В Батуми меня не тянуло, ездила только Вика. До этого, стоило мне уехать больше чем на неделю, как начинал тосковать по Батуми, тяготился пребыванием в чужом месте. И вот, благодаря стараниям мамочки, Батуми опротивел до такой степени, что я не хотел о нем даже думать.
Но вот, прошло 14 лет и три месяца, и мне стало любопытно, захотелось посмотреть, как изменился Батуми? Перед отъездом накопал два ведра картошки, чтобы дочкам хватило до нашего приезда. Купили, чуть ли не десять килограммов макарон, соломки, чтобы повезти с собой. В Батуми это дефицит. Мы даже высылали макароны посылкой.
Отпуска у нас совпали, и 15 августа мы поехали в Курумоч, оставив уже выросших детей. Путешествие всей семьей было бы для нас очень накладным. Да и девчонки не очень-то и рвались с нами, дома интересней.
Аэропорт Курумоч удивил огромными чёрными прусаками, которые залезли в нашу сетку с продуктами, неосторожно поставленную на пол. Когда я через минуту поднял авоську, антрацитовые тараканы посыпались на каменный пол и быстро разбежались, вызвав у нас брезгливый ужас.
В половине третьего вылетели. Я сидел у иллюминатора, но почти ничего не видел, кроме разноцветных огней городов. Через полтора часа восток начал розоветь, облака серели, но внизу была ночь. Когда приземлились в аэропорту Тбилиси, и внизу началось утро.
Сразу пошли в туалет и увидели турникет и надпись - "20 коп". Ничего не поделаешь, тем более, наверняка, бесплатный туалет нигде поблизости не предвиделся. Пока я получал багаж, Вика стала в очередь у кассы, билетов не было.
Кассиры занимались своими делами, то есть не обращали внимания на пассажиров, что-то подсчитывали, куда-то все время уходили, выписывали билеты своим знакомым на другие направления. Пассажира подходили к кассе и, узнав, что билетов нет, уходили, чтобы добраться более надежным транспортом. Через два часа я не выдержал и стал спрашивать у кассира:
— Есть ли на Батуми билеты?
Она ничего не ответила, и сама стала узнавать у диспетчера:
— Почему не даете сведения на рейс в Батуми?
Минут через десять те дали сведения, и она протянула руку за паспортами. Я оказался первым. Билеты на Батуми получили все, желающие, тем более их оказалось немного, так как большинство ушло.
Билеты дали на самолет, задержавшийся на три часа, и, несмотря на это, половина мест свободно. Места не указаны, я выбрал места получше, у иллюминатора впереди самолета, но вскоре стюардесса попросила освободить места с первого по восьмой ряд, чтобы самолету легче было взлетать, для лучшей центровки. Мы пересели назад, где все равно оказалось много свободных мест, я прикинул — ровно половина мест пустовало.
Кому жаловаться, тем более ясно, что это не впервые, а закономерность, создавался искусственный дефицит, который можно распределять по собственному усмотрению. Полет проходил почти в сплошной облачности, земли почти не видно.
Небольшой «ИЛ» на 70 мест. Салон затрапезного вида не удивил: серые чехлы на креслах, пол не подметен, про пылесос можно и не вспоминать.
Подлетая к Батуми, над морем наш самолет влетел в небольшое облако, которое почему-то просочилось в салон, словно самолет разгерметизировался, и теперь, чуть ли не туманом расстилался в проходе и над креслами. Сильно похолодало. Я с Викой понимающе переглянулись, от грузинских самолетов можно ожидать чего угодно, даже падения в море, как это было в 69-м году.
Наконец, я понял, что вижу в иллюминаторе море и барашки волн, которые виднелись почти рядом, чуть жутковато от такой непосредственной близости. Но всё обошлось, приземление было мягким, и мы вышли в привычный пейзаж, ограниченный с трех сторон горами.
На маленькой площади, заставленной автомобилями, высится шарообразная, абстрактная скульптура, которая непонятно что изображает. На её изготовление затратили 90 тысяч рублей. Явно, кто-то положил хороший куш себе в карман.
Температура воздуха в Батуми 20 градусов, шел небольшой дождь. На привокзальной площади автобусов нет, много частных машин, то и дело предлагали отвезти.
Немного постояв, мы согласились отдать три рубля, хотя до Степановки, где жила Лида, три километра. Непривычно наблюдать обилие машин на дороге в Хелвачаури, раньше это была почти "пустынная дорога", а сейчас у разъезда машины скапливались, и нервно гудели друг другу.
Да, за 14 лет машин стало на порядок больше, и это не пошло на пользу городу, в нем стало неуютно и тревожно.
После небольшого отдыха мы вышли в город и много ходили, я жадно смотрел на город, поражался несоответствию памяти и действительности. Город усох, стал чуть ли не игрушечным, площадь Ленина, где я жил и где проходили, демонстрации, оказалась тоже маленькой. Три 12-этажки, стоявшие уступом друг к другу, не смотрелись на площади, ограничивали ее пространство.
Удивляла серость, невзрачность зданий, лоджии застраивались хаотично, кто как мог и чем мог, восточная пестрота и такая же грязь, особенно на окраинах города, где дворы неблагоустроенны, всё разрыто, годами лежит строительный мусор и вечные лужи, не имевшие стока. Повсюду непривычная речь, чужие лица. Это не мой город. Он отталкивал меня, не принимал, как и я его.
Остановились у Лиды, сестры Вики, которая пять лет назад получила квартиру в новом 12-этажном доме, неподалеку от нового завода «Электрокар». Раньше делали электрокары возле морвокзала. Сейчас, видимо, сильно расширили производство. Но вид у этого нового дома был, словно ему исполнилось 50 лет. В лестничном пролете, между шестым и седьмым этажом, стояли столбы, подпирающие ступеньки. Это следовало понимать так: стоит столбы убрать и весь лестничный пролет ухнет вниз.
У Лиды, живущей на десятом этаже, спальная комната очень маленькая, рядом балкон с антенной, которую нужно крутить, чтобы принять слабый сигнал. Рядом горы, мешают. По цветному телевизору ловится даже Турция, которую, ради любопытства несколько раз ловил, но ничего интересного, тем более язык не знаю.
Кухня, с застроенной лоджией, на которой стоял морозильник. У меня ощущение, что пол в квартире наклонен в стороны лоджий, которые все застроили кирпичными блоками и дом покосился вроде Пизанской башни. Казалось, что рано или поздно этот дом должен рухнуть. Вспомнил, что и в Батуми бывают землетрясения, хоть и небольшие, но и четырех баллов хватит, чтобы этот дом разрушился.
Уже в этом здании у Лиды случилась трагедия, вывалилась внучка из балкона, которую оставили одну в квартире, сами куда-то вышли. Когда хоронили, кто-то вызвал лифт: когда дверцы лифта открылись, он смело вошел и упал в бездну колодца – электроника лифта неправильно сработала.
Лида прислала нам большие цветные фотографии похорон внучки. Как это не вяжется: буйство насыщенных красок и похороны. Здесь более уместны черно-белые фотографии, но уже скоро конец века, простыми фотографиями никто не пользуется.
Внизу дома, у мусоропровода гора мусора, достигающая окон второго этажа. Выходит, мусор всё же вывозиться? Иначе бы эта гора была вокруг всего дома. Но что мешает вывозить чаще? И как жители дома это терпят?
Да-а, в наше время такого не было. С каждым годом всё хуже и хуже. Мухи роятся. Зрелище не для слабонервных. Каково тем, кто живет на первом и втором этажах? Но мирятся, понимая, что жаловаться некому. Здесь никогда не было советской власти, а сейчас и подавно. Шеварднадзе пытался сломать систему, но один в поле не воин, сломали его, стал жить, как все начальники, поплевывая на народ и обогащаясь на нем.
Дочка Лиды — Катя, которая в детстве постоянно сосала большой палец, живёт по-соседству, вышла замуж за армянина, работающего на заводе «Электрокар», что расположился неподалеку. Стала красивой женщиной, в теле.
С первого же часа пребывания на батумской земле, моё тело покрылось влажной испариной, противное состояние. По два раза в день принимаю душ, но через несколько минут, снова весь в поту. Подобного состояния не было даже после армии, то ли потому, что тогда был молод, или же в Туркмении тоже жаркий климат. Сейчас же полностью расклиматизировался.
Целыми днями хожу по маленькому городу с узкими улочками, по некоторым местам уже в который раз. Зайти к Шмелевым? Не хочется видеть постаревшую Людмилу, которая, наверняка, не вышла замуж, слишком была невзрачной в девушках. Да и о чем нам говорить? Расспросить подробности гибели Сергея? Они сами не знают, за что его убили, и кто. Матери Сергея, тети Шуры, тоже нет. К Красильникову не стал заходить. Чтобы не брать на себя лишнюю обузу. Пусть живет, как устроился. Мы слишком разные люди.
Негативное впечатление от города лишь росло. Единственным плюсом было автобусное сообщение. Не ждали больше пяти минут. Возможно, это из-за коротких маршрутов. Люди в салоне не так скучены, как в других городах. Многое изменилось. Исчезли магазины на привычных местах. Город неопрятен. Прилично выглядят лишь центральные улицы, сам Центр и бульвар.
Ради интереса на автобусе проехал в Махинджаури. Всё пустынно, людей почти не видно, пляж пустынен. В моё время здесь были хорошие магазины, там я купил замечательный трёхтомник Жан Жака Руссо в салатовом твёрдом переплёте, — сейчас всё закрыто. Напротив остановки, и сзади вокзала, за сквером, виден туалет, который известен с мальчишеских пор. Зашёл, чтобы потом, когда приспичит, не искать. Боже мой! Что же здесь творится?! Всё в говне! И шагу вперёд ступить нельзя. Как они умудрились всё так засрать?! И сама яма переполнена. А ведь всегда было чисто, в дни моей юности. Что изменилось?!
Местные власти плюнули не только на советскую власть, но и на самих себя. Исчезла вертикаль власти, которая держит страну. Хорошо, мне присаживаться не нужно, и от редких прохожих прикрыт стенкой, справил своё дело и вышел, потрясённый увиденным. Я не понимал, как можно, так, до свинского состояния, довести курортную местность. Правда, курортников не видно. Никому не нужны?
На другой день с утра шел дождь, зонтов у нас нет. Пришлось сидеть и смотреть на унылый пейзаж из окна, перед которым расстилалось большое поле, огороженное забором и покрытое галькой, которую вчера разравнивал бульдозер, — будущая спортивная площадка, которую потом покроют асфальтом.
К полудню дождь перестал, и я поехал на Барцхану, где построили автомобильный мост через железную дорогу, под мостом возле домов грязно, разрыто, ухабисто. Это здесь я, встретив Жанну Селезнёву и увидев её удивлённый взгляд на меня в трусах, понял, что я уже не мальчик.
Не заметил, как дошел до Кофеинового завода. Оказывается, Славка Чернов жил почти рядом с заводом, а мне казалось, что дом стоял дальше, и надо долго идти, как и по самой Барцхане.
Потом вернулся в город, снова прошел мимо площади, с удивлением, что всё так изменилось. Школу № 3 убрали, но само здание оставили, лишь облагородили мрамором. Зашел на площадку танцев у Дома офицеров, маленькое пространство, всё в волнах, уже не потанцуешь.
17 августа наудачу поехал к Баранову в Верхний городок. Понимал, вероятность нулевая, что застану его на прежнем месте, и было, хотел спросить у встречного офицера про него. Почти всю дорогу вспоминал, как звать его жену, перебрал все имена, но так и не вспомнил. Начисто вылетело из памяти.
Ноги сами привели к дому. Вместо деревянной постройки, более обширная, цементная. Дверь была открытой и я позвал: Хозяйка!
Минутное замешательство внутри, потом показалась Лиза, жена Володи. Узнала меня, заулыбалась, но удивления особого не было, с полчаса поговорили, сказала, что Володю лучше застать после восьми вечера, и я его не узнаю, так он изменился. Сама она на пенсии, но ещё работает.
Я сказал, что приду вечером, и ушел в Салибаури, не спеша, озираясь по сторонам на такие знакомые места, которые, так отдалились от меня. Перед Салибаури надпись, запрещающая посторонним подниматься выше. Это касалось уже и меня, раньше такой надписи не было.
Дорога оказалось не столь трудной, как раньше, поднялся незаметно, прошел мимо бани, совсем запустевшей, пекарни уже не было, лишь черное пятно мазута под горой, где раньше стоял бак. Поднялся к дому, где жил. Он почти не изменился, лишь убрали сараи.
Рядом с домом бассейн, где я однажды купался, сейчас он пуст и огорожен проволокой, довольно глубок, в мой рост, значат, когда мы там купались, он был не полностью заполнен. Других домов рядом не было, а там раньше жили греки.
Удивили росшие кипарисы, которые за столько лет не выросли, а даже усохли. Явно погибали. Поднялся выше памятных чайных кустов, там жила Люся, прошел мимо школы, огороженной забором, за школой укладывали асфальт.
Выше, школы тот же самый продуктовый магазин, в окнах клуба выставлены динамики и гремит аджарская музыка. Все выше иду. Здесь, на чайных кустах мы курили, а на сопку, где стоит воинская часть, и жили военные, ходили редко, и сейчас висит запрещающая надпись, дальше ворота. Великолепный вид на окрестность, БНЗ, море, горы, почти тот же самый вид, мало что изменилось, лишь я стал другой, постарел, что особенно горько.
Это похоже на страшный сон детства: я — старый и больной, прохожу мимо дома и пытаюсь заглянуть в окно, чтобы увидеть... себя? Или хотя бы на минуту почувствовать себя беззаботным мальчиком? Нет, забот тогда хватало. Тогда что же? Бездна предстоящего времени, когда его так много, что день кажется нескончаемо длинным, а год — с вечность.
Правы те, которые говорят, что не надо возвращаться в места детства. Ничего, кроме горечи. Ни грамма радости, удовлетворения. Было и прошло. Всё так узнаваемо, и всё так безвозвратно изменено.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/26/1214