Г л а в а 24.
В следующую ночную смену Реле не удалось навестить Марью Ивановну. Едва она вошла в реанимацию, как услышала новость, от той же Валентины санитарки, которая всегда была впереди всех:
- Вот, Реля, наконец-то вас, медсестёр сегодня четверо на смену выйдут, прижала Релю чуть ли не к ящикам, где она переодевалась. - В прошлом году родившая Соня – тихоня, причём родившая двойню, наконец-то вышла на работу.
- Что? Такой долгий был декретный отпуск из-за двоих детей?
- Не знаю, как у Сони-тихони получилось, но она чуть ли не год с ними сидела. Хотя у неё мать помогала с близняшками управляться.
- Две девочки? – неуверенно спросила Реля.
- Откуда знаешь? Или кто тебе натрепал уже из медсестёр про Соньку?
- Первый раз слышу о ней. Честное слово. Хотя могли бы рассказать её подруги. У неё кто в подругах, у этой Софьи?
- Нина из Берлина. Ой, Нина из Клина. А, пожалуй, больше никого и нет – они из одного города. Неужели Нинка – эта зазнавшаяся краля, тебе ничего о Соньке не говорила?
- Мы с ней редко встречаемся. За всё время, что я здесь работаю, пожалуй, раза два или три. Поэтому, наверное, я ничего не знаю об её подруге. Другие медсёстры тоже ни слова о Соне.
- Вот тебе повезло – познакомишься буквально с новым для тебя человеком. Сонька – хитрющая, не смотри, что её все ласково называют «тихоней». Эта «тихоня» родила от нашего юриста – есть такая должность в институте.
- Да? – Удивилась Калерия. – Я и не знала. И что, этот юрист жену не бросил ради двух девчонок? Это же чудо, если ещё и мама красивая.
- Сонька-то – красавица. Можно сказать всё при ней. Но юрист такой был страшила, что поверишь, если бы он мне предложил с ним переспать, я бы три дня из церкви не вылезала.
- Неужели, на чёрта с рожками похож? – Улыбнулась недоверчиво Калерия.
- А по другому, не скажешь. Страшный! Уж как они с Сонькой сошлись, ума не приложу. Может быть потому, что у него квартира недалеко от института нашего находится. Так Сонька к нему, в свои дежурства, убегала по ночам. Это я сама не видела, но мне говорили. Но, как только забеременела Сонька, он раз и из института смотался.
- Боялся, что жена узнает?
- Вот я хотела, чтоб ты догадалась, а ты что-то сегодня не умеешь этого делать.
- Так вчера, тётя Валя, был такой изматывающий кросс. У Натальи больной сбежал.
- Тут сегодня у нас столпотворение было по этому поводу. Все ходили и смотрели на столб, по которому тот Гаврик спустился. Удивлялись и хохотали – как он себе яйца не оторвал.
- Так вот он по столбу спустился и прямо к забору через парк – может быть перебежками, что нас, преследователей, спасло. Гаврик, как вы говорите, перебежками, а мы неслись по всему институту, по всем его закуткам, повторяя все его изгибы и углы.
- Представляю. Кто-нибудь присоединился, что ли?
- Нет. Только наблюдали, наверное, из окон. Да санитарка из четвёртого отделения кинула простынь Наталье, чтоб мы его одели. Да дед, очень культурный, который шёл с того бока от забора помог.
- Слышала. Он Гаврика палочкой от забора отталкивал, - полная Валентина засмеялась, так, что её бока затряслись. – Дед думал, наверное, что наш больной его насиловать бежит?
- Ой, тётя Валя, это был цирк, - Калерия отсмеялась и готова была идти в реанимацию.
- Только ты, Реля, не сердись на Соню – тихоню – она твоих больных взяла. Нина из Клина ей посоветовала. Мол, это самые лёгкие больные.
- А кто их лёгкими сделал? – возмутилась Калерия. – За больными надо ухаживать хорошо, тогда и будут лёгкими. Ну да ладно. Одну ночь я перетерплю, а дальше видно будет.
- А не надо опаздывать, - сказала Валентина. – Впрочем, это девушки из Клина приехали сегодня раньше. Видно Сонька надеялась, застать своего еврея дома, а Нинку взяла с собой. А не получилось у них подстеречь его – так пришли пораньше на работу.
- Так отец близняшек еврей? – Удивилась Калерия, идя с Валентиной по коридору. – Слух есть, что этот народ очень ценит своих потомков – никогда не бросает, даже будучи женатым.
- Да не женат этот друг или разведён. По крайней мере, когда Сонька с ним встречалась, говорила, что он был одинок. Квартира, в которой она могла бывать, тебе ни о чём не говорит?
- Да, пожалуй, - согласилась Реля. – Но почему же тогда юрист не стремится к детям? Тем более к близнецам?
- А, может, думает, что не его дети? Впрочем, Сонька надеется, что он их признает. Говорит, что девчонки на него похожи. Только мне не верится. Фото она не показывает своих дочерей. Лучше бы не него, а то будут проклинать мать, когда подрастут. Сейчас девочки хотят быть красивыми.
- А что раньше, тётя Валя, девочкам не хотелось быть красивыми?
- Правда. Но вот мы и пришли. Иди и знакомься с Соней-тихоней. На Украине говорят, что тихая вода плотину рвёт. Желаю тебе, не очень сердится на Соню сегодня, если она что-то учудит.
Реля, немного стыдя себя: - «Ещё не видела родившую женщину, а уже наслушалась о ней. Но разве можно остановить тётю Валю?»
Родившая женщина и правда оказалась довольно привлекательной. Соня была смуглой, довольно высокой, с карими неулыбчивыми глазами.
- «Ещё бы, - подумала, знакомясь с ней Реля, - какой-то крокодил отказывается от детей». Ей крокодил почему-то показался маленьким ростом, кривоногим и с прочими недостатками. Она отогнала от себя все мысли, и пошла, принимать больных, как раз в том месте, где вчера лежала Марья Ивановна. Это было не очень хорошее место – здесь чаще всего у больных ночью возникали разные остановки сердца, дыхания. Поэтому больных здесь ставили так, чтоб каждый, кто входит в реанимацию, бросил взгляд на самых тяжёлых больных. И сидя за стеклом, можно видеть этих больные почти ежеминутно. А за медсестринским столом всегда кто-то находился – не врачи так медсёстры – даже няни, если их просили в отсутствии медсестёр последить за больными, не спускали с этого места глаз. Бывали светлые дни или ночи, когда на этом посту ничего не происходило – но это бывало редко.
Мало этого, видимо потому, что медсестёр сегодня было четверо, что Реля отмечала впервые за всё время работы в реанимации (по ночам, разумеется), так им где-то, через полчаса после прихода Рели, доставили из операционной не оперированного больного. Человек упал на улице – Калерии мгновенно вспомнился монах из мужского монастыря, который сбежал, чтоб посмотреть Москву и упал на улице. Тогда монах и вызвал у неё чувства, что это не простой человек. И вернувшись из малого очередного отпуска зимой, она, стараясь привезти в чувство, святого, как ей мнилось, что оказалось правдой. Повезло тогда Реле, что доставили травмированного Гельмута – атташе из Германии, и из Кремлёвской больницы возили для немца сыворотку, которая быстро ставила людей на ноги. Калерия впервые за свою медицинскую работу вдруг осознала, что если она не разделит флакон с жидкость по-братски между иностранцем и своим, русским, то Неизвестный никогда не поднимется. Гельмуту ещё привезут, если потребуется. Так и случилось. Делили ли сыворотку остальные медсёстры, Реля не спрашивала, но и Гельмут и монах встали на ноги. И разъехались по своим государствам – Гельмут в Германию, монах в свой монастырь. У каждого своя судьба.
Но сейчас привезли в реанимацию тринадцатого больного – тоже Неизвестного – упал на улице и его, подержав в операционной и ничего не сделав – спихнули в реанимацию. Быстро взяли тринадцатую кровать из комнаты, где лежал Академик и поставили её почти у стола медсестёр.
- Почему не оперировали? – Зло спросила Нина из Клина, потому что больной достался ей, и надо было его срочно освобождать от слизи. – Потому что у него глотка забита?
- Да, он бы не перенёс наркоз, а у нас испортился вот такой аппарат.
- Боже мой! Всё на реанимацию валят, всех безнадёжных везут сюда.
На это раз Калерия не почувствовала жалости, к упавшему на улице мужчине, как к монаху: - «Нет, - подумала она, - это совсем другой человек, добротой от него и не пахнет. Может быть, такой же, как Сонин соблазнитель. Сделал какой-то женщине детей и не хочет платить алименты – она прокляла его, вот и падает на улице. Но посмотрим, это – явный горожанин, точно из Москвы. Но и на сторонника Сахарова, которого к нам привезли с митинга, и которому «дали умереть» своей ли смертью, этот человек не похож. Защитника Сахарова я обрабатывала – тоже ведь пришлось прочищать ему всё – испытывая жалость и сострадание. А к этому человеку подойти не могу – как будто это тот зверь, который ударил сахаровского защитника по голове. Хорошо он Нине достался. И она со своей подругой пусть поработают. Мне этот больной, наверное, достанется когда-то – вот чувствую, что навяжут мне его – сегодня приняла не своих больных. Но хватит рассуждать – что-то мне не нравится больной у меня. Надо послать Валентину за врачом. Уж точно реаниматор не в операционной – пусть найдёт».
Она вышла в коридор и наказала Валентине найти немедленно врача.
- А что по телефону позвонить нельзя? – улыбнулась Реле та.
- Вы же слышите, работает отсос – из-за него никогда не дозвонишься.
- Да ладно, это я так сказала. Бегу.
Г л а в а 25.
Дежуривший врач, к счастью, был на месте. Это был самый уважаемый Релей молодой, но не увлекающийся на работе поздними посиделками в столовой Сергей Давыдович. А стало быть, и не исчезал со своего поста с гуляками до утра, как усатый Глеб. Всегда был в ординаторской – за исключением случаев, если его вызывали к тяжёлому больному в отделение. В таком случае он приходил в реанимацию и говорил – буду там, в случае чего звоните, и вызывайте меня по такому-то телефону. Иногда, если не удавалось помочь больному на месте, привозил в реанимацию, но, предварительно, заставив взять более лёгкого больного из этого отделения. В реанимации всегда должно быть двенадцать человек – по количеству кроватей. Правда была запасная кровать в комнате, где когда-то лежал, умерший от любви Академик. Но сегодня и эта кровать была поставлена тринадцатой в реанимации.
Сергей Давыдович поспешил на зов медсестры тотчас, хотя, наверное, не успел отдохнуть от возни с больным в операционной, которого, не оперируя, привезли в реанимацию. И сейчас, войдя в реанимацию, он подошёл сначала к нему, посмотрел, как дышит Неизвестный, и устремился в то место, где стоял больной, требующий повышенного внимания.
- Что у вас? Вижу, вижу. Как быстро он отяжелел. Я ещё днём с ним возился, после операции и думал, что всё будет нормально. Сейчас сделает ему восстановление дыхания, и подключим к дыхательному аппарату.
- В чём дело? Опять просится на тот свет? – Это подошёл из отделения дежурный врач.
- Да, поможешь мне сделать твоему больному искусственное дыхание? Потом поставим ему аппарат, если он сам дышать не может.
- Пожалуй, займёмся больным. А вы, девочки, приготовьте аппарат и на всякий случай, зарядите шприц сердечным средством, - врач тихо, на ухо Реле назвал препарат, что удивило медсестру. Неужели не хочет, чтоб рядом лежащий больной услышал, чем будут колоть его соседа.
Маша и Реля, которые дежурили в этом углу больных, стали исполнять распоряжения - Маша поспешила за дыхательным аппаратом. А Реля быстро набирала в шприц сердечное средство. Краешком глаза она видела, как врачи трудятся над больным. Видела, как Маша катит аппарат. Успела заметить, что к больному, рядом с тем, над кем трудились реаниматоры, пришёл старый профессор – Михаил Аркадьевич. Он всегда приходил к оперированным из его отделения больным часов в одиннадцать ночи, потому что жил в институтском общежитии со своей фронтовой подругой. И Софья Ивановна иногда сопровождала мужа, но редко. Сегодня Михаил Аркадьевич был один, в коротеньких, как шутили над стариком, «ещё институтских штанах», открывающих голые бугорки выше ботинок. Ещё тепло – осень только вступила в свои права, так зачем же надевать носки, идя ночью к больному? Так тоже шутили над морозостойким бывшим фронтовым врачом, который работал ещё с Бурденко. В другое время Реля бы подошла вместе с Михаилом Аркадьевичем к больному и доложила о его состоянии. Потом, смочив губы больному или дав попить на глазах профессора, отошла бы, дав им поговорить, если больной был в сознании. Калерия специально так делала, чтобы не дать Михаилу Аркадьевичу самому напоить больного. У профессора тряслись руки, и Реля боялась, чтоб он напоит не так как нужно. Но сегодняшний больной не вызывал у неё подозрений с самого начала смены. Он разговаривал, вёл себя совершенно спокойно. Поэтому, набрав лекарство в шприц, она поспешила принести его туда, где требовался укол в сердце. Кстати, Михаил Аркадьевич наблюдал за действиями врачей, не вмешиваясь в процесс, только когда стали делать укол, он отвлёкся на своего больного. Реля успела услышать, что больной жалуется профессору на шум. – «Ещё бы, - подумала она, с состраданием, - наблюдать такую картину и здоровый не поймёт. А у пациента Михаила Аркадьевича ещё спутанное сознание». И отвлеклась на того, кому врачи делали укол в сердце.
Что произошло в не поля их зрения, долго вызывало недоумение не только дежурных врачей, но и медсестёр, дежуривших в ту ночь. Когда сделали укол в сердце, подключили к аппарату для дыхания – всё это произошло довольно быстро, потому что счёт шёл на секунды. Но как только врачи и медсёстры смогли вздохнуть и оглянуться, они увидели странную картину – Михаил Аркадьевич рассеянно стоял возле своего больного и поднял глаза на врачей:
- А теперь помогите моему больному – он не дышит.
- А что случилось! – воскликнул Сергей Давыдович, еле дышащий сам, после реанимации больного.
- Да я напоил его и видно он много глотнул – теперь не дышит.
Врачи быстро подошли к кровати рядом и принялись делать искусственное дыхание, уже другому больному, отказавшемуся это делать самостоятельно. Но тщетно.
- По-видимому, аспирация в лёгкие, - сказали стоящему рядом понуро профессору, после получасовой реанимации.
- Что ж, запишите эту смерть на меня. Мне отвечать.
- Да что вы, Михаил Аркадьевич. Он сам виноват – не надо было просить пить.
- А мне не надо было давать. Теперь понимаю, почему ваши медсёстры всегда давала пить при мне. Особенно вот эта – новенькая.
- Она уже не новенькая, Михаил Аркадьевич. Она уже давно работает.
- Всё равно. Валите всё на старика, - Михаил Аркадьевич махнул рукой и понуро ушёл.
Кровать с покойником вывезли в коридор – он ещё два часа должен был находиться в реанимации, пока не пойдут трупные пятна. Лишь тогда врач напишет в истории болезни, от чего скончался этот человек, и нужно будет везти его в морг. Это был первый покойник на счету Рели, скончавшийся в реанимации, если не считать Андрея-спортсмена, которому тоже ускорил смерть его собственный брат-ветрогон, гульнувший в ту ночь с Фокиной и Тамарой, когда надо было неотступно находиться возле кровати умирающего. И то Андрея подставили в угол Рели, без её ведома, и умер он не в её смену.
- Ну что, девушки, - сказала пришедшая с ужина Нина из Клина, без своей подруги, - если бы одна из нас так сделала, как старик-профессор, с нас бы с живых не слез Салолыкин, заставляя писать докладную, почему так произошло.
- Да, - поддержала её Маша и Реля впервые поняла, что эта женщина умеет говорить, - нам бы так накостыляли в шею, ещё и выговор влепили, с занесением в личное дело.
- А профессору всё сойдёт с рук. Ты видела, как они у него трясутся. И с такими руками он оперирует. И больные из-под его рук почти все умирают. Поэтому в отделении ведут счёт и не хотят, чтоб Михаил Аркадьевич оперировал, - всё говорила и говорила Нина к ужасу Рели.
«Новенькая», как её назвал профессор, тоже заметила, что больные, кого прооперировал Михаил Аркадьевич, после операции долго не приходят в себя, иногда полежав в реанимации несколько дней, умирают. А в отделении идёт счёт смертям. И однажды поступила больная, как и сегодняшний больной, сразу проснувшаяся после операции. Дежурившие тогда старые медсёстры, удивились – или сделали вид – как ей удалось после операции Михаила Аркадьевича выглядеть так хорошо. И больная сказала им с гордостью за себя, что она сумела настоять, чтоб оперировал её не профессор:
- Пришёл мой лечащий врач и сказал, что через три дня будет мне операция. И оперировать станет Михаил Аркадьевич. Я как раскричалась: - «Пусть кто угодно меня оперирует, только не он». И, как видите, буду жить!
Вспомнив это, Калерия заглянула в историю болезни, кто оперировал умершего больного. К её удивлению им оказался Михаил Аркадьевич.
- «В кои веки, - подумала она с сожалением, - хорошо прооперированный больной Михаилом Аркадьевичем, им же и отправлен на тот свет. Сначала старик видно обрадовался, что так удачно всё сложилось, вот и напоил от всего сердца. Поучился бы у Айде – врача ординатора, который готовил больных к операции. Уговорив их не просить пить, что все держались как партизаны, стиснув зубы». - Калерия вздохнула, вспомнив Домаса.
И как только она прочла о больном, пришёл Сергей Давыдович и забрал историю болезни:
- Как вы тут, мои дорогие? Потрясены?
- Ещё как потрясены, - заспешила Нина. – Просто никак в себя не придём. А можно, Сергей, я поставлю своего тринадцатого больного на освободившееся место?
- Нет! Алексей Зиновьевич едва согласился вообще Неизвестного – не проверенного ещё по анализам, поставить вот в этот угол. А завозить его к остальным больным не разрешает.
- Странно, - отреагировала Нина, мечтавшая избавиться от неприятного больного, которому надо через часто отсасывать слизь. – У нас лежали уже Неизвестные в общем зале. Помнишь, Реля у тебя монах лежал – правда, в отсеке.
Калерия кивнула – ещё бы не помнить ей праведного человека. Отлежался и с Божьей помощью – потому что не зря на её пост подкинули Гельмута с травмой – вернулся в монастырь. Но рассказывать тайну, почему монах очнулся, она никогда не решалась.
- Или недавно, - продолжала в запале Нина, – всего месяц назад был Неизвестный в общем зале, приверженец Сахарова – политического заключённого. Так тот вообще лежал на том же месте, что и покойник сегодня, только с противоположной стороны.
- Хватит рассуждать, - прервал Нину Сергей Давыдович, - раз нашим профессором дано такое указание, это больной будет лежать там, где его поставили. А к Реле, если ты уж так беспокоишься, что место у неё освободилось, скоро поступит тяжёлый больной из отделения. Ты думаешь, зря дежурный хирург приходил, и интересовался, нет ли у нас места свободного?
- И нарвался, - улыбнулась Нина, - что пришлось ему с тобой реанимировать. Зато знает, что кровать освободилась.
- Нет, кровать не освободилась. В кровати ещё находится усопший.
- Почему не скажешь санитарам, чтоб переложили на каталку?
- А вдруг он очнётся? – Пошутил Сергей Давыдович и улыбнулся. – Ты же помнишь, наверное, что мертвец из отделения очнулся в морге?
- Да, счастье, что его не располосовали анатомы. Значит, будет жить долго.
- Вот и этот может очнуться. Так что стерегите его, как бы не убежал, - врач с историей болезни ушёл.
Все тихо посмеялись, вспомнив недавний случай, где Реле пришлось участвовать. Хотели, чтоб она и поведала, как сдавала кросс, но Калерия отказалась:
- Уже пора больных перекладывать. Но где это твоя подруга, Нина? Ужинать вы ушли вместе, а вернулась ты одна.
- Да, - вторила Реле Маша. – Где тихоня Соня? Что-то я её уже часа два не вижу.
- Сама должна догадаться, что сбежала она к своему еврею. Или ты против, чтоб она с него алименты стребовала для своих малышек?
- Что я слышу, - в реанимации появилась санитарка Валентина и подпёрла руками свои крутые бока. - Алименты на двойняшек надо требовать не через новую постель, а через суд.
- Так он и даст этот еврей через суд – ведь все законы знает. А так, может и расщедрится.
- Ну, это вы, девки, как хотите, помочь вам перевернуть больных я смогу, а ухаживать вам за больными Соньки придётся.
- И что ж! Присмотрим, - сказала Нина.
- Знаю, как ты присмотришь. Навалишь всё на Релю – не напрасно же ты подговорила Соньку взять её пост. Мол, это её больные, так она и так за ними присмотрит. А не стыдно? Ей и так уже досталось сегодня.
- Молчи, тётя Валя. Всем нам сегодня досталось – мне вон какую морду привезли. Что это ты в медсестринские дела лезешь?
- Нет, я молчать не стану. Завтра же Алексей Зиновьевичу будет всё известно. Или если его не будет, то Салолыкину – заместителю его.
- Докладывай Салолыкину. Сало – как его дразнят молодые ординаторы, давно на место Алексея Зиновьевича метит. Он будет рад разнести по институту, какие дела тут творятся.
- Прошу вас, не ссорьтесь, - сказала Калерия. – Так и быть, мы за больными Сони посмотрим, но спать ты не пойдёшь, - пригрозила Нине.
- Вот так: состав больных у нас такой, что отдохнуть никому не придётся.
- Ну, Маша никогда не спит в ночное дежурство. А мы почему?
- Всё, - сказала Реля. - Меня Марина старшей назначила в ночные смены. Если ещё кто-то захочет отпустить подругу к предавшему её человеку, то следующую ночную смену будет за неё работать одна. А сегодня так и быть, поработаем все вместе. Нельзя, чтоб больные умирали по недосмотру.
- Да, ты, оказывается, та ещё штучка.
- Не оскорблять! – Вступилась за Релю санитарка. – Ещё слово скажешь, и я не ручаюсь, что не доложу завтра про прогул Алесей Зиновьевичу.
- Ты и так доложишь, скажу я или не скажу. А теперь пошли все работать.
Валентина, разумеется, выложила их профессору и доложила старшей медсестре. Но Марина спустила всё на тормозах, сказав загулявшей Софье, что та должна отработать смену, иначе ей поставят прогул. Отработала Соня или нет, Калерия не интересовалась, хотя была сердита, что ей приходится за всех, кому хочется гульнуть, работать. Но жаловаться не пошла, хотя имела полное право, как старшая по Реанимации. Получается, молча заступилась.
Но однажды Соня заступилась и за неё. Это случилось через пару недель после происшедшего. Калерия записалась на индивидуальный пост к довольно тяжёлому больному. И лежал он в отсеке с таким же тоже тяжким больным. Придя в ночную смену, Калерия поняла, что ухаживать придётся за обоими. Опять ей попалась смена с Фокиной и Тамарой. Те, зная, что она работает за «живые», как говорили, про индивидуальные смены, деньги точно бы не зашли к другому больному. Видимо это понимала и Марина. Вдруг пришла, как только Реля оказалась в отсеке, и предложила ей обслуживать и второго больного, отдав и за него десятку. Признаться, Калерия обрадовалась. Во-первых, у неё совсем не было на что жить – купили Олегу ботинки – купленные в начале учебного года вдруг развалились. Эта неожиданная трата привела к тому, что денег не стало на питание. И плата за двух тяжёлых больных, которых ей всё равно пришлось бы обслуживать, её обрадовала. Не спать, так не спать – спасибо Марине. Что это было? То ли Марине дали за одного больного больше десятки, то ли, правда, дали за двоих по десятке. То ли Марина, вспомнив сколько раз обманывала Релю при индивидуальных сменах захотелось хоть раз заплатить нормально. Но факт, Реля крутилась всю ночь возле очень тяжёлых больных и получила за обоих. Но двум гулякам – Тамаре и Фокиной стало обидно. Почему не им «повезло», а Реле. Они бы на эти деньги сколько раз покутили с врачами, во время ночных смен. А в эту смену не удалось выпить. Вернее они «собрали стол» и ждали тех врачей, с которыми ловили смены – не важно, были это реаниматоры или дежурные врачи, или случайно прошедшие в реанимацию люди – вроде брата Андрея, который при умирающем брате пошёл с ними выпивать. Но об их подвигах знали уже многие врачи в институте и боялись этих жадных до подвигов «девушек». А ну как дойдёт до их жён. Или умрёт больной, а врачей не окажется на месте. Не всем везёт как усатому Глебу, что больного его реанимировали дежурные хирурги. Как бы там не было, но в эту ночь, когда Реля работала на двух индивидуальных, к гулёнам никто не пришёл.
Санитарки издевались над устроившими «стол» и не дождавшимися к нему «женихов»:
- Не придут ваши мужики. И в операционную не звоните – нет там операций. А пошли они в другое отделение, куда им тоже доступ есть. Променяли вас, на более доступных, хотя куда уж более-то быть.
Санитарки насолили своими речами гулёнам, а те решили опозорить Релю. Пошли на встречу дневным медсёстрам и рассказали, что Реля – выскочка такая – работала на двух индивидуальных постах и получила двойную цену. А смену у них принимали Прокурорша Ангелина и Тихоня Соня. Прокурорша очень возмутилась и хотела сказать Реле острое словцо. Но тут вмешалась Соня и отбрила доносчиков:
- И что! – Сказала резко. – Да там такие больные, что я за пятьдесят рублей не согласилась бы с ними работать. Скажите ей и Марине спасибо, что освободили вас от двух валёжников. А то вы бы проморгали больных – на реанимацию повесили бы ещё кляксу. И так уже гул идёт, что вы каждое дежурство здесь пиры устраиваете, и штаны с мужиков снимаете.
- Ну, кто бы говорил. Сама здесь детей прижила.
- Желаю и вам так «прижить», а на мужей повесить. Да чтоб они, рогатые, детей чужих как своих любили. Не скажешь ли, Фокина, от кого у тебя ребёнок? Уж, слышала я, что не от мужа.
- Да не от мужа, но муж её любит как родную. Знает и любит.
- Знает ли? Вот я вчера позвонила ему, так он удивился, что не ведал об этом.
- Ах ты стерва! – взвилась Фокина. – Если правда позвонила, то берегись.
- Давай, беги и узнавай – а не покинул ли тебя муж вместе с нагулянным дитём. А то всё моё имя треплете. Я нагуляла, так я за них в ответе и не навязываю другому мужику, хотя желающие есть.
Но Фокина не слушала её – понеслась домой, чтоб узнать, кинул её муж или нет? Всё это Реля узнала от санитарок в тот же день. Её порадовало, что Софья заступилась за неё. И сказала гулякам те слова, которые давно рвались с её языка, да стеснялась она так замужнюю женщину позорить: - «Но Соня – какова тихоня».
Г л а в а 26
Как не хотелось Калерии работать возле нового Неизвестного, а пришлось. Хотя какой там Неизвестный. На вторые или на третьи сутки выяснилось, что у человека есть фамилия и работает он не где-нибудь, а в Четвёртом Главном Управлении. На всех медсестёр это, может быть, навело ужас, а Реля подумала: - «Правильно я поняла, что это палач. Вот что-то подсказывает мне, что он людей когда-то мучил, и, возможно, продолжал, пока не упал. Как бы мне избежать дежурить возле него. Хотя когда его медсёстры отсутствуют, по уважительной причине, приходится и обрабатывать и кормить его. За что бабушка Домна, крестившая меня, в младенчестве, снится во снах и грозит мне пальцем: - «Не помогай плохим людям». А как не помогать, дорогая моя! В медицине не различают – плохой или хороший. Лечат всяких. Даже, я читала в книгах, и знаю по практике, убийц лечат, чтоб потом судить».
И ей странно было наблюдать за этим человеком. Пришёл в себя через неделю, после поступления в реанимацию. Долго не мог понять, где он и что с ним. Говорить начал сразу, и всё просил, чтоб кормили не через зонд, а желал кушать ртом. Врачи не разрешали – этот человек не известно, по какой причине, не мог глотать. Вроде всё нормально, говорит, рассуждает, вспоминает, язык может высунуть изо рта и шевелит им, зубы есть, а приходится кормить жидкой пищей через зонд.
Калерию в день попросила подежурить в свою смену Соня. Вернее они поменялись сменами. Калерия согласилась поработать день, а Соня должна будет выйти за неё в ночь. И в этот день мужчина так возмутился, что выдернул зонд и в приказном порядке, сказал кормить его естественным путём. Калерия как не упрашивала, зонд он вставить не давал. По счастью рядом находилась его лечащая врач. Тоже пыталась собственноручно вставить зонд, но пациент убедил её, что сам может есть. Пусть жидкую пищу, но через рот. Врач попробовала кормить его с ложки – маленькой, не большой. И влила часть супа. Потом попросила Релю докончить кормёжку больного. Калерия согласилась, но попросила врача, написать в историю болезни, что больной питался через рот, по её разрешению. В медицине было буквоедство – всё должно фиксироваться в историях болезни. Врач пообещала и вернулась к истории, над которой трудилась до кормления. Калерия решила, что она запишет, если уж сама начала кормить. И успокоилась, тем более что больной ни разу не поперхнулся. Так и сдала смену, сказав Нине из Клина, что больной кушает через рот, но кормить надо очень осторожно. Что произошло в ужин, Реля могла лишь догадаться. Видимо больной попросил ещё поесть из термоса, который принесла ему жена ещё днём. Нина кормила больного не очень усердно и влила ему жидкости больше, чем чайная ложечка – человек поперхнулся и мгновенно, как и больной Михаила Аркадьевича, ушёл из жизни. Это случилось после ужина, но свернуть решили на Релю. И Салолыкину, - заместителю профессора, который сам метил на место Алексей Зиновьевича и дежурил, на следующий день по отделению, сказали, что накормила больного не через зонд дневная медсестра. Тот был зол на Калерию, потому что пробовал ухаживать за ней некоторым образом, намекал, чтоб пригласила его к себе домой.
– Если к тебе нельзя, поедем на мою холостяцкую квартиру – там и кафе небольшое невдалеке имеется. Время проведём весело, но чтоб на работе никто не знал.
- Я не люблю встречаться с конспираторами, - глядя на испорченное лицо множественными морщинами – вдоль и поперёк – сорока двух летнего мужчины, - отвечала Реля, подумав: - «Семидесяти двух летнего академика Арутюнова я приняла за сорока двух летнего мужчину, а здесь всё наоборот. Молодого мужчину можно принять за старика. И это не болезни не сострадания по больным его так состарили. Бог шельму метит. Любит гулять, любит снимать сливки с молодых женщин, и вот, пожалуйста, с ним, наверное, не я одна не хочу встречаться».
- А что тебя сразу и родителям вести показывать?
- Да Бога ради! Оставьте свои притязания другим женщинам. Относитесь ко мне лишь как к медсестре.
Вот Салолыкин и отнёсся, как к медсестре. Строго встретил Релю на входе в институт. Случайно повстречались или он, увидев сотрудницу, издали, подождал – молодая женщина о том не думала. Просто было неприятно видеть новоиспечённого профессора.
- Вот хорошо, что я вас встретил. Здравствуйте.
- Добрый день. Я рада, что вы в отношении меня перешли на «вы».
- Я вынужден перейти на «вы», потому что потребую от вас объяснительную записку, почему вы кормили больного, который из Четвёртого Главного Управления, не через зонд, а другим путём.
- Во-первых, я кормила больного после врача. Лечащий врач начала его подпитывать с маленькой ложки, а мне предложили продолжить. Это был обед. И он прошёл прекрасно. И врач обещала мне, записать в историю болезни, что в обед больной не дал вставить зонд. Кормили через рот, - повторила Реля, стараясь оторваться от номинального профессора.
- Обещала вам лечащая врач, а не записала. Теперь отказывается, что вообще не присутствовала при кормлении. Вы можете доказать, что врач была в реанимации в обед?
- Если бы знала, что меня на суд позовут и нужен свидетель, то позвала бы санитарку. Впрочем, возможно кто-то видел, кто работал тогда. Но эта врач, которая отказалась – молодая да обманчивая. Разве можно отказываться от своих дел и слов?
- Вот отказалась. В упор, говорит, не видела, что больного кормят через рот. А теперь больной попал в морг – у него аспирация жидкости в лёгкие случилась после вашего кормления.
Калерии стало жутко, но она хорошо помнила, через сколько секунд, перестал дышать и вмиг стал покойником больной Михаила Аркадьевича, после того как он его напоил от души.
- Вы, профессор, видели хоть раз, чтоб больной умер не сразу, после того, как в лёгкие попадает жидкость? На моих глазах, уже здесь, в реанимации больные скончались сразу, после того, как их хорошо напоили.
- Знаю, на какие случаи вы намекаете, - они уже поднимались по крутой лестнице – Реля не захотела сесть с этим неприятным человеком в лифт, она даже кнопку не стала нажимать. Салолыкин, который всегда вызывал лифт – жалел свои ноги, упорно шёл за ней.
При повороте лестницы Калерия заметила, что наверху стоит Алексей Зиновьевич – видно думал спускаться, но передумал, услышав их разговор.
- О чём спор? – По-дружески спросил Салолыкина, будто и не знал, что в институте шепчутся, о том, что заместитель его подсиживает.
- Да вот, требую от Калерии, чтоб написала объяснительную записку, в отношении умершего в субботу больного. Сегодня его должны вскрывать, и, думаю, выяснят, что он погиб по вине медсестры, которая вопреки воле врача накормила его через рот.
- Да ты с ума сошёл – терзаешь милую женщину не за что. Я уже был на вскрытии, пойдём, я тебе расскажу, от чего он умер. Ты, Реля, не бойся, иди, работай. Никаких объяснительных записок писать не надо. А ты, - обратился к заместителю, - не встречай работников по дороге на работу и не угрожай расправой – сначала надо всё выяснить.
Алексей Зиновьевич увёл своего заместителя в кабинет. Калерия зашла в сестринскую комнату и стала переодеваться: - «Надо уходить, - гневно думала она, - если здесь работают такие люди: одна не записала в истории, что сама начала кормить помимо зонда, а второй готов чужую вину повесить на меня. Уверена, что аспирация в лёгкие была ночью».
- Чего так переживаешь? – вошла Марина.
- Да вот Салолыкин пристал по дороге на работу, чтоб я докладную писала ему, почему в субботу накормила больного не через зонд, а через рот. Но я делала это в присутствии лечащего врача. Она сама начала так кормить, а потом мне дала докончить. И я сдала хорошего больного – он даже говорил. А, при кормлении ночью, если уж разбираться, его кормили из большой ложки и быстро – вот и случилась беда.
- Даже если бы по твоей вине больной скончался, то тебе надо благодарность писать.
- Да что ты!
- Точно. Он умер оттого, что у него сифилис был в последней стадии. Это уже не страшно, не пугайся – ты не могла от него заразиться. Да и никто не мог. Но девчонки некоторые хотят идти на проверку.
- Я тоже пойду. Как можно скорей. Я не завтракала сегодня – не успела, так что вполне могу анализ этот сдавать.
- Хорошо. Я сейчас иду в лабораторию и запишу тебя и Машу – она тоже хочет провериться. Ты прими смену, попроси кого-то из ночных задержаться.
- Кого? Прокуроршу? Которая, я уверена, мне гадость подстроила. Не будь этого сифилиса, меня бы Салолыкин затерзал, как волк голодный.
- Плохой человек. Он, мне кажется, приставал к тебе? И не любит, когда ему отказывают. Он у нас не одну тебя донимает. Но Алексей Зиновьевич, наоборот, тебя обожает и не даст в обиду. Скажи ему спасибо, потому что он всегда защищает медсестёр от приставаний врачей.
- Это если медсёстры не против, иметь, во время ночных смен, интрижки, - поправила Реля. – И упиваются тут до беспредела, а потом работать не могут.
- Тебе надоели Фокина и Тамара? Ну, скажи, что ваша старшая медсестра догадлива
- Ещё как! Думаю, и уходить уже с работы. Если вот так, раз в неделю обязательно надо перенервничать, то трудиться в такой обстановке всё трудней. Сегодня сдам анализ и через неделю подам заявление об уходе.
- Реля, не делай этого. Алексей Зиновьевич получит инфаркт. Он любит медсестёр и врачей, которые хорошо работают. А тебя особенной любовью, только стесняется объясниться, но об этом все знают.
Калерия нахмурилась – она не любила, когда ей говорили, что тот или иной врач не равнодушен к ней: - «Пусть сами говорят об этом, перед праздниками», - подумала с насмешкой. Но разговор о влюблённых решила не продолжать. Перешла на другую тему:
- А что делать, Марина. Ты знаешь, как тут медсёстры грызутся? Вот ходят, обнявшись, секреты друг другу доверяют, через минуту ругаются, чуть не дерутся. Да и дерутся, как мне рассказывали, не только у нас, из-за мужчин, но и в отделениях. Причём, из-за женатых не холостяков. А меня ревнуют к каждому, кто ко мне приблизится, хотя ко мне, чувствуя мою волю, подходят с комплиментами лишь холостые. Не знаю как в других отделениях, а у нас дамы почти все замужем, но гуляют – не все, но некоторые. Так вот, они меня даже к холостым ревнуют, даже если те ими брезгуют.
- Ты смотри, самим этим дамам не скажи такое – загрызут или станут подстраивать такие фокусу как с этим сифилитиком. Да, обстановка бывает очень тяжёлой – мне ли не знать.
Калерия внимательно посмотрела на Марину – вроде не шутит. И продолжала говорить:
- И смотри, лечащая врач предаёт. Работу свою не делает, в историю болезни не пишет то, что сама начала, а медсестре доверила продолжать.
- Слушай, из-за какой-то испугавшейся бабёнки, ты хочешь хорошо оплачиваемую работу потерять? Ведь так как у нас даже в Кремлёвской больнице не платят.
- В чём я сильно сомневаюсь, - Калерия усмехнулась. – Ладно, Марина, ты иди нас с Марьей записывай на анализы. И придёшь, скажешь, когда идти. Лучше пораньше.
- Ну да, это же натощак, - Марина быстро ушла.
Реля грустно шла по длинному коридору. Уже не шутила в мыслях, что она как Штирлиц среди врагов. Но кто-то нагонял её более тяжёлыми шагами, чем у неё.
- Калерия, подожди, - услышала она знакомый голос и обернулась.
- Валерия Сергеевна? Что с вами? Мы так давно не виделись. Вы заболели? Как вернулись из Осетии, так и не показываетесь в реанимации.
- Заболеешь при таких делах. Как вернулась из поездки в Грузию – я всё же считаю, что это Грузия, - Валерия Сергеевна сбилась, не зная, что дальше говорить.
- А, по моему, всё же, Осетия или Абхазия, куда вы больного мальчишку отвозили. Роздан – Сезам – и Новые пещеры, которые вы хотели посетить – это в тех краях находится.
- Хотела посмотреть пещеры, да кто же мне даст. Вернее обстоятельства не позволили. Ты не представляешь, с какими я трудностями столкнулась, в этой Абхазии. Сейчас зайдём в реанимацию, ты примешь смену – там всё хорошо – я знаю уже. И могу всем сразу рассказать – даже ночным медсёстрам, если они задержатся.
- Хорошо. Мне очень интересно послушать, - Калерия, казалось, забыла о своих неприятностях. – Но если Марина нас с Машей вызовет на анализы, вы без меня не рассказывайте.
- На какие анализы вы пойдёте? Из-за сифилитика? Брось, Реля, я не раз сталкивалась с четвёртой стадией этого заболевания – это не опасно.
- Но я всё же проверюсь.
- Тогда знаешь что? Мне очень хочется с тобой одной поговорить. Я буду рассказывать всем дамам в куче, как меня встретили в этой Богом забытой Осетии. Я летела, думала, что там рай – мне так и говорили наши загорелые друзья, а там такой рай, что лучше нищему подай. Это точно ты говоришь – не Грузия. В Грузии совсем по-другому встречают и провожают.
- К сожалению, а, может, к счастью, не бывала в этих республиках, а лишь слышала о них разговоры людей. Тем более интересно вас послушать.
- Послушаешь, Реля и удивишься. Я слышала твои рассказы об Украине, о Белоруссии, даже о Прибалтийских республиках – везде, по твоим рассказам есть своя неповторимая изюминка. Ты даже о неприятных вещах говоришь интересно. Вот заинтересует ли тебя моя повесть?
- Это та, о чём вы хотите со мной лично поговорить?
- Лично поговорить, это о своей неудачной жизни. А начну я, для всех с рассказа об Абхазии, или Осетии – кто их там разберёт.
- Хорошо, Валерия Сергеевна, сейчас приму смену и, возможно, выдастся несколько минут свободных.
- Конечно, выдастся, сегодня же операций нет. Разве какого мужика, падающего на ходу, привезут. Да ещё из Четвёртого Главного Управления, - Валерия Сергеевна грустно пошутила.
- Спаси и помилуй от таких, - Калерия чуть не перекрестилась.
Но как только Калерия приняла смену, Марина отозвала их с Машей сдавать анализы из вены, наказав двум другим медсёстрам и санитаркам накормить завтраком больных – благо тех, кого через зонд надо было питать – не было. Валерия Сергеевна вызвалась помочь:
- Идите, Реля и Маша, я посмотрю тут за вашими больными. Где надо – сама покормлю. Вспомню, что начинала работать в медицине, с медсестры.
- Что это с ней? – Удивилась всегда молчаливая Маша, шагая по коридору с Релей. – Не помню за много лет работы здесь, чтоб Валерия помогала медсёстрам. Сама может, сходив на встречу с родственниками и получив от них деньги, навязать мне или тебе лишнюю работу, в виде массажа лёгких больному, если ему грозит пневмония.
- Но мне не трудно, - возразила Калерия, - вентилировать лёгкие больным, если есть свободная минутка.
- Вот именно. А много этих свободных минут у нас с тобой случаются? Другие медсёстры могут и пьянствовать в ночные смены и заводить романы, а мы с тобой ишачим как клячи.
- Ой, Маша, не говори. Мне уже хочется уйти отсюда.
- Ты что! – Испугалась та. – Я только почувствовала, что не одна я такая. Правда, воевать, как ты не могу. Мне лучше отмолчаться. И не беру индивидуальных смен, хотя деньги – сама знаешь – никогда не лишние. У меня, в отличие от тебя, две девицы растут. И, думаю, что не как твой сын, который, ты рассказывала в Польше: ты ему предлагаешь купить джинсы – модные сейчас брюки, а он не хочет, предлагает, чтоб ты себе купила. Было так?
- Было, - Калерия вздохнула. – У меня сын, действительно, не барахольщиком растёт. А в их классе, ещё в прошлом году вернулся из США сын дипломатов и весь в «Джинсе» был, как говорили. Завидовали ему многое, не только девочки, но и мальчики.
- Девчонки, наверное, так и вертелись возле «Джинсового».
- Но, кроме того, что одет модно, мальчик ещё и красив, - возразила Реля, живо вспомнив, какое впечатление произвёл на неё прилетевший их США сын дипломатов. Федя был выше своих сверстников, широк в плечах, лицо мальчика закормленного и малоподвижного. Его родители привозили на машине и сразу после уроков забирали – никакие секции, ни бассейн раскормленного мальчика не смущал. Или родители запрещали. Через год Федя сравнялся со всеми – его всё же заставили ходить не в «Джинсе», а в форме, как все. И на уроки физкультуры, кроме бассейна – навыков плавания у жившего в США затворника не было.
- Красивый мальчишка? Опиши его лицо.
- Смогу лишь с фотографии, потому что я сама мало общалась с ним. Сидит такой важный, можно сказать, что представительный. Смотрелся он по сравнению с другими мальчиками старшим братом, которые все ему немного надоели. Правда, вскоре выяснилось, что делать ничего не умеет, что наши дети умеют, без важных родителей.
- А разве у вас простая школа?
- Совсем не простая. Мы живём в Центре, в двадцати минутах ходьбы от Кремля и учатся во всех школах в округе дети Кремлёвские, дети Космонавтов, дети артистов, футболистов. И, естественно, что, приехав из Америки, сын дипломатов не мог долго носить «Джинсу» - его скоро передели в школьную форму, в которой все ходят.
- Но твой парень хоть и не хочет подражать сыну дипломата, всё же выделяется в классе?
- Наверное, да. Но моего Олега во всей школе любят, даже старшеклассники, которые приветствуют его, если мы идём куда-то.
- Больше из-за тебя, мне кажется. Слишком яркая ты, женщина. А подростки любят красивых, даже старше себя. Я слышала, что тебе говорила медсестра, из детской больницы, которая у нас лежала. Ещё и прощения просила. За что?
- А за что может извиняться старшая медсестра отделения. Как ты думаешь?
- О, господи! Неужели и в детской больнице старшие медсёстры мухлюют? Тебе и там не доплачивали? Вот поэтому я никогда не беру индивидуальные посты, чтоб Марина не наживалась на моём труде.
- А я беру, - Калерия вздохнула. – И, накопив немного, покупаю что-то из нужных в жизни вещей – например о холодильнике сейчас мечтаю, но их трудно достать. А если не удаётся покупать в нашем государстве, где лишь блатные могут всё иметь, то деньги, что у нас лежат на сберкнижке, в один миг могут уйти на поездку по красивейшим местам Союза.
- Завидую тебе, что ты живёшь так легко. Я бы ни за что не поехала, если нужны вещи.
- Это не называется легко, - пошутила Калерия. – Эт-то, - она применила акцент эстонцев, говорящих медленно, - называется красиво. Ну, вот мы и пришли, чтоб у нас взяли анализы.
- Да, чтоб человеку, подвинувшему нас на это, не икалось на том свете.
- Ты умеешь шутить? - Удивилась Калерия, входя в лабораторию. – Девушки-красавицы, пришли к вам сдаваться. Проверьте нас на реакцию Вассермана.
Г л а в а 27
Валерия Сергеевна просто рвалась, рассказать медсёстрам и санитаркам о своей поездке,
как можно раньше, ничего не получилось у неё с утра. Вернувшись из лаборатории, Маша и Реля, застали врачебный обход, а тут надо вертеться между двумя, а то и тремя врачами – потому что больные у каждой из медсестёр были из разных отделений. Мужчине врачу расскажешь, как чувствует себя больной, сверяясь с наблюдениями ночных медсестёр – для этого имелись особые тетради. С женщиной-врачом постоишь возле больного, выслушивая, что ему назначат сделать из лечения. Пообещаешь:
- Всё, что назначите в истории болезни, всё будет сделано. Но вы, уж будьте добры, запишите ваши назначения, чтоб неприятностей у меня или у процедурной медсестры не случилось.
- Что, Реля, я слышала, вас кто-то сильно подставил?
- Да, но не будем об этом говорить – всё уже разъяснилось в мою пользу.
- Не получилось у Салолыкина забить гол в твои ворота, - вставила свою реплику Валерия, находившаяся возле своего, «терапевтического» как говорили больного.
«Терапевтический», это значит, что больному больше требовалось внимание терапевта. По части хирургической он выздоравливал, но мог «загрузиться», в связи с воспалением лёгких или сердечных дел.
Калерия поёжилась, при упоминании фамилии Салолыкина, но ничего не ответила. Пошли бы вопросы, что да как, а будоражить свою ещё не закрытую рану на сердце она не хотела.
После обхода принесли обед. И она, вместе с санитаркой Валей кормила больных. Бойкая Валентина уделила внимание больным Калерии, надеясь от неё услышать, о конфликте с Салолыкиным.
- Что, моя дорогая, Сало на тебя сегодня жало?
- Ой, тётя Валя не надо говорить об этом человеке. Валерия Сергеевна хотела нам сегодня рассказать, как она отвезла больного в Осетию, не то в Абхазию.
- Ты хочешь, чтоб Валерия тебе про эти республики рассказала? Держи карман шире! Она лишь о мужиках может рассказывать всякую гадость, прости меня Господи. Призывает в свою роскошную квартиру мужчин, а потом о них такое несёт. – Валентина подмигнула Калерии и, наклонившись в её уху, прошептала: - Не удовлетворяют они её.
- Тётя Валя, поговорим об этом потом, когда пойдём с тобой обедать.
- Ты пойдёшь со мной обедать? – Удивилась санитарка. – А как же твоя Наташа?
- Моей Наташи сегодня нет. Молодые девчонки – практикантки ходят вместе. Мне остаётся лишь Маша, но она никогда ни с кем не ходит – только одна кушает или совсем не ест.
- Ну, а чего ты хочешь от сектантки? – Опять шепотом. – Это, милая моя, тебе не пара. Ты, можно сказать солнце против бледной луны, которая постоянно прячется за облаками.
- Ни ничего себе, тётя Валя, у вас сравнение. Вам надо стихи писать.
- Вот пойдём кушать, я тебе почитаю свои стихи, которые писала в молодости.
- «Это лучше, чем обсуждать Валерию, - подумала Реля. – У нашей любительницы мужчин сейчас какое-то горе, очень сильное. Или я совсем не понимаю женщин».
В обед Валентина, действительно, развлекала Релю своими стихами. И совсем не детскими, если в них уже попал и зять – «любимый». И внук – бегающий из дома каждый год, пока Реля не остановила его каким-то чудом – по крайней мере, так говорит полная жизни его бабушка.
- Благодарю, благодарю, благодарю!
Наш Сашка уж не побегашка.
И в школу бегает не как «Аля-Улю»!
Уроки учит наш усердно Сашка.
Насмеявшись над стихами Валентины и поев, они пошли в сторону своей реанимации, где, в коридоре их уже ждала Валерия, стоявшая выгодно на фоне окна. Окно это Реля никогда – из-за работы не видела освещённым солнцем. А тут, как говорил один юмористический герой, солнце «расталдыкнулось осенним теплом» и в очень выгодном свете представило Валерию. Оно как бы охватило яркими лучами чуть стареющую женщину и сделало ореол над её головой, что заметила не только Реля, но и остальные:
- Как вам идут эти солнечные зайчики, Валерия Сергеевна – прыгают на вас, резвятся. А вот и Реля с тётей Валей, которых мы поджидали.
- Да-да, все в сборе. А в реанимации всё прилично – я уже всех больных обошла и повелела им отдыхать – тихий час. Поэтому ждём вас здесь.
- Хорошо. Мы все ожидаем вашего рассказа, о том, как вы доставили больного мальчишку в одну из наших солнечных республик, - торопила Реля.
- И вот ведь ты права – это была не Грузия, которая очень богатая и получает хорошие дотации. Я повезла умирающего мальчишку в южную Осетию. Там народ беднее живёт, потому что грузины, считающие себя лучше всех, не делится дотациями с малыми народами в ней, а, наоборот, притесняют эти народы.
- Откуда у вас такие познания? – удивилась Калерия. – Насчёт дотации этим республикам, которые живут на границах Союза, я знала. Но что народы в них разобщены из-за денег как-то и голову не приходило.
- Живут не на равных правах! Представляешь, грузины считаю малые народы, чуть ли не рабами. Вернее они когда-то и были у них холопами – при царях видно. Но те привыкли жить за их счёт и не хотят от этого отказываться. А осетины и абхазы, кажется, давно борются за свои права. Но, при Сталине, разумеется, им и пикнуть было нельзя. Зато теперь ждут, не дождутся, когда им можно отмежеваться от грузин и жить самостоятельно.
- Кто вам это всё рассказал? – удивилась Калерия.
- Наши, русские врачи, когда я отвезла мальчишку в больницу и еле там его пристроила. И осетины среди врачей тоже подтверждали их слова. Это меня, как обухом по голове, ударило. Не твоё ли влияние, Реля, что я поинтересовалась жизнью малых народов?
- Точно не моё, потому что я об этом даже не догадывалась. Думала, что они там все дружно живут – никто никого не притесняет.
- Только тех осетин, с которыми я летела на самолёте. Они мне немного рассказывали, как им тяжело живётся. Правда, мало открываются, будто боятся неприятностей.
- Чуток жаловались, хотели, чтоб ты в пещеры Ново-Афонские не просилась, - улыбнулась тётя Валя. – Ты же им, кажется, загадку такую дала?
- Был разговор. Но как только мы прилетели, и я посмотрела на их обычаи. Девушки, милые, это же ещё полные дикари. Мы здесь в Москве их, когда видим, думаем, что богатые, по десять-пятнадцать человек прилетают с одним больным. И всё больше молодые люди, дети, можно сказать, бросившие школу. И впрочем, неплохо все одетые. И всю эту толпу надо где-то разместить, на ночь, чем-то накормить – потому что днём они ходят по Москве или сидят в вестибюле института, а на ночь снимают у какой-нибудь пенсионерки квартиру.
- Я слышала, есть такое распоряжение директора института более двух родственников не пропускать, даже в вестибюль, - сказала, вздохнув, Валентина, - но эти дикари, как ты говоришь, Лера, всё же прорываются. Ну и как ты, летела со всей этой гвардией в маленькую республику?
- Как? В самолёте отбивала их от мальчишки больного, требуя, чтоб они по одному с ним разговаривали, а не наваливались кучей. И то разрешала говорить с ним совсем мало, чтоб парень совсем не ослаб.
- Но он-то, наверное, коль уж летел домой, то духом родины наполнился?
- Должна вас разочаровать. Мальчишка слабел прямо на глазах. Я его почти весь полёт держала на капельнице. Наконец прилетели в какое-то селение. Вначале его вынесли из самолёта и повезли нас на машинах, правда, недолго. Вижу, едем богатым селом – дома двух-трёх этажные и как мне объясняют каждый дом на одну семью.
- Можно было бы радоваться, если не знать, какие у них большущие семьи, - вставила девушка-практикантка.
- Да, - Валерия посмотрела на неё, - и не дай Бог тебе выйти замуж в такую семью. Даже если тебя будет сватать красавец – не ходи. Там такие обычаи, что не выдержишь, сбежишь, если тебе дадут сбежать.
- Да уж, знаю, женщины там как прислуга живут – свари, подай на стол, а сама фиг присядешь, пока все старшие не наедятся.
- Вот этот варварский обычай я и застала. Все молодые и среднего возраста женщины в запарке – три дня готовились к приезду больного. Пятьсот гостей наехало на приезд больного человека, будто ему это надо. Мне показалось, что праздновать они решили не только приезд больного на родину, но и поминки по нему сразу справлять.
- По живому ещё? – с болью спросила Калерия.
- Мне так показалось. Носилки с парнем поставили на землю и вот две чёрных старухи, в чёрных же каких-то накидках начали, бегать, как курицы возле него, взмахивая накидками и что-то бормоча по своему. Я потерпела их немного, потом велела занести парнишку в дом, потому что и кормить его была пора и перевязку делать необходимо. Предчувствую вопросы, поэтому сразу скажу, что дома их – богатые снаружи, внутри, будто только построенные. Стены голые, кроватей почти не в одной комнате нет – на полах, что ли спят? Но это меня не волновало, лишь бы была постель для больного не на полу. Да и я не привыкла спать, как попало. Поэтому больному и мне были кровати. И какое-то сносное бельё, видимо из Москвы же и привезённое. И прежде, чем положить на него парнишку, я заставила гладить всё, с двух сторон.
- А родственники, наверное, за вами в дом попёрли, чтоб наблюдать?
- Никого не пустила, кроме санитаров, которые носилки несли, да женщин, которые мне при перевязках помогали. Да никто и не рвался, должна сказать. Все гости расселись за столы, во дворе, и начался пир.
- Кроме женщин, конечно, которые лишь прислуживали?
- Это я вам уже говорила. Лишь мать-старуха пришла со мной, чтоб посмотреть на умирающего сыночка. Представляете, родила парнишку чуть не в семьдесят лет – вот он и родился такой больной, со страшной патологией, взяв её от стариков-родителей.
- Может, вам показалось, Валерия Сергеевна, что мать старая. Может, от горя согнулась?
- Ага! Согнулась она. Стан как у девушки. Да у неё старшему сыну уже под шестьдесят лет, но здоров мужик. А вот чем старше она рожала, чем больней у неё дети. Я заметила, что старики у детей забирают здоровье и гордятся, что живут долго.
- Законы гор, - сказал кто-то из мужчин-врачей, проходя в реанимацию.
- Да, - подтвердила Валерия, - и я в этих диких законах прожила трое суток. И всё время эти горцы пировали во дворе. И песни пели, только что не дрались, как у нас бывает на весельях. А я все эти три дня билась с мальчишкой, добиваясь, чтоб пищу ему готовили как больному, а не кормили тем, что сами едят.
- А так накормили бы его сухой пищей, и за три дня он бы умер от несварения. - Заметила Калерия, вспомнив больную с Кавказа, которую они отправляли в отделение готовую к выздоровлению, а вернули её в реанимацию, обкормленную зелёным виноградом и с заворотом кишок, когда спасти было невозможно. Но та больная видно и не нужна была дома, потому что привезли её из Грузии, - в тот раз точно была грузинка - в невменяемом состоянии. А когда её подлечили, выяснилось, что так и останется мать четверых детей пятым ребёнком – за ней самой уже требовался уход.
- Да, - сказала Валерия, - поэтому я три дня сражалась за мальчишку, чтоб он пожил немного в своей семье. Но вижу, что древним аксакалам больше выделяется внимания, чем больному. Его привезли умирать и все ждут, когда же он окажет им такую честь. И всё едят и едят – днём и ночью. Наконец я понимаю, что еда в дома вся съедена, даже прошлогодни запасы. Последним двум чёрным курам сворачивают головы и выбрасывают на улицу, чтоб их подобрали прохожие.
- Такой обычай, - сказала студентка, - это чтоб с чёрными курами унесли болезнь мальчишки.
- Мне тоже так сказали, - возмутилась Валерия. – Ух, как я выскочила из дома, взяла этих куриц, принесла бабкам в черных накидках и приказала ощипать и сварить больному бульон. А мясо провернуть через мясорубку и я накормлю мальчишку бульоном с мясом. И пока они это делали, я позвонила в больницу их, что скоро привезу к ним больного, потому что домашних условиях он находиться не может.
- Те приняли больного с удовольствием?
- Какое там. Даже врач у них не умеет капельницы ставить.
- Покупают дипломы, - сказала тётя Валя. – Учиться не хотят, а отметки им ставят за деньги.
- Ой, Валюша, и всё-то ты знаешь. Короче, отвезла я малого, и взяла у хозяев деньги только на обратный самолёт и уехала из этих мест, даже не осмотрев их расхваленные пещеры. Вот эти дикие обычаи устраивать пиры, когда надо плакать, поразили меня.
- И заболела после этого вояжа, - сочувственно сказала тётя Валя, поправляя свою модную шапочку на голове.
- Ох, трудно мне досталась эта транспортировка больного. Кажется, своё здоровье отдала мальчишке, но будет ли он жить долго, после того как в его доме всю еду съели, не знаю. Реля, ты зайдёшь в мой кабинет, когда сделаешь все процедуры своим больным?
- Не могу обещать, Валерия Сергеевна. У моего больного предстоит сложная процедура – спинальная пункция. Так что когда она закончится, мне потом ужином больных кормить.
- И двоих через зонд. Хочешь, я приду, помогу тебе?
- Вы лучше отдохните, вам же, наверное, ночь дежурить. Что-то вид у вас не очень здоровый.
- Зато ты цветёшь и пахнешь. Особенно, после того, как пришлось проверяться на сифилис. Вот ведь гады – врачи из операционной – наверное, знали, в первый же день, кто этот больной, с какой болезнью поступил. Нет же, закамуфлировали его под Неизвестного и сунули в реанимацию.
- А он из Четвёртого Главного Управления, - сказала тётя Валя. – И уж точно имел в кармане какой-то документ. Так его предпочли потерять, и до конца не говорили, чем человек страдает.
- Страдаем мы, - ответила Марья, на минутку подошедшая к беседовавшим. – Это же ужас какой, я его очищала, когда он задыхался, совсем без рукавиц – некогда было одеть.
- Да не бойся ты Марья, четвёртая степень сифилиса – это уже не опасно. Посмотришь, анализы и у тебя и у Рели будут отрицательные.
- Хорошо вам говорить, Валерия Сергеевна. Весь этот ужас проскочил мимо вас.
- Зато я другого ужаса натерпелась. Зря ты не слушала, что я всем рассказывала.
Г л а в а 28
Но, как оказалось, Валерия Сергеевна не дежурила в эту ночь и они вместе с Релей вышли из института.
- Пошли, я тебя провожу немного, чтоб поговорить наедине, как я и хотела.
- У вас на душе не очень хорошо, я чувствую.
- Ой, девочка, если бы ты знала, какие кошки мне каждую ночь грудь раздирают.
- Это что-то связано с вашим молодым любовником?
- Каким любовником! Я уже с ним и расписалась – дура!
- Зачем же себя так срамить?
- Ой, дура, я дура. Это же надо, в мои годы так себя подставить. И сказать девчонкам, как сегодня рассказала о своей поездке на Кавказ, ничего не могу. Многие же меня предупреждали, в том числе и тётя Валя, чтоб я не связывалась с этим негодяем, так нет же, влипла.
- Вы уехали с больным, а молодой друг, пользуясь вашим отсутствием, что-то натворил?
- Ты, наверное, думаешь, что привёл бабу лихую в мою трёхкомнатную квартиру? И они, поиздевавшись надо мной, ещё и обокрали меня?
- А это так?
- Лучше бы обокрали – мне бы легче было. Но этого сделать он не мог, даже если бы захотел, потому что у меня такая доченька растёт, что она бы живо и его и бабу выгнала.
- Хорошая у вас девочка, если блюдёт покой матери, защищает её.
У Валерии при этих её словах, будто судорога пробежала по лицу, сделав его настолько не красивым, что Реля испугалась – то ли она сказала. Но вскоре собеседница большим усилием воли – Калерия поняла как это нелегко - приняла прежний вид: взгляд её стал мягче, и она сказала не те слова, которые рвались у неё с языка.
- Реля, дорогая, когда я вернулась из своей не сладкой поездки, то меня чуть инфаркт не хватил. Доченька моя – эта Лолита малолетняя спала в одной постели с моим мужем. Знаешь, кого обзывают Лолитами на Западе?
- Знаю. Я читала рассказ Набокова, где он от лица старика описывает, как тот чуть не соблазнил маленькую девочку. Но это у нас в России. А за границей он написал всё же про девочку, за которой он охотился, живя с её матерью, а потом, когда мать умерла (или попала в аварию?), но этот гад забрал девочку из интерната и начал с ней путешествовать. И по его словам за границей девочки малолетние сами бросаются на мужчин – так у него случилось с его падчерицей, которую звали Лолита.
- Вот, и у меня такая же Лолита выросла.
- А вы не позвонили, что возвращаетесь? Или хотя бы прилетев, сообщили, что в Москве?
- А зачем? Я даже наоборот, купив билет уже, звонила, что ещё на несколько дней задерживаюсь. Реля, дорогая, я ведь предполагала, что это случится.
- Предполагали и оставили невинную девочку с развращённым мужиком?
- Ну не такой уж он и развращённый. А если и распустился немного, то под моим мудрым руководством – жаловаться не на кого, - Валерия явно защищала своего нового мужа.
Реля негодовала – ненавистная ей сейчас женщина явно развращала мужа и подставляла под него дочь свою, если вспомнить, какие разговоры по ночам вела она из своего кабинета, когда дежурила. Калерия и сама слышала иногда, идя поздно ужинать в столовую. Но больше ей рассказывали медсёстры – даже те, которые сами были распушенные до предела. Тамара и Фокина даже смаковали разврат врача, подчёркивая, что не одни они такие. А тётя Валя, если слышала подобное, приходила к Калерии с возмущением:
- Что Лерка делает! Боже мой! Говорит по телефону со своим хахалем и восхищается, что он по квартире её большой разгуливает в плавках. А там же девочка – такая куколка. Не думает дура-баба, что когда-то он залезет в постель к малышке, если уже не залез.
И вот, то, чего боялась тётя Валя и Реля, случилось, если это не произошло раньше, на глазах матери. И вот эта дурная мать – ещё хуже, чем была когда-то родительница для маленькой Рели – ждёт от неё какой-то помощи.
- Да ведь его можно посадить за развращение малолетней! - Вырвалось у Калерии.
- Я и хотела уже в милицию звонить и вызывать их. Знаешь, что мне сказала доченька?
- Что она любит вашего мужа, - даже не думая, по какой-то внутренней интуиции, отвечала Калерия. Лично она бы никогда не сделала такого зла своей матери – хотя мать Рели заслуживала самого гадкого, угнетая уже и взрослую дочь. И Реля могла бы, когда к Юлии Петровне приехал свататься «жених», и обратил внимание на то, что мать плохо одевает свою выпускницу, могла бы уехать после экзаменов к этому самому жениху и адрес он ей дал, поехать к нему, и человек учил бы её дальше, в институте, как и предлагал матери, при условии, если поженятся. Но Реля – человек независимый, хоть и без копейки денег от матери вырвалась из дома другим, более сложным путём. Но к «жениху» матери не поехала, предполагая, что он полюбил её юность, а у Рели предназначена была совсем другая судьба. И она знала уже в лицо своего будущего сына и что родит она его от молодого парня, не от солидного мужчины. Эти воспоминания пронеслись перед Калерией, как один миг. А в следующее мгновение она внимательно слушала Валерию, уже не пылая гневом. Наоборот, будто сочувствуя распущенной женщине, которая из дочери лепила свой образ и подобие: - «И эта бедная девочка не восстала как я, а снимает узоры с матери».
- Вот именно, крикнула, что любит. Но главное, что она сказала бы милиции, что это я её научила, так делать, чтоб муж наш на двоих из дома не ушёл. И что это я давно её научила спать с мужчинами, которых я приводила в наш чумной дом. Так и сказала «чумной». Вот что тут делать? Посоветуй.
- Простите, Валерия Сергеевна, но тут я вам не советчица. Скажу, может быть, горькие для вас слова. Я воспитываю сына, и живём мы в маленькой комнате, в коммуналке. Но даже будь у меня трёхкомнатная квартира, я к своему уже довольно взрослому сыну побоялась бы привести мужа, тем более, моложе меня.
- Но как же ты обходишься, Реля? Ведь возле тебя крутилось много мужчин, как я сразу заметила, по приходу твоему в реанимацию. Правда, их довольно быстро выживал из реанимации наш профессор, который недавно женился.
- Алексей Зиновьевич женат уже почти два года, насколько я помню.
- Тебе девчонки не рассказывали, что творилось в наших широких коридорах и столовой, до того, как он женился? Так я расскажу. Тут такие пиры закатывались в нашей столовой, что дым столбом стоял, хотя сам Маневич не курит. Но варила, жарила будущая жена Маневича, как тогда все думали – так называемая дама Филиппа.
- Видела я эту Филиппу – жалость вызывала она, когда её резко оставил Алексей Зиновьевич. Но не надо была её делать замечание талантливому человеку, что: - «Стыдно брать блин со сковороды, а ещё профессор».
- Так ты всё знаешь?
- Что после этого Маневич ушёл и больше к ней не возвращался, а она ходила в Партийный Комитет и Местком, чтоб его призвали к порядку. Будто бы он обещал из неё сделать профессора – и я не удивлюсь, с его талантами – но как только расстались, всё у неё застопорилось.
- И застыло на месте, потому что если человек делает тебе докторскую диссертацию, и ещё обещает жениться – то веди себя прилично. Не думай что по культуре ты выше его. И вот из-за того, что Филиппа начала жаловаться везде на Маневича, ему и пришлось срочно жениться.
- Потому что, - улыбнулась Калерия, - уходя от очередной жены, он всё оставляет ей и детям, унося лишь чемодан со своими личными вещами. Потому ему и жить негде. – Калерия была рада, что от дочери Валерии они свернули на профессора, которого она очень уважала за его рыцарское отношение к женщинам. Ей даже приснилось однажды, как он женился, уйдя от Филиппы. Не отведав со сковороды горячего блина, профессор не пошёл в ресторан ужинать или в кафе, а направился голодным в парк, где и гуляла со своей дочерью куколкой приезжая в Москву француженка, русского происхождения, но которая долго была в иммиграции. Потому говорила на русском языке довольно сложно. А со своей девочкой с накрученными буклями как у Мальвины, и вовсе на французском языке. А так как Маневич прекрасно знал французский язык, он стал помогать матери и дочери называть деревья, кусты, цветы на русском языке, чем очень их обрадовал. Выяснив, что прекрасно образованный человек и одетый по французской моде, на эту минуту живёт на улице, француженка сразу сообразила: - «Вот выгодный жених, к тому же профессор – он хорошо зарабатывает», - Калерия всё это, без перевода, прочла в голове у француженки.
- И вот представь, - перебила воспоминания Рели, Валерия, - что ему пришлось жениться на первой встречной, но взял, разумеется, не хухры-мухры, а француженку с квартирой. Правда Француженка не хотела готовить дома, а желала по ресторанам ходить.
- Вот тут-то он, наверное, вспомнил приготовления Филиппы?
- Может, и вспомнил, но виду не подал. Ещё Француженка не желала стиркой заниматься, хотя ей, вместе с квартирой и машину стиральную подарили. И пришлось Алексею Зиновьевичу носить белье в стирку самолично. И вот рестораны, стирка, уборка в квартире до того его довели, что когда ты пришла к нам работать, он вдруг сказал нашим молодым ординаторам, которым всем помог защититься на докторскую, чтоб не женились на иностранках. Даже если у них все удобства предоставлены, но они этими удобствами пользоваться, не приучены. А женились бы на русских женщинах – немного смуглых – у которых золотые руки. Все поняли, что он намекает на тебя. И наши мужчины было ринулись к тебе, но он никому даже близко не дал приблизиться. Как ты на это сморишь?
- Как? – Калерия пожала плечами. – Спасибо ему, что он оберегал меня. Потом, когда я рассмотрела, что мужчины-медики почти все, за малым исключением, не совсем порядочно себя ведут, то была лишь благодарна ему. Меня так и в детской больнице охранял довольно порядочный человек – Вахтанг Панкратьевич Немсадзе.
- Не русский?
- Самый русский. И очень преданный своей жене. Но был немного влюблён, как и Маневич, и каким-то образом отгонял от меня непорядочных мужиков.
- Вот такую ты любовь получаешь, и довольна, - удивилась Валерия. - Мне бы поучиться от тебя, но во мне бес сидит. Я вот такая бешенная до мужчин, как ты видела уже. Получаю иногда оплеухи от них в виде измен. Или бегут они от меня как от чумы – правду доченька мне сказала.
- Но как вы хотите, разрубит эту обстановку, которая у вас сложилась?
- Мужа молодого я уже выгнала – нечего ему сидеть на моей шее. Дочь в интернат, иначе не выдержу и убью её при гневе.
- А если они и в интернате станут встречаться?
- Это вряд ли. Денег у молодого мужа не будет, чтоб ездить на свидания.
- Я чувствую, вы его простите.
- Прощу, как только доченьку свою из дома выгоню.
- Не пожалеете потом?
- Думаю, что пожалею, но лишь когда обоих их увижу в могилах.
Калерия вздрогнула и остановилась возле подземного перехода:
- Нам пора расставаться. Мне надо сейчас быстро-быстро бежать, потому что сын ждёт меня. Да ещё если он на тренировку ходил вечером, то и ужин готовить мне.
- Завидую тебе – у тебя всё в жизни благородно.
- Это просто было устроить и вам, уж не обижайтесь. Только вести себя по-другому. До свидания.
- До свидания. Смотри, не проговорись нашим сплетницам, о чём я тебе говорила.
- Язык не повернётся говорить об этом, даже если бы сильно захотела.
Но как только Калерия отвязалась от Валерии, мысли её вновь забегали возле несчастной девочки, которую мать толкала к своим мужчинам, возможно, чтоб не покидали её. И довела до того, что дочь свободно спит с новым мужем матери. Подозревает или нет, что делает матери больно. Или хотела сделать больно, так как ей в детстве жилось нелегко. Вот ведь и одевала её Валерия очень красиво, во всё зарубежное. Как-то теперь станет одевать, если в интернат хочет спихнуть? Если как Релю в детстве водить в тряпьё, то не получит ли Валерия обратный эффект? Не получит ли Валерия ненависть, что дочь её захочет увидеть в гробу? И начнётся война, которую вызвала не дочь, а мать. Реля уходила от модной матери в одном платье и без копейки денег, хотя бы на дорогу и зла не держала, потому что надеялась – Космос её не оставит на пути, укажет дорогу, где бы она не склонила головы, а шла прямо. А эта девочка, вкусившая уже и вкусной пищи и прекрасно одетая так просто не уйдёт - она будет воевать с матерью. Тем более, у неё есть отец – хоть и пьяница – но он поддержит. Возможно, ради спасения дочери и пить бросит. На этом Калерия успокоилась, уже подходя к своему дому.
Войдя в свою комнату, Реля поняла, что ей надо было беспокоиться не о чужой дочери, а о своём сыне. Олега не было дома. И как это Валерия заморочила Реле мозги, что, уходя с работы, она не позвонила домой? А если бы позвонила, то ей бы ответили, что сына дома нет. Или он был и ушёл куда-то? Но в таких случаях Олег всегда или звонит ей на работу, а если не дозвонился – по причине занятости телефона в реанимации, то оставлял записку. Записки не было. Калерия прошла к телефону, висящему в коридоре и начала обзванивать ближайших друзей и одноклассников Олега. Все отвечали Калерии одинаково. Говорили, в каком часу они видели Олега. Или были с ним в бассейне, или встретились возле школы, но где он теперь не знают. Советовали ждать – придёт, мол, Олег. Они и сами не раз домой опаздывали. Володя ответил, что Олег, по его разумению уже должен был придти домой с тренировки. Ведь он ушёл на шесть часов вечера и сказал, что в восемь будет дома. Но час назад Володя пошёл встречать Олега с тренировки и застал на школьных дверях замок.
- Не может быть, - отреагировала с болью Реля. – Я знаю, что школьную дверь закрывают, когда заканчиваются все тренировки, а у них до 21 часа плавают в бассейне.
- Ну, я не знаю, - отвечал рассеянно Володя, - сходите и вы посмотрите – замок на дверях.
- Сейчас побегу, - Калерия понеслась к школе, как будто не отработала тяжёлый день в реанимации. Но школа была закрыта на замок, как и сказал Володя. Мать пришла в ужас. Уже ночь, а сына нет ни в школе, ни дома, ни у кого-то из друзей, потому что она обзвонила всех, кого знала. И каждый ей сказал, что у Олега была тренировка, и он должен давно быть дома.
Калерия так же бегом, понеслась домой, в расчёте, что Олег, за это время, пришёл домой и ждёт её. Но сына не было, и у матери затряслись руки. С тревогой в душе, она позвонила в милицию, с вопросом, не произошло ли что в последние два часа на их территории? Не было ли каких наездов на подростков? Не отправляли ли кого по скорой помощи с места происшествия? Ей ответили, что в их районе ничего криминального не было, и посоветовали позвонить в травму города – дали и телефон. И когда Калерия, с бьющимся сердцем и облившись слезами, звонила уже туда, в замке что-то зашуршало, дверь открылась, и вошёл сын, с виноватым лицом. Он услышал голос матери ещё в вестибюле и спешил её успокоить.
- Ты что, мам, нас в школе прикрыла вахтёр и ушла ужинать, а мы не знали, как выбраться.
- Как это она вас закрыла и ушла? Да я её, завтра, растерзаю на куски.
- Мы же в подвале тренировались. Она туда не заглянула.
- Господи! Да я вокруг школы бегала. Чтобы я не увидела в подвале свет?
- Ты бегала вокруг одного корпуса. А у нас их два. На второй ты никак не могла зайти. Ну не плачь, мама. Я больше не буду ходить на тренировки, если ты так будешь расстраиваться.
- Всё равно, я завтра пойду и поговорю с этой любительницей закрывать школу, когда там дети остались. Как она вас выпустила?
- А никак. Мы выбили стекло и выползли из подвала. Возможно, что придётся нам всем складываться на новое стекло.
- Ничего вы не будете складываться. Пусть платит вахтёр, которая не должна была уходить с поста и закрывать школу, если там ещё остались люди. Вот умер хороший директор школы, а пришла на это пост молодая да ранняя и смотри, что стало твориться – полный бардак.
- Мам, не плачь. Я же живой и здоровый. Мальчишки немного поцарапались о стекло, а твой сын нет, потому что кто занимается гимнастикой, должен уметь проползать через щели, как партизан. – Этими словами он насмешил Релю, и она смягчилась.
- Господи! Если бы не бассейн, к которому ты так привязан, завтра же забрала тебя из этой школы и перевела в другую, где к детям относятся чуть получше.
- Знаю, что ты можешь меня куда угодно перевести, потому что знаешь всех директоров школ в округе. И они к тебе хорошо относятся. Но я уйду из этой школы лишь тогда, когда мне самому будет там невыносимо, - твёрдо сказал сын, обнимая мать и целуя её в заплаканную щёку.
- Родной ты мой! Прости меня. Конечно, я никуда не стану тебя переводить, если ты не захочешь, - Калерия вытерла глаза. – Ну, пошли, готовить что-нибудь нам на ужин. Ведь не уснёшь же ты голодным.
- Да, после таких тренировок, да ещё лазание через окно. Но мы бы и не полезли, если бы вахтер или кто-то другой не выключили нам свет. А может, он сам потух во всей школе.
- О Господи! Ещё и со светом что-то было. Вы все, действительно, могли покалечиться. Если я завтра не слягу с давлением или высокой температурой, то к директору обязательно схожу. Узнаю, что это в школе за дела творятся, после смерти Бориса Григорьевича.
- А пока, чтоб успокоиться, пошли, что-нибудь перекусим. Вместе будем готовить. И не лучше ли тебе уйти с твоей тяжёлой работы? – Говорил сын, уводя мать на кухню. – Дядя Домас, ради которого ты пошла, работать в реанимацию, уже отлежал там и как ты знаешь, больше к нам не приедет.
- Ты знаешь, что Домас скончался? – Калерия сжалась. Она до сих пор не могла с этим смириться, хотя сама предсказала раннюю смерть любимому, при их знакомстве. Знала, но никому не говорила – носила это в себе, но при каждой встрече была рада, что судьба к ним милостива. Ещё побыть с дорогим ей человеком, ещё. И молила Бога, чтоб хоть на Домасе сломались её предсказания. И Бог им дал счастья почти шесть лет.
- Знаю, - отвечал между тем Олег, не чувствуя ещё мук матери. - И он мне звонил перед смертью, прощался. И сказал, чтоб я берёг тебя.
- Как прощался? Ты мне об этом не говорил. Но откуда ты знаешь, что перед смертью?
- Так на второй день он и умер – уже брат дяди Домаса звонил тебе.
- Надо же – Домас умер в полном сознании.
- Нет же. Брат его сказал мне, что как со мной попрощался, так и потерял сознание.
- Мне этого брат Домаса не говорил. Ни о вашем прощании, ни о том, что сознание покинуло Домаса.
- Ну, так видно дядя Домас наказал ему не расстраивать тебя. Мне тоже такое задание дал. Но сегодня я не сдержал слово – вон как ты огорчилась – до слёз. Прости меня.
- Это ты меня прости. Чуть не истерику устроила. Но я бы умерла, если бы ты не пришёл.
Г л а в а 29
Казалось бы, после такого потрясения, Калерии оставалось принять душ и заснуть. Сын так и сделал после ужина. Заснул так быстро, где-то на полу слове, не договорив. А мать лежала и мучилась. Вспоминался Домас, который так её берёг, что попрощался лишь с Олегом. Кем он был её? Муж? Любовник? Желал ей лишь хорошего, если не соблазнился на столицу и не переехал к ней много лет назад. Калерия думала, что мужем он бы ей хорошим не стал, потому что в Литве оставалась больная дочь. Он бы рвался туда, а Реля бы мучилась, что оторвала отца от дитя его – больные дети навсегда остаются маленькими. Это Калерия знала уже и по детской больнице и по реанимации. Юноша у них лежал с болезнью Паркинсона. Недолго он провёл в реанимации, его быстро забрали в отделение и Реля, ходя туда проведать свою старшую медсестру – Марью Ивановну – имела возможность поговорить немного и с этой матерью.
Молодая женщина – всего ей было сорок два года – родила мальчика с болезнью Паркинсона в двадцать два года. Это был её первый сын, и когда рожала – тяжело – мальчик родился синий и обвитый пуповиной. Мать, будто чувствуя беду, просила врачей не оживлять его. Но тем, как понимала Калерия, важен был результат, что оживили, не дали умереть на их глазах. Так было во всех больницах, где Калерия работала и где проходила практику – старались спасти больного – пусть умрёт, только бы смерть эта на них не повисла. И он выжил – этот мальчик с таким сложным заболеванием, который ни шагу не сделал в своей жизни, сидел лишь в инвалидной коляске и ходил под себя – он просто не чувствовал никаких позывов. При этом, что было ещё ужасней для матери – парень вырос большим интеллектуалом – он много читал, и всё понимал. А она, родив после него девочку лет через шесть – здоровую – не могла уделять ей много внимания, потому что приходилось ухаживать за больным сыном. А девочка росла предоставленная сама себе, и потому – как сокрушалась мать – катилась по наклонной поверхности. Брата она не любила, потому что сильно ревновала к нему мать и рано начала пить и курить. Были приводы в милицию, где чуть не с двенадцати лет стояла на учёте. И вот мать – возненавидев и дочь и сына – всё равно не могла оставить его в каких-то специальных учреждениях – иначе её бы бросил муж. Он всё же бросил, жил уже с другой женщиной, но хорошо помогал материально. И вот – эта несчастная женщина, у которой не было фактически семьи – мужа потеряла, дочь потеряла, и осталась, с привязанным к инвалидному креслу сыну, ждала, когда же он умрёт:
- Мне бы поехать к родным, которых не видела много лет. В деревню. Наконец вздохнуть чистого воздуха и умереть. Врачи говорили, что жить сыну недолго с таким заболеванием, но вот он живёт двадцать лет. А у меня эти двадцать лет можно вычеркнуть из жизни – я не жила.
Калерии было очень больно всё это слышать. Она сравнивала эту несчастную женщину с Домасом – он тоже был привязан в больной дочери, но умер раньше, чем его дорогая дочь. Реля с первых дней знакомства с Домасом определила, что он умрёт рано и именно от руки больной дочери. Так и случилось. И чем ей утешить эту несчастную, с загубленной жизнью. Домас хоть раз или два раза в год мог оторваться от больной дочери и приехать в Москву, откуда они дальше путешествовали по Волге или Днепру. Он мог хоть немного вздохнуть, подышать воздухом, как говорит эта женщина. Домас даже любил всё это время, а у несчастной не было никакой любви.
Калерия видела по больному парню, что ему жить осталось совсем немного – он буквально сох изнутри, по-видимому, осознав, что мать долгие годы мучается возле него. Можно было подозревать, что несчастная как-то не выдержала и выдала всю свою боль инвалиду. Но как сказать измученной женщине, что терпеть ей осталось немного? Впрочем, если умрёт сын, останется ещё одна боль, быть может, ещё большая – это выпивающая или подсевшая на наркотики дочь. Про наркотики Калерия уже хорошо знала – сталкивалась с этим и в больнице и в школах, когда проверяла там высокопоставленных детей. Так что она ничем не могла утешить эту несчастную женщину, которую жизнь безжалостно загнала в такое жуткое положение.
Подумав немного и повздыхав о превратностях бытия, Калерия, наконец, уснула, почти под утро, решив, что пора ей уходить из реанимации, иначе и она сойдёт с ума от таких дум. И сон ей приснился жуткий. Ей приснилось, что она едет на электричке, вернее в надземном метро, которое довозит её до станции под названием «Филёвский парк» – место, где она любила ходить купаться вместе с сыном. Но во сне она не идёт в сторону прекрасного парка, где хороший лес и есть чем дышать, прежде чем дойдёшь до реки. Калерия идёт почему-то в противоположную сторону, в овраги и видит на тропе лежит человек вниз лицом. Полголовы у него срублено топором, который лежит рядом. На тропу выезжает скорая помощь – удивительно как она могла проехать по оврагу – медики суетятся возле человека с большой травмой. Определяют, что он не жилец на свете, но увозят его, не оставляют лежать на тропе. Последнее, что слышит Калерия, слова:
- Он, конечно, не выживет, но, кажется в институте Бурденко, ему есть кому помочь.
Утром Калерия проснулась совсем больная от этого сна: «Это же надо. Назвали институт Бурденко. Кто же у нас может помочь больному, у которого нет полголовы? - Думала она, готовя сыну завтрак. – Есть руки золотые, как говорят о Коновалове Александре Ивановиче. Боже мой! Пусть руки у него золотые, но как он сможет восстановить мозг человеку. Но что я привязалась к этому сну? Думала, перед тем как заснуть, о тяжёлых больных, вот и приснилось нечто, что тоже может свести с ума».
Отвлёк её от тяжёлых мыслей сын:
- Так, мама дорогая, как говорит Райкин, чем кормить будешь сына?
- Ничего лучшего не придумала, чем каша гречневая.
- Каша гречневая да с кефиром. Кофе ещё, с бутербродами, да?
- Ну, всё знаешь. Правда, для такого детинушки, который лазает по разбитому стеклу, завтрак этот маловат.
- Не говори так. Володька, когда спрашивает меня, что я ел на завтрак, вздыхает. Каши ему никто не варит. Поэтому когда ты ему предлагаешь у нас поесть, в выходные, он доволен.
- Не расстраивай. Мне твоего друга жалко, что растёт как бы сам по себе, без внимания родителей.
- А ты не росла тоже без внимания бабки моей Юли?
Реля поёжилась: - «Читает Олег мои рукописи, где я немного развенчиваю мать, что она жестока была по отношению ко мне. Но как понимает? Хорошо бы правильно трактовал». Именно к ней была жестока Юлия Петровна. Послевоенный выпуск сестрёнок – Валю и Ларису, которых, при рождении хотела похоронить, мать потом «полюбила», когда Реля сказала ей как-то, сгоряча, что старость надменной женщины будут лишь они пестовать. Так вот всё это – горькие свои разговоры с матерью Калерия прятала даже в книгах – как же коммунистка не может так жестоко вести себя, по отношению к средней дочери, которая была у неё буквально в домработницах. Но Олег, если прочёл её рукописи, может читать между строк. И помнит же он, с какой горечью покидала Реля мать последний раз Украину, когда он должен был пойти в школу. Сказал тогда Реле строго: - «Больше мы к бабушке ездить не будем, если она не понимает и не любит тебя». И так у него засело в голове, что бабушка не любит маму, так не надо её приезжать к ним.
Сейчас она внимательно взглянула на сына – определённо он подчитывает её рукописи. И где их спрячешь в маленькой комнате, где им вдвоём и то трудно находиться – теснота.
- Ну, ты так не скажи Юлии Петровне, когда она приезжает. Она любит уважительное – «бабушка».
- Но если она так себя уважает, почему приезжает внезапно, даже когда ты ей письма не пишешь? Или ты её мысленно призываешь в Москву?
- Знаешь, что нет. Приезд бабушки приятен лишь Ларисе, и то если мама привозит ей деньги.
- Получает моя тётя Лариса больше, чем ты получаешь, хотя и работаешь через силу, а от денег бабушки не отказывается. Но если ей нужны деньги, почему к себе не везёт бабушку жить?
- Ты же знаешь тяжёлый характер нашей бабушки. Она если даёт деньги, то потом душу вымотает. Вот Лариса и переправляет её к нам.
- Но мы же ничего от бабушки не получаем. А, поругавшись с Ларисой, вначале одарив её деньгами, она как бы пристраивается на наши харчи. А ты и так работаешь как Сивка-Бурка, вещая Каурка. Не дождусь, когда паспорт получу и стану летом подрабатывать, чтоб тебе хоть чуточку помочь.
- Скоро уже ты получишь паспорт. К следующей весне готовься.
- И знаешь, мама, я сменю свою фамилию на твою. Не хочу я отцову носить. Как ты на это смотришь? И как получилось, что у нас с тобой разные фамилии?
- Мы с твоим отцом расписались, и я взяла его фамилию. А он мне говорит: - «Не меняй паспорт, чтоб у тебя опять украинский не получился. А приедем в Москву, сменишь, и у тебя будет паспорт московский».
- Очень даже умно. Но вы приехали и стали разводиться. И у тебя так и осталась девичья фамилия?
- Ну да! Странно было бы при разводе, менять фамилию.
- Всё правильно. Зато я смогу, при получении паспорта, сменить фамилию и будет она у нас одна на двоих, - пошутил сын.
- Спасибо. Ты этим очень облегчишь нам жизнь. Потому что если мы и дальше будем путешествовать, то нас в одну каюту могут не пустить, с разными фамилиями. Особенно, когда ты подрастёшь, хотя ты и сейчас детинушка – дай Боже!
- Подумают, что любовники, как нас принял недавно дедушка в парке.
- Точно. Хотя мы вели себя прилично и не целовались, - пошутила и Реля.
- Однако шли за ручку, шутили. Вот дед и спросил: - «Вы мама и сын или брат с сестрой?»
- Ещё вспомни, как ты ответил: - «Не видите что ли, это младшая сестрёнка. Веду её из детского сада, а она балуется». Ну, пошли, младшая сестрёнка тебя накормит. А что это ты про бабушку вспомнил? Неужели тебе во сне приснилось, что она приехала к нам в гости? – Спросила Реля, едва они вошли в комнату.
- Ещё как приснилась. Но ты её не пустила.
- Я бы и не пустила. У Ларисы лучше комната – больше нашей. Вот пусть если зовёт мать из-за денег, пусть и держит её у себя и угождает ей – вино покупает и прочие вкусности.
- Я тоже так думаю. Поэтому, если позвонит тебе Лариса и попросит маму дорогую принять, не бери груз на свою шею. Тем более что ты, например, уйдёшь в ночную смену, а мне с бабушкой жить в одной комнате неудобно.
- Конечно. Ты уже большой. Поэтому я всех родных мамы распугала. Ехали без стыда, без совести. Видят, что поместиться негде, а едут.
- Но ты хорошо им сказала, что сможешь поселить их в гостиницу, но там надо платить и кушать ходить в ресторан при ней же. Видишь, денег жалко, так и не едут. И всё бабушка гостей этих нам навязала. Вот вы меня принимать не хотите – думала, наверное – так я вам родню, которую вы не знаете, подкину – крутитесь, как можете. А ты, правда, мама, могла им гостиницу устроить?
- Сначала думала, что нет – просто так пугала. А сейчас у меня лежал в реанимации мужчина – директор гостиницы, какой бы ты думал?
- «Интурист» или «Метрополь», - это близко от нас. Ещё гостиница «Москва» - почти на Красной площади.
- Нет, в такие дорогие кто же согласиться? Этот человек – в гостинице «Минск» работает.
- Тоже недалеко от нас.
- Но она гораздо дешевле. К тому же директор обещал, что сделает самые дешёвые номера – по деньгам наших родственников.
- Но они и в дешёвые номера не желают ехать. Им бы всё даром, да ещё чтобы накормили.
- У нас у самих иногда есть нечего. А когда они приезжали, по нахальному, без предупреждения, приходилось занимать деньги, чтоб их кормить. Да ещё не всё едят, что им на стол поставишь – от иного и носы воротят.
- Да, помнишь, как ты принесла кастрюлю с икрой баклажанной, которую ты делаешь бесподобно. А они носы наморщили, спрашивают: - «Что это?» Ты отвечаешь, что сделала синенькие вместе с кабачками. – «Это что за кабачки? Которые похожи на огурцы зелёные? Немного нам давай, только попробовать». Ну, ты и положила им как всем – понемногу. А потом, когда Лариска и я попросили добавки – ты нам положила, а им нет. Так они обиделись: - «А нам, почему не предлагаешь? Вкусно же!»
- Конечно. Я наготовила нам с тобой на три дня этой икры. А тут Лариса нарисовалась, вместе с гостями – всё съели, под завязку, спасибо не сказали.
- Мам, почему мы с тобой в Украине и в Москве попадаем под таких усердных едоков. А поехали с тобой прошлым летом навестить этих едоков в милый город Родники, так они на свадьбу укатили. Будто специально свадьбу под наш приезд подстроили. И оставили нас с бабушкой Настей, которая кормила нас по-крестьянски – никаких таких особых вкусностей.
- Да, Олег, нам везёт с родственниками. Но я от них стараюсь всё отделиться и, кажется, немного получается. А если бы они приезжали каждую неделю, как наладились, нам с тобой хоть беги из собственной комнаты.
- Или зубы на полку, как говорит Бага – мой друг.
- Вот кого мне кормить приятно в любое время суток, как он не прибежит к нам, спасаясь от отца. Мальчишка действительно голодает при обилии бабушек и тётушек. А этих гостей, что нам бабушка твоя подсунула – от её «доброты духовной» ни мне, ни тебе, как вижу, не надо.
- Бабушка тебя как не понимала раньше, когда ты росла у неё голодной, так и до сих пор считает, что тебе небо всё посылает. Лариске она помогает жить, нам нет. Нам лишь её капризы. Ещё раз тебя предупреждаю, если Лариска позвонит и скажет, чтоб ты взяла маму к себе – не бери. Отвечай ей, что Олег не хочет, чтоб бабушка жала на нас в нашей не такой как у неё просторной комнате.
- Спасибо, что предупредил. Поел, собирайся в школу. А я провожу тебя и посплю немного перед ночной сменой. Что-то плохо сегодня ночью спала.
И сон Олега оказался в руку – вещим. Едва Калерия провела сына в школу, раздался телефонный звонок. Звонила Лариса:
- Мама вчера ко мне приехала. Ты не возьмёшь её к себе? Она скучает по Олегу.
- Если бы она так сильно любила первого внука, то хоть раз бы дала нам денег, которых у неё полно было когда-то, на форму любимому. Но никогда даже на дорогу денег нам не давала. Хоть бы продукты оплачивала, которые я везла к ней, когда Олег гостил у бабушки.
- Но ты же не плачешь, что тебе трудно жить, мать не разумеет. Я вот и поплачу перед ней, когда приезжаю, а уезжаю и покричу, что она как Кощей, над деньгами чахнет – живо даёт.
- При твоём умении, выманивать, у матери деньги, пусть она и живёт у тебя. А мне, даже заработанные тяжким трудом, в её чумном доме, она не хотела давать.
- Когда это ты на мать работала?
- Во-первых, если вы заметила с Валей, разумеется, я почти всегда ходила в рваных платьях и недоедала – это когда заканчивала десятый класс. Потом, каждое лето, когда приезжала в отпуск, огород у неё выпалывала, фрукты сушила, которые бы у неё пропали – не могу видеть запущенные огороды и сады, при двух больших девицах, которые у мамы подрастали.
- Ну да! – Лариса пропустила мимо ушей, что старшая сестра, которая вырастила их, голодала. И что Реля не может видеть запущенные сады и огороды. - Мама свиньям яблоки отдавала, которые ветры сбивали. И то свиньи не ели зелень.
- А когда я успевала немного насушить, из созревших, и, уезжая, брала себе немного, то мама грозила мне пальчиком: - «Ты не выбирай самые лучшие фрукты».
- Сказала бы ей, что если бы ты не высушила их, они бы вообще у неё пропали. Я ругаю за такие шуточки мать. А Валин муж Витька иногда матом может послать.
- Но это всё пустяки, по сравнению с тем, что я приехала, а зять Витя сломал матери руку. Так не Валя – жена его – за ней ухаживала. А пришлось мне и хозяйство вести и руку маме лечить.
- Так мать сказала, что за это тебе денег обещала дать – даже сумму мне назвала.
- А она дала? Ты спрашивала?
- Так говорит, вы сорвались и уехали как сумасшедшие, потому холера была на Днепре.
- Про холеру я узнала в Херсоне, когда билеты покупала. А выдавила нас мама из её милого дома, как пробку из шампанского раньше этого. Потому что деньги эти она пообещала, а давать не хотела. Вот и придумала, как сделать, чтоб Релька вылетела раньше времени.
- И что ты! Куда же она эти четыреста рублей дела?
- А тебе отдала или Вале – любимым теперь дочкам, с тех я вас спасала от смерти, и от мамы с Верой. Вы же у неё умеете выдавливать деньги – не слезами, так враньём, что плохо, мол, живём. Поэтому я отказываюсь брать маму в свою халупу, да и Олег мне запрещает. Мальчишка уже вырос и остро чувствует несправедливость по отношению мамы ко мне, а значит и к нему.
- Ты бы знала, как мама Олежку любит, - Лариса пробовала давить на жалость.
- Да, только ведёт себя не по любовному. Поэтому, пусть терпит – другие внуки у неё есть. Вот кому деньги раздаёт, пусть у того и живёт. А мне её капризов больше не надо. Да предупреди её, если ещё поедет в Ивановскую область к родным, пусть не даёт им мой адрес. Тоже приезжают нищие, а у меня денег нет, чтоб их всех кормить. Альберт – племянник наш с тобой пожаловал этой весной с невестой. Представляешь, звонит в половине седьмого утра: - «Ку-ку, мы на вокзале, нельзя ли к вам приехать?» Я говорю: - «Олег в школу уходит, а мне к половине девятого на работу». – «И что, мы всё равно к вам приедем». И приехали.
- Наверное, думали, что ты на работу уйдёшь, а их оставишь, чтоб они выспались на твоей постели? – пошутила Лариса.
- Наверное. Но приехали, я им завтрак подала – картошку быстро поджарила.
- Что уж, не могли в кафе или столовой поесть? В Москве же хорошо готовят.
- Но там же деньги платить надо, а тут бесплатно. Поели, оставили у меня на паркете грязь – невеста не хотела сапоги снимать, а племянничек её поддержал. И проводила я их, самой пришлось быстро пол помыть, потому что Олег придёт из школы не в грязь же.
- Потом на работу побежала?
- Конечно. Неслась как умалишённая.
- Правильно, что не оставила жениха с невестой. Олежка вернулся бы из школы, а тут влюблённые милуются.
- Или влюблённых уже нет, а комната наша бедная и без того, ограблена.
- Да и так могло быть. А ты не перестраховываешься?
- Чего «перестраховываться!» Ты ушла от меня в общежитие, сколько хороших вещей унесла девочка не бедная, умеющая у мамы выпрашивать? Оставила меня без выходного костюма и прекрасного шарфа, в которых я, в те времена, в театры ходила.
- Вспомнила.
- Да, дорогая сестричка. Здорово ты тогда меня осадила, когда я пришла за своими вещами, в твоё прекрасное, новое общежитие: - «Ты старая, чтоб рядиться». Ух! А «старухе» было всего, двадцать пять лет. И костюм мой оказался ушит по твоей маленькой фигуре, а лишнее отрезано, чтоб хозяйке не отдавать. Вот такие у меня родственники, Лариса. Поэтому я и Олег не хотим вас видеть никого. Нам лучше живётся без вас. Как-то спокойней.
- Хорошую ты мне лекцию прочитала, вместо того, чтоб обрадоваться, что мама приехала. И что родственники, которых мама кинула на тебя кучами, приезжают не во время – только мешают жить. И что я тебя обокрала, уже не первый раз мне говоришь.
- Второй раз, - подытожила Реля. – И это всего за десять лет твоей жизни в Москве. Я бы, на твоём месте, при твоём умении давить из мамы деньги, при том, что ты получаешь больше меня зарплату, давно бы уже рассчиталась деньгами, если не сумела купить импортный шарф, который до сих пор модный. А уж про костюм и говорить нечего. Разумеется, ты такой нигде не найдёшь – так не слабо тебе, девушка не замужняя, рассчитаться деньгами?
- Вот уж не рассчитывай. Разве не я тебе помогла сделать ремонт в твоей комнате?
- Ах, так это ты посчитала, что ничего мне не должна. Будем так и дальше считать. Но когда-то ты услышишь – быть может, от мамы или Веры – что они каждая в отдельности и вместе, хотели избавиться от вас с Валей, когда вы были совсем малышками.
- Ну да, Вера мне рассказывала, что ты чуть не утопила меня когда-то в Лимане.
- Какая чуткая у нас Вера рассказала такую страшную сказку. Только в той страшной сказке не я тебя хотела утопить, а она. А Реля спасала. И люди из той местности до сих пор помнят это. Мы недавно с Олегом ездили в Софиевку, что в Украине расположена. И встретила там женщину из Залиманского, которая на тот момент была тоже девочкой. И она хорошо помнит этот случай. Спрашивала, как ты живёшь, спасенная? – «Наверное, - говорит, - сестрица вас обожает. И вообще, если бы не вы, обе ваши девочки были бы в могиле».
- Чего же ты нам это не рассказывала, а только Вера?
- Ну, видишь, как Вера всё вывернула. Она всю жизнь пытается вас натравить на меня. Мама тоже, если не раскрыла тебе правды, после брехни своей старшей дочери.
- Мать наша никогда правды не говорит – наоборот, пытается себя сделать героиней. Как начнёт вспоминать, какие она геройские поступки совершала, чтоб вас с Верой в войну спасти.
- Так вот слушай дальше Веру и маму, а мне больше не навязывай своих благодетелей, - Калерия повесила трубку, даже не распрощавшись с сестрой.
Прошла в комнату, легла спать, но заснуть не могла: - «Какие наглые мои родные, Бог ты мой. Устроила Лариску с большим трудом – сколько пришлось по Москве поездить. Везде, где был лимит на приезжих, отказывают из-за её маленького роста. У станка стоять не может, на строительство она сама не хочет. Хоть бы вспомнила, что сестра со стройки начинала. Вспомнила, говорит: - «Ты уже потрудилась из нашей семьи, хватит!». А к лесорубам согласилась ехать. Думала, наверное, что там всё так хорошо, как в кинофильме «Девчата». Но нет. Женщина, сидящая на вербовке, разочаровала: - Вы думаете, что там Рай? Там Ад, девочка, одни уголовники едут. Будете жить среди мата сплошного, а то и насиловать станут. У меня уже были случаи, когда девушки возвращались оттуда инвалидами – рожать не могут. Я вас сейчас записывать не буду. Вы придите в день выезда алкашей, которые туда завербовались. И если вам понравится народ, я вам тут же выпишу направление, и поедете». Эти слова взволновали обеих сестёр. Калерия столько пережила на строительстве – и это было в прекрасном городе – где тоже калечилась. А Лариса хочет ехать в какие-то леса, где порядочных парней не найдёшь».
Видно Лариса думала так же, потому что не спали в ночь, когда они хотели всё же поехать и посмотреть, какие монстры едут на лесоповал. Куда ехать, на кого смотреть – они уже за неделю себе рисовали ужасные лица. Но рано утром, передали объявление по радио, что набирают в строительное училище иногородних, - парней и девушек - с будущей работой и пропиской в Москве. Ух, как они обрадовались! Как свету в окошке. Да ещё осваивать Ларисе основы мастерства маляра или штукатура всего год, с её одиннадцати классами. И жить в общежитии на всём готовом – их будут кормить и одевать. Правда Реля не представляла себе, что сестрёнка живо освоит, как доить ещё мать. Драть деньги ещё во время учёбы – скрыв, что живет на полном довольствии в столице. Да это бы не так раздражало, если бы Лариса не обокрала Релю, уходя от неё в общежитие.
Дойдя до этих грустных мыслей и, поняв, что ей не заснуть, Калерия встала и прошла к телефону. Позвонила Ларисе и застала её ещё дома.
- У тебя есть пять минут поговорить со мной?
- Сегодня суббота и я выходная. Это не то, что ты ишачишь в медицине – ни выходных, ни праздников. Шла бы на стройку, если Олег не нуждается уже в детском саде. У нас и зарабатывают намного больше и выходные есть.
- Спасибо за совет, но кто же будет лечить тебя, если с тобой что-нибудь случиться?
- Значит, ты пошла в этот Ад, чтоб помогать людям?
- Да, как-то так получилось. Ты уж прости свою старшую сестру.
- Прощаю, - Лариса засмеялась. – Ты чего звонишь?
- Да знаешь, вспомнила, что ты у меня жила несколько месяцев, до того, как я тебя устроила учиться. Ела, пила – всё за мои деньги. Их ушло больше, чем ты мне ремонт сделала.
- Ремонт я тебе не одна делала, а вместе с тобой. Но ты хочешь спросить, не тянула ли я с матери деньги, когда жила у тебя?
- Нет. Я уже давно догадалась, что так и было. Но что-то ты стеснялась мне их отдавать, чтоб мы все вместе – Олег в том числе, - питались лучше.
- Вот уж объела я тебя.
- Меня и сына – маленького на тот момент мальчика.
- И что? Хочешь, чтоб я сейчас тебе деньги вернула?
- Знаю, что не вернёшь – пустой разговор. Только хочу тебя предупредить, что Вера, когда-то драла с мамы деньги, чтоб мне достался ноль. И с ней случилась неприятность – она заболела. Как трудно болеть, Вера тебе, я думаю, все уши прогудела?
- Теперь не гудит, как вышла замуж. Но ты не намекаешь ли, что я тоже буду болеть?
- Будешь, Лариса. Аппарат вредительства себе тобой уже запущен.
- Какая ты вредная у нас, Калерия. Все от тебя стонут – мама, Вера. Все злятся, а ты в ответ болезни напускаешь.
- Это вы на себя болезни гребёте своими поступками. Больше ничего не буду говорить. И звонить тебе не стану. Ты уж извини, что высказалась. Просто заснуть не могла, после нашего с тобой разговора, а у меня была тяжеленная ночь с больными людьми.
- Подожди, Реля, подожди, - голос у Ларисы дрогнул. – Вот ты говоришь болезни, а у меня ещё хуже случилось – возможно, из-за моей жадности.
- Что случилось? – удивилась старшая сестра, забыв сразу неприятный разговор.
- Ты же видела, какие у меня груди, когда я жила у тебя?
- Признаться не замечала – считала тебя маленькой.
- Я и до сих пор не выросла, но это бы ничего – привыкла. Но не выросли мои груди – как был нулевой размер, так и остался.
- Да что ты!
- Теперь я понимаю, что рост их затормозился из-за того, что тебя обманывала, мать, но остановиться не могла. А теперь близок локоток, да не укусишь. Ты, в своей медицине, не можешь выведать, что нужно есть и пить, чтоб они выросли?
- Немного знаю и я – капусту надо есть – свежую и квашенную – как можно больше. Но, зная, что её вырастили не на химической подкормке. И всё, Лариса, голова моя уже не работает на твои жалобы – пойду спать – скоро Олег вернётся из школы, а мать даже не отдохнула.
Едва голова Рели коснулась подушки, она начала засыпать, подумав: - «Хитрит или нет, Лара, приписав себе, что грудей нет? Вроде же были, мы с ней на пляж ездили, она купалась. Не могла же девушка, с ватой в лифчике лазить в воду. Придумывает». И заснула.
Г л а в а 30.
Человека с наполовину отрубленной головой Калерия увидела через неделю, придя в ночную смену. Сдавая смену, Таня Вигуляр сказала ей:
- По истории болезни нашли его в овраге, где-то в районе «Филёвского парка» - он возвращался с ночной смены, а, может, от любовницы. Кто-то его там увидел лежащего в овраге, вызвал скорую помощь. Но человек вызывал из дома или из телефонной будки, но пока он туда дошёл, пока разъяснил, как проехать. Впрочем, кажется, санитары в овраг пробирались с носилками, потому что как может скорая помощь подъехать в овраг. Короче нашли его не скоро, время было упущено. Однако привезли к нам и его оперировали, вернее, прочищали всю грязь, что попала в раскол головы.
- Его оперировал Коновалов? - Спросила Реля, вспомнив свой недавний сон.
- Честно говоря, не думаю. Скорей всего дежурные врачи. А Коновалов приходил сегодня осматривать его – долго стоял в большой задумчивости возле больного. И сказал, что если Неизвестный выживет, то основную операцию будет делать он. По крайней мере, я так поняла, что он возьмётся за этого больного, если он придёт в себя.
- Ты не поверишь, Таня, но я этого мужчину видела во сне неделю назад именно в овраге, а возле головы у него лежал топор.
- Так говорят, что и ахнули его топором. Только кто? И как фамилия этого больного. Сидел целый день следователь, думал, что очнётся мужик, и вспомнит, кто его так чебурахнул.
- Это вряд ли! Судя по впадине на голове, его стукнули сзади.
- Вот в том-то и дело. И мне почему-то кажется, что он никогда не придёт в себя.
- Придёт, - почему-то уверенно сказала Реля. – Помнишь, на этом месте лежал немец, тоже с травмой. Его, правда хорошо лечили – сыворотку из Кремлёвской больницы привозили, которая на ноги ставит больных. – «Господи, что я несу – Таня же со мной и вливала эту сыворотку».
Но Татьяна сделала вид, что это была не она. Забыла или разыгрывает? Или даёт Реле понять, что вспоминать об братском дележе сыворотки между немцем и монахом не следует?
- Говорят, что под эту сыворотку и монаха спасли, который рядом с немцем лежал как Неизвестный, - Татьяна улыбнулась. – Какие больные были, до сих пор вспоминаю см нежностью.
- Я тоже, - Калерия улыбнулась. – Когда вспоминаешь восставших из пепла больных, на душе веселей. Но как бы нам этого поставить на ноги?
- А ты думаешь, он захочет жить с половиной черепной коробки?
- Наверное, если будет оперировать Коновалов, то всё можно поправить.
- Не уверена, но пойдём, я тебе красивей больных сдам. Теперь не доходя до её постели, скажу немного о женщине, привезённой к нам, можно сказать из пекла. Пекло – это Африка, там очень жарко.
- Тань, не рассказывай мне географию. Что с этой милой женщиной? Я из-за стекла вижу её и нахожу красавицей.
- Эту красавицу когда-то полюбил будущий посол. И увёз её в Посольство какой-то маленькой, африканской страны.
- Например, Сьерра-Леоне – у меня детки, в детском саду, были из этой державы.
- Будем считать так. Но там так жарко, что у этой бедной красавицы расплавился один позвонок и она теперь ходить не может, ни рукой, ни ногой не шевелит. Говорит с трудом, быстро устаёт. Но рассказать может интересные случаи.
- Значит, головной мозг у неё в порядке. Зачем привезли к нам?
- А она уже во многих институтах лежала. И вот к нам попала. Ну, пошли к ней, но помни – разговаривать с ней много нельзя. Здесь ещё какие-то державные тайны.
- Вот уж державные, - возмутилась Калерия. – Списывают из Кремлёвской больницы нам бывшие в употреблении аппараты. Их тут монтируют, мешая работать, а потом оказывается, что, либо смонтировали неправильно, либо эти аппараты давно не работают.
- Вот ты, наконец, высказалась. Наши медсёстры давно уже по этим аппаратам прошлись. Но вот и наша больная. Светлана, это будет сегодня ваша ночная медсестра.
- Ночная фея, - произнесла Светлана довольно низким голосом, курящей женщины. Реля была уверена, что эта больная не курит – голос сорвала в южных странах.
Калерия помнила, как приезжала за маленьким Олежкой в Украину, и каждый раз поражалась – у ребёнка на Юге голос становился грубее. Вот так и у этой женщины, видимо.
- Какая вы красивая, - сказала это русская женщина, с дивными, кудрявыми тёмно рыжими волосами и мраморной кожей: - Вы похожи на мулатку, но русскую.
- Конечно. Я вам не буду говорить, как в Африке: - «Не понимай, русский языка», - пошутила Реля.
- Да. Спасибо вам. Если будет время у вас, подойдёте ко мне, мы пошепчемся.
- Ночью нужно спать! – Строго заметила Татьяна. – Кроме того, у Рели сегодня очень тяжёлый больной.
- Да, слышала уже. У мужчины нет полголовы. А у вас такое странное имя. Как это будет полностью? Аврелия? Была, кажется, такая богиня в Греции.
- Мы потом с вами об имени поговорим, хорошо? А сейчас мне надо капельницу наладить больному, - Калерия вместе с Таней пошла к процедурной. – Ну, Танюша, тебе домой доехать благополучно, а мне сегодня и вздремнуть не придётся, я чувствую.
- Конечно, с такими сменщицами. Ну, «прокурорша» ещё так себе. Если ей шлея под хвост не попадёт, может и помочь при случае, а вот Антонина – девушка из Клина.
- Всё наоборот, Тань. Антонина иногда помогает, а прокурорская жена меня ненавидит, даже не знаю за что.
- Да она всех тут ненавидит. Сидит на одну ставку и злится на тех, кто работает сверхурочно. А ты мало на полторы у Марины вкалываешь, ещё и индивидуальные смены берёшь. Кстати, индивидуальные смены намечаются и у Посольской дамы. Если захочешь, запишись.
- Запишусь, наверное. Денег как всегда не хватает. А те деньги, которые собрала на холодильник, всё пытаюсь не трогать – не получается.
- Конечно. Если у тебя сплошные путешествия с сыном. Крым посетили прошлой осенью – это же не просто к морю поехать, а проехать чуть не через весь полуостров.
- Тань, мой Олег родился в Крыму. Как же на пятнадцатилетие не показать мальчишке его родину?
- Вот вырастет и сам пусть ездит, а ты чего так напрягаешься.
- Таня, дорогая, если у нас сбегутся смены, я расскажу тебе, что такое Крым, если по нему проехаться чуть-чуть. Мы с Олегом не объехали и сотой доли его полуострова и то он в восторге.
- Ладно уж, сумасшедшая ты мать. Всё ездит, ездит с сыном. А когда про своё здоровье будешь думать? Тебе мужика сейчас надо хорошего, чтоб не разболелась по женской линии.
- Насколько я замечаю, - насмешливо отозвалась Реля, - то болеют больше те, кто думает не о детях, а о свиданиях с мужчинами. Или я тебе не рассказывала о гулёнах в детском саду. До того догуливались, что и детей теряли, и мужей, я уж не говорю, что и обстановку в доме.
- Помню, какой-то чудак разгромил всё в квартире – мебель порубил – из-за того, что жена гуляла. Но я на твоём месте, Реля, вот этого мужчину и прихватила бы себе. Ведь он к тебе пристраивался, да?
- Да. И кстати был тогда гидом и очень любил Москву. Но я почему-то из-под грязных женщин мужчин не беру. Даже если считаю мужчин положительными.
- То-то, ты и наших мужиков-врачей от себя отталкиваешь. Видишь потому что, то они к одной даме пристроятся, то к другой.
- Да, Таня, драться же из-за них не хочется, - пошутила Реля. - А здесь уже, при трёх моих неполных лет работы, при мне три дуэли состоялись, с небольшим кровопролитием.
- Да, мне тоже кажется, что мужей, как и друзей надо выбирать осмотрительно.
- Вот тебе повезло, Татьяна. У тебя муж художник и сидит себе дома с детьми.
- И думаешь, он у меня не гуляет? Особенно, когда я вторую девицу носила. Душа кровью обливалась, когда он задерживался, вроде как на выставке какой. А разве выставки бывают каждый день? – Татьяна быстро пошла по коридору.
Калерия смотрела ей вслед: - «Почему на свете мало счастливых пар? Почему половинки не находят друг друга? А если найдут, то мужчины всё равно в поисках лучшей. И разоряются семьи. А если держатся, как у католиков, когда вера не разрешает разводы, то всё равно счастья нет. Вспомнить лишь Аню и Юрия. Вроде не разводятся, а между тем, дети у них не очень счастливы, что мама и папа рядом, а в то же время друг от друга, на много километров врозь».
Не найдя на своей памяти счастливых людей, Калерия перекинулась на больных. В эту ночь она присаживалась к столу отдохнуть лишь пару раз по пять минут не более – так казалось Калерии. Дежурил Салолыкин – что было странно – но под его не приятным взглядом ей хотелось не отходить от больных. Только под утро заметила, что жена прокурора не очень бдит возле своих больных. Правда, больные у Ангелины были довольно лёгкие – не даром она приезжает раньше всех и выбирает себе больных. И чаще всего берёт угол, где любила трудиться Реля – назло ей, что ли? Лёгкие-то, лёгкие, но и у них бывает, что под утро загружаются некоторые в тяжесть – и Реле пришлось идти, искать Салолыкина в профессорском кабинете. Уже подходя к дверям, услышала шепот – в кабинете была женщина. Калерия постучалась и, забыв, как зовут новоиспечённого профессора, произнесла:
- Доктор, больной отяжелел, дышит не ровно – вы бы посмотрели.
- Чей больной? Ваш?
- Нет, его Ангелина должна наблюдать, да её тоже нет в реанимации.
- Найдите Ангелину, и пусть она придёт сюда и доложит.
Калерия рассердилась: - Я не обязана искать Ангелину, если она не пожелала сказать мне, куда она идёт. А, кстати, не её ли голос я слышала сейчас у вас, в кабинете?
- Ага! Мы подслушиваем, - Салолыкин нарисовался в дверях, запахивая халат, будто он его только сейчас одел.- Ну пошли, искать вместе Ангелину. Спит, наверное, где-нибудь в сестринской комнате?
- Мне нет дела, где она спит. Если хотите, то ищите. А лучше если к больному поспешите, - Калерия повернулась и пошла в реанимацию.
Салолыкин за ней. А потом и Ангелина притопала вслед за своим любовником. Никто её не искал, а пришла вровень с профессором.
Вместе они колдовали над больным, что-то Ангелина ему вколола, по распоряжению Салолыкина. А когда он ушёл, подошла к Реле, сидящей за столом.
- Ты, Днепренко, не распускай слухи, что я в профессорском кабинете была. Тоже, как и ты, хотела вызвать дежурного к больному.
- Ну, вызвала и хорошо. А какие слухи я должна распускать?
- Не дай Бог кому скажешь, что это не я, а ты позвала доктора к больному, поплатишься.
- Не бойся, не расскажу. Надоели вы мне – жёны честные и не изменяющие мужьям. Утром напишу заявление об уходе из института. Честное слово, ты меня подтолкнула к тому, я давно этого желала.
- Но отработаешь, как положено, две недели, - надменно сказала Ангелина.
- А вот это вам с Салолыкиным не с руки – заставлять меня отрабатывать. Лучше пусть он подпишет, скажем с 10 числа текущего месяца. Потому что если мы дождёмся Алексея Зиновьевича, он будет меня уговаривать остаться, а я этого не хочу.
- Значит, до десятого будешь работать?
- Нет. Есть у меня отгулы – как раз до десятого числа. А отпускные мне начислят уже под расчёт – я договорюсь в бухгалтерии.
- Ну да! Там же оказалась женщина, девчонку которой ты когда-то лечила.
- Как видишь, у меня везде блат, - Калерия подмигнула любовнице Салолыкина. – А говорить о вашей связи, я не намерена.
- Однако санитарки не станут это скрывать, если узнают о нашем нечаянном свидании.
- За нечаянно, как люди говорят, бьют отчаянно. Если санитарки поднимут тут шум – я за них не в ответе. А тебе советую больше обращать внимание на детей, а не на мужиков.
- Это ты одна на всю реанимацию такая сумасшедшая мать. Всё о сыночке думаешь, а он вырастет и уйдёт. Хорошо если ручкой помашет.
- Вот уж к моему сыну своими грязными мыслями не притрагивайся. А то я тебе такое могу нагадать, что, действительно, исполнится.
- Бога ради, не надо. Я скажу Салолыкину, чтоб он тебе подписал заявление с 10 числа, как ты хочешь.
Вот так Реля – довольно легко - уволилась из института, пока Алексей Зиновьевич был в отпуске. Но когда пришла за расчётом знакомая женщина в бухгалтерии сказала ей:
- Тут ваш профессор приходил – Алексей Зиновьевич, так огорчился, что вы без него уволились. Просил вас зайти, хотя бы попрощаться с ним.
- А куда я денусь? Пойду со всеми прощаться и с ним поговорю.
Поговорила. Разъяснила своему милому профессору, что у неё есть сын, который требует, давно уже, чтоб мама ушла с работы, при которой они редко видятся. И вернулась на работу, где её ждут и при которой у Рели будет больше времени на подростка сына.