Толчок куда-то в подреберье и невнятный, явно нетерпеливый шёпот вторглись и всполошили сознание. Медленно и протяжно проскрипевшая дверь укрыла шорох босых ног по давно некрашеному и до дерева истёртому полу. Но затем как бы издали прорисовались и другие звуки: шаркающий и одновременно гулко ухающий разговор резиновых сапог размера большего, чем требовалось хозяину, скрип старых кованых петель и лязганье щеколды входной двери – звуки явно скрываемые, но, увы, от того не менее слышные. Сон отчаянно не желал уходить. Принеся боль и резь глазам, веки, наконец, приподнялись и вызвали краткое состояние недоумения: открытые глаза света не прибавили - вокруг кромешная тьма. Холодный воздух веранды был густым, практически осязаемым. Небольшая пауза, на выдохе откинутое одеяло, волна свежести, коротким спазмом сжавшая тело, ноги, неохотно опущенные на пол, и, разочарованно вздохнув и проскрипев провисшей сеткой, кровать рассталась со своим постояльцем.
Тем временем резиновые сапоги ухали всё чаще, звали в путь, торопились. Дверь в сени отворялась потихоньку, после тьмы веранды давая свыкнуться глазам с непривычно ярким светом от засиженной мухами лампочки под дощатым потолком. Сапоги осторожно прогрохотали в избу, вернулись и принесли с собой запахи, заставившие окончательно проснуться: обёрнутого полотенцем каравая настоящего бабушкиного ржаного хлеба из русской печи, немного кислого и чрезвычайно душистого, и вечернего молока в глиняной крынке.
- Будешь?
- Да.
Краюха хлеба размером с полмира и литровая кружка холодного жирного молока – традиционный в этой ситуации перекус десяти и двенадцатилетнего мальчишек, ещё не до конца отошедших ото сна и разочарованных кроватей. Но какой сон - уже пора! И, взяв с собой червей, хлеб, распаренную вчера пшеницу, несколько вечером сорванных огурцов, удочки и деревянное весло, не очень удобное, зато своё, мальчики отправились в путь к реке по леденящей росе через тьму и туман.
Три часа утра. Или ночи? Ещё спят в котухах коровы и овцы, а в домах люди. Не проснулись комары, и петухи пока ждут своего часа. Солнце появится только через пару часов. Под ногами перенасыщенная влагой тяжёлая трава. Хлюпающие шаги, поскрипывание рыбацкого скарба и сопение пары носов – единственные звуки этого межвременья в безграничном и беспроглядно-туманном пространстве. Сырой плотный холодный туман лишь добавляет тёмно-серый оттенок во всеобщее отсутствие света.
Недальняя дорога через луг до реки мальчишками хожена-перехожена не одну сотню раз, но ноги нет-нет да и подведут в темноте, запнувшись о кочку или провалившись в ямку, сбивая ритм сопения, но ничуть не уменьшая устремлённости к цели. Вот в тумане появилась новая нотка, ещё более студёная. Шаги стали медленнее и осторожнее: впереди берег и река, а поскользнувшись скатиться по мокрой траве довольно крутого берега и плюхнуться в реку пока не очень-то и хотелось. Не столько разглядев, скорее нащупав ногами тропку, мальчишки аккуратно спустились к воде. У реки немного светлей. Туман стал даже гуще, но воды не касался, будто кто огромной косой махнул по-над гладью, на ладонь, не более, отделив очень влажное от совершенно сырого. Усынок был абсолютно тих, как и река в целом, и лес неподалёку, и луг и деревня за спинами ребят. Никакая живность не спешила объявить о себе в призрачном царстве неродившегося пока утра.
На приколе, на уходящих в реку металлических цепях, едва виднелись три обрубка плоскодонок. Обманчивый туман обнаруживал лодки не далее середины, кормовые части их как бы и не существовали вовсе. Найдя нужную цепь, ребята подтянули одну из плоскодонок чуть на берег, скрежетом и звоном цепи впервые потревожив и всколыхнув туман. На дне лодки было много воды. Взяв весло, старший вошёл в лодку и опёрся одной ногой на борт. Судёнышко почти не накренилось. Пришлось лезть и младшему. С неохотой и осторожностью, почти не поднимая ног над осклизшем от застоявшейся воды днищем, он миновал своего товарища, пробрался к корме, развернувшись, поставил ногу на тот же борт и перенёс на неё тяжесть своего небольшого тела. Благодаря совместному весу обоих плоскодонка ощутимо наклонилась на бок, вода внутри переместилась вслед, и старший, не меняя положения тела, принялся веслом выгребать и выплёскивать воду за борт. Туман стал впитывать новые звуки: «Ххх-ымм – плюх, ххх-ымм – плюх…» Отдельные брызги попадали на младшего, отчего он всё более ёжился, вряд ли довольный таким поворотом событий. Наконец практически вся вода из лодки была переправлена за борт. Мальчишки вылезли на берег. Младший взял ключ, заранее одолженный у хозяина лодки, открыл упрямо сопротивлявшийся замок и втащил цепь в лодку. Затем перетаскал с берега удочки, наживку и прочее принесённое снаряжение, прошёл на корму, взглянул на скамью, сильно намокшую при вычерпывании, вздохнул, соглашаясь с неизбежностью, и сел на неё, тотчас начав заметно дрожать от озноба. Старший в это время отошёл в сторону, зарылся в осоку у уреза воды, и, покопавшись там, пыхтя вытащил здоровую железяку – то ли кусок гусеницы, то ли что иное от сельскохозяйственной техники, отнес и положил в лодку, затем вернулся за другой подобной и также перенёс её вслед за первой. Эти найденные когда-то в лесу железяки ребята решили использовать в качестве якорей, привезли на велосипедах, привязали к ним верёвки и припрятали в осоке пару дней назад. Старший, немного поскользнувшись, натужно оттолкнул нос лодки от берега и впрыгнул в неё.
Река лениво расступилась. Сзади захлопнулся туман, скрыв очертание берега. Старший взял весло и стал потихоньку выгребать из усынка в русло реки. Куга и лопухи чертили о борта и днище, травяными молоточками иногда гулко ударялись кувшинки, закрытые пока лилии белыми полосками прячущихся лепестков неожиданно вспыхивали и тут же исчезали, поглощенные туманом. Вскоре остались только постукивания и поскрипывание весла о борт и ритмичные всплески воды под днищем – река. Стало заметно светлее, они уже хорошо видели друг друга и даже немного дальше.
В нескольких сотнях метров от усынка ниже по течению на реке был омут метров двенадцати глубиной. Место то было для ребят манящим, но и ощутимо жутковатым: вода над ним почему-то от серо-стальной в непогоду менялась в погожий день лишь на трагично-сероватую, хотя вокруг омута была от синей до едва не бирюзовой. Не добавляла радостных эмоций и прокинутая с берега на берег почти над ним высоковольтная линия, провода которой отчего-то постоянно гудели, не обращая внимания на то, был ли ветер или, напротив, тишь. И этот гуд был ровным, очень низким и тревожным. Мальчишки с недоверием относились к омуту, даже опасались его, хотя и друг другу, и кому-то ещё вряд ли бы в том признались. Но туда они и не собирались, да и с сегодняшними снастями там нечего было делать – слишком глубоко.
Ребята остановили лодку в паре сотен метров выше омута почти посередине реки, зная, что здесь обычная глубина около шести метров, а значит и лески на удилищах, и верёвки на импровизированных якорях им хватит. Лодку развернули поперёк течения, еле ощущаемого на поверхности. Аккуратно, чтобы не последовать за грузом и в тоже время обойтись без всплеска, старший опустил в воду первый якорь, предварительно закрепив конец верёвки на носу плоскодонки. Младший работал противовесом, оберегая всех от излишнего крена. Затем ребята поменялись местами и, выправив положение лодки, крутнувшейся вокруг первого якоря, повторили операцию со вторым. Натянув верёвки и надежно закрепив их на носу и корме, принялись разматывать удочки. Снасти были предназначены именно для такой рыбалки, у каждого было по две удочки – хлысты орешника четырёхметровой длины с леской, вдвое длиннее удилища. Управляться с такой снастью непросто и взрослым, но мальчишки не тушевались – не впервой. Выставив поплавками после нескольких проб необходимую глубину, насадив пшеницу, они забросили своё предложение рыбе. Закрепили комли удилищ под сиденьями и, поёрзав и устроившись поудобнее, погрузились в ожидание, время от времени склоняясь ближе к воде, чтобы под призрачной завесой получше разглядеть неяркие поплавки.
Туман принёс мычание коровы – первый звук, произведённый не ими. Скоро четыре. Бабушка, наверное, пошла доить корову. Они почти ощутили вкус тёплого пенистого парного молока. Через полчаса мычания станет много – будут собирать стадо. Туман становился светло-серым и менее тягучим. Изредка с разных сторон стали раздаваться всплески рыб. Мальчишки отчаянно застыли. То и дело их фигуры начинали непроизвольно мелко потрясываться, но они не жаловались ни вслух, ни про себя, лишь иногда с пониманием окидывали взглядом друг друга. Но вот рука младшего обхватила удилище, удлинилась сразу на четыре метра и как пружину взвела всё тело: неспешное ритмичное подергивание поплавка сменилось уверенным погружением – поплавок, ускоряясь, исчезал из виду. Резким и довольно размашистым движением, чтобы выбрать дугу лески, изогнутой нижним течением, мальчик подсёк рыбу. Удилище, согнувшись и напружинившись, передало панику и трепет рыбы в руку рыбака. Он с усилием вываживал с глубины сопротивляющуюся рыбу. Напряжённое и сосредоточенное лицо мальчишки дрогнуло, готовое явить улыбку. Отведя правую руку с удилищем почти за спину и перехватив леску левой, мальчишка быстро положил удилище в лодку и выбрал руками оставшиеся метры снасти. Из воды почти выпрыгнула серебристая с недоуменными апельсиновыми глазами и такими же брюшными плавниками рыбина, забилась на весу, ударилась о борт, но, миновав его, благополучно очутилась в лодке.
- Ого, грамм на двести будет – наскоро прикинул старший с мелькнувшей по лицу легкой тенью ревности, - Первая…
- Ага, - расплывался в улыбке младший, водворяя пойманную плотву в садок, - здорово сопротивлялась.
Поплавки обеих удочек старшего почти синхронно вздрогнули и отправились в глубину. Он подсёк рыбу на одной и быстро наклонил удилище в сторону младшего. Тот без слов перехватил его и, не давая леске ослабнуть и стараясь не запутать с лесками собственных удочек, начал вываживать рыбу. Он переглядывался с товарищем, тянувшем ещё одну, косясь также на собственные поплавки, один из которых тоже начал оживать. Ещё пара плотвичек. И столь же приятных размеров. Отцепив рыбу, чуть подождав старшего, глядя теперь только за своими поплавками, младший, не поворачиваясь, наклонил удилище к товарищу:
- Забирай, - и, придерживая его пока левой рукой, правой уже подсекая, тянул своё, – Взял? – и, услышав подтверждение, отпустил левую руку, чтобы тотчас схватиться ей уже за второё своё удилище, подсечь, потянуть и сразу отвести в сторону старшего, - Держи! – и передать теперь свою эстафету. Снова пара плотвиц. – Только бы лески не позапутать!
Минут сорок задорного клёва почти без перерыва. Тихие, шёпотом, возгласы. Мокрые руки и счастливые серьёзные лица. Одинокие пока крики петухов вдали. Светлеющее небо и выступающие по берегам сквозь поредевший туман контуры леса. Гладь воды, тревожимая лишь уверенными нырками поплавков да рябью от качнувшейся лодки. Это была награда за короткий сон, сырость и холод. Первая награда зарождающегося дня.
Немного позже, уже вот-вот, взойдёт солнце, не видимое от них из-за леса на берегу, просветляя небо и понемногу разрывая единую завесу тумана на многочисленные огромные клочья – призрачные миры полусвета-полутени. Вместе с восходящим солнцем начнут просыпаться птицы и лягушки. Встряхнётся первым кратким бризом оживающий лес, до того молчаливый и даже мистический. И лишь после, ближе к восьми, набравшее уже силу, но ещё не палящее, солнце выпрыгнет из-за верхушек деревьев, расцветит реку, испаряя остатки тумана, и заторопится к зениту. Оно заставит ребят снять сначала куртки и свитера, затем кепки и рубашки. И рыбы, извлекаемые из реки, в его лучах будут искриться драгоценностями. Ещё немного погодя солнце вынудит мальчишек снять сапоги, потом и брюки. Затем вновь надеть кепки, и всё чаще смачивать их в речной воде. Давно загорелая до цвета тёмной меди кожа мальчишек покроется бисеринками пота. Ноги время от времени станут покидать всё сильнее нагревающееся днище лодки и аккуратно и с наслаждением для своих маленьких хозяев опускаться за борт в освежающую прохладу реки. Будут съедены, словно выпиты, припасённые огурцы. И хлеб, не пригодившийся сегодня рыбам, очень придётся рыбакам. Клёв пока довольно регулярен, но уже без такой неистовости, как перед восходом солнца. Промежутки бездействия станут продолжительнее периодов активности рыбы.
Ещё два-три часа. Лишь чуть уставшие, довольные и гордые, мальчишки в плавках и босиком отправятся в обратный путь, досадуя, что назад тащить заметно больше: помимо рыбы, весла и рыболовных снастей теперь прибавилась одежда и сапоги, которые ну никак уже не водворить обратно на разгорячённые тела. Луг к тому времени подсохнет и заблагоухает многоцветьем и разнотравьем, с мириадами бабочек и звенящих кузнечиков, суетливых стрекоз и важных шмелей, со снующими смешными трясогузками и ящерицами, иногда пугающими друг друга, с неожиданно вспорхнувшим жаворонком и ленивыми ужами. Спешащий к полудню день звоном, шорохом и запахами будет приветствовать возвращение рыбаков.
На скамейке у дома рядом с высоким кустом красной смородины их встретит дед, посмотрит на улов, запустит руку в гущу рыбьих тел и безошибочно, отчего-то всегда, из любого количества и с первого же раза, выудит самую крупную в улове рыбу и одобрит: - Хорошая рыба. Ровная. – Именно так, не большая или маленькая, а ровная либо нет. Согласившись с достойной оценкой их трофеев, ребята пройдут дальше. Уберут удочки в тень чердака над котухом. Занесут в сени и выложат в таз рыбу, зальют её холодной водой из ведра. Поприветствовав бабушку, захлопотавшую с поздним завтраком для них, небрежно бросят насчёт улова: - Можно чистить, - и лишь выпьют по кружке утреннего давно остывшего молока.
Быстро облачившись в шорты и разбитые сандалии, выскочат во двор и, схватив из погребца велосипеды и уже вскакивая на них, крикнут на ходу бабушке, а затем, пролетая мимо, и деду: - В обед поедим! – и умчатся с пылью и смехом в сторону реки, чтобы там, растеряв последние остатки серьёзности утра, нырять, плескаться, беситься, лишь на минуту выбираясь из воды, чтобы повалиться на давно раскалённый солнцем песок. Дети! Июль.