"Naturalis (and\or) Moralis" ,
вот честно Вам скажу, как "бывший математик",
Limit(us) есть "штука тонкая, Петруха!",
увы "подвис"..
и уже давненько, между науками
"о природе человека" и "о нравственном облике его",
эдакий "вопросец".
Вот ответьте, долго ль нам ещё
ждать такой вот маленькой приписки
ко "заголовочной части закона о причинении вреда"
(не столько физического, хотя и его тоже НИКАК НЕЛЬЗЯ "сбрасывать со счетов"),
а именно- ТЯЖКОГО МОРАЛЬНОГО ВРЕДА ЗДОРОВЬЮ" от
(далее станет яснее "от чего", а "в двух словах"
Вам так это "обрисую", что "гендерный сей вопрос"
есть "самый что-ни-на-есть нравственный" и, так понимаю, "вовсе не С ПРОСТА",
он "по сию пору есть и остаётся", хотя, как-будто, что ж в нём,
некоторые вот поторопятся меня "поправить тут же",
сказав, "нехотя махнув рукой" ,
"что ж, собственно, сударь, в нём, вы "НАХОДИТЕ такого Исключительного-то
и не обычного", не так ли ?..
- Нет, "лимит тот не исчерпан",
пока "остаётся в нас" то измерение,
что зовётся "человеческой памятью" и
"да" или, точнее, "ну и что с того, что исчерпывается" для тех,
в ком "памяти живой" не воспитывается ни школой, ни семьей, "не фигурирует"
даже "в правовой науке". Пока, правда, "дело несколько лучше обстоит"
в мире виртуальном, но и здесь
"откровенная грязь и мерзкие пересуды" оттесняют человеческое-в-нас
куда-то в-сторону, традиционные Ценности вытесняются и Там,
становятся мало-значимой периферией, как "принято маркировать" нынче, к примеру,
всю религиозную и мировоззренческую область, таким обтекаемым термином как
"частное дело граждан".Сегодня никто уже не ждёт этого диалога "физиков и лириков", а завтра? Завтра у него, а точнее у нас с Вами, к нему не станет и самой Возможности, его назовут каким-нибудь мудрёным словцом типа "симулякр" наряду с прочими, такими как Святость, душа, душевная ясность, Целомудрие, сердце, движения сердца человеческого, Образ человечности-в-нас, живая, вечная память, родина ,
и уж вовсе непонятные, "точно не-прозрачные", если не тёмные, "уху светскому"
Русь-Святая, молитва, икона,
Богородица, Сын Человеческий, Второй Адам, Храм Божий, Алтарь, Святое-в-человеке..
**
"Такое забыть нельзя. А 20-го августа 1975 года, в Юрмале, на берегу моря, мы встретились с ним и навсегда попрощались. На прощанье он подарил мне свою книгу “За двадцать лет” с надписью: “Ефиму, с самыми добрыми пожеланиями счастья!” Он знал, что мы готовимся к отъезду в Америку.
В моём университете к этому поэту относились по-разному. Но чаще всего прохладно. Одержимых поэзией в Латвии было много, но, увы… на моём курсе, к сожалению, их было незначительное число. Я полюбил стихи Рождественского за то, что, читая их и для себя и для слушателей, я всегда переживал время, в котором мы все тогда жили. На память приходили собственные проблемы, собственные радости, трудности, огорчения, хотя поэт писал о своём и только о своём. Он был настолько искренен в своём отношении к стране, к событиям, к своему народу, что обвинять его в том, что он был лояльным к властям, и его меньше других ругали в прессе, было бы не справедливо. Поэт не искал дешёвой популярности, не был таким скандальным, как некоторые из его современников.
Меня покорила в его поэзии главная, на мой взгляд, мысль: как жить мне? Но этот же вопрос я часто задавал себе сам. Каждый его вопрос к самому себе органично был связан с тем, кто читал его стихи. С моими взглядами на поэзию Рождественского я поделился однажды с моими близкими друзьями. Один из них был физиком, причём талантливым, а другой — математиком, не менее талантливым, работающим в то время в Академии Наук Латвии. Их политические взгляды были весьма диссидентскими. Физик был скрытым сионистом, а математик просто не любил Советскую власть. Их отношение к Роберту Рождественскому было восторженным. Когда мы все прочитали “Поэму о разных точках зрения” на одном из наших традиционных сборищ, после заключительных слов поэмы в комнате воцарилась тишина, а математик произнёс “К топору, ребята, к топору! Иначе погибнем…” А ведь поэт предвидел сегодняшнее время в этой поэме. Я не могу не привести здесь хотя бы несколько маленьких отрывков. Посудите сами:
…Как будто мы чем-то обидели землю,
и жить ей от этого тошно и точка!..
Эгей, супермены! Советчики! Форды! Проныры! Варяги!
Валяйте!!
А ну, налетай, джентльмены удачи!
Любители лёгкой наживы!
Спешите!
Откройте, что сами мы, в общем, старались напрасно
(быдло, низшая раса).
И сделайте, чтоб от жратвы прогибались прилавки
В сверканье и лаке!..
Чтоб даже в райцентрах любых ни на миг не потухла
ночная житуха!..
А мы вам за это подарим цветастых матрёшек,
протяжную песню про Волгу
и водку.
Икрою покормим, станцуем вприсядочку,
склоним главу.
Варяги,
ау-у-у.
Не так ли мы сегодня воспринимаем крушенье идей, напряжений, стараний, надежд?! Надо быть настоящим поэтом-провидцем, чтобы написать о тех, кто сегодня правит бал в России:
…Скромные. Ленивые.
Не хитрецы, не боги.
Мы — обыкновенные, как время само, —
люди-агрегаты по переработке
всевозможно-всяческой пищи
на дерьмо!
Нет войны — мы живы.
Есть война — мы живы.
…………………………
Играйте в ваши выборы,
правительства и партии!
Бунтуйте, занимайтесь стихами и ворьём.
Старайтесь, идиотики!
На амбразуры падайте!
Выдумывайте, пробуйте!
А мы пока пожрём…
………………………
На планете вместо
светочей ума
встанут
Эвересты нашего дерьма!
Брызнут фейерверком жёлтые дымы…
Разжиревшим веком
будем
править
мы!
Мы! — и не пытавшиеся.
Мы! — и не пытающиеся.
Мы! — млекопитающие.
И млеконапитавшиеся.
Я понимаю, что столь продолжительные цитаты несколько затрудняют восприятие моего рассказа о Роберте Рождественском. И — главное — о моей встрече с ним. Но я должен рассказать всё, что связано с его именем. Иначе вы не поймёте пафоса моего рассказа.
На физико-математическом факультете нашего университета собралась довольно большая группа студентов, искренне полюбивших поэзию. Мы часто встречались, читали стихи, много спорили “о времени и о себе”, а потом решили создать поэтический театр. Театр назвали “Тест”. Я стал его художественным руководителем. Первый спектакль театра назывался “Разные точки зрения”. Стержнем композиции была поэма Рождественского. Успех был оглушительный. Мы были готовы работать над новым материалом. Но… нас очень быстро прикрыли, запретили, разогнали. A перед тем как мы были растоптаны блюстителями чистоты идеологических догм, закрыли театр Марка Розовского “Наш Дом” в Москве. Разгон студенческих театров прокатился по всей стране.
С театром Розовского мы ещё были связаны узами особых отношений. В январе 1970-го в нашем университете должна была состояться встреча с эстрадной студией МГУ “Наш дом”. За три дня до встречи мы получили телеграмму из Москвы: “Театр закрыт, запрещён Московским Горкомом партии. Встречу надо отменить”. Катастрофа! Ведь мы продали все билеты на все три вечера. Что делать? Как объяснить университетской публике политический аспект этой акции “родного правительства”?
Ничего не надо было объяснять. Стояли последние дни декабря 1969-го года. Все всё понимали без слов. “Оттепель” кончилась. Начиналось “закручивание гаек”. Деньги мы вернули, конечно. Всем театром (нашим) вылетели в Москву, к Розовскому. У нас были заработанные на нескольких спектаклях деньги. Мы все вместе с актёрами театра Розовского “оплакали” событие. Среди москвичей тогда были Семён Фердман, известный сегодня, как артист кино и театра Семён Фарада, Александр Филипенко, ушедший в театр им. Вахтангова, и многие другие, судьбу которых я не знаю сегодня…
Вернувшись в Ригу, нам повезло встретиться с Робертом Рождественским. Из вежливости мы не задавали ему “провокационных” вопросов. Но я, всё-таки, напомнил ребятам слова поэта:
…Но им назло, почти не удивляясь,
плывёт по залам
“стихотворный чад”.
Мы познакомились и подружились. Мне было понятно, о чём писал Роберт:
Мне всё труднее пишется
Мне всё сложнее видится.
Мгновеньями летят года, —
хоть смейся, хоть реви…
Моя дипломная работа называлась “О гражданской лирике поэта Роберта Рождественского”. Поэту льстило наше внимание к его поэзии и к нему лично. Мы несколько раз встречались на Рижском взморье. Беседовали. После защиты диплома я уехал в город Норильск, по приглашению местного Заполярного театра им. Маяковского на должность заведующего литературной частью театра. Через три года, уже перед самым отъездом в Америку, мы встретились в Юрмале. Попрощались. Не было слов осуждения, отговаривания. Простые слова. “Там будет трудно. Будь здоров. Прощай”…
Его уже нет в живых. Я знаю, что он умер преждевременно, от болезни. Но разве не символично, что он ушёл вместе с той эпохой, которой отдал весь свой талант, всю свою “звонкую силу поэта”?! Можно ли осуждать тех, кто верил, кто пытался, кто страдал вместе с людьми, кто в тот момент считал, что это и есть правда?
Помните у К.Симонова: “…Это тоже было правдой в то время. С ней он умер,.. пошёл под пули…”. (“Наш политрук”). Для Роберта Рождественского не было никакой другой родины, кроме России. Он был её сыном, её поэтом, её Гражданином.
Я оплакивал его кончину. Его “Реквием” читал с эстрады многократно. Не было человека безучастно слушающего проникновенные слова поэмы. Слова были о войне и против неё. Строки были о мире, о памяти нашей, о павших и живых. О том военном времени и о сегодняшнем мирном дне.
Когда ты, грядущее?
Скоро ли?
В ответ на какую боль?..
Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу с тобой.
Не случилось у нашего поколения “грядущего”. Юлия Друнина, поэтесса, рождённая войной, не выдержала краха страны, добровольно ушла из жизни, категорически не приняв сегодняшних реалий. Я всегда любил аналогию, как средство подтверждения своей правоты. Хотя сейчас я ни с кем не спорю, и никому ничего не доказываю. Но вспоминается Шарль Бодлер с его книгой “Цветы зла”. После поражения революции 1848 года, на которую поэт возлагал большие надежды в деле облегчения жизни бедного своего народа, после прихода к власти Луи Бонопарта, ничего не оставалось делать, как только грустить и оплакивать Революцию. Наши поэты, кто дожил до краха, о трагедии написали по-разному. Особенно близко к интонациям глубокой скорби о потерянной юности, о смерти надежд и идеалов, о стране, которая вдруг стала призраком, тенью, — пронзительно больно написал Тимур Кибиров.
Но у Роберта Рождественского было только предвидение краха, предчувствие беды. Рождественский один из провидцев. Я не хочу сегодня оспаривать вопрос: нужна или не нужна была революция. Я не имею право осуждать ни тех, кто её совершал, ни тех, кто её воспевал. Но точно знаю, что я, и тысячи таких же, как я, кто долго верил в идеалы Революции, больно переживали гибель надежд и страны. Наше разочарование было не просто разочарованием наблюдателей. Мы были втянуты не в ту “игру”, правила которой нам внушили с детства. Когда мы выросли и стали взрослыми, мы поняли, что нас обманули, предали, продали.
Трагедия Роберта Рождественского состояла именно в этом. Время ещё не расставило своих знаков препинания. Оно рассудит по справедливости, кто чего стоит.
**
Итак, вернемся ещё один разок к вопросу
а пока что, собственно, творится с нами всеми?..
- пока мы с Вами читаем, пишем, переписываем и перечитываем,
"в местах по нынешним меркам не столь уж и далёких"
"весьма успешные деловые слои общества", пусть не так и "спешно", как хотелось,
зато без излишнего на то "шума и пыли", продают вкупе с "русским космосом",
"пользуемыми недрами" и "всеми наработками"
ещё "со-ветских рук и умов", нашу рабочие "силы и мозги" как одну из
"вполне рутинных составляющих процесса само-вос-производства"
"всё возрастающих потребностей" её, здешней Госпожи, "Власти и Мамоны".
Делая Мiровыми деньги,
"приумножая материальную сторону" здешнего быта
(,пожалуйста, не будем, путать с "категорией Бытия"),
мы, увы, всё более, перестаём быть чуткими
не только друг ко другу, отвыкаем от "вкуса и слуха"
к тому, что не-со-раз-мерно "бытовому целе-полаганию",
понимать и ощущать культуру как человеческое До-стоя-ние,
как наш, "возможно исключительнейший"
"шанс ваять внутри-друг-друга"
НЕ Сию-минутную "Меру собственной фактичности",
но как именно Дело со-служения тем, кто УЖЕ ДО НАС нёс её,
культуры, Крест как "свой собственный" и ТОЛЬКО ПОЭТОМУ ДОНЁС, СМОГ-таки ДО-нести
до нашего с Вами сердца и ума.. Да,
на наших лицах нет ещё "видимой печати" ПУСТОТЫ,
ну и что с того? Долго ли "издать указ такой" или "пере-открыть", пусть в более "привлекательном словесном одеянии", об-Личь-и,
наряду с прочими "естественными законами природы психики человечьей" ,
ОСНОВОПОЛОЖЕНИЕ О
нормальности (читаем- равноценности!)
среди прочих, как НЕ причиняющих УРОН
"МОРАЛЬНОМУ ЗДОРОВЬЮ ПРОЧИХ ГРАЖДАН"
"однополые отношения в браке"
в отличии от причиняющих очевидный вред
ФИЗИЧЕСКОМУ ЗДОРОВЬЮ ОКРУЖАЮЩИХ,
"курение отдельных особей (причём обоего пола)"
как, впрочем, уже нас "ни-что-же-не-смущающего" права
на "не-чувствие к чужому горю" на "основании"
"повсеместного во-площ-ения принципа":
"общественной минимизации ущерба от человеческого фактора"
"склонности к причинению страдания и, разумеется "временной",
тяге к "проявлению де-структивного поведения", как в у-Закон-енной
давно формулировке уголовного "наказуемого деяния" что, мол,
"в результате чрез-мер-ного(?!..) употребления алгоколя на почве
(иногда пишут "бытовой", но гораздо чаще- ) "личной" непрязни "гр.К. нанёс.."
(и далее, в общем-то не вдумываясь уже - по тексту
"приговора суда местной инстанции".. А по-сему мой вопрос, как правильно не так давно, выразился известный Вам дьякон Андрей Кураев, направляю туда же, куда и он,
по адресу "безнадёга-точка-ру", а оменно
Кто, когда и в какой степени ответит или хотя б "будет в скором будущем"
отвечать за то "на каких Вы, господа, правоведы, Весах меряете"
разницу между "ущербом
ФИЗИЧЕСКОМУ
здоровью" (от того же курения) ПО ОТНОШЕНИЮ к
"МОРАЛЬНОМУ
не здоровью подрастающего поколения", уже привыкшего видеть и слышать
"из самых разных источниках" о "бытовой жестокости", всевозможном насилии и половых извращениях и того , что нынче называют (почти ласково)
в средствах масс-медия "проявлениями" ПОСТ-культуры
(от слова,по-видимому, "ПОСТАВ",
впервые, кстати, прозвучавшего из уст Мартина Хайдеггера
ещё в до-военной Германии, помните?)..
Иль, как всегда, "удовлетворимся" опять
обещаниями-уверениями, что с этими "проблемами", дескать,(дежурное-)
"ПОСТ-степ-енно, ну, конечно же, боремся и.. с этим тоже"