–Дядя Гриша, расскажи сказку…
–Да у меня все сказки неприличные.
–Вот и хорошо. Мы уже взрослые. Скоро школу заканчиваем.
–Ну, тогда слухайте:
ЖЕНИТЬБА ПОМЕЩИКА
Ехала по лесу карета, золоченная с гербами, везли ее шесть жеребцов и одна кобыла – стало быть, семь всего непарнокопытных было. Кучер их бил кнутом и приговаривал: «А ну живей, скоты!» Очень грубый кучер был – мужик неотесанный. Вез он своего благодетеля графа Неурожайкорыто свататься к соседям Белоруковым и бранил тех и других свирепой бранью, от которой делалось тихо и жутко в дремучем лесу. Хищные звери бежали прочь, ежились разбойники, а птица валилась замертво и без всякого счета. Про зайцев и мышей даже говорить нечего, те совсем с ума сходили, даже коровы…
Впрочем, я отвлекся, уж больно коровьего парного молочка захотелось. Так вот, ехала эта карета долго и нудно, по лесам, по оврагам, по рекам, по морям, короче, доехала. К тому времени все лошади сдохли, остался только маленький жеребенок, он карету и дотащил.
А Белоруковых дома нет, надо назад ехать, и поехали они назад.
Вскоре жеребенок околел, кривя зубы в предсмертном блеянии. Мужик с графом погоревали короткое время и спать попадали, поужинав чем Бог послал, а он им и не послал ничего – голодные легли. Только не спится натощак. Неурожайкорыто сунулся было жеребчика сожрать, да тот уж протух. Побрезговал барин тухлятиной. А кучер не из брезгливых оказался. Ел да и нахваливал: «Ну и мясо, до чего ж душистое». Раззадорился Неурожайкорыто и тоже решил попробовать жеребятинки. Глядь, а от коня только косточки остались. Пришлось холодца наварить, любил граф холодца! Сварил студень, съел.
Легли оба сытые. Ночь звездная, долгая, летняя. Лежат и о бабах мечтают, граф о Белоруковой дочке, а кучер о маменьке, потом граф о маменьке, а кучер о дочке, потом об обеих сразу. А ночь долгая… стали о старухе Белоруковой мечтать и о хозяйской девке, о гувернерах разных, помянули и конюха, и мажордома и прочую челядь.
– А что, – говорит Неурожайкорыто, – ты, Семка, мне тоже нравишься.
– И ты мне, барин, – обрадовался кучер, – давно я до тебя приглядываюсь, экий ты холёный, да белый!
– Но-но, – строго осадил его помещик, – я сверху, ты снизу.
– Воля ваша, я не девка, кобениться не стану, а все-таки и ты дай мне разок.
– О чем речь, голубчик, конечно-конечно… мне демократические принципы близки и понятны, скидавай поскорее шаровары, хочу на тебя в лунном свете поглядеть.
– Ну, уж, это, барин, извращенство какое-то. Да и задница у меня корявая, да прыщавая, ако пень гнилой.
– Тьфу ты, – плюнул с досады Неурожайкорыто, – и на что ты мужик деревенщина с таким задом годишься?! Куда лезешь?! Аж мне, индо, противно стало!
– Это не я, барин, лезу, а вы ко мне подлезаете, яко змей искусительный.
– Да чтоб ты сдох говноед трухлявый, – выругался помещик.
– Не хошь, мироед проклятый, так сиди и мастурбируй сам.
– Ишь ты хам, какие слова знаешь!
– Да, уж, сатрапье рыло, знаем-с, читали-с!
– А что это, мне интересно знать, быдло холуйское, ты прочесть мог?
– А вот у тебя, горлопана, скрал пятитомную иллюстрированную историю еврейского народа…
– Ах, ты гнида! – рассердился Неурожайкорыто, – а где сейчас та книга?
– Сейчас нету, – озлобился кучер, – всю на самокрутки извел.
– Ну, раз так, я сейчас тебя самого на табак пущу, – закричал помещик и
вцепился в горло Семке – кучеру.
И покатились оба в овраг. Барин поздоровее был, питался потому что хорошо, душит кучера всерьез, а тот вдруг ослаб и тоненьким голоском пищит:
– Соврал я тебе, барин.
– Это ты о чем?
– Не трухлявая у меня задница, а чистая, да белая.
– То-то же, холуй! – сразу подобрел помещик, – Значит, как договорились, ты снизу, я сверху.
–Дядя Гриша, а что дальше было?
–Ухх-р-р-р–хрр-хр-ррр–сссс….
–Спит! Вот так всегда! На самом интересном месте!
20.09.96.