В каком тогда страшном сне могло привидеться, что через почти сорок лет я буду здесь проходить без всякой надежды встретить знакомое лицо? Те же горы, то же ярко-синее небо, почти такие же чайные кусты.
Почти. Тогда они были пышнее, упав наверху, можно было катиться по кустам до самого низа, не прикоснувшись к земле, а сейчас какие-то дохлые кустики, вокруг которых лениво тохали молодые аджарцы, пропалывая и рыхля желтую землю.
Кому нужна такая производительность и кто ее контролирует, и сколько они зарабатывают за день такой работы? 50 копеек? Десять рублей? Этого мне уже не узнать. Деньги стали дешевыми, легкими, несмотря на реформу. Мне бы, сесть на обочине и посидеть с часок, чтобы навсегда запомнить, в мелочах, эту широченную панораму города, его окрестностей, море, корабли, эти, такие узнаваемые горы, но, чувствовал, что не высижу и пяти минут, разучился бесцельно сидеть.
И, что удивительно, не встретил ни одного мальчугана, словно их и не было. Молодая аджарка полоскала белье под краном, как и сорок лет назад стирала моя мать на этом же месте, мало что изменилось. Стоял всё тот же дом, и так хотелось стать маленьким, вернуться в детство, с накопленным опытом, чтобы не повторить своих ошибок, по-другому прожить такую короткую жизнь. Но жаль, что это никому не дано.
Спустился ещё быстрей, чем поднялся. Посидел на скамейке возле кофеинового завода, попил водички из-под крана. Боже, как скучно и невесело! Вот это мое положение, в котором очутился по собственной воле, словно вернулся в чужую страну, но узнаваемую.
Никого из знакомых не встретил. Почти ничего не изменилось. Людей почти не видно. Раньше их было больше. Ну да, вербованных не стало. Мои сверстники выросли и поразъехались. Что делать здесь, на сопке? Поднялся на самую вершину, к воинской части, но к ней не дошел, чтобы не приняли за шпиона. Да и там мы, мальчики, редко бывали, никаких воспоминаний. Скучное и грустное получилось восхождение.
На обратном пути прошел к Кофеиновому поселку, который почти исчез. Не стало домиков, где жил Вовка Пучков и его красивая жена-армянка, сестра Коли. Остался лишь полуразрушенная половина дома, где жил Кагляк. И сейчас там жила семья аджарцев, вероятно, спустившихся с гор.
Заглянул через каменный забор. Кофеиновый цех давно уже не работает, площадка пустынна. Начали закупать зарубежный кофеин, который дешевле. Но завод выпускает какие-то лекарства, люди ещё работают. Но их не видно, и сам завод кажется вымершим.
Вечером купил килограмм пахлавы, конфет, мармелада, так как видел, что возле Лизы копошились дети, внуки. Продавщица отвесила вес, а потом убрала несколько мармеладок от верного веса, я не стал спорить, здесь так принято — обвешивать и не давать сдачу, надо беречь нервы, не устраивать же каждый раз скандалы.
Выйдя из автобуса у Верхнего городка, увидел стоящего военного возле моста, очень похожего на Володю, значит, встречает. Я, шаловливо помахал указательным пальцем, приближаясь к нему, но он никак не отреагировал, смотрел мимо меня.
Я сконфузился, надо же, так обознаться, хотя и похож, но лицо явно не его, а какого-то аджарца, нижняя губа выпяченная. Я прошел мимо него в продуктовый магазин, где купил мороженое. Обкусывая стаканчик, снова прошел мимо военного, удивленно глядя на него, надо же, до чего похож. Заметив мой взгляд, он тоже посмотрел на меня, мол, чего уставился? и я отвернулся.
Дома никого не было, я вошел во двор и присел на скамейку. Через десять минут кошка мяукнула, и я понял, что пришел хозяин — это был тот самый военный. Оказывается, у Володи не было верхнего ряда зубов, не смог привыкнуть к челюсти, когда начинал разговаривать, тянуло на рвоту, и он стал ходить без нее, поэтому Лиза и сказала, что я его не узнаю, что и произошло столь смешным образом.
Радости при моем появлении он не выказал, буднично, будто вчера расстались. Я расспрашивал о нем самом, о жизни, о семье, он не задал ни одного вопроса, кроме:
- На каком этаже живешь?
Я понял, что Лиза рассказала обо мне, что я приходил, мои девчонки уже вышли замуж. Этой информации ему вполне хватило, чтобы ни о чем больше не спрашивать. Сказал, что вполне доволен своей жизнью. Здесь ему нравится, и работа, лучше не надо — выдать патроны раз в день и расписаться под актом. Многие офицеры в зависимости у него, так как он лучше разбирается в технике, и ни один танк, не выстрелит без его подписи, несколько раз уговаривали вступить в партию, вплоть до угроз увольнения из армии. Он же сказал:
- Могу написать: "По приказу командования прошу принять в партию".
Но они с такой припиской не согласились и отстали от него. У них готовят солдат перед Афганистаном, дают патроны без ограничения, сколько хотят столько и стреляют. Знает, что там бьют наших, по-страшному.
Пришла Лена и стала готовить на стол, ко мне отнеслась приветливо, я понял, что Лиза рассказала обо мне хорошее, подготовила ее. В 22 часа пришла и Лиза.
Володя пожаловался, что я не хочу выпить — это он, ее так разыгрывал, зная, что она всё воспринимает буквально. И она тут же, начала уговаривать меня, и сама за компанию выпила, спирт был неразбавленный и, чуть глотнув, я отставил стакан, поняв, почему так передернулся Володя, едва ли не силой проталкивая спирт в рот. Выпила даже Лена, видимо, не впервые. Лена спросил:
— Правда, мы стали хорошо жить?
Начала показывать комнаты, сплошь убранные дорогими коврами, красивой мебелью с хрусталем и фарфором. Заграничный пылесос, которому я позавидовал, у меня такого нет. Здесь был достаток, объяснимый ситуацией: при мне пришла соседка, Володя ей налил в пол-литровую бутылку, и она оставила на столе пять рублей. Позже он рассказал, что Лизу однажды задержали на проходной со спиртом, составили акт, но потом порвали, потому что начальник охраны был знакомый, он сказал:
— Видишь, то мне приходилось просить, а сейчас ты просишь.
Ранее он просил за родственника, который придавил машиной внучку Лизы, и та потребовала две тысячи за ущерб ребёнку. Тот сказал, что нет таких денег. И на следующий день прислал своих родственников, которые знали Лизу по ее работе на заводе, и тут как раз подоспел акт на Лизу, и она согласилась на пятьсот рублей, которые и были ей выплачены вместе с порванным актом. А на спине внучки, возле лопатки, остался шрам, как от ожога.
Женя, старшей сын Лизы, служит прапорщиком в Хелвачаури, было, сдал экзамены на офицера, но подрался в ресторане, и пришлось откупаться, чтобы замять дело. Это была Грузия, где всё продавалось и покупалось.
— Поменьше бы хвастался и пил, — сказала Лена, неодобрительно глядя на отца, который один допивал бутылку.
Я молча слушал и понимал свою ненужность здесь. Никто не спрашивал, как я живу, какие успехи? Скоро уйду насовсем, и они даже не узнают, что исполнилась моя заветная мечта, меня стали печатать. И я сам сказал об этом. Но все приняли это равнодушно, не задали ни единого вопроса, и я продолжал слушать.
Володя продолжал хвастаться, показал электрический счетчик, диск которого не вращался.
— Плачу сколько вздумается. Лишь однажды за все время к нам забрел контролер. Обнаружил подключение, но акт не составил. Взял 30 рублей и сказал «спасибо». Сказал бы больше, дал бы больше, — засмеялся Володя, очень довольный своей экономностью.
Видя, что я ничего не ем, сказал:
— Вот ты стесняешься, а я стал наглым. Не будешь наглым – ничего не будешь иметь. На машине едешь, обязательно два человека покажут разное направление. Поэтому я всегда спрашиваю третьего, и тогда уж еду.
Он ошибался, я не стеснялся. Я просто не хотел кушать, уже было поздно, и то, что было на столе, не соблазняло к угощению. Он был худощав и мог питаться, когда заблагорассудиться, а мне нужно постоянно думать о лишних калориях.
Лена прислушивалась к нашему разговору, и, когда пришла мать, сказала:
— Нет, ты послушай, что он ему говорит, хвалится, что стал наглым.
Лиза ничего не ответила. Да и что тут можно ответить, когда она понимала, что он не сахар, и надо терпеть. Его мать так и не смирилась с ней, и до сих пор настроена против всей семьи. Как-то попала в больницу, и Лиза сказала Свете, чтобы та отнесла обед бабушке, и та потом Лене выговаривала:
- Света приходила, всё равно, я ей ничего не оставлю, пусть и не надеется.
Лиза разозлилась и, сказала им, чтобы не ходили к ней.
Тип моей матери, или же, все женщины такие? Нет. Сами будут страдать, но и другим больно сделают.
Был уже поздний час. Тем более мне добираться на двух автобусах, и я стал прощаться. Лиза удерживала. До этого она подробно рассказывала о процессе экстракции витаминов из кожуры мандаринов. Я стеснялся перебить и сказать, что мне интереснее узнать об их жизни.
Подумал, что она говорит это от растерянности, не знает о чем говорить. Лиза стала приглашать, прийти вместе с женой в воскресенье, я не обещал, мол, скоро уедем. Лена попросила мой адрес, и сама записала, я не стал писать.
Володя пошел провожать, ни разу не пригласил прийти или, хотя бы ради вежливости, поинтересоваться моей жизнью. Постояли, пока автобус не подошел, о чем-то незначительном говорили. Сказал, что друзей у него нет, только знакомые — это на мой вопрос.
Мне всё ещё кажется, что люди нуждаются в моем общении. Наивен? Да.
Последний раз оглянулся на Верхний городок, невысокие салибаурские горы, обмелевшая река, которая постоянно напоминала мне, когда-то она была полной и бурной, что я даже боялся в ней купаться. Подождал автобус на остановке, которая помнила меня мальчишкой. Вернее, я ее помню мальчишескими глазами. Барцханка скоро совсем исчезнет. Будет появляться только с дождями.
Добираясь домой, вспоминал ещё одно сегодняшнее посещение, Коли Якушева.
Приехал на Барцхану, которая удивила размерами. Даже тогда, когда я работал на Кофеиновом заводе, она казалась значительно протяженней, а сейчас сократилась, как шагреневая кожа, стала такой маленькой, что казалось, всю можно пройти за пять минут, а в детстве шел по ней очень долго, да и в юности тоже.
Года за три перед смертью мать Николая Кагляка тетя Феня вышла замуж за благовидного, и на вид пристойного старичка, который через год начал приставать к приемной внучке Наташе шести лет, и с ним расстались. Сейчас их не было, уехали в отпуск.
Коля не узнал меня, я же этого не понял и был немного удивлен его холодностью. Он был в одних трусах, заспанный. Пока я рассматривал фотографии, он зашел на кухню и в одиночку выпил вина. Потом я напомнил, кто же я, и он вспомнил меня, даже, где я жил, и подобрел, предложил сбегать за бутылкой, стал жаловаться на Наташу, что они три раза копили деньги на книжке, и каждый раз ему не доставалось ни рубля. Наташи не было, она уехала в Измаил к Коле, поступать в институт, или как-то устраивать свою жизнь.
Сказал, что ему пришлось ухаживать за умирающей Валей, у которой вся грудь гноилась, съедалась раком. Тетя Феня, мать Коли, умерла после Вали.
Коля сильно постарел, опустился. Говорил, что нет смысла в жизни. Вероятно, все деньги пропивает. На 20 лег старше меня. Разговорился, не хотел отпускать.
Появилось такое чувство, будто время остановилось, я никуда не уезжал отсюда, и становится невыносимо противно. Что я здесь делаю? Мне всё здесь невыносимо неприятно. Напоминает о бывшем безысходном положении.
Я уже исходил почти весь обветшавший город, который по какой-то случайности ещё не покрылся плесенью, и стал тяготиться своим пребыванием. Скорей бы уехать отсюда! Сказал Вике, чтобы доставала билеты. Пошли в кассу предварительной продажи на улице Горького.
В небольшом помещении два десятка нервничающих людей. Касса открыта, но никто не отходит с билетами. Кассиры специально придерживали билеты, чтобы их покупали с переплатой, так как людям, спешившим домой, срочно нужны билеты, и они готовы уплатить любую сумму, чтобы вырваться из ловушки.
Мест нет. Лето. Теплоходом можно уехать, но это в другую сторону. Батуми в тупике, на окраине империи. Отсюда очень трудно вырваться. Если нет знакомств. А у нас есть. Нелли, бывшая соседка Вики, работает в кассе аэрофлота.
Она ещё больше располнела, подурнела лицом, и, вероятно, перестала пользоваться успехом у мужчин, которые, всё же, оказали благодеяние, устроили на не пыльную и хлебную работу. Половина кофты темная от пота. Подошло время перерыва. Она выпроводила всех на улицу, и мы целый час просидели в помещении, разговаривая.
Потом, когда время перерыва закончилось, и люди вошли, мы ушли. Взяли билет через знакомых, у которых свои знакомые работали в железнодорожной кассе, и за небольшую доплату купили нам билеты в плацкартный вагон до Ростова, где жила Ира с отцом Володей, и братом Володей. Света недавно умерла от рака. Авиабилеты до Тбилиси сдали.
На наших глазах у грузинки вор украл сумочку, выхватил и убежал. Люди остановились и смотрели ему вслед. Ничего не изменилась, даже воры остались.
В первые дни заходили в кооперативные ларьки, которых множество на улицах, но два раза обожглись на цене, и перестали подходить. Стакан разбавленного мандаринового сока 59 копеек, но, все равно, потребовала рубль двадцать и скривилась, когда я дал по расчету, но выступать не стала. Но они не прогорят, стоят на бойком месте, где нет ни одного государственного предприятия, и они друг другу не составляют конкуренцию. Жизнь в Батуми стоила намного дороже, почти никто не жил на одну зарплату, каждый на чем-то наживался, или имел помощь от родителей из деревни.
Разговаривая, Володя сказал, что на Степановке, где мы жили у Лиды, есть частный музей Сталина, какой-то дальний родственник Сталина в своей трехкомнатной квартире выставил уникальные экспонаты, которые достал от друзей Сталина, переписывался с членами ЦК.
Я не поверил, что такое возможно, хотя своими глазами видел улицу Сталина, его портреты, выставленные на витрине. Но Лида подтвердила, да, она слышала, хотя и не была там. Возвращаясь из города, она спросила проходившего, и он показал дом. Она тут же предложила сходить. Я не знал, как отбояриться, как-то было непривычно идти к кому-то на квартиру и просить показать музей, неловко.
Но на другой день я пересилил это чувство и пошел сам. Прохожий сказал, что музей в третьем подъезда на пятом этаже. На третьем подъезде была цифра «4», и я решил, что надо идти в подъезд "три". Дверь открыла молодая женщина и на мой вопрос сказала, что музей находится в соседнем подъезде, в точно такой же квартире. Снова поднялся.
Дверь открыл высокий мужчина, почти полная копия Сталина, если бы не рост, и не отсутствие оспинок на лице, лет 45-50, чуть седоватый, с небольшим брюшком, пышные усы. Было понятно, что он знает о своем сходстве и поддерживает это сходство. За его спиной виднелся лакированный деревянной барельеф Ленина. Видимо, как одного из соратников Сталина, не более, еще какая-то атрибутика. Я спросил, и он подтвердил.
- Можно посмотреть?
Он замялся, не зная, то ли пустить, то ли отказаться. Понял, что если бы я не был один, он бы пустил, а так, я его чем-то пугаю, или он не доверяет, или просто не хочет обременяться.
— У меня сейчас гости.
— Я могу прийти вечером, — быстро сказал я. — Или завтра, послезавтра.
— Я уезжаю на два дня.
— Значит, можно прийти после 23?
— Нет, меня не будет до 25-го.
— Бодише, — сказал я, так как здоровался с ним по-грузински, и ушел.
В магазине Бони купил бутылку пива, помня, какое вкусное пиво было когда-то. Сейчас же это пиво невозможно пить. Удивительно, как его местные покупают и пьют? Пиво бутылочное, но по вкусу, словно разбавлено водой, как всё здесь разбавляют, чтобы получить прибыль.
На Барцхане, в магазине увидел виноградный сок на разлив, и попросил стакан. Цена такая же, как и в Тольятти – 20 копеек. Когда выпил, сказал продавщице:
— Нельзя так сильно разбавлять водой.
Она чуть смутилась, но промолчала, не стала возражать.
На следующий день в автобусе Вика меня окликнула, когда я компостировал талоны, и показала, глазами на мужскую спину, я понял, кого она имела в виду. Он повернулся, на какое-то мгновение, его взгляд остановился на мне, я не поздоровался, хотя и было такое намерение: поздороваться и заговорить с ним о музее, напроситься.
Время было упущено, он сел на сидение, чувствовал себя уверенно, через окно разговаривал со знакомым на одной из остановок. Было какое-то обалдение от чувства, чуть ли не физического присутствия самого Сталина, каким-то образом перенесшегося в наше время и приспособившегося жить в тиши на окраине города.
Катя рассказывала, что жители собрали деньги на памятник Сталину и хотели установить его на памятном месте бульвара, и милиции пришлось две недели дежурить, чтобы не дать этой возможности. В разговоре аджарка сказала:
— Если русские не хотят Сталина, пусть привезут его нам, мы найдем, где и как похоронить.
Семен, армянин, муж Кати говорил, что отец Сталина был сапожником в Тбилиси, а всем известно, что сапожниками в Тбилиси были только армяне, и что он сам читал в книге, что его фамилия Джугаев, осетин, и потом уже он переделал на грузинский лад — Джугашвили. Вся Грузия почитает Сталина и недовольна Горбачевым за разоблачения.
В последний день пришел грек Кочо пригласил нас на официальный прием, так как приехала Марина, подружка Вики. Накрыл хороший стол с вином, арбузом, кофе, рассказывал о своей поездке в Грецию, где люди живут намного лучше и культурнее нас, мол, только Марина не хочет переезжать, так как ее мать здесь похоронена. На дорогу он занял денег, но купленные товары в Греции полностью оправдали дорогу.
После развала СССР они уедут в Грецию, где их никто не ждал. Работы нет. Но как-то устроились. Сняли половину дома. Марине начали выплачивать пенсию. Не такую большую, как местным, но жить можно. Кочо занялся перепродажей товаров. Замучила ностальгия, тем более в Кобулети у них остался дом, который пришлось оставить на родственницу.
Позже пришел его друг, полковник, который сделал ему эту двухкомнатную квартиру, а сейчас хочет сделать и трехкомнатную.
Держался он, как у себя дома, чувствовал, что хозяин обязан ему, принял ванну, сел за стол и заговорил о Сталине. Он его не оправдывал, но сказал, что стране нужна крепкая рука, кулак, иначе государство развалиться, а сейчас этого кулака не видно, поэтому и улучшения жизни не предвидится.
Но вряд ли ему плохо жилось, всё у него было, в том число и машина, на которой он сейчас собрался ехать в Сухуми, и, чтобы не было скучно, уговаривал Кочо поехать с ним, мол, тебе, всё равно, делать дома нечего, и мне скучно не будет. Кочо долго упирался, потом согласился, мол, как откажешь, человек для меня хочет квартиру сделать.
Марина получает 80 рублей, но своей работой довольна — два раза ходить и нажимать на кнопку пуска насоса, качающего воду в дома, или же выключить. Бывает, что за домашними делами и сходить на работу некогда, тогда жители сидят без воды. Но можно и не ходить, стоит позвонить по телефону и узнать, идет ли вода самотеком? Тогда там делать нечего, продолжаешь сидеть дома с детьми.
Разумеется, на такую работу устраиваются лишь по большому блату. И уж конечно, не будешь много требовать с начальства, от которого зависит, будешь ли ты работать по-прежнему, два раза в день, нажимая на кнопку, или нужно подыскивать другую работу и привыкать к новому начальству, которое может оказаться хуже старого и неизвестно, потеряешь или выиграешь с переходом.
К моей матери и даже к ее дому, мы не зашли. Не для того уехали, чтобы сейчас ходить в гости. И разговаривать нам не о чем.
Вино и кофе сделали свое дурное дело в день отъезда. Поезд на два часа задержался с отходом, пришлось зайти к Зое, переждать. Всё время она рассказывала, видно, не часто ей приходится откровенно поговорить, не с кем. В школе аджарки все сталинистки, приходят в ужас от современной публицистики и рассказывают гадости про Ленина. Амонишвили отбирает способных учеников, поэтому у него и показатели хорошие, и вообще, в Грузии он не пользуется популярностью. На русские толстые журналы, которые сейчас издавались миллионными тиражами, невозможно подписаться.
После развала СССР Грузия стремительна начала открещиваться от России, и даже от русского языка, начала закрывать русские школы. Зоя потеряет работу, переедет в Ростовскую область. Сын начнёт плавать матросом, и на корабле его убьют. По-крайней мере, так посчитала Зоя, но виновника никто не искал. Полгода его труп возили по морю, пока не доставили в порт и отдали матери. Похоронила в Батуми, куда каждый год станет приезжать на могилу сына. Внучка окажется неблагодарной: подарки и деньги будет принимать, а ответной любви Зоя не дождётся.
Поезд подали в три часа ночи, мы расстелили матрасы, но от выпитого днем кофе не хотелось спать, и я стал смотреть в окно, хотя ночью много и не увидишь, лишь догадываешься. Очень хотелось увидеть Цихис-Дзири, но поезд промчался без остановки и я ничего не разобрал, не узнал. Испытав лёгкую досаду, лег спать.
В дорогу Алла приготовила жареную курицу, по грузинской привычке сильно наперчив. Ни я, ни Вика не обратили на это внимания, чем и поплатились в дороге.
Посреди глубокой ночи, когда состав мчался на бешеной скорости и холодный ветер задувал в щели, Вика начала испытывать сильную боль в желудке, вплоть до того, что вызывай скорую помощь и высаживайся из поезда. Я подошел к проводнику, работал без напарника, всю дорогу пьянствовал, не обращая внимания на пассажиров, которые ему нисколько не мешали, сами открывали дверь, заходили и выходили, объяснил ситуацию, и мы с ним пошли по вагонам.
Наконец, какая-то женщина, сидевшая в темноте плацкарты на полке, почему-то ещё не уснувшая, хотя все вокруг спали, порылась в своей сумке и дала какие-то таблетки. Я поблагодарил, и мы вернулись в свой вагон. Вика выпила таблетки и успокоилась, затихла, смогла уснуть. Странно, пьяница-проводник помог, хотя мог бы отказаться, мол, не его дело ходить по вагонам в поисках лекарств.
В этой стране никогда не будет порядка, думал я, вспоминая дневное поведение проводника, и засыпая под ритмичный стук колес, увозивших из курортного интерьера, жить в котором хорошо только наездами, но не всегда. Что аджарцу хорошо, русскому вредно. И наоборот.
Ставрополь-на-Волге
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/17/419