МОИ СОВЕТСКИЕ УЧИТЕЛЯ (с уважением к их нелёгкому труду).
После переезда моей семьи из Подмосковья в Москву на Проспект Мира я поступил в 293 школу, находившуюся прямо за общим забором с внутренним домовым двором, в 9-ый класс. Директором этой школы была «Марь Иванна», властная женщина с прямым суровым взглядом уже много лет руководившая своим учительским коллективом.
Классным руководителем в моём классе была среднего роста молодая, симпатичная, с доброжелательной улыбкой Элеонора Митрофановна, шатенка с вьющимися волосами преподававшая уроки черчения.
Её подруга, такая же молодая, но одевавшаяся более элегантно, остроумная блондинка Людмила Георгиевна вела у нас уроки английского языка.
Математику и геометрию преподавал у нас высокий и сухощавый седовласый Фишель Аронович (его некоторые за глаза шутливо называли Вермишель Макароныч).
Физику, а потом и астрономию вела, похожая на куклу, маленького роста брюнетка Марьяна Марковна, в красном, плотно обтягивающей её крупные груди свитере, и ярко накрашенными губами.
Химию – такая же маленькая светловолосая Лидия Ивановна, в профиль похожая на полную утку, с обильным верхом, и таким же внушительным низом.
Историю – Марина Донатовна, худощавая (без характерных признаков женской природы) выше среднего роста блондинка, с вечно презрительным выражением лица.
Физруком в нашей школе был Штовассер (запомнил лишь одну фамилию), среднего роста, сухощавый, внешне суровый, но добрейшей души человек.
Некоторые из наших учителей были не прочь поиздеваться над некоторыми (по их сугубо личному мнению) бестолковыми учениками.
Начну с нашего математика Фишеля Ароновича.
Вызывая некоторых учеников к доске, после написания ими математических формул, он любил неожиданно для ученика скомандовать: «Стереть!», и потом опять скомандовать: «Написать!».
И так повторялось несколько, пока вконец измученный такими командами ученик, стоял весь красный с мелом в руке.
Потом следовала новая команда: «Звук!».
И только после этого, насладившись, не понимающей, чего от него хотят, затурканной жертвой, он подходил к доске, брал у него из рук мел и медленно и торжественно писал эту формулу сам, делая упор на то, что чёрточка знака дроби, должна была находиться ровно в середине следующей за ней двумя чёрточками равенства, чего не было у вызванного к доске несчастного ученика. Самое интересное, что он потом находил массу причин для своих коронных команд «стереть! – написать! – звук!».
Особенно доставалось Диме Макарову, который с какой-то обречённостью ждал урока математики, предмета столь ненавистного ему, что его просто буквально корёжило, когда он, как на эшафот, шёл к доске.
Естественная координация движений у него менялась, как будто по нему пропускали слабый ток.
Он шёл, дёргаясь головой, закидывая её назад, а руками размахивал не в такт ногам. В таком конвульсивном состоянии он и вправду не мог строго горизонтально написать математическую формулу, она у него, то задиралась верх, но ныряла вниз. Поместить после двух чёрточек равенства разделительную чёрточку дроби ровно посередине их и, наоборот, для него было просто трудновыполнимо.
Не подвластная ему рука с мелом никак не могла точно коснуться доски в требуемом месте, а с размаху проводила не предсказуемые линии мало похожие на горизонтальные и параллельные линии совсем в другом месте.
При этом мел в руке от сильного сдавливания крошился и падал на пол. Приходилось брать в руки новый кусочек мела, для чего надо было идти к другому концу доски, что хоть на какое-то время отвлекало его от написания ненавистных ему формул.
Самое интересное, что Вермишель Макароныч находил массу новых причин для своих коронных команд «стереть! – написать! – звук!».
Отдельно отмечу, с женским полом он таких экзекуций не производил.Отдельно отмечу, с женским полом он таких экзекуций не производил.
Не хвастая, скажу, мне он таких команд ни разу не произносил, может быть потому, что математика и геометрия были моими любимыми предметами.
По своему изощрённо издевалась над учениками преподавательница Истории Марина Донатовна, будучи сама худой от природы (как у хохлов говорят: «сухая, як стэрва») в особенности, над полными ученицами, что было вероятно причиной её тайной к ним зависти.
Например, проходя период Наполеоновских походов, она, рассказывая о них, неожиданно произносила: «а теперь пустим в ход тяжёлую артиллерию, Робак – к доске!». И Робак, будучи самой полной девушкой в классе, чего мучительно стеснялась, покраснев, пыталась незамедлительно исполнить приказ, но быстро выйти не получалось.
Вначале ей надо было просто встать в полный рост, откинув крышку явно малой для неё парты, и только потом выйти из неё, отчего она ещё больше покраснела под издевательским взглядом худой учительницы.
Ребят она мучила, заставляя в большом количестве заучивать даты всевозможных исторических событий.
Особенно доставалось мне. Я усердно зазубривал эти даты в хронологическом порядке, но когда она иезуитски начинала спрашивать их вразнобой, я смешивался и начинал их путать.
Моему школьному другу Петру Мурому доставалось по полной от учительницы химии Лидии Ивановны. Я не мог понять, по какой причине она его невзлюбила.
Как бы он не выучивал предстоящий урок, она находила причину поставить ему двойку. Их у него в учительском журнале бывало по четыре штуки подряд, особенно по органической химии, она его изводила валентными связями.
Были другие ученики, в том числе и я, которые знали этот предмет явно хуже, и они понять не могли, за что химичка его так невзлюбила.
Другого моего друга Мишу Рабилизирова изводила преподавательница физики Марьяна Марковна.
Когда в классе проходили природу возникновения электрического тока, движение электронов в проводнике и электронных дыр, бедный Миша выучивал целые страницы из учебника наизусть, но всё равно и у него были в журнале четыре двойки подряд.
Когда он, взмолившись, обращался к ней с просьбой выслушать приготовленный им урок, сверяя сказанное с текстом учебника (что было один к одному), та отвечала: «да, вы говорите так же, как написано в учебнике, но вы, всё равно, не понимаете предмет!», и влепляла ему очередную двойку.
В десятом классе на уроке астрономии она упорно мне не ставила пятёрки, хотя этот учебник астрономии Воронцова-Вельяминова был у меня любимой книгой ещё в седьмом классе, а карту звёздного неба я уже тогда знал достаточно хорошо. Зато на этих уроках она постоянно хвасталась своим сыном, который будучи в девятом, уже прочитал этот учебник.
Предвзятость вышеупомянутых учителей была необъяснимо упорной, если она вцепились в каких-то учеников, то ничто не могло поменять их негативного мнения об их умственных способностях.
У всех них были и свои любимчики, особенно неприкрыто это проявлялось в десятом классе.
Так в конце каждого своего урока Марьяна Марковна, громогласно объявляла: « Генин, Дегтярёв, Сунгурова (и ещё пара фамилий) – останьтесь.
Я вам дам задачки, которые обычно задают на приёмных экзаменах в институт». Этим самым, она, не скрывая, как бы давала оценку умственным способностям остальным ученикам.
И вот названные ею ученики гордо шли к её учительскому столу, а остальные, не глядя друг на друга, пристыжено тихо выходили из класса. Такое положение имело в своём будущем обратный эффект.
Я и мои друзья, купив сборники задач Ландсберга, Фриша и Тиморева и другие с утроенной энергией принялись за их изучение, что привело к тому, что мы: Петя Мурый, Миша Рабилизиров, Володя Морозов и я с первого захода попали в технические институты. А любимчики Марьяны Марковны не попали, один из них лишь потом попал в техникум.
Одним из «неудобных» для меня предметов был английский язык, и я иногда, не успев перевести к сроку на русский заданный английский текст, прогуливал этот урок. Но Людмила Георгиевна удивительным образом не реагировала на это должным образом, а при моём очередном появлении на её уроке, персонально обращаясь ко мне, говорила «Александр, пожалуйста, переведите отмеченный мной английский текст к следующему уроку».
После такого миролюбивого обращения, мне ничего не оставалось делать, как придя домой поздно с гулянки, вздохнув, брать в руки учебник и англо-русский словарь. Естественно, успехами на её уроках не отличался.
А вот на выпускном экзамене я её откровенно поразил. Я поставил себе задачу достойно сдать все выпускные экзамены, и все предшествующие экзаменам дни, я не выходил из дома, усиленно готовясь к ним, включая и английский язык.
И когда я вошёл в экзаменационную комнату, и легко, без запинки, по-английски произносил все положенное, потом выполнив всё, что было предусмотрено в экзаменационном билете, закончил свой ответ, Людмила Георгиевна с широко открытыми глазами глядя на меня, сказала: «Александр, откровенно говоря, я не могу поверить, что это вы!».
Очень драматически сложилось у Миши Рабилизирова с текстом выданной ему характеристики после окончания им десятилетки.
В ней беспардонно было написано, что он более способен к гуманитарным наукам, этим самым, как бы ставя заслон его попыткам поступить в технический институт. На все его просьбы убрать эти слова из его характеристики директор школы Марь Иванна, ссылаясь на мнение Марьяны Марковны, отказалась это сделать.
Лишь после коллективного демарша в школу его двух старших братьев, скрепя сердцем, они вынуждены были, во избежание не нужного им скандала переписать Мишину характеристику, с которой он поступил в институт Цветных металлов.
На последнем курсе обучения он во время практики на одном уральском заводе сделал ценное научное предложение по флотации руд, и после окончания аспирантуры, стал работать преподавателем в одном из Московских научных прикладных институтов. Вот тебе и школьный ярлык: «более способен к гуманитарным наукам!».
Володя Морозов поступил в институт Стали, который когда окончил его отец. В дальнейшем, после его слияния с институтом Цветных металлов превратился в институт Стали и сплавов, и тогда оба мои друга учились уже в одном институте.
Петя Мурый поступил в Ветеринарную Академию, в которой до этого учился его старший брат, и, закончив аспирантуру, работал в одном закрытом учреждении. После какой-то аварии в одной из её лабораторий, произошла утечка активных спор бруцеллеза, Пётр серьёзно заболел и долго лечился, а вылечившись, всё своё свободное время уделял плаванию на байдарке по бурным рекам, а зимой горному спорту.
Я поступил в институт инженеров Водного хозяйства, в котором когда-то училась моя мать, и, закончив его, успешно работал (как и мой отец) инженером-гидротехником в проектно-изыскательских изыскательских экспедициях Союзгипролесхоза. Работал в экспедициях в Белорусском Полесье и Башкирии.
Потом будучи в Минсельхозе Рссии, Совинтерводе и РосНТЦАгроЧС (экспертом по оценке ущербов от ЧС в АПК России) побывал во многих областях центральной России и Поволжья, республиках Средней Азии, Украине, Армении, Северном Кавказе, Дагестане, Якутии.
Ветеран труда, журналист Лофиченко Александр