Зулкар Хасанов
Зачёт
Недавно встретил своего давнего знакомого Василия Матвеевича. Он шёл из бассейна, светясь на всю улицу здоровьем и удовлетворенностью. Мы разговорились. Василий Матвеевич выглядит очень хорошо, не забывает о спорте, занимается плаваньем, хотя ему уже за шестьдесят. Я поинтересовался:
- Не поздно ли, Василий Матвеевич, в пловцы-то записываться, всё-таки возраст?
- Нет, не поздно, если умеешь ходить пешком, то надо уметь и в воде барахтаться. Плаванье - великое дело!
Тут Василий Матвеевич ударился в вспоминания о студенческой молодости…
Это случилось на втором курсе строительного техникума.
Нижнее Поволжье, город ***. Жаркий июнь 1950 года. Пекло под 30 градусов. Тогда крытых плавательных бассейнов было мало. Плавали в основном в открытых водоёмах. Наш преподаватель физкультуры, высокий, худощавый, статный, да к тому же еще брюнет, Владимир Петрович Шаров, решил организовать приём зачётов по плаванию.
Его лицо, не излучавшее особой любви к студентам, особенно приехавшим из российской глубинки, метало громы и молнии. Словом, ему хлопот с этими студентами было множество. Сарказм Владимира Петровича разил студентов наповал. Он обожал придираться к ним по разным пустякам. По техникуму из уст в уста ходили его любимые «изречения», которые он произносил в адрес отдельных студентов. Особенно почему-то не везло мне.
Я был худощав и неуклюж, спортом не занимался. Поэтому на физкультуре мне доставалось больше всех. Я был виноват во всем, в том, что пришел не в спортивной обуви, что трусы на мне семейные, а не спортивные, что я на брусьях болтаюсь мешком.
Ну, а поскольку мы занимались вместе с девчонками, я не знал, куда деваться от его «опеки», стыд и обида обжигали моё сердце.
Моя мама, посылая меня на учёбу, сказала, чтобы я ни с кем не пререкался, вёл себя скромно. Я рос безотцовщиной, папа погиб на войне. Мать делала все, что могла, чтобы я выглядел не хуже других. Я жил на квартире, правда, частенько перебиваясь с хлеба на воду. Но мама считала, что самое главное в жизни - это получить хорошую специальность.
В части стипендии в техникуме были строгие правила. Если по какому-либо предмету у студента была тройка, то о стипендии можно было только мечтать, а, стало быть, и с учёбой.
В один из июньских дней Владимир Петрович привел нашу группу, мальчишек 14 - 15- ти лет в открытый бассейн на Волгу сдавать зачёты по плаванию. Плавать я не умел, поэтому о зачете можно было и не думать. Но как же быть? Как прожить без стипендии? Без стипендии никуда!
И я твердо решил, что сдам зачет, чего бы мне это ни стоило.
Все ребята явились в плавках, а я - в трусах. Но дело даже не в этом. А в том, что бассейн был совершенно не оборудован для плавания и представлял немалые сложности даже для тех ребят, которые уверенно держались на воде. Я же здесь мог только уверенно, как топор, пойти сразу на дно. Но делать было нечего, зачет нужен, во что бы то ни стало.
К причалу, к которому, возможно, еще причаливали Стеньки Разина челны, была пришвартована громадная ржавая баржа. Вероятно, она была пустая. Её борт был довольно высокий, так что уцепиться, если бы я начал тонуть, было решительно не за что.
Участок реки был опоясан верёвкой, которая крепилась на буях, красные тряпки «сигнализировали» пловцам, что далее заплывать не стоит. С боков так называемого «плавательного бассейна» высоко над водой были выложены деревянные настилы, один конец которых упирался в берег, а другой в понтоны. С этих настилов ребята прыгали в воду. На одной из сторон была лестница, чтобы пловцы могли подняться из воды на настил.
От ветра, высоких волн и бурного течения баржа и все прилежащее к ней хозяйство ходило ходуном. Ну, а поскольку никто не ведал, какая же тут глубина, во всяком случае, никто из ребят дна не доставал, то перепуганы были все основательно.
Владимиру Петровичу, я сказал, что не преодолею этот «живой водоём», так как не умею плавать. Он с подобающим ему сарказмом ответил, что это не его проблемы, а проблемы Васи. Если он хочет учиться, получать стипендию, пусть ныряет в воду.
Я с тревогой посмотрел на крутую волну и бурное течение. Уцепиться не за что. Бросаться в этот омут страшно, но обратной дороги нет!
Я в полном ступоре, кожа посинела, как у потрошеного гуся. Наверное, я окаменел, поняв, что путеводная нить моей судьбы обрывается в этом бассейне. К довершению ко всему мои трусы, давно оставлявшие желания лучшего, отказывались держаться на мне на суше, а в воде и вовсе могли соскользнуть. И тогда что?
Ежели даже я выберусь из воды, то, в каком таком интересном виде я предстану пред светлые очи моих товарищей, а особливо женщин, гуляющих вдоль могучей реки.
Но деваться некуда, кроме как в воду. В конце концов, тут друзья мои, товарищи, а они не дадут оборваться молодой жизни. Бог не выдаст, свинья не съест!
Я, стоя на деревянном настиле, ожидая своей очереди, своей участи, чтобы спрыгнуть в неведомую мне волжскую «бездну». Прощаясь с жизнью, я в последний раз окинул печальным взглядом волжские просторы.
По Волге плыли пассажирские суда, скоростные катера, баржи и прочие плавающие средства. В глазах все двоилось, а некстати явившийся страх точил меня сомнениями, зачем, мол, я пришел на верную свою погибель, мог бы и не придти, мог бы оставить эту учёбу, пропади она пропадом!
И вот подходит моя очередь. Что будет, то будет. Я прыгнул «солдатиком» в великую могучую реку Волгу, и сразу же топором пошел на дно. Но благодаря моим судорожно-конвульсивным движениям рук, ног и всех конечностей речная волна выкинула меня наверх. Я, захлебываясь, плыву. А ребята орут:
- Плыви, давай, плыви, Вася! Давай, ещё чуть-чуть!
Какое там чуть-чуть. Я так наглотался воды, что легче утопиться.
Но мои друзья, однокурсники на барже, не оставляли меня в покое, продолжая подбадривать: «Вася, ты молодец, давай, давай! Осталось совсем немного!».
Я продолжаю барахтаться, и уже было добрался почти до конца бассейна, остается и вправду самая малость. Но я дальше уже не могу, всё реже моя голова показывается над водой, все чаще под нею. И вот я уже вплотную приблизился к барже, протянул руки, за них-то и ухватили меня, и общими усилиями вытащили из воды.
Нужно заметить, когда меня тащили, а я по инерции шел на дно, то очень сильно ободрал кожу на руках и на груди. Кроме того, сильно треснулся об борт ржавой баржи.
Я лежал на палубе, совершенно не соображая, жив ли я или уже на том свете? Руки и ноги мои казались деревянными. Моё сиплое, частое прерывистое дыхание вроде говорило о том, что я жив и в сознании.
Ребята бурно реагировали на мой плачевный вид. Они не знали, какую помощь мне оказать, как меня привести в себя после всего этого. Мой однокурсник Коля Пантелеев, сидя на корточках, заботливо поправлял мне трусы и сказал:
- Вася давай, вставай, одевайся, всё нормально.
И как только я почувствовал, что жив, мне стало стыдно за то, что я так расслабился. Мои товарищи, глядя на меня, притихли. Мне, кажется, что они вместе со мной заново переживали «мой заплыв».
Я, наконец, пришёл в себя. Встал. Одеться мне помог Колька.
Владимир Петрович был просто удручен от такой драматической картины. Особого сочувствия ко мне, к неудачнику, он не проявил, но с другой стороны, как обычно, его сарказма не было.
В версию, что я не умею плавать, он нисколько не верил, думал, что я придуряюсь, а теперь просто в этом убедился. Я не дождался от Владимира Петровича хвалебных речей, но мой мужественный поступок оценил и поставил зачёт.
- Вот, Андрей, с этих пор много лет прошло. Я отслужил во флоте, много трудился, а этот случай запомнил на всю жизнь. Поэтому без плавания не могу.
- Да, Василий! «Не было бы счастья, да несчастье помогло»…