Великая Отечественная война началась через три дня после того, как мне ис-полнилось 4 года. Родился я 19 июня 1937 года, в день, когда знаменитые Чкалов В.П., Байдуков Г.Ф. и Беляков А.В. находились над Северным полюсом, в то время совершавшие свой известный перелёт из Москвы в Ванкувер (Канада). Родился я ровно через год после смерти Максима Горького, в год, когда в Советском Союзе отмечалось столетие гибели на дуэли Пушкина А.С., возможно, что своё имя: Александр Сергеевич, я получил в честь этого события.
Довоенное время в моей памяти не сохранилось. Помню отдельные фрагменты: помню приснившийся мне кошмарный сон, как из под бабушкина сундучка вылезало огромное свиное рыло наподобие выдуваемого из щели под сундучком воздушного шара, помню, как отец привозил на велосипеде с охоты добытую им дичь (дикие утки, прудовые курочки). Я его встречал с охоты и он подвозил меня на раме к крыльцу дома. Остался в памяти и своеобразный запах дичи.
Жили мы в двухквартирном саманном жилом доме по Пионерскому переулку станицы Ново-Александровской (так она раньше называлась, теперь это город Новоалександровск). Наша квартира состояла из сеней, маленькой кухни и жилой комнаты, в которой проживали мать с отцом, я и две моих старших сестры 1928 года рождения - Аня и 1930 года рождения – Майя.
Начало войны не оставило следов в моей памяти. Зимой 1941-1942 г.г. через нашу станицу проходила на фронт какая-то артиллерийская воинская часть, и у нас во дворе стояла пушка. Когда меня выпустили погулять, и я подошёл к пушке, солдат, находившийся у пушки, поднял меня на руки, посадил верхом на ствол пушки и угостил из солдатского котелка очень вкусной кашей с тушёнкой.
В соседнем доме поселили беженцев из Украины Кучерук Екатерину Васильевну с сыном Павлом, моим ровесником. Мы с ним дружили, у него были настоящие детские санки с металлическими полозьями (чему я страшно завидовал). Это была семья командира заставы с нашей западной границы, он пропал без вести.
Большинство наших родственников по матери жило на хуторе (в наших краях «хутор» - деревня, «станица» - село. В станицах и сёлах были церкви, в деревнях и на хуторах церквей не было). Осталось в памяти и моё первое впечатление от поезда с паровозом. Мы как раз ехали из гостей домой с хутора на телеге и подъезжали к железнодорожному переезду, когда перед нами по путям проехал поезд. Мне показалось очень странным то, что такая огромная цепь вагонов превратилась в маленький, уплывающий от нас прямоугольник (вид с торца поезда).
Летом 1942 года взрослые заговорили: «Немец идёт!», и я представил себе как в нашу кухню входит высокий мужик, лет тридцати, в длинном плаще цвета бронзы, с короной на голове в виде острых, как кинжалы, перьев, торчащих в разные стороны. Не знаю, почему я представил себе немца именно в таком виде, то ли возникли ассоциации с картинками из учебников моих старших сестёр, то ли с картинками из газет.
Отец мой был коммунистом, работал бухгалтером в Райпотребсоюзе, у него была бронь, и в армию его сразу не взяли. Перед самым приходом немцев в станице организовали партизанский отряд, в который попал и мой отец, ему было в то время 36 лет. Так как в наших степных местах лесов не было, то отряд должен был воевать в лесных предгорьях Кавказа. Отцу дали телегу с лошадью, на которой первым рейсом мать отвезла нас с сёстрами и частью домашних вещей на хутор к моему деду по матери, вторым рейсом забрала остальной домашний скарб. Во время второго рейса началась бомбёжка станицы немецкими самолётами, мы с хутора видели эти самолёты (хутор находится в 5-ти км от станицы). Но для матери этот рейс оказался удачным: её только ударило в бедро куском грунта от разрыва бомбы, в следствии чего у неё на бедре появился большой, диаметром, примерно, 15 см чёрный синяк.
По рассказам взрослых после ухода из станицы станичных и районных властей все магазины были разграблены жителями. В центре станицы стоял маслобойный завод для производства масла из подсолнечника. Масло на заводе хранилось в больших чанах, вкопанных в пол. Говорят, что при разборе этого масла жителями были случаи утопления людей в масле.
На элеваторе станицы хранился собранный к тому времени урожай зерна. Власти станицы приказали поджечь элеватор и хранилища зерна, чтобы зерно не попало врагу.
После переезда на хутор мать закопала в землю отцовские охотничье ружьё и велосипед.
Немцы появились на хуторе в середине дня 23 августа 1942 года (дата – по словам взрослых). Был жаркий ясный солнечный день, все жильцы нашего дома находились во дворе, и с нашего двора хорошо было видно контору и колхозный амбар, находившиеся от нашего двора, примерно, в ста метрах на открытом, незастроенном пространстве. Мы увидели как к правлению колхоза и находившемуся рядом амбару подъехали на грузовиках немецкие солдаты и сразу начали прикладами винтовок сбивать замки с дверей строений. Одежда немцев состояла из касок, чёрных трусов и сапог, больше на них ничего не было.
У нашего деда был лучший дом на хуторе: единственный дом под железной оцинкованной крышей. Другие дома были крыты черепицей, камышом (прудовым тростником) или соломой. Видимо, поэтому к нашему дому подъехал маленький открытый автомобиль, из него вышел надменный, небольшого роста, немецкий офицер, одетый в серую обтягивающую форму, в форменной фуражке, с пенсне и сразу потребовал: «Сало, яйки, млеко!». Женщины начали кормить этого офицера.
Это была фронтовая немецкая часть, и после отдыха она направилась дальше, а на хуторе оставили гарнизон, состоящий из неблагонадёжных или слабых здоровьем немцев и румын. Дом деда состоял из двух комнат: в одной располагалась кухня с большой русской печью, вторая комната была жилая, большая. Нас всех: деда, бабушку, их дочь Марию (умерла 12.01.2011 г) и нашу семью из четырёх человек выгнали в маленькую кухню, а большую комнату заняли 12 немцев из штаба гарнизона.
На крыше установили антенну, по всему хутору протянули провода телефонной связи из проводов в красивой виниловой изоляции разного цвета. Провода навешивались на деревья, столбы, а иной раз прокладывались прямо по земле, по огородам. Девчонки без всякого умысла вырезали ножницами в укромных местах куски чёрных, красных, зелёных. синих, жёлтых и белых проводов, снимали с проводов изоляцию и, нанизывая маленькие кусочки изоляции на нитку, делали себе бусы. Немцы сильно ругались, топали ногами, но кардинальных мер к «диверсантам» не применяли.
Надо сказать, что гарнизонные немцы вели себя по отношению к нам довольно лояльно. Один из немцев признался «втихаря» нашим взрослым, что он коммунист. Бывали случаи, когда немцы угощали нас, детвору, конфетами, которые они получали в посылках из Германии, отдавали нам разные коробки и коробочки, служившие нам игрушками. Румыны же вели себя с русскими довольно жёстко: на полевые работы по уборке оставшегося в полях урожая, выгоняли народ плётками.
Немцы заставили наших взрослых выкопать во дворах траншеи (щели) для укрытия во время возможных бомбёжек, но нас так и не бомбили. Во дворе стояли немецкие мотоциклы с колясками и мы, детвора, просили немцев покатать нас, но постоянно получали отказ: немец показывал пальцем вверх (самолёты) и говорил: «Пух, пух», намекая на обстрел с воздуха.
Детворы в то время на хуторе было очень много. У моего деда по матери было 10 детей: Тимофей, Капитон, Георгий, Виктор, Андрей, Анатолий, Анастасия (моя мать), Ефросинья, Нина и Мария. К началу войны у пятерых из них были семьи, в которых было13 детей (в том числе и я). 12 из них жили на хуторе, недалеко от дома нашего деда. Были на хуторе и другие многодетные семьи, и вся детвора старалась держаться как-то вместе. У нас были соседи – Вершинины, их дети были блондинами и почему-то немцы их страшно ненавидели: стоило Вершининым зайти в наш двор, как немцы их выгоняли: «Вэг! Вэг!». Самого старшего из моих двоюродных братьев, Алика (сына Андрея, ему в то время было 15-16 лет) во время купания на пруду двое немцев взяли за руки и за ноги и бросили, шутки ради, с берега в пруд. При падении он повредил ногу в области щиколотки и так и остался на всю жизнь инвалидом.
Во время оккупации я не помню, чтобы я страдал от голода, но в большом дефиците были спички, мыло, швейные иголки, нитки, керосин. Огонь добывали с помощью кресала (кусок напильника и кремнистый камень). При ударе напильником о камень вылетали искры, поджигавшие вату, которую держали рядом с местом удара. Для этой цели лучше всего подходила вата, взятая из телогрейки. Моя мать добывала огонь с помощью капсюлей для охотничьих патронов, оставшихся от запасов отца. Капсюль ложился на камень, чашечкой вверх, на него ложился кусок ваты, смоченный керосином, в чашечку капсюля устанавливался гвоздь, и по нему ударяли молотком. При ударе вата вспыхивала.
Из-за дефицита керосина для освещения применяли каганцы (блюдце с налитым в него растительным маслом, в масло укладывался фитиль из верёвки, конец фитиля укладывали на край блюдца и зажигали). Свет от каганца был слабым, фитиль горел с треском, в помещении стоял неприятный запах горелого масла.
В качестве сладостей ели сахарную и обыкновенную свеклу (с тех пор я свеклу не употребляю в пищу). Из-за дефицита муки ели лаваши (лепёшки из кукурузной муки) и мамалыгу (каша из кукурузной крупы).
Из детей моего деда по матери на фронте были восемь человек: Тимофей, Капитон (холостяк), Георгий, Виктор, Андрей, Анатолий (холостяк),Ефросинья и Нина (незамужние) и дочь Андрея - Люба. С войны вернулись пятеро: Капитон, Георгий, Ефросинья, Люба и Нина, остальные или погибли, или пропали без вести.
О пропавшем без вести Викторе нам удалось узнать кое-что уже после войны. Партышев Виктор Фёдорович служил командиром кавалерийского эскадрона. Во время боёв за Киев бал ранен и попал в плен к немцам. Вместе с ним попал в плен и его коновод из эскадрона. Когда немцы вели колонну пленных через лес на запад от Киева, Виктор уговорил пленных напасть на охрану и освободиться. Охрана была немногочисленная, пленных было много, и они быстро расправились с охраной, по-убивали её (кроме одного немца, он сбежал) и Виктор дал команду: «Разбегайтесь в разные стороны». Виктор убегал вместе с коноводом.
Добрались до какой-то деревни, и украинские женщины приняли их в свои семьи, выдав за своих мужей.
Сбежавший немец, видимо, тоже попал в переделку от своего командования, и его повели по окрестным деревням искать сбежавших пленных. Как написал коновод, немец был с разбитой мордой. Так вот, коновода немец не узнал, а Виктора узнал и назвал его организатором побега, что и было на самом деле. Виктора схватили, долго били, стволом винтовки ему пробили щеку, выбив зубы и, в конце концов, повесили в райцентре – городе Макарове, Киевской области.
Всю эту историю описал оставшийся в живых коновод. Уже после войны, в шестидесятых годах прошлого века он написал письмо в Новоалександровский военкомат, а оттуда письмо передали Капитону, которого хорошо знали. Капитон Фёдорович, мой дядька, переслал это письмо мне. Я в то время уже работал недалеко от г. Макарова и принялся за поиск могилы своего дядьки Виктора. Деревня, где скрывался Виктор, попала в зону затопления Киевского водохранилища, куда переселили жителей – неизвестно.
Обращался в военкомат г. Макарова, оттуда мне сообщили, что сведений о местонахождении могилы Виктора у них нет. Обращался я и к жителям Макаровского района через районную газету, разместив в ней копию письма коновода, но и эти поиски оказались безрезультатными. В шестидесятые годы была очень популярна телепередача о поисках героев Великой Отечественной войны. Вёл её известный писатель, автор книги «Брестская крепость» Сергей Сергеевич Смирнов. Обратился я и к нему, но ни телепередачи, посвящённой этому эпизоду войны, ни ответ я не увидел.
Сын Виктора – Партышев Александр Викторович живёт сейчас в Киеве, а дача у него как раз в тех местах, недалеко от которых разыгралась вышеописанная история.
Судьба моих дядек Тимофея, Андрея и Анатолия мне неизвестна.
Отец воевал в партизанском отряде в горах Кавказа. О действиях этого отряда командиром партизанского отряда написана книжка «Пламя гнева», изданная Ставропльским книжным издательством в послевоенные годы. Есть в книге и фамилия моего отца, но с небольшим искажением. В этом отряде воевали бывший военком района Круглов, бывший начальник милиции района Пугач, Волков (его должность мне неизвестна). Я знаю эти фамилии, потому что с дочерьми вышеуказанных партизан я проучился в школе с 1-го по 10-й класс. Пугач и Круглов погибли в одном из аулов Кавказа, о чём ниже.
Партизанский отряд крупных боевых действий не проводил, действовал, в основном, на вражеских коммуникациях: уничтожал отдельные небольшие группы немцев на дорогах, резали телефонные линии связи, уничтожали связистов и связников на мотоциклах. На лесной дороге между двумя деревьями натягивали стальную проволоку на уровне груди мотоциклиста, и при проезде мотоциклиста по дороге ему проволокой отрывало голову.
В конце концов, немцам надоели действия отряда, и они были вынуждены послать на уничтожение партизанского отряда специальную карательную часть. Под нажимом карателей отряд стал отходить выше в горы, начиналась зима, в горах было много снега.
В отряде не хватало тёплой одежды, продуктов, заканчивались боеприпасы. В качестве пищи использовались грибы, любая дичь, ели даже отваренную в воде кожу с поясных ремней, ботинок. Часть партизан не выдержали нагрузок, сказавшись больными ушли из отряда и отправились домой. Многим удалось добраться до дома живыми (в их числе был и Волков).
При подходе отряда к перевалу Кавказских гор на пути отряда попался аул с местными жителями. Комиссар отряда Круглов потребовал от командира завести отряд в аул накормить партизан и дать им немного отдохнуть. Командир отказался, и отряд разделился на две группы: во главе одной был командир, другой – комиссар. Отец остался с командиром и группа, возглавляемая командиром пошла дальше к перевалу, а оставшиеся направили в аул разведку.
Разведка зашла в аул, узнала, что немцев там нет, их накормили, дали отдохнуть. В те времена немцы обещали горцам дать независимость и многие поверили обещаниям. И пока наша разведка питалась и отдыхала, местные жители послали гонца к карателям. Разведка вернулась в отряд, доложила обстановку и комиссар повёл отряд на отдых в аул, но там их уже ждали каратели, и эта часть партизанского отряда была уничтожена.
Вторая часть партизанского отряда во главе с командиром добралась до перевала глубокой ночью. Люди были измучены, голодны. Известно, что подниматься в гору всегда легче, чем спускаться с горы, тем более ночью, и командир принял решение заночевать на перевале. Выкопали в снегу круглую яму глубиной около метра, тесно уселись в эту яму и накрылись плащ-палатками. Наутро увидели, что все, кто находился у края ямы – замёрзли. Оставшаяся часть отряда спустилась с гор в Абхазию.
Мы же продолжали жить в оккупации на хуторе. К зиме перебрались от деда в другой дом (у нас был собственный дом на хуторе и до этого стоял пустой).
В начале 1943 года завершилась полным разгромом для немцев Сталинградская битва, и группировка немцев на Северном Кавказе оказалась под угрозой уничтожения, в связи с потерей путей подвоза живой силы и вооружения. Немцы стали уходить с Северного Кавказа.
День 23 февраля 1943 года был пасмурный, на земле лежал снег (что редко в наших краях). Мы стояли на крыльце нашего дома и смотрели, как пешая колонна немцев проходила мимо нас. Время было, примерно, около 2-х часов дня. Где-то грохотала артиллерия, но очень далеко, так как грохот был слабым.
Немцы в колонне были одеты очень странно: почти все в женских платках и шалях, на ногах поверх сапог были надеты, как мне показалось, кошёлки (мягкие корзинки из куги, болотного тростника). Это я потом узнал, что немцам из Германии присылали сплетённые из соломы валенки, которые надевались на сапоги, обмотанные тряпьём, для защиты от холода.
Колонна немцев прошла, и на хуторе установилась тишина. Я помню эту тишину, не слышно было ни грохота орудий, ни других звуков, все сидели по своим домам и ждали прихода наших. Я представлял себе наших солдат могучими, одетыми в длинные шинели, в сапогах, как на картинках.
Часа через два, уже смеркалось, над хутором пролетел в след ушедшей колонны немцев «кукурузник» (наш самолёт – биплан, марки У-2 или ПО-2, я не знаю) и вдруг на всём хуторе раздались крики: «Наш самолёт! С красными звёздами!», хотя звёзд в сумерках я не видел, за звёзды, видимо, приняли габаритные огни красного цвета. И почти сразу же на улице хутора появилась пешая колонна наших солдат.
Если немецкая колонна выглядела странно, то наши солдаты были одеты ещё хуже: я не увидел ни одной шинели, ни форменных шапок, ни сапог. На головах были засаленные треухи, кубанки, папахи, будёновки, фуражки. Одеты в ватные телогрейки, полушубки, тулупы, пальто, обуты в ботинки с обмотками, валенки, ватные бурки с галошами, причём вся одежда бала местами прожжена, порвана, закопчена и засалена.
У нас в доме остановилось на постой человек десять. Особо угощать нам их было нечем, но из других домов, где не было постояльцев, жители начали тащить к нам самогонку, сало, лаваши, в общем, всё, что у кого было. В доме стоял гомон, все старались высказаться, дым от самокруток стоял, хоть топор вешай. Меня взял на руки какой-то кавказец, не русский, и почти весь вечер просидел со мной. Он сказал: «Я чушка не ем», видимо он был мусульманином. Перед сном он снял с себя какой-то талисман, сплетённый из ниток, кусочков замши и пуговиц и надел мне на шею. Этот талисман я долго хранил, вспоминая этого кавказца, но после войны он где-то потерялся. Когда я проснулся на другой день – солдат у нас уже не было.
Через несколько дней вернулся домой отец. Он перевёз нашу семью обратно в станицу, но уже в другой дом, на улице Советской, метрах в трёхстах от дома, в котором мы жили до оккупации. По странному стечению обстоятельств соседями в нашем доме оказались Кучерук Екатерина Васильевна с сыном Павлом, о них я писал выше. Дом до революции принадлежал местному богатею, которого раскулачили и отобрали дом, но не выслали. Ему раньше принадлежали дома всего квартала. После войны бывший хозяин квартала, благообразный с седой бородой старец, обходил жителей квартала и собирал милостыню.
Дом был турлучный (деревянный каркас из брёвен, обшитый с двух сторон досками с прозорами и пространство между досками заполнено глино-соломенной смесью). Кровля – из чёрной жести. В доме было три комнаты, две из них, большую и маленькую, с террасой и входом со двора занимала наша семья, большую комнату с маленьким коридором и парадным входом с улицы занимала наша соседка.
Устроив нас на новом месте отец ушёл в действующую армию. Воевал в составе Первого Украинского фронта под командованием Конева И.С. С боями прошёл до Бреслау (сейчас Вроцлав). Во время одного из боёв отец убил немецкого офицера, у которого в планшете оказались очень важные для нашего командования бумаги. В качестве трофея отец забрал у немца хорошие часы. Бумаги, которые отец передал командованию, были настолько ценными, что его сразу представили к ордену Отечественной войны третьей степени, а когда бумаги пошли в вышестоящие инстанции, то там его представили к ордену Славы третьей степени, но этот орден он получил уже после Победы.
Во время боя за Бреслау отец остановился закурить и во время прикуривания в него попал осколок от снаряда, разорвавшегося неподалёку. Осколком ему разрезало руку вдоль кости от плечевого до локтевого составов. В медсанбате его перевязали прямо по телогрейке и отправили в эшелон, вывозивший раненых в тыл. Куски телогрейки попали в рану и потом, долго после войны на месте раны образовывались свищи и оттуда вылезали куски ваты.
Залечивал ранение отец в одном из санаториев г Хосты (Сочи), оборудованном под госпиталь. При поступлении в госпиталь, у раненых по описи принимали личные вещи, которые при выписке также по описи возвращались. Так вот, при выписке отцу вместо хороших трофейных часов выдали часы-луковицу, без стрелок, с разби-тым циферблатом. На протест отца ему ответили: «По описи часы – мы и выдаём часы, чего Вы ещё хотите?». Эти часы ещё долго хранились у нас дома.
После выписки из госпиталя отца отправили опять на фронт, и хотя он проезжал на поезде в 50 км от дома, на побывку его не отпустили. Шёл апрель 1945 года и по пути на фронт отца довезли только до Киева, а там остановили: война кончалась, и не было смысла везти людей дальше. Поэтому отец вернулся с фронта дня через три - четыре после объявления Победы над Германией.
Итак, после отъезда отца на фронт мы остались жить на новом месте в Ново-Александровке. И вот тут наступило самое тяжёлое время в моей жизни. Мать подрабатывала на жизнь шитьём различной одежды для знакомых и родственников, а весной 1943 года она заболела и шить не могла. Продукты продавались только по карточкам, карточки иногда терялись, да и денег не хватало, чтобы выкупить хлеб по карточкам.
Хлеб обычно у нас хранился в стеклянной (под хрусталь) широкой вазе на высокой ножке накрытый полотенцем. И я до сих пор помню очень сильное чувство голода. Я боялся заглянуть под полотенце, там было пусто. Но всё равно подходил к больной матери и спрашивал: «Мам, у нас нет кусочка хлеба?». Мать отвечала, что хлеба нет, и посылала меня на огород, где начал всходить на грядке лук. Я шёл в огород, рвал перья лука и, давясь слезами от чувства голода и горечи лука, ел эти перья, но голод не отступал. К началу лета мать выздоровела, начала шить, по бартеру за шитьё получала кое-какие продукты, в частности, жмых – отходы производства подсолнечного масла. Этот жмых толкли до состояния муки и пекли из него хлеб. Хлеб этот был синий, сразу после выпечки его можно было ещё есть, а как остынет, так застревает в горле.
Ели всё съедобное и не очень. Поросль белой акации до 30 см высоты не дресвенеет, остаётся мягкой. Мы её рвали, снимали кору и ели. Во дворе у нас росло дерево кураги (дикого абрикоса), мы ели зелёные ягоды величиной с вишню, хотя эти ягоды были очень кислыми. Когда расцвела белая акация, ели цветы акации («кутюшки»). Ели стебли укропа пока они не принимали форму трубки и становились жёсткими. Однажды в кустах сирени я нашёл грибы, принёс их матери, оказалось, что это шампиньоны, так я в первый раз в жизни попробовал грибы.
О голоде весны 1943 года я вспоминаю каждый раз, когда смотрю военную хронику, где наши солдаты кормят кашей и хлебом гражданское население Германии.
Летом у нас на постой остановились лётчики с аэродрома истребителей, расположившегося на окраине станицы. Жизнь стала веселей. Лётчики привезли с собой комод, в ящике которого был очень вкусный порошок. Я не знаю, что это был за порошок, по виду он напоминал какао, по вкусу – шоколад. Мать строго-настрого запретила мне подходить к этому комоду, но я, когда в доме никого не было, подбегал к комоду, открывал ящик, находившийся на уровне моей головы, зачёрпывал ложкой порцию порошка, отправлял её в рот, и, закрыв ящик, убегал из дома. Надо сказать, что меня ни разу не поймали за этим воровством.
Лётчики, бывшие у нас на постое, были молодыми весёлыми ребятами, очень похожими на молодых лётчиков из кинофильма «В бой идут одни старики». Мать говорила, что среди них был Покрышкин, ставший потом неоднократным Героем Советского Союза. Прилетая с задания, лётчики делали круг над станицей, пикировали на дом, в котором жили, и лишь потом уходили на посадку.
Мы, пацаны, хорошо знали в то время все марки наших самолётов, видели и пролетавшие над станицей немецкие самолёты и могли отличать их от наших по характерному воющему звуку моторов. Но немецкие самолёты станицу не бомбили, наверное, у них были другие цели. Знали мы и все марки автомобилей, кстати, их было очень мало. Различали поставленные по «Ленд-лизу» американские грузовики: «Интер», «Форд», «Студебеккер», легковые «Джип» и «Виллис», наши грузовики: полуторка – «ГАЗ» и трёхтонка «ЗИС», из наших легковых машин была только «Эмка». После проезда машины мы, пацаны, бросались в облако пыли, оставленное машиной и нюхали запах отработанного бензина. Немецких автомашин я не помню.
Вспоминается и тяжёлое положение с топливом. Лесов близко от станицы нет, Донбасс был ещё под немцами. Так что приходилось топить печи всем, что горело. Печи топили соломой, стеблями кукурузы и подсолнечника. Это топливо нам доставляли родичи с хутора. Топили и подсолнечной шелухой, только печь надо было переоборудовать, иначе при неполном сгорании в печной трубе образовывались взрывоапасные газы и печь «пыхала» выбрасывая в комнату огонь и искры. Использовали в качестве топлива и траву – «перекати-поле». Из-за войны поля были запущены, и на них развелась эта полупустынная трава. Она росла в виде шара диаметром около 30 см. Листвы на этой траве не было, листья ей заменяли жирные зелёные колючки, в которых росли семена. По осени трава отрывалась от корня, и ветром её гнало по степи, разбрасывая семена из сухих колючек, до тех пор, пока не появится преграда: кусты, деревья, овраги. Там эта трава и скапливалась. Мои старшие сёстры и мать ходили в поле и собирали в мешки эту сухую траву.
В качестве топлива использовали и недогоревшее в зернохранилищах зерно. Когда перед приходом немцев наши подожгли зернохранилища, зерно из-за недостатка воздуха горело с образованием смолообразной массы. Вот этой смолообразной массой и топили. В этой смоле попадались неиспользованные винтовочные патроны, гранаты, и не одна печь была разрушена от взрыва боеприпасов.
В военное время сожгли все деревянные заборы, вырубили все сады на топливо. Наша станица расположена в лощине вдоль протекавшей когда-то речки Расшеватки. Потом эту речку перегородили плотинами, образовали несколько прудов, а остальная часть речки превратилась в болото. На северной окраине станицы на краю лощины стоит скифский курган. Так вот с этого кургана сразу после войны просматривался каждый дом на противоположном склоне лощины: деревьев почти не было. Сейчас же, если посмотреть с кургана на станицу (город), то домов не видно: сплошное море зелени, только многоэтажные дома просматриваются, а их там немного.
Игрушек в моём детстве не было. Играли мы винтовочными патронами, нашими и немецкими, у наших патронов на донышке был выступ, а у немецких - кольцевая проточка. Знали мы, какие патроны обычные, а какие трассирующие. Игрались и с обоймами от винтовочных патронов, с металлическими пулемётными ленами, деталями от мотоциклов, жестяными коническими гофрированными коробками, в которых немцы хранили патроны. Много ребят погибло, когда игрались с неразорвавшимися снарядами.
Однажды мы с двоюродным братом Куталёвым Володей нашли в военкоматском тире-стрельбище маленькие снаряды, похоже, это были патроны к противотанковому ружью. Капсюля у них были пластмассовые и мы их все повыковыривали, высыпали из капсюлей какой-то белый порошок. В общем, мы с ним были в шаге от гибели.
Плохо во время войны было с одеждой. Лучшей зимней одеждой была телогрейка. Я до окончания школы проходил в ватной телогрейке («фуфайке»). Летом ходили босиком, весной и осенью – в галошах, зимой в бурках или ноговицах с галошами. Бурки или ноговицы – это сшитые и простроченные из ткани с ватой валенки. Надо сказать, что в бурках было и тепло, и удобно и мягко. Головной убор – наша советская пилотка. После войны с фронта вернулась моя тётка Нина с мужем Филипповым Николаем, лётчиком. Он подарил мне лётный шлем, и полевую кирзо-вую сумку, с которыми я проходил на занятия до окончания школы.
В 1944 году я поступил в первый класс школы. В первый день в школу я пошёл с интересом, на второй день меня сёстры силой за руки тащили в школу: Я не был никогда в большом коллективе ребят, и мне трудно было войти в роль ученика. Другое дело, мой сосед и одноклассник Кучерук Павел, он до школы был в детском саду, и вхождение в ученики для него не было чем-то необычным. Учёба давалась нелегко: не было тетрадей, чернил, учебники были драные, с вырванными страницами. Для письма использовали и обёрточную бумагу, и газеты, на которых сёстры мне рисовали линейки. Чернила делали из каких-то ягод чёрного цвета или из так называемых химических карандашей. Каждый ученик носил с собой стеклянную или фаянсовую (шик!) чернильницу-непроливайку. Хорошо, когда чернила были густые, а когда сильно разбавленные, то на газете было трудно разобрать, что там написано.
Помню свою первую ёлку в школе. Меня туда повела сестра, и когда мы поднимались по лестнице на второй этаж в актовый зал, я на лестнице увидел сторублёвую купюру. В то время это были большие деньги! Дома мы положили деньги на стол под стеклянную пепельницу. В это время пришёл со службы лётчик, стоявший у нас на квартире. Этот лётчик не из тех молодых, что стояли у нас летом, те улетели на запад, а это был уже пожилой мужик. Увидев деньги, он предложил за них матери свои новые сапоги, так как на новый год ему было не на что выпить. Обмен состоялся, и мать заказала из этих сапог сапоги на мою ногу.
9 мая 1945 года был ясный солнечный день. По радио объявили об окончании войны. В станичном парке кто-то выстрелил в небо полный барабан из автомата ППШ. Мы помчались в парк, но кроме стреляных гильз ничего не увидели. Это были первые выстрелы, которые я услышал за всё военное время.
Занятия в школе у меня были во вторую смену, и когда мы пришли в школу, нас тут же отправили домой в честь Победы. Этот день мне запомнился как большой праздник!