Гена собрался строить новый дом, и я помогал месить саманные замесы, резать полученную массу, сушить, переворачивать. Заготавливали сено. Для него ни дня без отдыха.
В воскресенье по какому-то поводу устроили народное гуляние в единственном зеленом массивчике возле Чепурки, где росло около сотни деревьев, дающих небольшую тень и прохладу в степной зоне. Из Калиновки приехала машина с пивом, вином, продуктами. Гена купил бутылку вина, и мы вдвоем распили её.
И тут я увидел Свету. Подошел к ней и скоро мы поняли, что нам не нужно иное общество и массовое гуляние тоже. Мы ушли от всех к её дому, по тропинке среди редких прибрежных деревьев. Выпитое вино придало храбрости, и я поцеловал её. Она не возражала. Дома никого нет. И мы всласть нацеловались, хотя предупредила, что простудилась – обметало губы. Но меня уже ничто не могло остановить.
На следующий день у меня выскочил герпес, и она дала свои таблетки. Света лежала на кровати, и мы украдкой целовались, когда её мать выходила из комнаты, а потом и совсем ушла.
Я стал приходить к ней каждый день. И как-то бабушка предостерегла, чтобы я не ходил к ним, мол, они такие, что могут и приворожить. И, вообще, они нехорошие люди. Вон, Николая так приворожили, что он до сих пор не может уйти от своей жены.
Я посмеялся над суеверием, и подумал, что не против приворожиться к Свете, которая нравилась своей молодостью. В 16 лет так легко быть красавицей! Как-то дал ей свои рассказы, и они ей понравились.
— Если бы я могла так писать, мой отец был бы очень рад.
Рассказала, что её отец пишет стихи, печатался в журнале «Наш Современник». Я впервые услышал о таком журнале. Она дала листок, на котором отпечатаны стихи её отца с поправками: о черемухе, которую ломали. Всё очень складно. Но вторично. Не один поэт уже обломал ветки этой черемухе.
Сказала, что недавно дружила со студентом и целовалась с ним. Неприятно слышать, но понимал, что ничего не исправишь. Говорила, что мечтает стать артисткой. Я про себя усомнился. У неё обычное милое лицо, пока не повзрослеет, и черты погрубеют. Я не выразил сомнение, промолчал. Мечтать можно обо всем.
Отныне после фильмов я провожал её домой. Она предостерегла, что местные парни могут встретить и побить, но я надеялся, что этого не случится, хотя бы из-за Гены. Мы заходили в сени, где стоял топчан, и долго целовались. Я даже осмелился раскрыть её кофточку, обнажить одну грудь и прильнуть к мягкой груди, осторожно взяв губами твердый сосок. Долго мял губами податливую грудь. Я не имел представления, как обращаться с девушками и женщинами. Достаточно было, что она разрешает хоть это. Спустя какое-то время она тихо сказала:
— Другую.
С удовольствием взял губами другую грудь. Я не переходил границ. Что-то удерживало, то ли сознание, что всё это временно, и неизвестно, что будет завтра, то ли её молодость, то ли потому что в любой момент дверь могла открыться и войти мать. Ситуация была бы патовой.
Она ни единым словом не выразила неодобрение моим приходам к Свете, мы даже не разговаривали с ней, и она не расспрашивала, хотя бы ради приличия, как там моя мать поживает? Позже я понял, что она хотела моей дружбы со Светой и подталкивала дочку к этому.
В этот приезд я лишь один раз появился в Екатериновке, чтобы пообщаться с Костей. Я уже забыл про Люду, не до неё было. Но Костя помнил, поэтому дружеского общения не получилось. У них в семье прибавление, родилась Зоя. Ей уже месяцев десять, ползала по печи, на полу.
Отпуск заканчивался. Со Светой обменялись адресами. Грузовик до Калиновки, вдруг переименованной Баланды (кому-то из чиновников не понравилось неблагозвучное название, продержавшееся не одну сотню лет), уезжал рано утром, и Света вызвалась проводить. Видимо, её мать предупредила шофера, потому что он подъехал прямо к её дому. Света выбежала, взобралась в кузов ко мне на переднее сидение. Шел небольшой дождик, и мы укрылись под её накидкой.
До поезда оставалось много времени. Мы бродили вокруг вокзала, по вокзалу, почти не зная, о чем говорить? Мысленно я был уже в дороге, а она оставалась. В вокзальном ларьке россыпью лежали открытки с киноартистами, и я купил все, чем доставил ей большое удовольствие. Давно ли мне такие открытки тоже доставляли удовольствие? А сейчас я к ним равнодушен. Расставание было сдержанным. Мы были на людях и постеснялись расцеловаться.
В Батуми снова началась привычная работа. Друзей никого не осталось, кроме Сергея, но и с ним отношения разладились, почти не виделись, очень редко. У него свои друзья. Но иногда приходит ко мне, хвастается подписными изданиями, за которыми с раннего утра занимают очередь в книжном магазине, который объявил подписку. Счастливчикам достаются уникальные книги. У него много подписных изданий, но самое ценное — это «Фантастика» в пятнадцати томах.
Каждый том лучше другого! Проглатывали с огромным удовольствием и ждали, когда же выйдет очередной том. И вот, сборник итальянских авторов. Из всех рассказов этого сборника запомнился лишь один — Лино Альдани «Онирофильм». Замечательный перевод. Текст врезался в память как раскаленное тавро на круп лошади. На самую волнующую нас тему — сексуальные отношения в будущем. Вполне возможно, всё так и будет.
Часто приходили письма от Светы, полные любовных слов, которые невольно волновали душу. Писала, что хочет поехать в Саратов и выучиться на киномеханика. Я ужаснулся такой перспективе. Как это девчонка будет разъезжать по деревням с киноустановкой?! Для девчонки ли такая работа? Но и сам не знал, что ей предложить. То она говорила, что хочет поступать в театральное училище, мол, умеет танцевать и петь.
Мать видела, что я переписываюсь со Светой, и поняла, что она мне сильно понравилась. Я поделился с нею сомнениями. Наши матери были кузинами и дружили. Мать сама предложила, чтобы Света приехала к нам жить и учиться. Чистейшая авантюра, словно не мне осенью идти в армию. Я же лишь думал о том, что снова обниму Свету, а там – доберусь и до желаемого.
С получки я выслал 30 рублей на дорогу, и в конце августа Света приехала с двумя большими узлами. Она так лучилась любовью и признательностью, что мне неловко идти рядом с ней под таким сияющим взглядом. Я не мог с такой же открытостью ответить.
Между нами становилась мать, которая, казалось, ничего не делала и не говорила, чтобы разлучить, но и не помогала нашему соединению. Я вдруг отчетливо начал понимать, что приезд Светы преждевременен, потому что мне скоро в армию, а мать не в состоянии, хотя бы прокормить Свету. Да и почему она это должна делать? Тем более она мне не жена. Нам даже на две зарплаты было туго, едва хватало на самое необходимое.
Света начала ходить в школу в восьмой класс. Ей нужен портфель. Я зашел в магазин с желанием купить самый лучший и красивый. Таковых не оказалось. Самый простой стоил 20 рублей. То есть с этой зарплаты мы больше ничего не сможем купить, а ей нужны и платья и туфли.
Наши отношения осложнялись ревностью и каким-то новым отношением Светы ко мне. Пока я был на работе, она выходила на бульвар, к ней подсел аджарец, и они долго разговаривали. Света сама об этом рассказала. Вроде пустяк, но неприятно. Мать дала ей свои туфли на высоком каблуке и платье, которое было ей длинно. Она еще никогда не ходила в таких туфлях, шла скованно, держась за мою руку. Еще тепло, мы купались в море. Я фотографировал её повсюду, но в Зеленый мыс мы так и не успели попасть.
Началась полоса неприятностей, нечто невообразимое. Я не догадывался, что мать читает мои дневники, где я расписывал, как целовал груди Светы, и после приезда сделала ей внушение, и взяла слово, не говорить мне об этом. А я не мог понять, почему Света так сильно ко мне переменилась, то говорила, что любит меня, жить без меня не может, и вдруг такая холодность. Я обиделся на неё.
Света, понимая, что в семье не я главный, не смела ослушаться мою мать, а тут я начал проявлять ответную холодность – я же не знал истинную причину! Я не мог и подумать, что во всем виновата моя мать, что она читает мои дневники, а потом уже делает корректировку моих планов в нужную ей сторону. Я был удобной марионеткой.
Света засобиралась домой, и я не стал отговаривать, понимая, что это наилучший выход для всех нас. Поезд уходил под вечер, а я отказался пойти провожать. Мне по-детски хотелось отомстить ей. Она вызвала меня на улицу и плакала, уговаривая пойти с ней на вокзал, вероятно, чтобы там рассказать причину своей перемены, но я упрямо отказывался. Я чувствовал свою ненужную жестокость, но ничего не хотел менять, устал от этого неопределенного и ненужного положения. Свету проводила мать.
Лишь через 15 лет узнал от Кати Лысенко, какую роль в этом сыграла моя мать и дневники, подводившие меня не в первый раз. Мне тогда и в голову не могло прийти, что мать может злоупотребить моей доверчивостью. В той ситуации я был не на высоте, не хватило ума и порядочности достойно разобраться. Был наивен до глупости.
После этого Света прислала матери письмо. Я больше не писал ей, поставив крест на наших отношениях. Матери удалось создать иллюзию непорядочности Светы, что она мечтает выйти за меня замуж, что ей всё равно, за кого выходить, и что она ветрена и не будет достойно ждать меня из армии. Я горько спросил:
— Неужели они все такие?
И мать ответила:
— Да.
Этот ответ, конечно же, подразумевал, что и она сама такая же. Я не мог понять суть происшедшего, от которого остался неприятный осадок, казалось, что все девушки непорядочные, и не хотелось ни с кем иметь дело.
Позже узнаю, что Света выйдет замуж за азербайджанца-летчика, родит двоих сыновей, будет жить в Баку. Не мог представить её счастливой в семейной жизни – всё же разность менталитетов и культур должна сказаться, она же не росла в Грузии, как я.
На пляж ходил редко. Одному скучно. Даже Сергея нет. Вскользь от кого-то услышал, что пограничники задержали пловца, который хотел уплыть в Турцию. Больше никаких подробностей. Мало ли дураков? Умный не станет и пытаться переплыть 13 километров по морю. Я хорошо представлял этот путь мимо Гонио, где располагалась стоянка пограничных катеров, и за морем постоянно следили. Попытка изначально была расположена на провал.
Летом 2006 года прочитаю в журнале «Звезда» № 3 про Анатолия Радыгина, штурмана торгового флота, который посчитал, что его зажимают, не дают расти из-за того, что мать была еврейкой, и в 28-лет решил расплеваться с советской властью, уплыть из Батуми за границу. «Был арестован. В последнем слове резко осудил коммунистический режим. Приговорен к 10 годам по ст. 58. отсидел 4 года в Мордовских лагерях и 6 лет во Владимирской тюрьме. Освободился в сентябре 1972 года.
Летом 1973 года эмигрировал в Израиль, откуда переехал в Европу, а затем – в США. В ноябре 1984 года пришло известие о его смерти». Напечатаны его письма к жене и матери. Да, он не дурак. Но экзальтированный. Характер не даёт спокойно жить. Испоганил жизнь и себе и близким. Не думаю, что за бугром он встретил вожделенный рай. Девять лет вольной жизни не стоят заключения. Прожил всего лишь 50 лет. Завышенная самооценка.
продолжение: http://www.proza.ru/2013/11/01/1030