактором её творений является Всевышний. Согласно его утверждённого сценария складывалась  и моя жизнь.
Далее я расскажу о главных действующих лицах этого сценария.

        СТРЕЛОЧНИЦА НЮРКА. 


  Стрелочница Нюрка оказалась Анной Васильевной Табаченковой, по мужу Макаровой, красивой смуглой женщиной, очень приветливой и  участливой. Муж её, Иван Павлович,  не высокого роста, бывший кочегар и помощник машиниста во время войны на Дальнем Востоке, трудяга и мастер,  как говорят, на все руки. Держали корову, свиней, овец, уток, кур.

Анна Васильевна во время войны призывалась  в так называемое «военно-эксплуатационное подразделение», что-то вроде  «трудового фронта», который следовал за боевым фронтом по мере освобождения территории от врага. Работала дежурной на только что освобождённых  станциях и дошла с этим подразделением до Румынии и Венгрии, часто под бомбёжкой, нахваталась лишений и страхов,  в плохой одежде и обуви на деревянных подошвах.

Во время авиационных налётов стрелочники - румыны разбегались по щелям, а она в шерстяных носках (в колодках не побежишь)  летела в горловину станции на стрелочный пост, сама переводила стрелки, чтобы вывести из-под бомбёжки поезда со станции, затем, то же самое, в другую горловину на противоположную сторону станции.   Из Румынии она присылала в Гольцовку голодающим сёстрам, братьям  и матери посылки – два-три мешка кукурузы. Опухшие от голода, поевшие уже всю лебеду в округе, они эти посылки встречали на станции и везли на тележке с плачем и воем, как будто сопровождали покойников. Без неё они едва ли бы выжили. Она была старшей  из сестёр.

Жили они в доме  барачного типа на  четыре семьи с отдельными входами.  В квартире одна комната с кроватью, диваном, столом, стульями и трюмо. В небольшой кухне напротив  русской печи ещё один диван. Вход с улицы из коридора через кухню. Мне предложили спать в комнате на диване и питаться вместе с ними. Еда была неприхотливая, жили бедно.

        ТРУДЯГА ИВАН ПАВЛОВИЧ.

Иван Павлович вкалывал всеми днями. То сенокос, то стадо по очереди пасёт, то со спиртзавода на себе тележку с бардой везёт для коровы. Обычная картина: идёт после работы и два километра несёт подмышкой здоровенный кусок угля. В отличие от многих жителей станции, он был самым трудолюбивым. Очень уважительно относился ко всякому слесарному и столярному инструменту.  А уж если что делает или мастерит, то очень кропотливо и старательно. Делал комоды, буфеты, табуретки, всё, что есть в доме и у родных мастерил своими руками.

Во время войны на Дальнем востоке он в составе паровозной бригады сутками  водил воинские  поезда с бойцами и техникой, которые согласно приказу гнали  по «зелёной улице» без остановки на западный фронт. Даже на ремонт паровоза  без особой нужды запрещалось делать остановку, случись это на перегоне. Однажды, когда во время  движения колосники паровозной топки то ли сдвинулись, то ли забились, что могло вызвать более тяжёлые последствия, он вызвался, как  кочегар, устранить эту аварийную неисправность на ходу. На него надели две фуфайки и ватные штаны, облили водой и он полез с ломом между колёсами под  топку паровоза  и сумел каким-то чудом устранить снизу на ходу неисправность. Когда вылез, фуфайка горела, не обошлось и без ожогов. Об этом подвиге писали в газетах, а его наградили почётным знаком «Отличный паровозник».

Иван Павлович  был необычайно безотказен и добросовестен  в работе и всегда  был готов помочь, если в его помощи нуждались. Не имея практически никакого образования, он вникал в различные премудрости механики, к которой  у него была особенно большая тяга. После войны,   работая в железнодорожном депо,  он облюбовал  среди металлолома остов старой грузовой машины, стоявшей на списанной платформе в заросшем бурьяном тупике и принялся самостоятельно её  восстанавливать в свободное от работы время.

        Многие считали это чудачеством и посмеивались над ним. Однако, когда он через некоторое время попросил начальника депо выгнать платформу с восстановленной автомашиной к грузовой платформе, тот просьбу выполнил. При большом скоплении рабочих  автомобиль завёлся, под одобрительные возгласы съехал на площадку и затем долго на нём возили железки  для нужд депо.

Уже при мне огромным событием и счастьем для него было приобретение им мотоцикла ИЖ -49, который уже тогда, в 1962 году был почти раритетным.  Он сразу изучил его до винтика и всё время регулировал зажигание, после чего каждый раз  приглашал меня поездить и послушать звук выхлопа. Я на  сто процентов был с ним согласен, что эта машина в 11,5 лошадиных сил, была очень талантливо сделана. О ней надо не рассказывать, а писать оду. Или петь. Каждое передвижение  поршня в цилиндре ощутимо и результативно работало, приводя в движение этот удобный и комфортный, с низкой посадкой резиновых сёдел,  выкрашенный  в зелёный военный цвет надёжный мотоцикл.

       Что я только на нём не творил! Вся  местность в округе, включая холмы и овраги, подъёмы и спуски под углом в 45 градусов покорялись седоку без проблем. Все тропинки в лесу и поляны изучены в ягодный, грибной и сенокосный сезоны, на которые мы иногда выезжали вчетвером!   Конечно, ездили осторожно и мотоцикл понимал, кого везёт: баритонный выхлоп согласно замедлялся и мы катились по дороге плавно, без рывков. Как это было, кто ездил и кто четвёртый, ещё не родившийся, расскажу попозже.
 

        ЯВЛЕНИЕ.

Как-то в разговоре выясняется, что у моих хозяев и дочка есть, отцу не родная, сейчас на практике от школы в районном посёлке, живёт в интернате, приезжает на выходные. Осенью в десятый класс пойдёт. Ну, дочка и дочка, я даже не обратил внимания, работаю себе в удовольствие, немного помогаю хозяевам, на живописный пруд плавать хожу, совсем от природы обалдел. 

       Как-то после ночной смены сплю на печке, залетает красивая  девчонка с белой косой: -  «Привет, пап- мам!», хватает что-то со стола, посмотрела на меня, поздоровалась и тут же куда–то улетела. Появлялась она в течение оставшегося лета редко, была  на «сельхозпрактике», а там и осень наступила, вообще почти исчезла, только по выходным приезжала.

       Эта девчонка потом стала моей невестой.

        ВОСПИТАТЕЛЬ.
 
Анна Васильевна рассказала, что у неё на квартире уже жили постояльцы, такие же, как я. Один из них - дежурный по станции,  вёл себя нагловато  в отношениях с хозяевами. Ничем хорошим не отличался. Долго не задержался, слава Богу. А ещё раньше, когда дочка Клава  ещё в шестом и седьмом  классе училась, был у них на постое Федя Габрусев, кудрявый еврей с крючковатым носом. Приехал он после института из Белоруссии, его сразу начальником станции  и назначили. Очень толковый был. Все его уважали за активную деятельность.

        Начал с того, что электричество на станцию провёл, керосиновые лампы в домах потухли. Организовал силами железнодорожников выгрузку вагонов, на вырученные деньги купил большую радиолу «ВЭФ» и по вечерам устроил танцы в зале ожидания. Через некоторое время на такие же средства приобрёл  телевизор  в красный уголок, в который  жители станции набивались до отказа. Жизнь на станции кипела.

         Хозяева его тоже очень уважали, подружилась с ним и Клава. Он часто ездил в Пензу к своим друзьям по институту и по делам и брал с  собой Клаву. Тогда Клава и познакомилась с городской жизнью. Вместе с Федиными друзьями и подругами ходили в кино, театр, гуляли по городу, вечером на поезде приезжали домой. С эрудированным Федей было интересно везде, хотя разница в возрасте была в 12 лет. Общение с ним было очень полезно для развития интеллекта.

         ОТКРЫТИЕ  МИРА

         Впрочем, Клава и без него не была отсталой в развитии. В местных, казалось бы, неблагоприятных условиях деревни, книги она начала читать с очень  раннего возраста. Кто уж её приучил к этому, не известно, но ещё ребёнком, после школы, когда её одноклассники дружно шли два километра на станцию домой, Клава из школы шла километр в противоположную сторону в библиотеку, устроенную в бывшей деревянной разорённой церкви, чтобы обменять книжку. Как правило, на двери висел замок, и приходилось, проголодавшись, долго сидеть на крылечке и ждать тётю библиотекаршу.   

        Зато, дождавшись, можно получить  драгоценную толстую с лохматыми от старости листами книгу Дюма «Граф Монтекристо» и счастливой идти домой. Сколько керосина сгорело в семи линейной лампе во время прочтения этих прекрасных книг! Сколько открытий сделано в детском возрасте! Перед ребёнком открывался огромный мир, который в то время ограничивался местом пребывания её на печке, где она и читала, сидя за занавеской, чтобы не тревожить родителей. Никогда ещё коэффициент полезного использования  керосина не был настолько высоким! 

Забегая вперёд, скажу,  что любовь к чтению и просто к  «книжкам» она пронесла через всю жизнь и при воспитания наших  детей, и работая сперва в детской библиотеке, а потом и в художественных и профессиональных, и когда уже была заведующей целой системы  из семи профессиональных библиотек.    Она всегда любовно называла книги «книжками», прививала эту любовь и уважение к книгам у читателей и воспитывала добросовестность  в работе у библиотекарей.

   Следующий рассказ - "Сватовство"