Утро пришло мягко и незаметно. Я открыл глаза и лежал так ,наверное, несколько минут, пока не сообразил, что уже не сплю и прекрасный сон перешел в явь, оставив восхитительное послевкусие, какое бывает после хорошей доброй книги . Я попытался вспомнить, что же мне снилось и понял, что забыл все совершенно, осталось лишь ощущение чистоты, свежести и легкой радости.
Утро было под стать сну-чистое, свежее и радостное. Окно мое смотрело на восток, и только что взошедшее солнце щедро освещало спальню,укрепляя настроение. Ни о чем не хотелось думать в это сияющее благостное утро Рождества Пресвятой Богородицы. Я вдруг ощутил что наподобие удивления, смешанного с протестом: как могло случиться так, что до вчерашнего дня я жил и даже не подозревал об этом празднике, так неожиданно осветившем и украсившем мою жизнь? И вспомнил о том, что должен сделать сегодня.
Я наскоро позавтракал черным хлебом со вечерешним молоком и присел, приводя в порядок мысли. Какое-то необъяснимое волнение охватило меня, ожидание и даже предчувствие необыкновенного, чудесного и еще более радостного. Так чувствуешь себя в утро свадьбы и это утро было своего рода свадебным,- я собирался в храм. До этого утра я бывал в храме дважды: первый раз в день своего крещения и второй раз по окончании школы. Первого раза я по малолетству не помню, от него остались мне ленточка с вышитым девяностым Псалмом, латунный крестик, да Крестная тетя Лида, со всей серьезностью отнесшаяся к своим обязанностям и долго посылавшая нам на север посылки с вкуснейшим, нежнейшим хохляцким салом, сладким красным луком и налитыми медовым соком яблоками. Ленточка и крестик сгинули куда-то по моему недомыслию, во время службы в армии, а тетю Лиду отделила от нас перестройка. Только и запомнилось детское ожидание, когда вскрывался посылочный ящик, шуршание газет и соломы в которые заботливо укутывала свои дары Крестная, да неземной вкус плодов щедрого бессарабского лета.
Второй раз я был в храме в более сознательном возрасте. Маленькая белая церквушка во Владивостоке загнанная советской властью на задворки города, помнится мне трещанием свечей, да запахом горелого воска и еще- осталось купленное за полновесный советский червонец Евангелие в половину ладони с мелкой английской надписью, как я узнал потом означавшей: «не для продажи»...Тем , собственно, и исчерпывались мои православные, да и вообще религиозные опыты.
Как любой нормальный человек я жил, любил, работал. искал того неуловимого состояния, которое называется счастьем и иногда воображал себя счастливым, а иногда несчастным, хотя если вдуматься, не переживал ни больших потерь , ни больших приобретений. Жизнь катилась себе и катилась как у большинства людей в те годы. Я был в том возрасте, когда человек еще не то чтобы подводит итоги прожитому, но уже начинает беспокоить что-то пока неясное и бесформенное . Как в первой трети марафона, вроде бы еще все впереди и полно сил и планов , но вдруг понимаешь, что кто то уже оторвался так, что тебе никогда не догнать, и в гонке этой ты не будешь не то что победителем, но даже и призером. Однокурсники мои незаметно обзавелись карьерами и семьями и при все более редких встречах неизменно от радостных воспоминаний и расспросов переходили к насущным для них обсуждениям новых машин и устаревших начальников. У меня машины не было, а начальники были далеко, так что и обсуждать с ними мне было скучно и встречались мы все реже. Семьей я тоже толком не обзавелся, а карьера моя, начавшись очень быстро и хорошо, быстро и остановилась и уже три года я жил в городе Бикин Хабаровского края.
Почему этот населенный пункт назывался городом для меня долго оставалось загадкой. Я видел села больше и не в пример устроеннее. В 1890-е годы он был построен как одна из 30 путевых станций Уссурийской железной дороги.Путевой станцией он и остался. Несмотря на все усилия больших и не очень советских начальников по превращению его в полноценный город, Бикин производил почему то впечатление запущенного и заброшенного, хотя развалин в нем не было, да и пустых домов тоже. Однако же ощущение заброшенности и затхлости прицеплялось с первых мгновений и уже не отпускало. Лишь много позже я открыл, откуда приходило это ощущение. Бикин действительно был городом, только НЕПОСТРОЕННЫМ. Насколько я понял, попытки построить его предпринимались несколько раз, но почему-то никогда не доводились до сколько нибудь заметного материального результата, все останавливалось в самом начале. Потом я сообразил , что таких попыток было несколько и они наслаивалась друг на друга на каком то астральном уровне, оставляя ощущение руин.
Это мистическое ощущение разрушения и заведомого неуспеха витало вокруг и оказывало неизгладимое влияние на умы горожан, приводя к результатам необъяснимым с точки зрения здравого смысла. В своих пеших прогулках по городу я, как заправский археолог, научился видеть переплетающиеся следы великих планов прошлого и стал понимать скепсис и апатию, безраздельно господствующие здесь. Стоя у Дома культуры с непропорционально огромными Рабочим и Колхозницей на крыше, воздвигнутыми если верить местным архивам , ЗА ГОД ДО МОСКОВСКОЙ КОПИИ, я угадывал широкий проспект, уходящий вдаль к зданию табачной фабрики, с рядами тополей и вязов. К сожалению, проспект так и остался в мечтах, и каменные пролетарии были вынуждены смотреть на почерневшие деревянные бараки. У вокзала я воображал широкую площадь и сотни торопящихся пассажиров, но пока что это был унылый пятачок с асфальтом изрытым так, будто кто-то решил посадить на нем картошку, а дальние поезда если и останавливались здесь, то лишь на минуту, словно стыдясь. Таких примеров я нашел много, но потом сообразил, что в моих поисках есть нечто шизофреническое и оставил их.
Странная жизнь этого мистического города все глубже затягивала меня. Если в первые дни моего пребывания здесь, мне казалось, что я непостижимым образом попал в Чевенгур и с замиранием сердца , ожидал увидеть ходящие по улицам деревья, то через год,я и сам был готов без малейших возражений переносить их с места на место. Бикин обладал удивительной инерцией покоя и я,рванувшись несколько раз и не нажив ничего кроме неприятностей, приучился к тихому и неспешному существованию, свыкаясь с непреложной для всех местных жителей истиной, что никакие успехи или даже изменения в жизни этого города невозможны.
Так и катилось мое бытие до вчерашнего дня, когда решив пожарить картошки, я не нашел дома ни капли масла и отправился на рыночек.Идти было достаточно далеко, -мой дом был на отшибе. Велосипед у меня украли коварные соседи, и необходимость идти пешком, под мелким и уже довольно холодным сентябрьским дождичком, не прибавила мне радости. Кое-как дойдя до ряда убогих палаток, притулившихся к торцу облезлой пятиэтажки, и гордо именовавшихся Центральным Рынком, я направился прямо к тете Кате, которую знал уже давно и испытал нешуточное удивление- она не обращая ни малейшего внимания на окружающих читала... Нет, удивило меня не то, что она ЧИТАЛА, но то что в руках, на которые были надеты нитяные перчатки с обрезанными пальцами, она бережно держала местную газету. Если вы когда-нибудь жили в заштатном райцентре то поймете меня. Районные газеты , как впрочем и подавляющее большинство других, не читают, их просматривают, самое большее стараясь найти упоминание о своих знакомых. Тетя же Катя читала с огромнейшим вниманием и лицо ее было необычайно мирным и спокойным.
-Теть Кать!- обратился к ней я , сообразив, что она меня не видит.
Тетя Катя вздрогнула и подняла глаза:
-Добрый день, Рома! А я зачиталась, не вижу ничего! – заговорила она, как обычно весело.- Тебе чего? Маслица? Возьми этого, я сама на нем жарю...Что еще тебе?
-А что вы читаете?- мне было любопытно, что же такого интересного может быть в местной газете,раз рыночная торговка забыла про покупателей.
-А вот батюшка наш написал! Он у нас молодой, красивый, прям как ты! –тетя Катя помахала газетой у меня перед носом. –А поет! А проповедует! Прямо слезы вышибает!
Я никогда не подозревал тетю Катю в религиозности, да и о существовании в Бикине церкви не знал.
-Где у нас церковь то?
-В гарнизоне.- поддержала разговор соседка тети Кати, высокая скуластая баба, скучавшая со своими китайскими тряпками.- Вот прямо за складами, где учебка пехотная.
-На , Рома, почитай!-тетя Катя, щедро сунула газету в пакет, вместе с бутылкой соевого масла, заинтриговав меня.
Обратный путь я прошел быстро, погруженный в мысли. Пожарив, наконец картошку, я налил себе стакан свежего, принесенного соседкой молока, и развернул газету.
Послание батюшки было напечатано на первой странице. Называлось оно «Радость человечества». Здесь же был его портрет: на меня смотрел человек лет тридцати пяти, с мужественным сухощавым лицом , высоким лбом и аккуратной бородкой. Я сразу почувствовал невольное уважение и симпатию, к этому человеку и принялся за чтение:
«Радостная тайна человеческого рождения. Оно - плод человеческой любви и любви Бога к человеку. Через три дня мы празднуем рождение Божией Матери, и наша мысль обращена к Ней ибо Рождество Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии празднуется Церковью, как день всемирной радости.»
Прочитав эти слова, я посмотрел на дату газеты. Выходило, что День Рождения Богородицы завтра. Я продолжил читать. Батюшка начал с описания родителей Марии и их истории. Передо мной встала картина пожухлой каменистой пустыни и стареющая пара, в стеганых засаленных халатах. Жалея жену, муж усадил ее на ослика, а сам идет рядом, погоняя его хворостинкой. Подобное я видел во время службы в Средней Азии. Куда же идут они? –молиться, чтобы Бог дал им дитя. И это я понимаю. Медленно и неспешно разворачивалась история, описанная неизвестным мне батюшкой, и каждая строка дышала теплом и любовью. Я читал и читал, не смея оторваться от величественного жизнеописания...И завершение-мощным и грозным аккордом:
«... Что принесём мы в день рождения нашей Матери там, где уже не стоит вопрос, есть Бог или нет Бога, а стоит вопрос, есть человек или нет человека? Станем ли мы детьми Её, подлинное общение которых друг с другом в чистоте, смирении, любви дарует нам заступничеством Её участие в сокровенной жизни Бога и открывает смысл рождения каждого из нас?»
Я долго сидел, ничего не видя и не слыша. Мне страстно, всем сердцем захотелось придти к Святой Заступнице человеков, как в детстве прибегал с горестями к маме. И, отбросив все дела и сомнения, я решил-иду...
...Это произошло со мной вчера, а сегодня я стою на пороге своего дома. Отсюда виден город, карабкающийся на сопку, где-то там, почти у самой вершины находится тот самый храм , куда я иду, как заблудившийся ребенок, наконец нашедший дорогу домой. Я огляделся: ярким серебром блестели под солнцем покрытые инеем луга и деревья, тянуло прохладой от реки, и над побелевшими крышами, подымались сотни дымов: где серых-дровяных, где черных от дрянного лучегорского угля, и совсем редко-душистых кизячных. Я глубоко вдохнул свежий воздух и сделал шаг с крыльца.
Мне предстояло пройти весь город и я шел через него, поражаясь переменам произошедшим с ним за ночь. Я никогда не замечал красоты этого места, с первых дней пришибленный серостью десятки лет не ремонтировавшихся пятиэтажек, бесконечными рядами крохотных, абсолютно одинаковых домишек-плодом вдохновения очередного энергичного начальника, так же благополучно канувшего в лету, как и все остальные и грязью улиц. Сегодня впервые за мои года здесь я был рад видеть повороты дороги, неспешно разворачивающейся передо мной и знакомые здания вокруг дороги. Я был рад полузаколоченному вокзалу и пятиэтажкам, тому самому Дому Культуры и почерневшему от старости музею, с трактором ХТЗ у входа. Даже памятнику Менжинскому, с хитрым прищуром следившему за местным кинотеатром я был рад, несмотря на все слышанные мной гадости.
Дорога уходила в гору все круче. Вот уже дошел я до забора воинского городка с жестяными звездами на воротах и тонкошеими солдатиками в грубых шинелях, копошившимися между закопанных в землю складов. Где-то там среди бетонных казарм и стоит эта церковь, где я надеялся приобщиться тайн спасения, мне представился маленький беленый храм, запах ладана и яснолицый батюшка, сильным и чистым голосом ведущий службу. Я поднимался выше, облака затянули небо будто на дождь, все посерело вокруг и мрачно смотрел на меня с вершины соседней сопки изваянный Кербелем бронзовый солдат, по размерам достойный стоять где-нибудь в Берлине. Время от времени раздавался яростный рев-заводили танки. Мне же чудился теплый свет, исходящий от храма, и от него светились казармы, и даже бляхи у солдат горели ярче.
Размышляя так, я прибавил ходу и, обогнув очередной КПП, оказался наконец перед храмом. Он стоял позади бетонного забора, в котором проделали специальную брешь, прямо посреди воинской части. Это был обыкновенный оштукатуренный дом , давно некрашеный, с черной шиферной крышей. Креста на нем не было, зато метрах в десяти лежал прямо на земле купол с крестом, будто сшибли его лихим ударом. Однако не это поразило меня, а то, что нет кругом ни души. Дом казался заброшенным, через купол проросла и засохла жесткая трава.
Растерянный я подошел к двери, на ней висел ржавый амбарный замок.
Может быть я ошибся? – Да нет, непохоже.- «Бикинское благочиние Хабаровской епархии РПЦ» гласила вывеска сбоку от двери.
-Здравствуйте! -вдруг сказал женский голос у меня за спиной. Я обернулся и увидел старушку в черном пуховике и белых кроссовках, повязанную платком. Она стояла возле купола, поставив на него дермантиновую сумку, с какими ходят обычно старушки во всех маленьких городках на Руси и смотрела на меня без особого любопытства.
-Ищете кого? – поинтересовалась она.
-Батюшку...-залепетал я, стараясь не верить, что мечта моя и настроение так грубо разрушается, столкнувшись с бикинской реальностью. Может быть все же ошибся я и пришел не туда..- сегодня же праздник..служение...
-Запил батюшка,- почти торжественно прервала меня старушка,- уже третий день.
Она видимо заметила мое разочарование и осуждающе нахмурилась:
- А что? Тоска объяла батюшку. Что не человек он?!
Она еще что-то говорила, но я уже не слышал ее потому, что разошлись облака и солнце осветило разом все до горизонта, и я стоял рядом с безголовым храмом и смотрел, пораженный открывшимся видом. На западе за Уссури темнели распаханные китайские поля и дымили какие-то заводы. Бесконечные ряды сопок, поросших низкорослым лесом, горели желтокрасным огнем, и мирно лежал рассеченный Транссибом Бикин, такой же тихий и сонный, как тысячи других городков на нашей земле. Русский город , что на восток от Китая, он дремал, устав от перестроек и революций и ходили по его улицам люди со своими мечтами и заботами, мычали коровы и гремели пролетавшие поезда- посланники из другого мира, и где то наверное уже проснулся объятый тоской батюшка.
Так кстати выглянуло солнышко и так ласково, будто сама Богородица посмотрела на беспутных детей своих и улыбнулась, прощая этот загубленный день рождения, как прощала уже сотни раз. И двинулось солнышко дальше на запад, принося новый день русской земле-день 21 сентября 1999года.