Сквозняки истории ещё опаснее, чем дуновения природы. Тут озноб охватывает весь народ разом и на столетия.
От такой хворобы ровно сто восемьдеят семь лет назад. 22 мая 1826 года, умер Николай Михайлович Карамзин.Напрасно лекарь-немец,присланный государём,клал ему на лоб мокрый платок и пускал кровь: простудный жар долго полыхал на щеках и лбу сочинителя, а потом враз потускнел, и обуглился на скулах и под глазами . "Лихоманка" - по русски назвал причину смерти ученый немец и опустил в карман виц-мундира крупную ассигнацию от вдовы.
На смерном одре лежал знаменитый писатель и придворный историограф Николай Михайлович Карамзин. Автор "Истории Государства Российского". Той самой, о которой поцеловавший мертвого Карамзина в холодный лоб Пушкин сказал чуть раньше:
В его "Истории" изящность, простота,
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Но умер Карамзин не от обычной простуды. Его здоровье уже давно холодило и подтачивало происходящее вокруг. Николай Михйлович жил как бы в двух мирах. В одном он - видный государственный сановник, человек обеспеченный, столп существующегос строя. Перед ним открыта заграница, архивы мировых столиц. Ему ничего не стоит сегодня ужинать в Зимнем дворце, а завтра обедать в знаменитой Званке, с Гавриилом Романовичем Державины. Там Николай Михайлович часто встречается с митрополитом Евгением Болховитиновым, и они предаются речам откровенно крамольным.
И тут просыпается другой Карамзин. Совестливый, сомневающийся, грешный. Он понимает, что иметь крепостных рабов - позорно для свободного человека. Но остается помещиком - ещё больше, чем крестьян, боясь своего брата-дворянина.
Он осознает, что пишет историю "под Романовых", и тут же задумывает книгу из народной жизни. И не просто пишет "Бедную Лизу", а рождает новое напраление в русской литературе - сентиментализм...
А 25 декабря 1925 года случайно, от слуги, за чаем Николай Михайлович слышит , что "на Сенатской площади замятня. Войско бузит против нового царя".
Николай Михайлович выскакивает на улицу в халате и без шапки. Тщетно пытаясь поймать санки, он так и бежит через несколько кварталов к Сенатской. А пока бежит - сам пережиает "замятню". Не он ли и есть виновник бунта? И не припомнит ли ему новый государь Николай Павлович слов, сказанных его покойному брату и уже изестных всей России :"Если б захотелось одним совом выразить то,что делается в России, то следует сказать : воруют".
И вдруг Карамзин замирает на бегу, словно налетев на столб : "А если победят бунтовщики? Не будут ли мои слова ступенькой на их иерархической лестнице?"
Но тут же понимает, что бунтовщики обречены, ибо хорошо знает возможности и силу самодержавия. Он и появляется на площади в минуту , когда сюда въезжает санная карета нового имератора. Николай Павлович уверенно ступает на снег и недоуменно окидывает взглядом нелепую фигуру Кармзина:
-А вы-то здесь зачем в таком виде?
-Прибежал смотреть историю, Ваше величество!
-Вовремя. - Улыбнуся царь и повернулся к облепившему решетки ограды и застрявшему в переулках народу :
-На колени! - громогласно командует император, и все сотни зевак разом падают на подкошенных ногах.
Ряды и коробки солдат на площади стоят , не шелохнувшись. У ног коня, на руках адъютанта лежит на красных отворотах шинели смертельно раненый генерал Михаил Андреевич Милорадович. Подле с высоко вознесенным архиерейским крестом возвышается духовник генерала,митрополит Евгений Болховитинов.
Митрополит первым уловил цену мгновения. Вслед за царем, уже повернувшись к войску, он громко, почти фальцетом, прокричал :
-На колени...!
Ряды и коробки дрогнули, но устояли.
И тогда от кареты, из груди высокого и уверенного императора вылетело твердое и властное:
-На колени.
И все эти гвардейцы и кавалеры, пестели и муравьевы, подстрекатели и увещеватели разом, на едином выдохе, покорно выполнили команду. Государь подождал, пока верные ему гвардейцы пошли по рядам коленопреклоненного войска, отбирая у него оружие, и предложил Карамзину:
- Николай Михайлович, подвезу к дому, простудитесь ведь!
Он и простудился. Зимой ещё крепился, пробовал писать, а весной, когда зацвели сады, поросил свозить себя в Званку. Державина не было в живых уже десять лет, и поездка эта не так встряхнула историка, как напомнила о тщетности перемен. Как ни обустраивал Державин имение - а без него оно одичало, упало. "Не то ли и Россия?" - думал Николай Михайлович, припоминая свою полную событиями жизнь . "А ведь как воровали до меня, так будут воровать и после. К чему все эти восстания,гонор, потуги?
"Река времен в своём течении
Уносит все дела людей.
И топит в вечности забвения
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки иры и трубы -
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдет судьбы".
Вот тут, на этой скамейке, совсем недавно поэт прочёл эти строки историку. "Неужели исчезнет все? " -думал Карамзин, возвращаясь в Петербург и дрожа в рыдване под шинелью.
-Накинь на меня шубу! - попросил возницу, еле попадая зуб на зуб. Но тот развел руками:
-Пока водил лошадей поить - званские украли и походный ларь с харчем, и шубу, ваше превосхоительство.
Карамзин смирился, смежил веки и задремал. А потом вдруг улыбнулся и окликнул возницу:
-Шалишь, брат! Цари исчезнут, а воровать в России не перестанут никогда!
* * *
Я ничего не соврал. Лишь немного переиначил воспоминания Астольфа де Кюстина, Н. К. Шильдера,С. П. Урби и Егения Болховитинова