Смелого пуля боится, пьяного дробь не берёт.
Последнее я из своего персонального опыта знаю. По идее, должны были просто убить. Однако ни царапины. Не хочу рассказывать, стыдно.
А расскажу другое, но из той же оперы. Раз уж тема медведей всё никак с уст не сходит.
В общем, в Бечевинке мы частенько ходили на рыбалку.
Тут я хочу сказать, что все вы поняли меня неправильно. Поэтому повторяю: в Бечевинке мы частенько ходили на рыбалку.
Начну со слова «ходили». Это значит одиннадцать километров через перевал. Ножками. Либо одной тропой – вначале долгий-долгий тягун, потом собственно перевал (единственное место, где нет комарья) и спуск к озеру Большая Медвежка; либо другой тропой через другой перевал – там вначале круто вверх до красивого кругленького горного озера, а потом долго и полого вниз до нерестилища. Обратно, соответственно, наоборот. Понятно, что унести с нерестилища больше десяти хвостов мало кто мог. Притом уже потрошённых, без голов и прочего, ибо лишний груз, а перед самым перевалом больше всего на свете хочется просто бросить рюкзак к чертям, передохнуть и идти домой без этой проклятой рыбы. Или икры. В рюкзак влезал как раз наполовину набитый ДУКовский мешок, ноша не самая лёгкая.
Кто-то спросил, что такое ДУКовский мешок? А это такой толстый пластиковый пакет с круглым дном и ручками. Когда лодка идёт на глубине, в эти мешки мусор собирают и через специальный аппарат выстреливают. Аппарат называется «дистанционное удаление контейнеров», сокращённо – ДУК. А ещё он ДУКовский потому, что когда приходишь с Медвежки, с трудом вытаскиваешь его из рюкзака и ставишь на пол, и такой звук получается: «Дук!»...
Ходить на рыбалку часто не получалось. Потому что, во-первых, служба. Идти-то приходилось на ночь. А ещё потому, что, прежде чем пойти на собственно рыбалку, нужно было сперва занести туда, на Медвежку, резиновую лодку и сетку. Всё это там пряталось в разных местах, а чтоб медведь не разворошил, сверху клали свежую стреляную гильзу, пахнущую сгоревшим порохом. Так что ходили не редко и не часто, а частенько. Выгорало за лето пару раз смотаться за рыбой и пару раз за икрой.
Теперь собственно рыбалка. Понятно, что никаких удочек, поплавков. Сетки мы называли клетчатым спиннингом. Приходишь, надуваешь лодку, набираешь на неё расправленную и сложенную сетку и ставишь перпендикулярно берегу. Разумеется, вдвоём, поэтому обычно на Медвежку ходили парами. Потом сидели у костра, травили байки, ужинали... периодически проверяли сетки с помощью всё той же лодки. Если и пили, то максимум сто грамм, иначе на обратном пути просто сдохнешь с грузом.
Того, кто видел такую камчатскую рыбалку, может впечатлить только ловля на спиннинг меч-рыбы или тарпона. Всё остальное – мимо кассы.
Стоишь тихим ясным утречком возле груды «красницы» и порешь из неё икру в ДУКовский мешок. А в пятнадцати метрах здоровенный медведь тем же самым занимается. Только у него когтищи и зубищи вместо ножа. Никто никому не мешает, не фырчит, не косится. А чуть поодаль – ещё один. Мирное сосуществование. Не помню случая, чтоб медведь на Медвежке на чью-то рыбу позарился. Или на рыбака. Или наоборот.
Кто-то спросит, почему рассказик называется «Драма на охоте», а не «Драма на рыбалке» – ну, это для привлечения внимания, дань классике.
Когда обратно идёшь, то от тебя на весь лес запах рыбы. Поэтому в ста метрах позади почти всегда идёт медведь. Идёт, хрюкает, мычит, словно корова... У каждого из нас было ружьё, конечно. Вообще-то всякие случаи бывали по обе стороны перевалов, редко, но оба ствола всегда были заряжены пулями, и вообще в патронташе только пулевые патроны. Это ж рыбалка, а не охота.
Стоп. Кто там сказал – «браконьерство»? Э-э, нет. Браконьерство – это когда для высоких адмиралов и всяких штабов рыбу-икру ГТСками с озера возят. Туда-сюда ГТСки снуют всё лето и половину осени. Бочками, бочками, бочками. Браконьерство – это когда рыболовецкая артель, стоящая на протоке (ну, которая нерестовое озеро с океаном соединяет) эту самую протоку перекрывает пятью стенками сеток, покуда план втрое не перевыполнят, накормив орду рыботоргашей, рыбочиновников и рыбохраны (и о себе, разумеется не забыв). Тоже бочками, десятками бочек. А мы... мы – это не браконьерство. Это так, рыбалка.
Ну, собственно драма-то.
Пришли как-то раз, восемь человек нас было – младшие офицеры и мичмана. По пути к любимому месту двое из нас (в том числе и я) оступились и искупались в заводи, которых много в восточной части приозёрной тундры. На «точке» развели костёр, начали сушиться, ужин готовить, лодки надувать, сетки набирать и ставить...
В общем, стемнело уж давно. Костёрчик играет, запах непередаваемо пряный кругом, бутерброды с «бич-пастой», неспешный разговор... Душевно. Вокруг тьма – хоть глаз выколи. Густой и почти непроходимый ольшаник чёрной стеной начинается буквально за нашими спинами. К берегу узенькая тропиночка, до озера метров десять. Ай, хорошо!..
Как вдруг сучья трещат с юго-юго-восточной стороны. Встрепенулись, прислушались. Нам в этой душевной темноте только медведя не хватало! А оно всё ближе и ближе...
Ружья похватали, патроны в стволы загнали. Трещат сухие сучья под чьей-то тяжёлой поступью. И настолько близко, что и кряхтение уже слыхать.
Мичман Володька Караганов, тот ещё здоровяк, зычным голосом в темноту:
– Эй, кто там!
Нет ответа. Только приближающийся треск сучьев и жуткое сипение.
– Эй! Кто там?! Отзовись! Стрелять будем!
Кряхтение – уже метрах в десяти, не дальше. Прямо к нам он идёт! Толстые ветви ольшаника пригибает, на них наступая, и они жутко шелестят, распрямляясь.
– Если ты человек – отзовись! Мы стреляем!
А в ответ лишь тяжкое утробное кряхтение. И треск прошлогодних сухих стеблей, валежника – совсем уже рядом...
– Огонь!!!
Восемь дуплетов одним залпом в кромешную темноту. По одному и тому же пеленгу. Уши заложило напрочь. Все замерли, пытаясь прислушаться, вместо того чтоб новые патроны в стволы загнать...
ТРЕСК!!! В ДВУХ МЕТРАХ!!! ВЕТВИ ОЛЬШАНИКА!!! РАЗДВИГАЮТСЯ!!! ОТ СИЛЬНОГО ТОЛЧКА ИЗНУТРИ!!! ИЗ ТЕМНОТЫ!!!
Глаза выпучены от ужаса. Сердце колотится, как бубен шамана. Откуда-то из глубин подсознания выплывает трясущаяся мысль: ага, кого-то из нас сейчас сожрут...
И к костру вываливается здоровенная полубесформенная фигура в чёрной канадке. Отсвет костра выхватывает небритую харю вдрызг... нет, не вдрызг! – в дри-сю-сю-лю пьяного старшего мичмана с береговой базы (имя-фамилию уже не помню). Он грузно падает у огня, невнятно бормочет под нос что-то вроде «Привет, мужики» и тут же засыпает, всхрапнув, как доминирующий в ареале медведь. Волна тяжёлого тёплого перегара накрывает нас, по-прежнему стоящих на коленках с дымящимися ружбайками наперевес...
Они там метрах в двухстах рыбку-икорку тралили для всяких адмиралов. На ГТСке, конечно, не пешедрапом, а потому – чего бы и не надраться в хлам на девственно дикой природе... А ночером попёрся зачем-то в наш камчатский чапарраль (ну, видимо, надо было) и заблудился. В кромешной темноте да синеньким – не мудрено-с.
И ведь ни одна пуля не зацепила, надо же. Даже по краешку.
Его убили уже потом, когда на пенсию вышел и уехал к себе в Сибирь. Из ружья. И, говорят, не по пьянке. Ревность там какая-то... точно не знаю.
2012
войдёт в сборник «Бечевинская рапсодия»