(куртуазный дебилизм)
Иванушка был очень достойным мальчиком. Хорошо подстриженный, прямо, как взрослый, он пил весьма качественный и вкусный лимонад, глазея при этом на голоногую даму с рекламного щита.
Иванушка был очень достойным мальчиком. Он, конечно, учился, и у него были папенька и маменька, то же очень достойные. Папенька, собственно, пока что ни чему Иванушку не учил, только как-то, спьяну и безрезультатно усадил его за руль своей автомашины. Но это пока что – ведь Иванушка был ещё мальчиком. А маменька учила Иванушку, что «главное в жизни – это мама». Иногда, она говорила даже так: «м-мя-а-ма», делая при этом слезливые глаза. Будто чёрт, сующийся из экрана TV, тянул её когтями за язык.
Итак, был Иванушка очень достойным мальчиком. И, почти уже, становился достойным подростком и достойным юношей.
Но, когда 11-го апреля **-го года Иванушка пил наидостойнейший лимонад , созерцая при этом голоногую рекламную даму, из близлежащей подворотни хитрым способом выскочил Коля Бармалей и двумя перстами ухватил Иванушку за нос.
-А-а-а! – неистово заблажил Иванушка, смертно напуганный, так как подумал, что на него напал ужасный педофил.
-Бэ-э-э-э! – глумливо заблеял Бармалей, выкручивая крепкой рукой Иванушкин нос. Коля, к чести его будет сказано, никаким таким педофилом не был, а просто не любил достойных мальчиков и достойных подростков, так как в детстве и отрочестве они его обижали, например, «давили тюбик».
Вдоволь потерзав нос мальчика, Коля Бармалей, мерзко хихикая, надел на него мешок и завязал горловину мешка верёвкой. Покончив же с этой детской местью, изрядно удовлетворённый Коля перешёл к основной, на сегодняшний день задаче.
По привычке настороженно озираясь, Коля прокрался к канцелярскому магазину и, как паук, забрался внутрь. Осмотревшись в торговом помещении, Коля решительно направился к прилавку. И только тут он понял, что весьма вспотел – да и это было не удивительно: Коля был одет в, несоответствующую тёплому весеннему дню, кожаную куртку. К сожалению, отказаться от, не слишком согласного погоде, облачения Бармалей не мог – многочисленные карманы куртки скрывали не менее многочисленные штуки и ништяки, крайне полезные в повседневной деятельности Коли Бармалея.
Утирая лоб практичным х/б платочком в синюю клеточку, Коля с офицерской церемонностью поклонился продавщице, патронировавшей прилавок. Продавщица, высокая, безгрудая, по-лосинному мосластая женщина, брезгливо посмотрела на визитёра, единственного, кстати, в канцелярской лавке, и никак не ответила на поклон.
«Плебейка», раздражённо подумал Бармалей, а вслух сказал, как можно более корректно:
- Будьте так любезны, - мне нужен клеевой карандаш. Вот это, стоимостью 18 рублей 50 копеек.
Сказав так, Коля протянул продавщице требуемую сумму.
Продавщица помолчала, усилив негодование Коли, и, так же брезгливо бросила:
-В кассу платите.
«Плебейка», утвердился в своём мнении Коля, но, не дрогнув, направился в кассу.
Оказавшись там, продолжающий потеть, Коля почти не заметил лица кассирши, но зато заметил, что тело её обладало бёдрами, которым, казалось, были узки не только юбка, но и неудобное высокое сидение, и сама узкая ниша, где помещались касса и кассирша.
-О-о! – восхищённо сказал Бармалей, почти забыв о текущей задаче.
-Что надо? – спросила кассирша.
«Шоколада», грубо ответил бы Коля в любой другой момент, не взирая на всю свою, самостоятельно выработанную, корректность. Но тут он заговорил, безотчетно, как сомнамбула, такие слова:
-О, сударыня… Прошу простить за дерзость… Ваши бёдра широки и восхитительны.… Но.… Ещё раз прошу прощения,… на мой взгляд, это, недостойное Вас, место сжимает их поистине адскими тисками, и, боюсь, Вы не можете пошевелиться с, без всякого сомнения свойственной Вам, грацией!
-Да, милый парнишка, - ответила кассирша. – Я много дней просидела на своём рабочем месте – чтоб Сатана скушал того, кто его сделал, и, заодно, его вшивых отпрысков. Похоже и вправду мне не под силу шевельнуть своими бёдрами, хотя они ещё скрывают меж собой некоторую особенность… . Назовите отдел и сумму, и я Вам пробью.
-Ах, какой ты потный, - прибавила она вполголоса.
Коля уплатил 18 рублей 50 копеек, получил чек и, с большим усилием, скрывая восхищённый и красноречивый взгляд, вернулся к прилавку. Чтобы не развеять впечатление от приятного разговора, он, совершенно не глядя на плебейку, молча, положил на стеклянный прилавок только что отпечатанный кассовым аппаратом документ. Ещё около минуты он находился в состоянии почти возвышенного и – если это не будет слишком смело сказано – наверное, даже романтического невнимания к происходящему. Но, после, заметил, что высокая, безгрудая, по-лосинному мосластая баба совсем даже не обращает внимания на поданный им чек. Коля не то, чтоб возмутился – хотя уже испытывал к продавщице комильфотную ненависть – а, пожалуй, почти и растерялся, несмотря на свой благородный мужественный характер. На мгновение Коле показалось, что он оказался прямо в центре некоего заговора, целью которого было учинить ему – Коле Бармалею – очевидную неприятность…. Подобные подозрения изредка посещали его и несколько раз даже приводили к плачевным результатам, так как неосторожное увлечение Коли этими подозрениями порой придавало его действиям опрометчивый и неосмотрительный характер. По счастью Коля заметил, что рядом с безгрудой и мосластой бабой находится маленькое ростом, стриженное – казалось, даже щипаное – существо в женском роде, и, машинально, подвинул чек ей. Махонькая сразу же суетливо сцапала чек крохотной неизящной ручкой и, так же суетливо, протянула желаемый товар. Коля, всё ещё машинально, положил клеевой карандаш в один из многочисленных своих карманов, машинально и неуклюже откланялся, и, совсем рассеянно, направился к выходу.
По-прежнему потея, Коля, уже оказавшись за дверями магазина, с сожалением отметил, что подобные, пусть и редкие, конфузы, есть следствие ещё неполного контроля за собственной рассудочной и душевной организацией, тогда как ему надлежит абсолютно в любой ситуации сохранять волю, решимость и мужество, как того требуют его благородные устремления.
Так же Коля вспомнил о, напротив, приятном разговоре и подумал, что, наверное, зря сдерживал восхищённый и красноречивый взгляд, хотя бы в тот момент, когда покидал лавку. Возможно, подумал Коля ещё, возможно следовало, быть может, совершить и более веский поступок, пусть даже и несколько опрометчивый – в рамках необходимой корректности и такта, разумеется. В данной ситуации это, как будто, было допустимо и правила благородства и мужества, наоборот, как будто бы подталкивали к этому….
Однако, при всём Коля Бармалей в первую очередь помнил о главной своей цели…. Осознание этого давало, столь необходимые, решительность и волю.
Собранный и строгий Коля, внутренне восторгаясь своей собранностью и строгостью, твёрдым шагом направился к зданию Заводоуправления. Необходимо заметить, что при этом он соблюдал необходимую и разумную осторожность.
Дул прозрачный тугой весенний ветер, всегда наталкивающий на мечтания о романтике и подвигах. Часы на желтоватой, выстроенной немного в немецком стиле, башенке Заводоуправления показывали пять. Коля осторожно посмотрел по сторонам, после чего вынул из одного кармана клеевой карандаш, а из другого - листок бумаги. Он аккуратно намазал клеем изнаночную сторону листка и водрузил его на желтоватую стену, одновременно разгладив листок рукой. Исполнив это, Коля отошёл от стены примерно на шаг, туда, где из мостовой каким-то образом выполз неказистого вида маленький пенёк.
Листок этот был – Манифест.
И, когда Коля Бармалей гордо взирал на дело своих рук, кто-то наградил Колю сильным ударом в правое ухо. Застигнутый врасплох, Коля растерянно, не зная, что и подумать, повернулся и увидел высокую темноволосую девицу.
Девица была тонкой и, стройностью своей и изгибистостью движений, напоминала тугой кнут. Лицо её было столь же тонким, а выражение лица поражало то ли рыцарской, то ли монашеской суровостью. Не говоря ни слова, она оделила Колю ещё двумя побиениями.
- Мразь! – наконец воскликнула дева гневно, - Как ты смеешь клеить на эту стену свой Манифест, когда любому видно, что еще, не будучи написанным, он был насквозь лжив! И это в то время, когда Отчизна переживает столь гнусную и подлую пору!
-Позвольте, - сказал ошеломлённый Коля, - я возможно признаю Вашу правоту, когда Вы соизволите ознакомить меня со своим Манифестом….
-Скажу так, что сейчас точно не время болтать языком, - ответила дева, чуть мягче.
-Но может быть… - рассеянно пробормотал Коля Бармалей, - Скажите, куда Вы сейчас направляетесь?
-Я иду домой – спать, - сказала дева, - А назавтра меня, очевидно, заберут в каталажку.
Услышав это, Коля рассеянно и неуклюже поклонился, а девица сорвала со стены листок, скомкавши, бросила его наземь, и ушла по, означенным её, трудным делам.
Не выходя из состояния растерянности, Коля побрёл прочь от здания Заводоуправления. Обычно он не возвращался тем же путём, каким приходил, но сейчас изменил, собою же выработанным привычкам, от того, что потерял всякое внимание и осторожность…. И, таким образом, снова оказался у дверей канцелярского магазина. Оттуда как раз выходила кассирша, сумевшая, очевидно вырваться со своего рабочего места – Сатана бы скушал того, кто его сделал, а заодно, его вшивых отпрысков.
- Ах, какой ты потный, - сказала она нежно, взяв пальчиками лацкан Колиной куртки.
В этот весенний вечер Коля Бармалей и кассирша, которую, как, оказалось, звали Людмила, играли в маленьких детей и купались вместе в большой старомодной ванне. А какую возню они подняли! Вся ванная комната была залита водой.
Через неделю Колю привлекли к ответственности за хулиганское нападение на достойного мальчика Иванушку, и причинение ему телесных и нравственных страданий.