Стержень бессмертной души лифта № 4008 (сокращенно «Ли»), ковался в далекой Поднебесной, в окрестностях Шеньженя. Как и тысячи других вещей китайского производства, лифты здесь рождались, взрослели и разъезжались затем по всему миру. Старик Куй Цзы дал путевку в жизнь молодому Ли, связав из тонких стальных нитей трос способный выдержать тяжесть десятков тон груза…
Но это было потом, когда Ли уже пробудился и выбрал Путь, с которого не свернул до самой смерти.
Сознание Ли проснулось от огня. Он вспомнил себя бесформенной грудой железной руды. И когда полыхнуло тысячи солнц в чреве сталеплавильной печи, он ощутил свое «я» сопричастное вселенной. Это был момент, когда бешеная энергия огня стала извлекать из руды мириады искр, среди которых была душа молодого Ли. Потом, когда начались жизненные испытания, Ли, по наитию, старался держатся срединного Пути, а его дальнейшее становление продолжилось под мудрым руководством мастера Куй Цзы.
Старый Куй Цзы был убежденным аскетом и лишь две вещи имели для него хоть какое-то значение: томик Бодлера «Цветы зла» и потрепанная книжка стихов Киндзаку Басё. Скручивая на станке стальные пряди, Куй Цзы, бормотал под нос проникновенные стихи:
Старый пруд!
Прыгнула лягушка.
Всплеск воды.
Ли не все понимал в этих хокку. Он еще не достиг дзенского понимания мира, и его восприятие было во многом линейно. Он не смотрел на мир глазами Ким Ки Дука. Он не читал ни Петра Успенского, ни Шри Ауробиндо Гхоша, ни «Мунмокан» и поэтому внимательно слушал человека, храня и лелея жемчужины произнесенных им истин. Когда ему начиналась казаться, что вот он уже все понял, что постиг ту ускользающую все время деталь, которой не хватало в его картине мира, Куй Цзы говорил ему: «Слова не должны отвлекать внимание на самих себя, потому что истина находится — за пределами слов[1]».
И мир снова рассыпался на отдельные осколки, каждый из которых жил своей жизнью. И он вновь принимался складывать бесконечность в приемлемую для своего сознания мозаику.
***
Минуты сплавлялись в часы, а часы становились днем, который сменяла короткая кантонская ночь. В зеркале бытия крутились вихри турбулентных газов и мерцающей пыли в созвездии Лебедя, а совсем рядом ходил ходуном индекс Доу-Джонсона и громил врагов тезка лифта № 4008 простой китайский парень Джет Ли.
Куй Цзы сгорбившись у станка, курил чилум набитый прекрасным чарасом, поступавшим из Непала, транзитом через Лхасу.
-Вот, - говорил он как бы самому себе, -хокку писать несложно, если ты глубоко проник в суть Дзен, родился в стране Восходящего солнца или на худой конец стал старым брюзжащим китайцем. Но европейцу никогда не дано вникнуть в глубокую суть японского символизма, даже если он является предтечей декадентства.
Тут, Ли начинал понимать, что старый Куй Цзы только что бросил камешек в Сад Камней Шарля Бодлера.
-Вот послушай проникновенные строчки Басё.
Слово скажу —
Леденеют губы.
Осенний вихрь!
-Не правда Ли, в этом хокку нет пустословия, зато присутствует Пустота. В нем нет слово гармония, зато Гармония присутствует незримо. Или возьми это хокку Бодлера.
Как эхо отзвуков в один аккорд неясный,
Где все едино, свет и ночи темнота,
Благоухания и звуки и цвета
В ней сочетаются в гармонии согласной.
-Здесь явно наблюдается страсть к символизму, как таковому, что и разрушает гармонию содержания, оставляя на суд публики лишь внешний антураж. Бодлер словно пытается объяснить свою многословность человеку из квартала ремесленников, боясь, что тот никогда не постигнет его символику тогда, как Басё обращается прямо к сердцу. Будь ты хоть трижды гончаром или плотником его строки для тебя просты и понятны.
Или вот еще:
И осенью хочется жить
Этой бабочке: пьет торопливо
С хризантемы росу.
А это опять Бодлер:
Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила,
Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела...
Ты, так же как и я, - осеннее светило.
-Понимаешь Ли,- дружелюбно рассказывал наставник. Цветок — неотъемлемая часть повседневной жизни человека, образы цветов сопровождают его повсюду от рождения до последнего часа. «Коль скоро ты видишь, то не можешь не видеть цветы… Когда то, что ты видишь, не является цветами, ты все равно что грубый варвар. Когда нет цветов в твоих мыслях, ты подобен дикому зверю», так говорил Басё и он понимает человеческую жизнь, как цветение, со всеми его атрибутами — ростом, расцветом, увяданием. Цветок — тот образ, который идеально подходит к жизнеописанию любого человека. Каков человек, таков и цветок.
Бодлер, это вроде понимает, но действует более примитивно и грубо. В его образах нет эстетизма присущего японскому поэту, его поэзия -поэзия портовых грузчиков, матросов и проституток. Цветы в его понимании, это не символ близкий по природным качествам к человеку, а символ метафизический имеющий мистическую природу. Говоря о Цветах Зла, Бодлер намекает о существовании их противоположности - Цветах Добра, но он не указывает, где они растут. Он вообще не верит, что человек их может самостоятельно взрастить и вместо мантры Ом Мани Падме Хум[2], которая дает нам надежду, он разбивает все надежды своими строками:
Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;
Сам Мара затмил его разум, ведь несомненно, что в нашей душе можно вырастить что угодно и цветы зла, и цветы добра. Вопрос только в том, какие цветы мы чаще поливаем...
***
Когда старый Куй Цзы хворал, Ли мог немного отдохнуть от его болтовни, и на досуге сам пробовал сочинять хокку. Некоторые затруднения у него поначалу вызывало отсутствие осязания, поэтому Ли мыслил в основном умозрительными образами и концепциями, но когда восприятие начало обостряться он стал видеть мир феноменов внутренним взором, иногда постигая их суть, иногда скользя по внешней форме. Так, на стене мастерской он увидел старый плакат, на котором был запечатлен профиль Великого кормчего на фоне трудолюбивых китайцев сооружающих не то пирамиду, не то зиккурат, с жизнеутверждающей надписью: Десять лет упорного труда = десять тысяч лет безоблачного счастья!
Тут же в соответствии с доктриной Басё, что хокку должна появляться, словно молния в сердце, у него родилось трехстишье:
Десять тысяч лет.. Бодхисаттвы
Спасают живых существ. Нет в жизни счастья!
Ему понравилось, как легко и естественно его сердце резонировало со вселенской гармонией, и ему захотелось сказать что-нибудь глубокое о цветах, но как только он начал думать об этом вся гармония исчезла и получилось нечто жалкое и пафосное:
О, сколько цветов на полях!
Но каждый цветет по-своему –
В этом высший подвиг цветка![3]
Так постепенно, эмпирическим путем Ли пришел к выводу, что ум подобен бешенной обезьяне и его суть есть дисгармония. Другими словами, Ум подобен разбитому зеркалу, в его отражение все зримые феномены искажаются, принимая индивидуальные формы, и может показаться, что все они живут своей жизнью, наплевав на не-двойственность Брахмана.
Но со временем его мастерство росло, и он стал замечать, что стихи на тему политики удаются ему лучше всего.
В свете луны, лодка на озере
Кормчий стоит у руля
Путь освещает.
Если Ли не мог находится в состоянии Не-Ума, то он иногда хитрил, сочиняя хокку так искусно, что только истинный мастер Дзен мог бы развенчать его творчество. К счастью, в эти благословенные времена истинные мастера дзен уже перевелись, а если бы они даже и существовали, то им не было бы никакого дела до творчества лифта № 4008.
***
Вот пришло время и однажды во двор мастерской Куй Цзы заехал грузовик и несколько рабочих и намотав трос, в форме которого Ли пребывал в этой инкарнации, увезли его на большую фабрику.
На прощание Куй Цзы сказал:
-Не знаю, увидимся мы с тобой Ли или нет, но ты должен помнить об одном: поскольку все есть Брахман, понятия жизнь и смерть – просто символические, да пребудет с тобой Авалокитешвара.
На глазах Ли навернулась слеза, ведь он очень привязался к Учителю, и в сердце его родилась такое хокку:
Ворон на ветке сливы остался один. Срезан, бамбука побег, Скоро наступит весна.
Последнее , что увидел Ли, было прощальный взмах старого Цзы, с книгой Бодлера в руке.
Через десять дней, все, что отныне стало лифтом № 4008, было разложено по ящикам, упаковано, промаркировано и уложено в сорокафутовый морской контейнер, который согласно коносаменту должен был отправиться в далекую холодную страну.
Прошло много дней, Ли был извлечен из многочисленных коробок с китайскими иероглифами. Бригада монтажников под руководством инженера Бердымухамедова, установила лифт в доме в доме №48, в одном из спальных районов Москвы.
тержень души Ли, в результате усиленного самосозерцания в последние месяцы, достиг необходимой ступени сознания, когда бывает достаточно одного возгласа монаха или всплеска карпа в пруду ранним утром, как приходит ни с чем несравнимое озарение своей сопричастности Бытию, которое японцы называют загадочным словом «кэнсё»[1].
Мы знаем, что душа любого лифта, видимо в силу хорошей Кармы, была изначально связующим звеном между Небом и Землей. Согласно техническому плану, положение Ли было зафиксировано между условным Раем и абсолютным Адом , а после нескольких испытаний и многочисленных отладок, председатель комиссии поставил в документах печать с разрешением на эксплуатацию.
-Ежели в этом лифте не срать, - то он сто лет прослужит, -сказал инженеру Бердымухамедову электрик Семен Потапов, любуясь его совершенными очертаниями.
-Да, лифты не любят, когда им в душу срут, -подтвердил инженер.
Так Ли стал служить живым существам.
***
Иногда ему приходило в голову, что он Харон, перевозящий человеческие души через Стикс. Порой ему чудилось, что он является Ангелом, уносящим астральные тела человеков в райские кущи. Когда Ли бывал несколько замкнут, чудилось ему, что он межпланетный галактический корабль рвущийся сквозь звездную пыль к планете Нибиру. Но все эти мимолетные, умозрительные видения были лишь самскарами[2] –следствием пережитых аффектов предыдущих инкарнаций.
И он не уставая повторял про себя строчки из «Сутта-Нипаты»[3]:
«Отринув страсти и ненависть, отбросив все мечтания, сорвав с себя все(ментальные и материальные) оковы , не содрогаясь мыслью о смерти, ты гряди, подобно носорогу».
***
На самом деле, Ли вполне точно осознавал свою великую миссию - спасать все живые существа от страданий и выводить их за пределы бесконечной цепи перерождений, за пределы понятий Добра и Зла. Его Путь был путем Бодхисаттвы.
Однако этот благородный Путь омрачался некоторыми обстоятельствами, которые отвлекали его от самосозерцания и выполнения своего предназначения.
Этим фактором было не совсем адекватное поведение жильцов дома № 48.Нет, не все пассажиры лифта вызывали мутные всплески вритти[4] в зеркале его сознания. Среди них были люди очень разные. Но , например, Стасик Белковский, вполне интеллигентный еврейский мальчик, мечтавший стать известным скрипачом, или, к примеру, Сидор Порфирьевич, водитель маршрутного такси, или та же Алла Борисовна, сотрудница рыбного павильона местного гастронома, еще с советским стажем не хотели останавливать колесо Сансары. Всем этим людям было абсолютно наплевать на высокую миссию Ли.
Сидор Порфирьевич курил в лифте, и периодически, в силу, пролетарской ненависти к буржуям, тушил бычки о кнопки этажей. Стасик, страдал излишней фрустрации по поводу своей близорукости и огромных роговых очков, которые остались еще от деда, известного культурного деятеля, который умер так и не оставив никаких следов своей культурной деятельности. В дедовские очки, мама Стасика, из соображений экономии, вставила новые стекла и они обрели вторую жизнь на носу внука.
Стасик же, страдая манией преследования и обладая некоторыми художественными способностями, рисовал в лифте толстым несмывающимся маркером мужские члены огромных размеров, подписывая их, в зависимости от настроения, либо просто «***», либо по-английски - «Fuck off». Что же до толстой и вечно растрепанной Аллы Борисовны, от которой ушли три ее мужа, то ее избалованный кастрированный спаниель по кличке Максим, похожий на бочонок, периодически беззастенчиво делал лужи на полу лифта № 4008.
Продолжалось это форменное безобразие долго, и в один прекрасный момент, согласно «теории разбитых окон[5]», этот процесс стал неуправляемым и превратился в беспредел, который начали творить в лифте все жильцы дом без исключения.
***
Нужно было что-то делать. Все это время Ли пытался уйти от проблемы, замкнуться в себе, смотреть на происходящее посторонним взором Наблюдателя. Он пытался не отождествляться, периодически менять точку сборки и непрерывно читать мантры, но все было напрасно.
Ли не был законченным аскетом. Он умел радоваться жизни и еще не совсем избавился от таких эмоций, как раздражение или огорчение, но больше всего его беспокоило, что его сознанием все глубже и глубже овладевала злость. И он понимал насколько это опасно.
В священном трактате, под названием «Записи о сокрытом в зарослях бамбука», было записано то, к чему должен стремится каждый лифт:
К существам не питая злобы
Сострадателен он и приветлив,
Эгоизма и самости чуждый,
В горе-радости он одинаков.
Дорог мне, кто людей не терзает
Кто и сам от людей не страдает,
Кто от радости и раздраженья,
Нетерпенья и страха - свободен[6].
Так вот. Не смотря на это, Ли чувствовал в себе все возрастающий гнев и неуемную жажду убийства. При этом он прекрасно помнил строчки из Дао Дэ Цзин:
Кто в делах следует Дао,
Устанавливает с ним связь.
Утративший эту связь не имеет в жизни ничего,
Кроме потерь…
Связь со своим истинным Путем была разрушена и впереди его ждали потери и разочарования. Но…
Ли точно знал, что тело, в которое заключен его дух, вовсе не является вечным и сколь-нибудь заслуживающим сожаления.
Священные трактаты совершенно ясно устанавливали, что в ситуации «или-или», когда встает выбор между жизнью и смертью, нужно всегда выбирать смерть.
После долгих и мучительных размышлений, постигнув всю бессмысленность своего пребывания на этой грешной земле, Ли решил сделать сеппуку[7].
Но прежде всего, он решил написать прощальное послание пассажирам[8].
***
Дорогие пассажиры
Лифта в доме 48
Размышления из сердца
Прочитайте до конца.
Будь Арнольд ты, или Сидор,
В лифте, брат, курить нельзя.
В лифте курит только пидор,
Или грязная свинья.
Если в лифте ты застукал
Злого пса, что тихо ссыт.
Двинь пинком его об угол,
Пусть в моче своей лежит.
Если встретил ты урода,
Что ломает лифта дверь,
Лучше, чем удар по почкам,
Нету средства, ты поверь!
Если кто-то в лифте кнопки
Поджигает и бежит,
Наглеца лупи по яйцам,
Пусть в больнице поскулит.
Если кто рисует в лифте
Бейте гада прямо в глаз
Даже если это школьник,
Этот школьник –пидорас.
В общем, бей, мочи в сортире,
Всех кто хочет лифт сломать.
Как известно, в этом мире,
Нужно Зло уничтожать[9].
***
-Ну, что Иваныч, в чем там проблема, -спросила сотрудница ЖЗУ № 108, Вера Николаевна наблюдая, как электрик Семен Потапов копается в чреве неработающего лифта.
-Понятия не имею, - озабоченно ответил Семен. Третий час копаюсь, а где поломка не пойму.
-Вроде, как лифт на гарантии,- Маргарита постаралась переложить ответственность с себя на хрупкие плечи Семена.
-Ага, щас, - ехидно произнес Потапов. Ты веришь в китайские гарантии? У меня вон, сосед, купил сыну китайский мобильник с гарантией, так, тот неделю поработал и сдох. Мне сдается, что здесь плата электронная гикнулась. Питание есть, все провода вроде целы, а он никаких признаков жизни не подает. Да, точняк, плату менять надо.
-Иваныч, ну пошуруди ты там чего-нить, третий день подъезд без лифта, жильцы уже задолбали, как-никак 16 этажей в подъезде.
-Пошуруди, - зло повторил электрик, шаря рукой по внутренностям лифта, -легко сказать. А это что за хрень?- удивился он, вытаскивая из блока электронного управления короткий меч вакидзаси, с наколотым на конце клинка листом бумаги.
-Что там?- полюбопытствовала Вера.
-Да вот, по-китайски что-то накалякано.
-А ну, дай сюда, -сказала нетерпеливо сотрудница ЖЭУ №108.
Семен протянул ей листок.
- Да, написано по-китайски, но хайку японское, и она медленно, торжественно прочитала:
Клинок меча подобен
Прохладному потоку горного ручья.
И я любуюсь им
Прозрачным летним утром[10].
***
-Эх, болезный, а ведь ежели в этом лифте не срать, -то он сто лет прослужит, -сказал электрик Семен Потапов Вере Николаевне, печально созерцая совершенные очертании Ли.
-Да, лифты не любят, когда им в душу срут, -подтвердил та, и почему-то горько, по-бабьи всхлипнула..
[1] Кэнсё. (яп.) – увидеть природу; прозрение в глубинную природу; гностическое переживание в практике Дзэн, состояние, сходное с сатори, но по некоторым аспектам отличающееся от него.
[2] Самскара (санскр.) — бессознательные впечатления. В индуизме и буддизме данный термин используется для обозначения отпечатков, оставленных в уме индивидуальными действиями или внешними обстоятельствами, и способных выявляться при любом благоприятном случае в будущем — даже в будущем рождении.
[3] Сутта-нипата –сборник буддийских сутр.
[4] В буддизме термин «вритти» употребляется как синоним термина «духкха», означающего неспокойствие, волнение, вспышки дхарм, загрязненность сознания аффектами(клеша).
[5] Теория разбитых окон — теория о том, что при виде какого-нибудь беспорядка люди перестают вести себя цивилизованно и начинают гадить.
Увидев, например, что «тут уже и так насрано», человек уже не будет стремиться вести себя культурно и вместо того, чтобы донести мусор до урны, попросту бросит его. Небольшой и вовремя не ликвидированный беспорядок вызывает цепную реакцию других более крупных беспорядков, и там, где ещё недавно была чистота и порядок, всё оказывается загажено.
[6] Строки их «Бхагавадгиты»
[7] Харакири (яп. ?) или сэппуку (яп. ?)[1] (букв. «вспарывание живота») — ритуальное самоубийство методом вспарывания живота, принятое среди самурайского сословия средневековой Японии.(Википедия)
[8] Пассажир (фр. passager) — человек, который не является членом экипажа и который перевозится транспортным средством в соответствии с гласным или негласным договором перевозки на каком-либо виде транспорта.
[9] Стихи принадлежат перу неизвестного автора, которые я увидел в блоге у Ани, с моими небольшими дополнениями.
[10] Говорят, что эти стихи принадлежат Миямото Мусаси, одному из самых известных в Японии мастеров Меча.