Первое мое стихотворение

               
 Первое  мое  стихотворение


                Эта было в восьмом классе, в дни зимних каникул.  Я сидел дома, уютно расположившись в своем любимом кресле  и  блаженствовал с книжкой в руках. Читал я  «Американскую трагедию» Т. Драйзера, подписку на собрание сочинений которого получил отец на работе   и теперь к нам начали поступать его отдельные тома. День был ясный, солнечный, морозный и на стене комнаты напротив  меня  четко отпечатывались слегка покачивающиеся тени веточек березы, стоящей в палисаднике около окна.

                Я бездумно глянул на этот подрагивающий веточный узор, глянул раз, другой и вдруг в моем  мозгу беззвучно прозвучала выплывшая откуда-то из глубин сознания стихотворная фраза:

Рассыпал день под кронами деревьев
Дрожащих пятен трепетные блики

                Фраза прозвучала настолько четко и ясно, что я  невольно оглянулся в поисках человека, ее произнесшего, хотя прекрасно знал, что в комнате никого, кроме меня  не должно было быть. Так оно и оказалось. Комната была пуста. И тут я опять услышал эту фразу. И понял, что фраза звучит внутри  меня. Откуда она взялась, я  не знал. Но фраза мне понравилась. В ней была красота, поэтичность и даже некая музыкальность. Я  повторил ее про себя несколько раз и тут же к ней добавилась другая:

И, словно сбросив пелену забвенья,
Вдруг ожил лес таинственный и дикий

                И только тогда  я понял, что эти две стихотворные фразы, образующие получившееся четверостишье, не чьи иные, как мои собственные. Что это  я только что их сочинил. Сочинил, сам того не подозревая и совершенно не понимая, как это у меня  получилось.

                Я настолько удивился случившемуся, что несколько минут сидел недвижно, ошеломлено глядя на зыбкую мешанину теней на стене комнаты и повторяя громким шепотом сочиненное мною  впервые в жизни маленькое стихотворение в одно четверостишие. И здесь я вновь услышал внутри себя вкрадчивый голос, медленно и ясно, чуть нараспев,  продекламировавший мне еще одно четверостишье. Причем, все сразу целиком:

Лес сразу просветлел и стал необозримым ,
Взорвался гамом птичьих голосов
А меж ветвей развесил паутины
Косых лучей, изломанных в узор.

                Я  вскочил с кресла, кинулся к столу, схватил «первопопавшуюся» школьную тетрадь, карандаш и на последней странице торопливо, боясь забыть, корявым почерком записал свое стихотворение. Записав, прочитал его сначала шепотом, тихо, словно бы не веря самому себе, затем громко, даже не прочитал, а прокричал. И радостно, счастливо засмеялся, закинув голову назад и торжествующе потрясая поднятыми вверх руками. А пока я смеялся, перед моими  глазами вдруг словно высветилось невидимым светом третье, завершающее четверостишье. И тоже все целиком:

Легли на землю солнечные брызги,
Расплылись в жарком мареве кусты,
И над поляной радугой повисли
Клочков тумана белые холсты...

                Собственное стихотворение нравилось  мне до безумия, до невозможности. Оно  мне  казалось верхом совершенства. А в некоторые фразы и словосочетания,  я  буквально влюбился и готов был их повторять про себя бесчисленное множество раз. Мне  даже не верилось, что вся эта красота рождена мной  самим, сочинена, выдумана мной,   обычным Советским школьником, учеником восьмого «А»  класса 36 средней школы города Иркутска, сотворена и составлена  мной  из самых обыкновенных слов, которые тысячами  летают и « вьются» вокруг нас.  Я  был на вершине блаженства. Я был по настоящему, по  хорошему счастлив.

                С этого дня  меня будто прорвало. Стихи потекли из меня непрерывным потоком, словно кто-то открыл внутри  меня специальные шлюзы, потекли легко, свободно, непринужденно, чуть ли не сами собой. На любую тему, по любому поводу и престо так, без всякого повода.  Я  писал стихи  везде, где придётся, как придется, на чем придется. На клочках бумаги, на страницах книг, на промокашках школьных тетрадей и на самих тетрадях, на страницах школьных учебников, на всем том, что было под руками, на чем можно было бы написать только что сочиненное стихотворение. Потому что, если его сейчас же не записать, оно почему-то очень быстро, чуть ли не мгновенно забывалось. Легко приходило, легко и уходило.  Но я  не расстраивался. Я сочинял новые.

                Но потом я всё-таки завел себе толстую общую тетрадь в дерматиновом,  не слишком хорошо пахнущем переплете, и начал записывать все свои стихи в эту тетрадь. Однако не прошло и нескольких месяцев, как тетрадь была полностью заполнена, от первого до последнего листа.  Я  купил еще одну, потом еще, еще и к концу школы у меня скопилось таких тетрадей чуть ли не с десяток, полностью заполненных  стихами, аккуратно записанными мелким, убористым, хорошо разборчивым мальчишеским почерком.

                Однако, как ни странно, сам  я  к этому своему творческому увлечению серьезно не относился и поэтом себя не считал. Мешал червь сомнения, глубоко запрятавшийся где-то в душе. Поэтому каждый раз после очередной эйфории по поводу удачного с точки зрения моих  одноклассников стихотворения, я делал просто, я доставал с полки книжного шкафа томик Пушкина или Лермонтова, или Некрасова, или Блока или любимого моего  Симонова, открывал на любой странице и сравнивал.

               И сражу же опускался с небес на грешную землю. Мои  стихи никакого сравнения с классикой не выдерживали. Не тот был уровень. Слишком не тот. С теми стихами, что печатались в наших периодических журналах, мои  стихи спокойно можно было ставить в один ряд. Здесь сравнивать можно было. Но  мне  хотелось  равняться на лучших, а не на средних. Поэтому я  не считал даже нужным запоминать свои стихи. Зачем засорять свою память всякой чепухой? Право, не стоит. Сочинив очередное стихотворение и написав его в тетрадь,  я  тут же о нем забывал. И всю свою поэтическую деятельность насмешливо называл обыкновенным «рифмоплетством».

              Однако моя школьная учительница литературы имела совершенно другое мнение о моих стихах и она решительно бросила все свои силы на помощь молодому, растущему таланту. Именно благодаря ее активной деятельности  я  стал желанным гостем в редакциях двух областных газет: «Молодой Ленинец» и «Восточно- Сибирская Правда», где стали регулярно печатать мои  стихи, в основном, лирико-патриотического направления.
 
                А в десятом классе по ее же совету и при ее содействии я составил несколько подборок лучших своих стихотворений и отправил их в редакции солидных центральных журналов Союза. И оказалось, что не впустую, не зря. Некоторые мои  стихи были напечатаны в журналах «Сибирские Огни», «Смена», «Юность». Немного, правда, всего лишь десятка полтора. Но для 17-летнего парня из провинции это было большим достижением, настоящим успехом. Надо было бы идти дальше, начинать всерьез работать над самим собой и развивать свои творческие способности.

                Но здесь подошло время окончания школы, нервотрепки выпускных экзаменов и всего остального, связанного с после школьным изменением  моего жизненного пути. Причем, очень резкого изменения. Несмотря на свою  золотую медаль и наличия направления от Горкома  и Обкома ВЛКСМИ на учебу в МГИМО, я никуда поступать не стал, а уехал с геологами в Восточную Якутию. Уехал познавть мир.  И мне стало просто напросто  не до стихов. Я о них  забыл и никакой потребности в стихосложении не испытывал долгие, долгие последующие годы. А тетради со стихами не сохранились. К сожалению. Самому было бы интересно взглянуть на них.