Глава 13. Карши

Вячеслав Вячеславов
       Казалось, время остановилось: каждый день одно и то же: построения, разводы, дежурства дневальным в части, на сопке. Редко что менялось. Хотелось разнообразия. Поэтому некоторые солдаты придумывали разнообразие: покупали спиртное, убегали из части, за ними несколько дней гонялись по пустыне.

Разнесся слух, что пришла разнарядка на трех солдат, которых нужно отправить на курсы младших лейтенантов запаса в Карши.
 Я некоторое время раздумывал: нужно ли это мне? Совсем не нужно. Но вот согласился сержант Ермаков, с которым я в хороших отношениях, и он сказал, что мы ничего не потеряем, а, может быть, приобретем. Мне больше хотелось вырваться из надоевшей обстановки, и я был согласен на многое, и как-то в разговоре с капитаном Шулеповым изъявил согласие.

Меня включили в состав группы, и  в один прекрасный день нам выдали проездные до Мары. Там вручили новые проездные, деньги за два месяца вперед, я отдал их Ермакову, он на полголовы ниже меня. Решили нести расходы сообща, хотя его получка сержанта намного больше моей, ефрейторской, и я ничего не проигрывал.

Пока ребята ходили в кассу, я стоял у вокзала и смотрел на проплывающий пассажирский состав. В окне вагона симпатичная девушка тоже посмотрела на меня, и вдруг послала мне воздушный поцелуй. Я встрепенулся. Неужели знакомая? Нет. Просто я ей понравился. Жаль, не могу осмелиться на подобную свободу выражения чувств.

До части в Карши добирались несколько километров в машине. Рядом военный аэродром. Увидел знаменитые МИГи. Удивительно небольшие по размерам. Эти уже отлетались, стоят на задворках, некому утилизировать?

Нас разместили в огромной казарме среди таких же курсантов. В такой же большой столовой накормили отвратительным пойлом, какое дают и столовой в/ч Мары. Мы уже отвыкли есть подобное, и сейчас встали из-за столов голодными. Нам явно здесь не понравилось. Было не по себе от сознания, что здесь придется провести два месяца.

Утром сержант поднял нас на зарядку. Этого ещё не хватало! Мы уже отвыкли от зарядки. Похоже, нас собираются взять в ежовые рукавицы. Повели на первое занятие. Уроки будут длиться целый день, и так в течение двух месяцев. А потом экзамены, и мы вернемся на исходную точку, в Тахта-Базар. Если бы домой, тогда можно потерпеть. На первом занятии лейтенант начал рассказывать о блоках НАТО, СЕАТО, СЕНТО, и прочая подобная тягомотина, которая и в части порядком надоела. В голову ничего не влезало. А потом пойдут специальные дисциплины, и всё нужно запомнить!

И после первого урока мы ушли с занятий за воинскую часть, далеко в соседний поселок. В продуктовом магазине, почему-то стоящим на отшибе, купили бутылку водки, закуски, и приятно провели оставшийся день. Не опьянели, но настроение себе подняли.

На следующее утро пошли к командиру части и заявили, что не хотим учиться на курсах. Ругани и упрёков не услышали, ему не до нас, принял к сведению и отдал распоряжение.

Через три скучных дня, потому что деньги наши закончились, водку уже не купишь,  нам выдали проездные документы, и мы поехали на вокзал. Пока сержант Ермаков доставал в кассе билеты, я неподалеку любовался красивой девушкой, которая стояла с мужчиной, вероятно, отцом, тоже среднего роста, и негромко разговаривали. Я без стеснения разглядывал её, благо, стояла ко мне боком и не могла заметить мой неотрывный взгляд. Чистое округлое лицо с тёмными бровями, и потрясающе женственна из-за едва заметной полноты. Почему же не полюбоваться?

Подошел Ермаков. Я взглядом показал на девушку. Он тоже посмотрел на неё, и пожал плечами, мол, не про нас. Да это было так. Для нас, вообще, всё под запретом, а про такую девушку и говорить нечего.
Подошел наш состав, и я заметил, что и они собрались на посадку.

Я не спешил. Пропустил Ермакова занимать места, и увидел, что мужчина прощается с дочкой, и она поднялась в вагон, отстоящий от нашего на три вагона. Почему бы не подойти к ней, когда состав тронется? Что я теряю?

Да, у меня была венустрафобия — боязнь красивых девушек, и я знал причину этой болезни, полнейшее отсутствие денег. Всего лишь. Но сейчас мы были почти в равном положении, то есть деньги не участвовали в процессе, я солдат, с меня взятки гладки.

Зашел в свой плацкартный вагон. Ермаков нашел место в середине вагона среди девушек, которые ехали в Мары служить в нашей части, и вовсю развлекался с ними, балагурил. Я выждал четверть часа и пошел через вагоны и тамбуры.

Девушка ехала в купированном вагоне. Набрался наглости и открывал каждую дверь, пока не увидел её. Она была не одна в купе. Уже переоделась в спортивный костюм. Я вызвал её в коридор. Не удивилась. Не привыкать к повышенному вниманию.

Я много говорил, выспрашивал. Она отвечала коротко. На редкость красивое лицо русского типа. Особую выразительность придавали глаза. Я в них не смотрел, воспринимал её целиком. Волнующее зрелище, от которого можно и голову потерять, и глупостей наговорить, и в любви признаться. Но на это меня не хватило. Небольшая полнота нисколько её не портила, а придавала ещё более волнующую женственность.

Мы стояли в пустом коридоре вагона у темного окна, за которым ни одного огонька. Неумолчный стук колес, и наш сумбурный разговор. Я был недоволен собой, своей неумелостью, зажатостью, сухостью. И в то же время понимал, что перепрыгнул через себя. Подобного поступка от себя не ждал и, вероятно, больше никогда не повторю: я набрался наглости подойти к красивой девушке и заговорить с ней! Для меня это подвиг. А с её стороны было большим снисхождением и милостью разговаривать со мной.

Я же ничего о ней не знал. Может быть, я каким-то образом компрометирую её, хотя бы перед пассажирами из купе: вдруг ворвался солдат и вывел из купе, невольно бросал тень на неё? Всё это давило на меня, но я контролировал своё поведение. Возможно, даже слишком. Был спокоен, насколько это возможно в этой ситуации. Поражался своему нахальству и её спокойствию. Кожей чувствовал её равнодушие и желание поскорее закончить никчемный разговор. Мучительно думал, что же ещё ей сказать, чем заинтересовать, чтобы еще хоть немного задержать возле себя? Девушка умопомрачительно хороша в спортивном костюме и своей близостью ко мне! Разговаривает просто, без противного жеманства, которое присуще некоторым девушкам.

Мог ли час назад даже помечтать об этом, что буду с ней разговаривать, и она не оттолкнет, возмущаясь наглостью неизвестного солдата, который на вокзале беззастенчиво пялился на неё, и сейчас на что-то претендует. Я выдохся, не знал о чем говорить? Пожалуй, этот разговор у меня был от отчаяния. Я потерял бы больше, если бы не подошел. И задавал вопросы с такой напористостью, что она, может, почувствовала мою правоту на это.

Уловив затухание разговора, высказала намерение уйти в купе. Пора и честь знать. Уже поздно, надо и поспать. Это означало конец всему. Утром мы приезжаем в Мары, и я не осмелюсь снова побеспокоить её. Поэтому попросил её адрес, даже не спрашивая, хочет ли она переписываться со мной, и почему она должна давать свой адрес не просто первому встречному, а случайно на неё посмотревшему? Но она продиктовала адрес без тени сомнения, и я не решился больше её задерживать. Попрощался, хотя очень не хотелось от неё уходить.

Вернулся к Ермакову, сел на свободное место и молчал, думая о Тане. Снова и снова вспоминая короткий разговор. Мимо меня проходил смех девушек и басок Ермакова, который уже был своим среди них, довольно смазливых. Было немного странно, что они не смогли найти свою судьбу на гражданке, решили  послужить, где, несомненно, будут пользоваться повышенным спросом, а кое-кто и выйдет замуж.

Я думал о Тане. Она училась в мелиоративном техникуме, и уже этим привязана к своей области. Алмазу нужно соответствующее обрамление, а у меня лишь стальное колечко в наличии. Чем я могу её соблазнить, привлечь, заинтересовать? Пустое. Не по Сеньке шапка. Осталось лишь воспоминание о мимолетной встрече с очень красивой девушкой. Спасибо и за такой короткий разговор. Чудом, краешком прикоснулся к чужой судьбе.

Этой встречи не должно было быть, а она почему-то состоялась. Даже в самых смелых мечтах, при самом благоприятном раскладе, я не мог представить нашу совместную судьбу. Она не могла бы бросить свою мелиорацию и приехать в Батуми, где у меня ничего нет, ни работы, ни комнаты, лишь жалкая раскладушка на кухне. Приехать к ней после демобилизации в одном солдатском обмундировании?

Мы были непересекающимися параллелями, которые на миг попали в пятое измерение. Соприкоснулись, чтобы тут же разлететься в разные стороны. Жаль. Очень жаль. Эти мысли угнетали до невыразимой печали. Почему я всё время в роли изгоя? И ещё эта солдатская шкура, как проказа! В ней меня, вообще, за человека не считают. Да и не только меня. Ко всем солдатам у гражданского населения сложилось предубеждение, что они все развратники, способные на бог знает что. И, зная такое отношение, мы и не рассчитывали на доброе отношение к себе, а если встречали, то были вдвойне благодарны за это.

Залез на третью полку, чтобы всю ночь не сидеть у кого-то в ногах, и улыбнулся: надо же случиться такому, на что, оказывается, я способен! Недооценивал себя. Интересно, даст ли Таня ответ? Или же написала адрес, чтобы отвязаться? Чтобы быстрее ушел и не приставал. А вдруг случится невозможное, мы станем переписываться? Если чудо случится! С этими мыслями я и уснул.

В части никто ни единым словом не упрекнули нас за бесцельную поездку, словно понимали, что нам нужно было развеяться. Всего-то неделю нас не видели, никто не успел отвыкнуть от нас. Снова впряглись в дежурства.

Я написал письмо Тане не очень многословное, и даже сдержанное: не мог пересилить свою гордость, признаться, как очарован ее красотой, мечтаю о жизни с ней, готов на всё ради неё. Ничего этого я не написал. Возможно, поэтому письмо получилось сухим, неинтересным, ничего не значащим для красивой девушки, которая знала, что может выбирать из многих.

Ответ пришлось ждать очень долго. Её письмо ещё суше. Ни слова о себе. Поздравила с праздником седьмого ноября. И снова я не смог переступить через свою гордость, хоть чем-то заинтересовать собой. Вероятно, понимал бесполезность нашей переписки, не хотел метать бисер в пустоту. На второе письмо она не ответила.

И я с сожалением поставил крест. Против судьбы не попрешь. Почему-то я был уверен в её порядочности. Не могла плохая девушка так хорошо держаться, без кокетства, вульгарности. На счет этого я очень внимателен, моментально замечаю. Развратность отвращает, настраивает против. Она была моим эталоном, моей второй половиной, но выкрашенной в другой цвет. Яблоко стыковалось в одно целое, но было нелепостью, нонсенсом. Подобного в природе не существует. Если насильно приставлять, оно само распадется, отторгнется.

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/25/1370