Часть третья. Мы из преисподней.
...Из щелей и бойниц сталинградских домов изрыгалось пламя. Не остывая,
трещали и плевались огнём дырчатые кожухи германских пулемётов, прокручивая
боезапас в лентах, оставляя вериги пустых, быстро стынущих гильз.
Соединённых в ленте между собой стальными сцепами - как люди на поле боя,
соединённые братской любовью и дружбой. Либо сцепленные между собой
ненавистью. Последняя делала их похожими на пещерных зверей, защищающих своё
жизненное пространство от людей и иных зверей. Но человек сильней, потому
что умней даже самого хищного и хитрого зверя. Поэтому Человек побеждал, а
зверь проигрывал, ступень за ступенью, дом за домом, подвал за подвалом, не
считая порушенных площадей и улиц, сдавая Человеку свои позиции.
Длинное пятнистое в бело-коричневато-серых разводах тело самоходки с
длинной пушкой методично вело огонь вдоль улицы, что была в полукилометре от
площади Борцов и Центрального универмага. Пригибаясь и переползая через
груды щебня и кирпича с воздетыми скрюченными стальными балками, похожими на
реберные кости, атаковала наша пехота. Танки по таким завалам да ещё под
огнём пусть одного, но 75-мм орудия пройти не могли. Две "тридцатьчетвёрки"
и один КВ били с перекрестка по развалинам дома, в первых этажах которого
под разрушенными перекрытиями виднелся длинный белый ствол с массивным
тормозом, из которого также вылетал сгусток бледного пламени.
- Одурели фрицы, совсем сбесились! - заорал Гранатулов своим писклявым
голосом. Он распластался в прожженном, издырявленном и исцарапанном
романовском полушубке на обломках, припорошенных снегом среди бойцов, что
мало чем отличались от него по виду. - Снаряды вишь, совсем не экономят!
Говорили БК у них совсем нет! А, поди ж ты - шпарят...
- Да, как на учениях, товарищ комбат, - поддержал его ефрейтор Кадилов,
устанавливая со вторым номером в скрученной спиралью арматуре "максим",
рыльце которого удачно нашло прореху.
- Ничего! - морща угольно-чёрное от грязи лицо, запищал капитан. - Мы сейчас
по рации огонь дивизионной артиллерии вызовем. Раздолбаем дом к хренам
собачьим!
- А может того, товарищ комбат - в атаку дружненько?.. - неуверенно
предложил кто-то.
В тот самый момент по завалам с верхних этажей дома, где обосновалась
самоходка, резанула очередь из MG-34. Все моментально зарылись ногами и
носами в обломки и пахнущий гарью снег. Гранатулов стал орать своим
писклявым голосом радисту, но того ранило в голову. Наши танки всё ещё не
могли выбрать нужный угол прицеливания и садили наобум, доставая лишь
середину искалеченного дома. Облака серой удушливой пыли и мерцающего снега
повисли посредине разгромленной, покрытой пустыми коробками разрушенных,
сгоревших домов улицы. В следующий момент с перекрёстка, что проходил вдоль
дома с самоходкой, показался Т-70 с группой бойцов в маскхалатах и шинелях,
также изрядно грязных и оборванных. Они тут же принялись растекаться через
пробоины в стенах и подъезд по зданию. Пара из них, по сноровке разведчики,
принялись кидать противотанковые гранаты в "штурмгещюц". Этого бойцы с
Гранатуловым (всего до роты) уже не увидели за плотной шапкой дыма и пыли с
комьями рыжеватого пламени. Гранатулов, размахивая на завалах автоматом,
отдавал распоряжения миномётчикам, ставящим на плиты и опоры батальонные
82-мм. Радисту перемотали стриженную, давно не мытую башку, и он, морщась от
боли, принялся орать в наушники: "Карандаш-2", я "Костыль"! Подбрось
"шестые" - у нас ихняя "сука" калибра 75..." Хотя до уличных боёв всем
командирам ротного и батальонного звена были розданы карты города с
прилегающими районами, где были обозначены улицы по довоенной схеме
застройки, но - разве в дыму пожарищ и в холодном аду развалин, что было
разобрать? Боясь ошибиться и назвать ориентир неверно, что приведёт к
потерям своим же, предпочитали бить в упор, на прямую наводку. Самоходок на
шасси трофейных германских в Красной армии было, раз да обчёлся. Приходилось
довольствоваться своими танками да перекатывать 76-мм дивизионки по завалам,
нередко под огнём противника из подвалов и разрушенных этажей.
...Над ними с воем и скрежетом, оставляя кометные хвосты, пронеслись
германские реактивные снаряды. Видимо не так далеко, в районе площади была
замаскирована батарея шестиствольных или восьмиствольных установок. Метали в
наши танки на противоположном перекрёстке. Но то ли гитлеровский
корректировщик-радист ошибся, сидя на верхних этажах, то ли от дыма в
глазах, то ли обессилив от голода или холода, но снаряды кучно легли чуть
поодаль, завалив полуразрушенный дом поперёк улицы. Дорога танкам была
теперь перекрыта.
- Во твари, проститутки ссаные! - заорал Гранатулов визгливо, едва не
посадив голос. Дав очередь поверх головы, он продолжал: - Ну не суки, а,
товарищи бойцы?!? Не суки, говорю? Ну-ка всем вперёд! Домолачивать гадов:
Тем, кто поднимался нехотя (были и такие), капитан раздавал увесистые удары
валенками и кулаками. Постреливал поверх голов, сменив вскоре диск. Но все в
основном дружно встали и с матерщиной, сквозь редкие всполохи "ура!" и "за
Сталина!" бросились вперёд. Не дожидаясь ничьих советов и понуканий, Васька
бодро вскинулся и, опираясь на тяжёлый приклад СВТ-40, также побежал
прихрамывая. В рваный валенок набивался снежок или щебенка - некогда было
перевязать: А уж получить на складе "вещдов" новые: Снимать же со своих
мёртвых было западлом, а уж с фрицев и тому подавно. На разрушенных улицах,
вдоль оставленных под снегом "опелями", "бюссингами" и "ганомагами" с
застывшими двигателями нередко виднелись штабеля трупов. Так фрицы
складывали своих умерших, как правило, без сапог или опорок с тряпьём, с
прикрученными к босым пальцам каменной твёрдости половинками опознавательных
жетонов. Ганцы и Францы из танковых, моторизованных, саперных,
артиллерийских и гренадёрских частей лежали друг на друге вповалку как
мёрзлые брёвна, часто раздетые до мундиров, а то и нательных сеток. Было
страшно видеть, как ещё живые раздевали мёртвых, чтобы уберечь себя от
холода.
- Не в падлу, ребята! Засыпем сукам перца в задний выхлоп! - заорал Васька,
вскидывая самозарядку.
- Точна-а-а: Вперёд к такой-то матери!
- Ура-а-а, в гробину, в мать...
- В бога, в душу, в мать: Открутим хер фрицам!
- Слышите, гады!?! Гитлеру вашему ездец...
А из противоположного перекрёстка, объезжая брошенные и сгоревшие
гитлеровские грузовики и транспортёры и даже снятое с передка 88-мм зенитное
орудие на четырёх шинах, уже подползали два Т-40 и один БТ-7 с десантом.
Спешиваясь, те тоже орали подходящее: "Ну-ка орлы, братья славяне! Покажем
им, куда Гитлеру рога засунем! Вставим этой б: по первое число..."
Пустив длинную очередь в чёрный проём, Гранатулов, согнувшись бросился
вперёд. За ним ещё трое бойцов. Цвигун немедленно нырнул в это отверстие,
пахнущее могильным холодом и разложением. Нестерпимо воняло человеческими
отбросами, которые не брал даже холод: фрицы гадили везде, хотя и голодали.
Впереди, в пустой черноте вспыхивали на фоне широкой грязно-белой спины
комбата неясные огоньки. Хлопнула яркой вспышкой ручная немецкая граната,
которую кто-то из бойцов успел перехватить и отбросить в глубину. Заголосил
чей-то голос: Пронеся своё молодое, полное сил и здоровья тело по тёмным
переходам, натыкаясь на углы и чуть не провалившись в яму с торчащими из
бетона прутьями, он спотыкался то и дело о трупы и ящики. Сверху сквозь
рваное отверстие на потолке скользнуло чьё-то дымящееся тело в шалях, с
обмотанными тряпьём ногами и головой. Рухнуло прямо в напольное отверстие,
оставленной тяжёлой авиабомбой. Вокруг, казалось, никого не было видно.
Где-то за стенкой продолжала методично, с остановкой в 3-4 минуты, лупить
самоходка. Наверху слышался мат и звуки ППШ комбата, к которым добавлялись
взрывы "лимонок". Васька, завидев впереди сквозь разбитую стену силуэт MG-34
и грязно-голубое пятно вражеской шинели, метнул свою "Ф-1". Раньше, чем он
залёг, граната оглушительно лопнула, засыпав всё остатками штукатурки и
мёрзлой пылью. Поднимая облака морозного пара, Васька рассмотрел, наконец
скрюченные тела то ли мёртвых, то ли издыхающих немцев, лежавших частью на
железных раскладных койках, носилках и просто на цементном полу. Над
некоторыми едва колыхался морозный пар, но они старались не двигаться. Лишь
один фриц в каске, в наброшенном на плечи шерстяном одеяле неподвижно сидел
к нему спиной.
Ага, очко заиграло у фрицев, со злой радостью подумал Васька. Ну, ясно дело,
боятся: Он почти не таясь, но держа СВТ на изготовку, прошёл вдоль курившейся
в бетоне воронки, где был искорёженный пулемёт и два трупа. Подойдя к
обвалившейся кирпичной стене, он подошёл к госпиталю вплотную.
- Эй, ё...!?! - гаркнул он весело. - Доходяги! Не трусись, - обратился он к
фрицу, сидящему спиной, - ж... твоя на фиг мне нужна! Хенде хох, фриц! Слышь,
чего говорю?
- O, Main Gott: In shullenge zi Bitte, ain sigarett? Herr Kommunisst, ish
been fahrt heite! Shneller...
Это бормотал явно кто-то из лежащих, укутанных одеялами и прочим вонючим
тряпьём.
- Ну и чё ты там квакаешь, бздюк херов? - нехотя заявил Васька, толкая
стволом в кожухе сидящего. Тот медленно завалился набок: - О, как!
Представился, значит: Чё ж вы срач такой развели в санбате? Здесь же гавна
на целую дивизию, а вас...
- Herr Kommunist! Alarm!
Васька наконец рассмотрел разговорчивого. На мелово-грязном лице того,
обтянутое по черепу кожей, с небритым подбородком, изобразился ужас. Шинель
с плащ палаткой грязно-зелёным, пятнистым комом зашевелилась и стала
сползать...
- Но, не балуй! - Васька наставил на него самозарядку. Гордость не позволяла
звать своих, и он грозно продолжил: - Щас продырявлю, падла! Кому говорят...
Последнее он не договорил. Тёмная тень мелькнула сбоку. Кто-то пластом
навалился на него сзади. Обхватил шею и принялся выворачивать её. Другой
рукой фриц перекрутил в захвате руки Васьки. Одновременно он подсекал ему
ноги. СВТ тут же оказалось на полу. Прогибаясь туловищем вперёд и стараясь
сбросить врага, Васька под шумный галдёж лежащих, выхватил-таки из валенка
нож. Стал наносить удары по окружности, но так и не достал. Тогда он резко
подался назад, пытаясь свалить врага на спину, но едва не упал сам. Наконец
он резким ударом, поранив себе щеку, достал руку немца. Стал пырять её
ножом. Наконец она обмякла. Тот, кто минуту назад душил и валил его, стал
медленно оседать на пол, мучительно кашляя. Васька, было, занёс над этим
комом из грязного одеяла и чёрного лица своё лезвие. Но тут же опустил его,
тяжело дыша и вправляя себе шею. Скорее всего, последнее помогло фрицу
остаться в живых.
- Хенде хох, придурак! - заявил Васька, чувствуя, как в затылке что-то
хрустнула и мучительная боль в шее тут же унялась. - Вставай, это: штет ауф!
Это, того: шапку подбери - уши отвалятся...
Шапка лежала тут же и была советской цигейковой с пришитым орлом вермахта со
свастикой в веночке. На руках у немца виднелись кожаные рваные перчатки.
Лицо под шерстяной "балаклавой" не выражало ничего. Он сидел и долго кашлял,
смотря перед собой.
- Так, чего тут?.. - ворвался в помещение Гранатулов с ППШ наперерез. Из
кожуха струился синевато-сизый дымок: - Раненые ихние? Так-раздак...
С ним была группа бойцов из смешанных подразделений. Кто-то из незнакомых
вскинул трёхлинейку и пальнул в лежащих. Взметнулось облако пара и клочьев.
Тело дёрнулось и, издав хрип, забилось в конвульсиях. Прогремели следующие
выстрелы:
- Отставить! Вы чё, охренели?!? - бросился под выстрелы Васька. - Охренели,
вашу маман?!? Вам чё - про меж глаз захерачить?!?
Его толкнули на рисковый поступок даже не выстрелы - лицо Гранатулова,
который уже вскидывал автомат, чтобы вдарить длинной очередью. Говорили (и
то шёпотом!), что у комбата в начале войны в эшелоне, попавшем под бомбы,
сгинула жена с двумя годовалыми детишками. Пленных он никогда сам не убивал,
но, получив известия о самочинных расстрелах, лишь каменел в лице и начинал
нервно ходить туда-сюда.
- ...Оставить, кому говорят! - орал Васька не своим голосом: - Вы по кому
шпарите, земноводные?!? По кому шпарите, говорят!?! А?!?
- По фрицам, - неуверенно заявил боец из пополнения, восемнадцатилетний
парнишка.
- Вы по раненым, а не по фрицам шпарите! Чё, героями быть захотелось? -
сделал к нему шаг Васька и все расступились: - Героями, а? По живым стрелять
научись, ага? Ладно...
Он почти физически ощущал всю тяжесть удара Гранатулова, его килограммовой
лапищи, что могла обрушиться на его скулу или переносицу. Но так и не
обрушилась. Раздувая ноздри, комбат смерил его взглядом. Затем с опущенным
ППШ прошёлся меж коек и лежащих. Одни из них причитали, другие не
шевелились. А на цементный пол местами скатывались тёмно-бурые, дымящиеся от
мороза сгустки крови.
- Гавна-то сколько, - сказал он наконец удовлетворённо. - И на верхних
этажах столько же. На всех не напасёшься. Ладно, прекратить стрельбу. Всех
во двор. Этих... Пускай здесь будут. Кривошеенко!
- Я! - выступил из толпы ватных булатов, шинелей и маскхалатов боец, что
перевязывал радиста.
- Заступай на пост у этого госпиталя. Никого не впускать, никого не
выпускать без моего распоряжения. Письменного, конечно. Если к этим ещё
мертвяки добавятся, ты у меня под трибунал пойдёшь. Слышал? Как понял, боец?
Повторить приказ!
Кривошеенко, не торопясь, повторил. А Гранатулов тем временем достал из-под
грязного одеяла одного из лежащих на складной кровати пистолет-пулемёт со
стременным прикладом. Кроме того обнаружил возле другой наш ППД-38 и сумку с
двумя дисками.
- О, как запаслись! - мрачно пропищал он. - Стрелять, выходит, хотели. А
Цвигун их в плен взял. Что ж, к медали тебя представим и к очередному
званию. Слышал?
Подойдя к Ваське, он задел его плечом и тут же прошептал: "А будешь за меня
командовать - придавлю. Понял или нет?" Васька спешно кивнул, но тут же
пожал плечами. "Вы меня ещё благодарить будете, что командовал", - прошептал
он в свою очередь.
- Давай, вставай, фриц! - толкнул кто-то сапогом сидящего, что прекратил
кашлять. - Да это офицер, товарищ комбат! Погоны у него...
Гранатулов наподдал сидящему валенком по спине. Тот медленно стал
подниматься, ворочая руками под одеялом. Грянул выстрел, и тело завалилось
на бок, испустив изо рта поток крови. По цементу задребезжал маленький
чёрный "вальтер".
- Гордость у них такая, вишь ты! - заявил незнакомый усач, повидавший ещё
Гражданскую. - В плен сдаваться не хотят.
- Сказано же, офицер! - Гранатулов отвернул складки одеяла на мёртвом,
обнажились серебристые змейки погон. - Честь офицерская: Надо же, у них тоже
есть! Никогда бы не поверил. Всё, пошли - нечего тут глядеть...
Во дворе уже строили пленных в зеленовато-синих замызганных и рваных
шинелях, в белых балахонах, с тряпьём на руках, ногах и голове. Покорно они
дожидались своей участи. Глядя в запавшие глаза с красными воспалёнными
веками, исхудавшие небритые лица Васька нечаянно ощутил - поток их мучений
медленно вливался в него. Он словно физически представил себе ту пещерную
жизнь, которую они несколько месяцев вели в этих замороженных, пропитанных
запахом кала и мочи подвалах, подчиняясь приказам своего командования и
фюрера.
Самоходку забросали гранатами - она так и не сдалась в плен со своим
экипажем. Догорала синеватым синтетическим пламенем на остатках горючего.
Уцелевшая краска, темнея и пузырясь, покрывала снег грязными лужами. Лишь
толстый длинный ствол с массивным тормозом торчал наружу и дымился на конце.
Из противоположного перекрёстка, объезжая вражескую технику и воронки с
кучами обломков, приближался "додж". В крытой кабине нельзя было рассмотреть
пассажиров, но Васька ощутил её приближение. Так и есть - на снег прыгнул
сначала новый особист, а за ним - Людмила. Её шапка была сдвинула набекрень,
шея повязанная шарфом, краснела от мороза. Карие глаза блестели от задора и
возбуждения. На ходу, придерживая сумку, она побежала к нашим раненым вдоль
колонны пленных. Особист улыбнулся ей вслед, затем, подмигнув Цвигуну,
принялся рассматривать пленных.
- Огрызаются, товарищ капитан, - Гранатулов козырнул на ходу и пожал ему
руку. - Ещё пока огрызаются...
- Этого у них не отнять, огрызаются, - кивнул уполномоченный контрразведки
СМЕРШ. - Офицеров средь этих нет? Ага, кажется вот один: - он указал рукой в
варежке на высокого и тонкого немца в длинной шинели и фуражке, обвязанной
мешковиной. - Ну-ка, этого и всех таких прочих - вон из строя...
Вышедший за ним молодой старший сержант, приписанный к СМЕРШу, принялся
по-немецки выспрашивать у пленных, есть ли среди них офицеры, сотрудники СД
и Абвера, эсэсовцы, члена НСДАП, а также бывшие до войны в штурмовых отрядах
СА. Пленные жались к друг-другу и вскоре слились в единое голубовато-грязное
с белым пятно. Они дрожали от холода и нервно топали обмотанными тряпьём
ногами (у некоторых, правда, были войлочные боты на толстой деревянной
подмётке). Двое бойцов вывели под руки длинного в фуражке, в советских
комсоставских валенках, снятых либо с пленного, либо с убитого. Тот не
сопротивлялся, лишь холодно и надменно смотрел перед собой. Но исхудавшее
продолговатое лицо больше ничего не выражало. Однако на плечах у фрица
вместо серебристых погон были чёрные с белой окантовкой, посередине которых
красовалось по серебристому ромбику.
- Достаньте вашу зольдбух, битте зер, - на удивление вежливо попросил
переводчик.
- Не надо, итак ясно, - махнул рукой особист, который понял, что перед ним
фенрих (кандидат) в офицеры, проходивший обучение на инструкторских курсах в
полковой школе (Kriegshule). - Спроси у него, есть ли офицеры среди них?
Фенрих отрицательно махнул головой и что-то пробормотал. Затем поднёс палец
ко рту и, выдохнув клуб пара, вяло усмехнулся.
- Он утверждает, что капитан Фольмер, командир их пехотного батальона
оставался среди них. Где он теперь, никто не знает. Среди живых его нет.
Значит, он принял командование. ( В толпе пленных прошло оживление. Толпа
заметно подтянулась и стала похожа на строй.) Просит: хм, гм: угостить их
сигаретами.
- А хера маринованного он не просит? - смачно высказал давнишний усач, у
которого на шинели обнаружились сержантские треугольнички.
Бойцы заржали и зазвенели оружием. Кто-то выразительно, примостившись на
развалинах средь сугробов, стал крутить "козьи ножки", высекая искры из
кремня, зажиная спички, пользуя свои и трофейные зажигалки.
- Скажи этому козлу... - желваки заиграли на каменном лице Гранатулова, но
особист жестом остановил его.
Он широким движением распахнул комсоставскую длиннополую шинель и вытащил
оттуда коробку трофейных сигар. Не долго думая, передал её фенриху. Тот
поначалу остолбенел. Затем неловким движением открыл её. Пузатенькие,
перехваченные красно-золотыми ленточками сигары посыпались в грязный,
ноздреватый снег. Покрытый россыпями гильз, среди которых совсем, казалось,
затерялись. Но фенрих сделал знак: невысокий, щуплый пленный в куртке с
капюшоном, из которой клочьями выбивалась вата, принялся на коленях собирать
их. Оставшиеся в коробке, фенрих раздал стоящим в строю. Те, нервно улыбаясь
и говоря "danke, Herr Hauptmann", попрятали сигары по карманам. Похоже,
курить, если было от чего прикуривать, они без приказа старшего по званию не
решались.
Вот те на, подумал Васька, опираясь на СВТ. Только что были толпа-толпою, а
стали снова солдаты.
- Он благодарит вас, называет "господин красный командир", - перевёл старший
сержант из СМЕРШа. - Утверждает, что не нацист, хотя честно служил Гитлеру.
Политика его мало интересует, а солдатский долг превыше всего.
- Вот, сука, - сказал кто-то из своих. - Тра-та-та бы ему за это - к
такой-то матери...
Все нехорошо оживились, снова забряцав оружием.
- Разговорчики прекратили! - рявкнул Гранатулов, подобравшись. Уже в тишину
он продоложил: - Товарищ капитан! Разрешите колонну это... того... Выделим
конвой, отправим куда следует.
- К праотцам? - пошутил особист. - Нет, туда не надо. Имейте в виду,
товарищи бойцы, - обратился он ко всем, - вот это - пленные! Да немцы, да
воевавшие против нас, - но теперь они сложили оружие. Кто из них что сделал,
будем разбираться индивидуально. На то наши органы и существуют в природе. А
за самосуд в военное время, что полагается? - он ткнул пальцем в давнишнего
парнишку.
- Это самое: трибунал.
- Не это самое, а трибунал, товарищ капитан, - было взвился Гранатулов, но
был остановлен жестом особиста...
- Вот именно, трибунал, товарищи. Он самый, родимый: Зачем это вам? Вы же
советские люди, комсомольцы и члены партии. Вот ты, - он ткнул пальцем в
сторону усача-ефрейтора, - ты, Ефремов, позавчера принят на кандидатский
срок. Так? (Ефремов понуро кивнул. Вокруг тут же образовалось пустое
пространство.) Так зачем ты себе жизнь портишь? Небось, руки на пленных
чешутся? Так ты в бою их разминай. Пленных расстреливать запрещается, и
точка. Всем ясно?
- Всем, всем, - закивал Гранатулов, украдкой показывая со спины кулак.
- Так точно, мне ясно, - вздохнул парнишка, забрасывая трёхлинейку. - А
только гады они. Мамка писала, что когда была под ними - корову увели. И
председателя нашего вздёрнули. Всех бы их...
На него зашикали, а особист погрозил ему пальцем. Гранатулов сделал нервное
движение, и лицо парнишки затерялось среди других. "Фрицы, может огонька
вам? - предложил неуверенно второй номер Кадилова. - Так ловите, вот вам..."
Воздух рассёк коробок спичек, который один из пленных с неожиданной прытью
поймал на лету. "Danke shen? Herr Kommunist! Stalin good! Hitler chaise..."
Когда колонну уводили (её возглавил фенрих, что достаточно браво ковылял по
снегу в своих валенках), Васька обратился к особисту. Дескать он знает, где
лежит офицер.
- Правда? - поинтересовался тот. - Откуда знаешь?
- Так, он на меня напал сзади. Там их госпиталь в подвале. Разрешите,
товарищ капитан, - Цвигун козырнул Гранатулову, - проводить товарища из
СМЕРШа?
Тот недовольно смерил его взглядом. Как-никак, стукачей хватало. А
Гранатулов спал и видел, как на него стучит именно Васька. Так не терпелось
наказать его, за что и про что по мордасам.
- Разрешите, капитан, - кивнул понимающе особист. - Сопровождайте меня
вместе с ним. Тут, говорите, даже госпиталь немецкий? Ага, значит, там могут
быть, которые всё про всё... - он прошептал что-то себе под нос: - Итак,
двинемся! Семёнов, - обратился он к переводчику, - на мелочи не отвлекаться.
Сейчас будешь много работать.
- Товарищ особист: капитан, - сбился Гранатулов, что стал темнее ночи, -
разрешите мне в часть, принять снова командование. Пусть этот вас один
сопроводит до фрицев этих.
- Конечно. Только не к чему у меня спрашивать разрешение. Я же не ваш
командир. В званиях мы равных, верно? Так что ступайте - исполняйте
обязанности...
Гранатулов забросив ППШ за спину. Неловко побежал к груде развалин, где был
вкопан остров сгоревшего Pz.IV, башня которого с короткой пушкой валялась
отброшенная взрывом. Сделал знак - бойцы, построившись в колонну, двинулись
за ним. А по развороченной улице, рыча, двигались лёгкие и средние танки.
Проползла пара тягачей "Комсомолец" на гусеницах, волоча за собой
подпрыгивающей "дивизионки". В небе, ясном и морозном, где серебрилось до
сотни серебристых узоров в дыму пожарищ, проплыло два У-2. Словно заслышав
их почти бесшумный стрёкот, залаял 20-мм зенитный автомат Flak.20. Со
стороны разрушенного элеватора потянулись красные пунктирны трассирующих
пуль. Но не долго - у фрицев действительно иссяк БК.
- Ну что ж, тронулись, - показал им рукой особист в развалины захваченного
дома.
Уходя, Васька горестно проводил взглядом Людмилу, что бинтовала раненого в
ключицу. Она повернулась к нему, словно от приятного толчка. Затем
пошевелила губами в знак сожаления, изобразив поцелуй. Её серые глаза
увлажнились слезами. Как будто стенали: "Милый мой, любимый! Ну, почему нам
нельзя быть друг с другом всё время? Или нас испытывают на прочность
обстоятельства? Или война для этого выдумана, чтобы проверять девичьи
сердца? Или..." "Людок, ты брось это самое, - перебил он её в уме, ощущая
теплоту и холод в висках, а также во лбу. - Зачем бередишь сердце своё?
Сказал, люблю, значит - до гробовой доски. Моей разумеется - ни твоей... Так
что..."
С этими мыслями он не заметил, как привёл своих спутников через полутёмные
галереи подвала к госпиталю, где, уютно устроившись среди замёрзших, но
отвратительно пахнущих, фекалий, спал Кривошеенко. Между ног у него была
зажата винтовка НСО, свитер выпирал из шинели и закрывал лицо до бровей.
Распущенные отвороты шапки торчали в разные стороны, как заячьи уши,
дополняя картину разгрома и хаоса. Немцы на своих местах заметно двигались.
Кто-то стонал и мучительно кашлял, кто-то в мешковатой плащ-палатке,
опираясь на костыль, ковылял к выходу, неся перед собой укороченную до
колена ногу. Но самое главное их ожидало впереди.
- Ну и, показывайте, - уверенно сказал особист.
- А, этого: - хлопнул себя по лбу Васька, приходя в себя. - Так вот же, он
здесь был! Где же...
Он долго оглядывался по сторонам, но не находил тело и даже маленький
"вальтер". Хотя последний мог быть подобран кем угодно, он этого не помнил.
Но самое главное - тела застрелившегося не было и в помине. Как будто
напавший на него фриц ожил после пули в живот (откуда тогда у него хлынула
кровь изо рта?), встал и преспокойно пошёл по развалинам.
- Вот тут лежал. Все подтвердить могут, - уверенно заявил Васька, разводя
руками. Увидев, как раненый фриц на костыле испускает из себя жёлтую,
зловонную струю, прикрикнул: - Кривошеенко, твою мать! У тебя срут под
носом, а тебе хоть бы хны. Смотри, как бы тебя не обоссали, героя...
***
...О, да, Рудольф! Вы оказали нашей организации неоценимую услугу. Добыча,
которую вы поймали в силки, весьма и весьма: Но поймать это ещё не всё.
Добычу надо удержать и не упустить. На это вы способны, я надеюсь, дружище?
Удержать такую дичь? - усмехнулся оберфюрер, развалившись в кресле машины. -
Если нет: Тогда, может, будет лучше вернуть это дело в разработку вашему
непосредственному начальнику. Партайгеноссе Вильнер будет рад этому! Думаю:
нет, я уверен - он справиться. Особенно, если узнает, что дело уплыло от
нас. Понимаешь меня?
Он перегнулся и потеребил сидящего перед ним в форме капитана артиллерии за
воротник шинели. Капитан брюзгливо поморщился и двинул фуражкой с
наушниками, что держал на коленях. Затем вновь собравшись, принялся есть
Науманна глазами.
- Оберфюрер, при всём желании - не могу ответить вам определённо. Если я не
справлюсь, ясно, что материал придётся ликвидировать. Причём незамедлительно
во избежании утечек. Зная русских, особенно женщин, не сложно предположить,
что именно так они и поступят.
- Вот как, мой друг, - брови Науманна незамедлительно взметнулись. Он пожал
плечами в кожаном пальто с лисьими отворотами: - Мне это решительно не
нравится, мой друг. И большая просьба: с этого момента - только на ты, - он
представил свою ширму с драконами и заметно успокоился: - Зная русских, я
поступил бы точно также, окажись на их месте. Их человек, в данном случае,
связная с городским подпольем и партизанами, может быть, работает на службу
германской империи. Конечно, можно предположить, что она выполняет второе
задание Центра - агент-дублёр... Но проверить они её должны обязательно. Ты не
находишь? Вижу по глазам - не находишь: А они её проверят - незамедлительно,
как только почуют что-нибудь неладное. А мой чувствительный оперативный нос
именно это мне и подсказывает. Так вот, Руди, будь любезен: все три дня,
начиная с сегодняшнего, ты будешь дежурить по одному адресу. Я тебе напишу и
покажу. Только так, - Науманн размашисто начертил в блокноте. Затем смял
вырванный листок и тут же сжёг его. Пепел из кожаной перчатки вытряхнул в
пепельницу, вмонтированную в дверцу машины.
Капитан артиллерии кивнул своей стриженной под бокс головой.
- Разрешите спросить, оберфюрер, что будет входить в мои обязанности?
- Дружище, только сидеть в этой комнатушке. Эта баба предупреждена и не
будет тебе мешать. Твоя задача следить за теми, кто: ну, скажем, явится без
приглашения. Кроме того, я ознакомился с твоей служебной карточкой. Тебя на
курсах в Цоссене готовили для работы в Абвер III, в русском отделе. Ты
изучил и весьма неплохо русский, понимаешь, что они говорят. Если услышишь
или почуешь, что объект наблюдения станут ликвидировать, воспрепятствуй.
Немедленно! Ты понял?
- Так точно, оберфюрер. Я уяснил свою задачу.
- Вот и отлично! Удачи тебе. Ты можешь идти.
Науманн, любезно улыбаясь, пожал капитану руку. Затем проводил его
невысокий, но ладный силуэт взглядом, когда дверца, обшитая кожей, мягко
хлопнула. Мороз, что вошёл в салон, приятно обжёг ему лицо. Науманн ощупал
бритый подбородок, помассировал веки глаз, а затем коротко приказал шофёру
двигаться к соборной площади. Там его ждал новый агент, не так давно
вышедший на него лично и предложивший свои услуги. Так, во всяком случае,
этот чудак указал в своём письме, что оказалось в его секретариате, и было
адресовано ему лично. На плотном сером листе были наклеены в стиле Конан
Дойла вырезанные из газеты буквы, из которых был составлен следующий текст:
"Готов оказать вам неоценимые услуги. Меня подставляют в нехорошую игру. Мой
шеф в этом замешан. Хайль. Жду вас возле управы каждый четверг в 16-40. Ни
минутой позже". Судя по стилю, сигналил кто-то из своих и, очевидно, сильно
нервничал. Ясно, что опасался: не узнают по шрифту печатной машинки, которую
он заранее исключил - узнают по стилю. Странно, подумал оберфюрер, зачем он
втиснул "хайль" почти в середину? Хочет подчеркнуть, что не верит в наши
идеалы? Что ж, он прав. Науманн не терпел фанатиков и подходил к
национал-социализму весьма практически.
Его удивлению не было предела, когда со второй попытки (в первый раз к
машине никто не подошёл) в салон уверенно сел никто иной, как штурмбанфюрер
Фоммель. Одетый в поношенную шинель русского солдата и шапку, в стоптанных и
перелатаных валенках. Он простужено шмыгал носом, смотрел зло и решительно.
- Мой Бог, что за маскарад! - выпучился на него шеф <гехайм филд полизай>. -
Зачем это?
- Это задание моего шефа, - поморщился Фоммель. Поскрёб отросшую трёхдневную
щетину: - Эта свинья, - он затравленно обернулся, - даже бриться мне не
разрешает. В этом месяце я получил указание являться на место
предполагаемого контакта в таком виде. Только в таком! Если раньше
допускалось переодевание:
- Да, но это полная чушь! Вы же плохо владеете русским! Ну, почти как я, -
Науманн обворожительно улыбнулся, и поймал себя на мысли, что подзарядил
Фоммель дополнительной энергией. - Да, именно так! Действительно, какая сви:
какой он деспот! Ах, штандартенфюрер, мог ли я предположить: - он зацокал
языком, что было несвойственно, но тут же вздрогнул, поймав себя на мысли,
что Фоммель мог быть подослан 3-м директоратом: - Да, но... Почему же вы,
дружище, не обратитесь в полицию контроля? Уверен, там вам...
Под острым, пронзительным взглядом штурмбанфюрера он тут же притих.
- Да, ещё раз простите, что-то я не в такт, - тут же поспешил он взять быка
за рога: - По-моему, я вас принял за кого-то другого. Итак, вкратце
изложите... хм, гм... суть вашего задания.
То, что изложил ему Фоммель, вообщем-то его не удивило. Ещё с осени 1941-го
ему было указано приходить каждый день в 17-00 на соборную площадь в
условленное место и ждать, что к нему подойдут. Некто должен будет сказать
ему следующее: "Есть новости для 401, сообщить по линии". Что это означает,
ему не сказали. Он и не стал интересоваться у шефа: себе дороже будет. Но
вот уже целый год... Это не отнимает много времени, но Фоммель чувствует, что
шеф что-то от него скрывает и ведёт двойную игру. Кроме того, ему давно
поручено присматривать за некой Аграфеной, что проживает...
- Так, хорошо, - Науманн едва не задохнулся от мстительного восторга. - Вы
действительно очень наблюдательный и проницательный товарищ, великолепный
оперативник. Я горжусь, что именно такие парни составили костяк нашего
движения. Национал-социализм жив благодаря таким ребятам как ты, дружище, -
для убедительности он встряхнул руку Фоммеля. - Так, на чём мы остановились?
Ага, эта женщина, Аграфена. Ох, эти русские имена! Что она собой
представляет?
- В прошлом она подверглась репрессиям со стороны их тайной полиции,
оберфюрер. Она и её муж. Он был партийный функционер при большевицкой
организации в Петербурге. Сейчас он уже не жилец, умер в их исправительном
лагере для политических преступников. Или его расстреляли - шеф не уточнял.
Но он требует, чтобы его легенду всячески поддерживали. Как будто ей
показывают его письма оттуда - наши спецы-криминалисты постарались подделать
почерк и манеру письма. Но я в это не верю. Аграфена играет какую-то роль в
подполье. К ней, по нашей информации, должны приходить люди из леса. Но
сколько я с ней работаю, ни разу никто... Кроме одного случая:
Тут Фоммель, наконец, перешёл к главному и рассказал загадочный эпизод с
Якуновым. Того задержали при облаве в октябре 1941-го. Завербовали и
отпустили. Сотрудник Науманна, криминальассистант Крешер присутствовал на
допросе и сам допрашивал. Но ни черта у него не вышло. Зато вышло у
штандартенфюрера Вильнера. Якунов мгновенно дал добро на вербовку. Ему,
Фоммелю, было поручено провести прикрывающее мероприятие: арестованного
завели в караульное помещение сотрудники полиции порядка и немного
поколотили. Но самое главное заключается в другом. Якунов, оказывается,
торгует неподалёку от того места, где ему назначено ждать контакта. Поначалу
Фоммель решил, что это совпадение. Но нет, так оно и есть. Похоже, что шеф
нарочно поставил своего нового агента там торчать и кем-то работать. Чтобы
подставить...
-...Если этот Якунов поставлен присматривать за этим дураком Фоммелем. Хотя,
нет, это исключается. Слишком сложно. Хотя надо проверить и этот бредовый
вариант. Скорее всего, шеф пытается подставить не в меру ретивого
сотрудника. Тем более, своего референта. И завербованного 3-м рефератом. Как
ни крути, а это у него на лбу написано. Его жмут с двух сторон, и он не
выдержал. Пошёл на служебное преступление: разгласил мне, сотруднику другой
службы, такое задание! Если слить информацию о разговоре: чёрт, надо была
писать на диктафон... "тройке", он совсем пропал! Но разве такое в моих
планах? Нет, конечно. Будем действовать иначе. Надо выяснить, нет ли связи у
этого Якунова с подпольем и партизанами. Кроме всего, что там по этой..."
- Кстати, причём тут эта Аграфена? - небрежно поинтересовался Науманн. - Я
не уловил связи с этим: с Якуновым. Или?..
- Да, вы не ошиблись. Когда я заподозрил эту стерву в сговоре со своим
шефом, я устроил ей на дому интенсивный допрос. И она вскоре созналась, что
некто Якунов был её любовником. И до сих пор поддерживает с ней интимную
связь.
- Вот так! Это очень интересно, - похвалил его Науманн, тряхнув за вонючее
плечо. - Что ж, дружище, постарайтесь узнать о ней побольше. И о нём тоже. А
задание шефа...- он изобразил на ухоженном лице саркастическую улыбку, -
задание шефа выполняйте. Это необходимо. Ходите в указанное время в
указанное место. Иначе он вас со свету сживёт, поверьте мне, - Науманн
жёстко взглянул ему в глаза, отчего Фоммелю стало не по себе. - Успехов... Да,
о вызове на контакт. Договоримся так: вы мне снова пришлёте такое же письмо.
Можно, конечно, отпечатать на машинке. Я мог бы вам предоставить другую
клавиатуру, но это будет слишком. Печатайте смело - у меня умирают все
тайны.
Этим же днём он вызвал на совещание всех оперативных чинов из отдела криппо.
Устроил им небольшой разнос. Почему из числа завербованных русских
уголовников так мало преступных "тузов"? Русские называют их "авторитетами"
или "ворами в законе", не так ли? Кроме того, личная агентура "папы" Мюллера
получила информацию, что в числе этих "тузов" есть агенты ОГПУ. (Науманн
намеренно обвёл глазами сидящих: не поправит ли кто-нибудь, что НКВД? Никто
не поправил.) Поставил задачу отделу найти выходы на русских преступных
главарей, он распустил сотрудников отдела. Лишь Крешеру велел задержаться. В
разговоре с ним он затребовал данные на всех задержанных и привлечённых им
агентов на доверии, начиная с 1941-го. Но Крешеру похвастать было почти
нечем.
Тогда оберфюрер стал лично допрашивать тех, кого задержали по подозрению в
принадлежности к подполью. Их набралось с десяток. Ничего нового они сказать
не моги. Ситуация усугублялась тем, что у гестапо не было довоенной агентуры
в "Шмоленгс". Трое привлечённых к подполью, правда, уже в ходе оккупации
дали согласие на сотрудничество (одного в ходе регистрации на бирже
соблазнили продуктовым пайком, другой был пойман на "барахолке" с
радиодеталями, третий пришёл сам, будучи убеждённым сторонним пакта
Радек-Сект), но всё это были мелкие люди. Их в разное время вызывали в
местное управление НКВД, где задавали один и тот же вопрос: "В случае
захвата города немецко-фашистскими захватчиками, вы готовы оказать подполью
содействие?" На их утвердительный ответ следовало строгое указание до поры
до времени "законсервироваться" и ждать связного с паролем: "Я от Семёна".
Пока что три дня назад к одному из них явился незнакомый паренёк и после
указанного пароля лишь сунул записку известного содержания. Оберфюрер
использовал её для психологической атаки в разговоре с Аней, ибо,
проанализировав её контакты, пришёл к выводу: "Радугой" может быть только
Аграфена. Веру Денисову, высокую грудастую девицу, работающею в одном с Аней
отделе полевой комендатуры, он в расчёт не брал. Она давно была завербована
(причём, по её же инициативе) и оказывала услуги как политической разведке,
так и ведомству Мюллера. Побудительным движением для неё явилось, по мнению
Науманна, ощущение собственной глупости. Вера была далека от идей
строительства коммунизма, веры в светлое будущее и прочих большевистских
идеалов. В жизни её интересовало всего две вещи: найти высокого красивого
мужчину преклонного возраста (безусловно обеспеченного) и жить с ним в
отдельной квартире с телефоном и паровым отоплением. Науманн подозревал, что
помимо двух перечисленных Вера преследовала ещё третью: жить на зависть
окружающих. Но девушка упорно молчала об этом. Лишь поджав губки, твердила,
что жизнь при советской власти не давала развернуться ей и её матери (отец
их бросил, когда Вере было пять лет). Она жалеет своих сверстников, что
восприняли "новый порядок" как оскорбление, так как с самого начала
рассмотрела в германских солдатах и офицерах тот идеал мужчины, который ей
подходит. "...Как, у вас не болит душа, что наши солдаты ходят по вашим
улицам? - нарочно задал провокационный вопрос Науманн. - Что если бы по
германским улицам, ну... конечно такого не может быть, но предположим: вы -
германская девушка, и по улицам вашего города ходят советские оккупанты? Что
бы тогда вы испытывали?" Вера удивленно посмотрела на переводчика, который
съёжился и заметно побледнел. Затем, наигранно улыбнувшись и поведя
коленкой, ответила: "Но вы только что сказали, что это невозможно". Из этого
следовало, что в девице жил затаённый страх, который она не решалась
показывать. Использовать её в серьёзных оперативных мероприятиях не
решились. Для начала эту "звонкую пустышку" (по определению Вильнера) сажали
в одиночные камеры к арестованным мужчинам, где она, расстёгивая блузку,
старалась выведать у них интересующие полицию и службу безопасности данные.
Это проходило с переменным успехом. Когда же появилась Аня, Науманн
стремительно прикрепил Веру к ней. Это не принесло пока также ощутимых
результатов. Зато в другой плоскости результат последовал мгновенно: в Веру
удалось влюбить действующего бургомистра Всесюкина. Но ещё с декабря
прошлого года его начало тянуть к Ане. Он оказывал ей знаки внимания, время
от времени, расспрашивая о ней свою секретаршу Аграфену, к которой та
приходила по делам службы. Это навело шефа "гехайм филд полизай" на мысль,
что бывшего купца первой гильдии и узника большевистских лагерей могут ему
"подставлять", проверяя, таким образом, его осведомлённость. Но контакты с
Аграфеной и расспросы последней его сильно заинтересовали. Здесь он
почувствовал "сквозняк", который всё больше его увлекал к далёкой, но
ожидаемой цели. И он осторожно пошёл к этой цели, собирая на эту
обворожительную пухленькую женщину информацию (Оказалось, что помимо всего
прочего к ней до войны был прикреплен агент-нелегал СД.) К Аграфене как к
женщине Всесюкин, как ни странно, отнёсся с самого начала прохладно, хотя и
слыл бабником. Это тоже насторожило Науманна. Он всё серьёзней стал
рассматривать нынешнего бургомистра как агента "огэпэу".
Один раз ночью за Всесюкиным приехали и привезли его растрёпанного к
Науманну. Тот, предложив ему сигареты и кофе, любезно с ним поговорил. Затем
спустился с ним вниз, во двор, где показал "тысячу смертей" на одном из
арестованных в ходе облавы. Всесюкин горестно покачал своей взлохмаченной
головой: "Господин офицер, я всегда думал, что немцы нация порядка и высокой
культуры. Извините, но запугиваний мы, русские, не принимаем. Лучше убейте
сразу, но диалога у нас не будет". (Говорил он при этом на хорошем
германском.) За сим он хотел откланяться. Науманн тогда рассмеялся: "Нам
нужны такие отважные люди как вы, герр бургомистр! Отрадно, что вы приняли
наше предложение на столь высокую должность. Поверьте мне, вас не запугивали
- вас проверяли. Проверку вы прошли успешно. Разрешите вашу руку?"
Агентом Науманна этот человек так и не стал. Радовало другое: на
сотрудничество с оккупационными властями с прошлой зимы потянулось немало
родственников бывших репрессированных Советами партийных функционеров. Кроме
них были уголовники, а также сторонники пресловутого пакта Радек-Сект и
последовавшего за ним пакта Молотов-Риббентроп. Большинство этих
коллораболацианистов объединяло желание устроиться получше в голодное и
холодное время. Это было ясно. Никто из них не имел серьёзной информации о
подполье, делясь лишь данными о следователях ОГПУ-НКВД, что их допрашивали,
советских и партийных активистах и прочее, что итак было в картотеках
полиции. Но от одного из них Науманн узнал о подобных настроениях у бывшего
комсомольского работника высокого уровня, что в ходе войны, несомненно, мог
быть оставлен как вожак партизан. Его следовало найти. С лета 1942-го, когда
6-я и 4-я армии рейха начали своё победное шествие на Юг России, Науманн
стал готовить агента для внедрения к партизанам.
...После Крешера Науманн вызвал начальника отдела по борьбе с партизанами
штурмбанфюрера Альфреда Смирнова. Он был наполовину русским, хотя проживал в
Германии с конца 20-х. Занимаясь агентурным внедрением в партизанское
движение Смоленщины, партайгеноссе Смирнов курировал восточный батальон, что
охранял пакгаузы и насчитывал всего 300 бойцов. Все они были из числа
пленных красноармейцев и перешли на сторону рейха по разным мотивам.
Преобладали, конечно, шкурные интересы. Но было немало и тех, кто искренне
верил, что Германия и фюрер либо восстановят в России монархию, либо созовут
Учредительное собрание. Среди завербовавшихся имели троцкисты и ревностные
сторонники пакта Радек-Сект с совместными планами войны против Британии, а
затем и Америки.
- Дружище Альфред, как у вас обстоят дела с внедрением агентуры? Порадуйте
своего партийного товарища, - начал Науманн беседу, как будто они хлебали
суп одной ложкой с младенчества.
Это лишь напрягло штурбанфюрера. Он не стал оттопыривать локти и тянуться во
фрунт, потому что шеф этого не требовал от подчинённых. Что требовал от них
шеф, для многих оставалось загадкой. Фанатики подобно Краучеку, получая
бредовые по смыслу и содержанию директивы о повальном уничтожении
большевизма (членов партии, активистов, комсомольцев и советской
интеллигенции, исключая технарей), начинали их исполнять. Очень скоро,
попробовав вкус крови, они теряли оперативный нюх и начинали стремительно
падать по карьерной лестнице. Многие из них попадали на фронт. Одиночки
приспосабливались, толкуя приказы в соответствии с обстановкой. Смирнов был
таким. Он скоро уловил "генеральную линию". Шеф и стоящие за ним бонзы СС и
"золотые фазаны" (чиновники НСДАП) преследовали хитрую цель. Они
одновременно нагнетали обстановку бессмысленными репрессиями и одновременно
списывали эти жертвы на Советы. Так, вовсю писала оккупационная пресса. Но
население этому вскоре перестало верить. Тогда Науманн поступил ещё хитрее.
Через агентуру он пускал слухи, что в рейхе есть силы, изначально бывшие
против этой войны. Что развязана она вопреки воли фюрера, которого окружают
и обманывают генералы. То же он распускал о Сталине. Параллельно
формировалось другое направление активной пропаганды. Суть его состояло в
том, что жестокости в отношении пленных и населения - мера вынужденная. Они
вызваны как некомпетентностью и предательством, так и желанием подстегнуть
население к борьбе с оккупантами. Стало быть, и Гитлер, и Сталин были
одинаково заинтересованы в этом.
- Партайгеноссе, все семь агентов из числа пленных ушли в лес. Легенда
прежняя: побег из лагеря, побег по дороге на работы или оттуда. Информация
через условленный тайник поступила лишь от одного. Причём всего два раза.
Уже целый месяц агент не выходит на связь. Русские, как вы знаете, в
сбежавшем от нас видят потенциального шпиона и диверсанта. Это очень сильная
сторона их контрразведки. Особенно, если у объекта подмоченная биография.
Допускаю, что его решили дополнительно профильтровать...
- Да, да, - качнул бриллиантиновой русой головой оберфюрер. Он толкнул к
Смирнову коробку гавайских сигар и серебряный ножик в футляре: - Угощайтесь,
дружище! У нас непринуждённая обстановка. Просто товарищи по партии
советуются, как им быть, - он тускло рассмеялся. - Да, вы ещё раз правы. У
русских очень сильно поставлена процедура фильтрации. Разве что Абвер
способен составить им конкуренцию. У нас же развели непозволительный
либерализм! Как будто и впрямь поверили этому дураку Геббельсу, будто в
России произойдёт революция. Пока что происходит обратное. Вы не находите?
Смирнов задумчиво взял сигару и обрезал кончик в хрустальную пепельницу.
- Сложный вопрос, оберфюрер. Наша победа, конечно, близка, но закрывать
глаза на трудности - преступное разгильдяйство. Необходимы агенты во всех
крупных партизанских соединениях, на уровне штабов. Но Сталин в 1937-38-м
перестрелял и пересажал сколько-нибудь подходящий материал для вербовки. Не
то, что в Европе. Приходится довольствоваться тем, что есть. А это ничтожно
мало. Кроме того, вы ведь знакомились с агентурными досье. У меня
разношёрстый состав. Монархисты, бывшие и нынешние эсеры, скрытые трудовики.
Есть даже один "зелёный" - было в ходе Гражданской войны такое партизанское
движение, - Смирнов наконец закурил и откашлялся: - Они создавали отряды,
защищающие деревни от городов. Идея Руссо о природных корнях человека плюс
стремление сохранить патриархальные ценности. Ну, и конечно, троцкисты. Вся
эта компания трудно уживается вместе и преследует противоречивые цели.
Иногда мне кажется: проще расстрелять их всех. Но я же понимаю: это бред!
- Конечно, это бред, - согласился Науманн, подавляя в себе желание закурить.
Для пущего либерализма он уселся на край стола: - Я рад, что ты это
понимаешь. У русских нам необходимо хорошо поставленная агентурная сеть. На
момент вторжения она у нас была. Ну, конечно... - он заметно скривился, - если
считать за нашу контору ведомство Шелленберга. Как тебе известно, этот
красавчик никогда так просто не делился серьёзной информацией. Тем более что
её значительная часть получена от Канариса. Подозреваю и то, что эти свиньи
скинули нам до и после начала Восточной компании, сильно профильтровано.
Тебе так не кажется?
- Подолгу службы я часто пересекаюсь с СД и Абвером. Вынужден согласиться с
вами: с тобой, оберфюрер.
- Рад, что и в этом мы находим точки соприкосновения, - грациозно
перегнувшись, Науманн вынул из чёрной папки с материалами наружников
матерчатый непромокаемый конверт. Вынул из него фотографию и показал её
Смирнову: - Этот субъект торгует недалеко от соборной паперти. Присмотритесь
к нему. Есть серьёзные основания, что он связан с подпольем и партизанами.
Если это их неучтённый агент, не надо сразу брать его под колпак. Нежно
проконтролируйте его контакты: кто, когда, зачем у него покупает сало, чем
расплачивается. Это очень важно - ни мне вам говорить. Сдаётся вашему шефу,
что эта оперативная точка для негласных контактов. Он как почтальон для
передачи...
- Я вас... тебя перебью, оберфюрер. Русские называют этот способ контакта
"почтовым ящиком". Вложил, выложил...
- Почтовый ящик? Что ж, оригинально. У русских всегда было чему поучиться.
Кроме всего, - Науманн нажал кнопку звонка и заказал вбежавшему Менцелю два
кофе, - у меня есть одна потрясающая идея...
Он достал из другой папки чистый лист бумаги и размашисто написал карандашом
со стирательной резинкой: "Думаю, что будет лучше, если с партизанами
пойдёте на контакт лично вы. Как вам такая идея? Изобразите из себя
раскаявшегося русского. Очень способствует ваше происхождение. Если моя идея
подтвердится и Якунов связной между лесом и подпольем, он должен клюнуть. Мы
в свою очередь составим вам подходящую легенду. Кроме того, одна особа, с
которой я вас сведу..."
В довершении беседы он показал Смирнову два фото Ани. Одно было сделано
наружниками, когда девушка шла по хрусткому снегу на работу в комендатуру.
Второй - уже в коридорах самой комендатуры: агент подошёл к ней вплотную и
сделал снимок из портативного аппарата с объективом, замаскированным под
пуговицу. Смирнову запомнились выразительные большие глаза и пышные,
собранные в косу светлые волосы. Судя по всему, девушка была серьёзной и,
следовательно, в целом "материал" подходил.
- Она уже оказывала услуги лично мне, - загадочно усмехнулся шеф. - Я нахожу
её подходящей для наших игр. Если она пытается вести с нами свою игру и
строит на мне расчёт, - глаза его заледенели, - то это не укроется от меня.
Берите её в оборот и удачи! Думаю, партитура стоит того, чтобы её сыграть...
- Понятно, шеф, - двинул помертвевшими губами штурбанфюрер. - Разрешите
взять фотографию:
***
...Ну что, к Люде идёшь? - пропищал огромный Гранатулов, что высился в дверном
проёме.
Он возник там неожиданно, когда Васька сшил неровными стяжками валенок и
готовился по разрешению отделённого отправиться к нему сам. По той же
причине. С третьего этажа развалин жилого дома, в котором остались целы все
перекрытия, но стены зияли пробоинами, а внутри была растащена вся мебель,
хорошо просматривался обгоревший куб с провалами окон и дверей посреди
парка. Это был музей обороны Царицына 1918-19 гг. Вся площадь сада, белая,
как в кисею, была покрыта отвратительными ямами воронок разной величины,
обломками автомашин без кузовов, что были спилены немцами на дрова и часто
без радиаторов, что выполнялись ради экономии стратегического материала (по
доктору Геббельсу) из прессованного картона. Тут же за импровизированными
капонирами стояли за гнутыми щитками 37-мм пушки, на могильных холмиках
высились стальные каски (деревянные кресты в "котле" также шли на дрова),
стоял брошенный мотоцикл "цюндап" и вполне исправный "опель-генерал",
окрашенный в неровную белую полоску, перегораживал главный вход в здание,
выполненное из красного кирпича. Его некогда оцинкованная зелёная крыша
зияла многочисленными пробоинами; обнажился каркас, в который, завывая,
заносилась белая метель и падали крупные белые хлопья снега. Несмотря на
кажущееся отсутствие движения ("поди, вымерли все, гады!") двигались по
коробке захваченного здания с величайшей осторожностью, так как из тёмных
проломов и проёмов со сгоревшими рамами и вышибленными окнами могли сухо
клацнуть выстрелы из маузеровских карабинов, протрещать очередями из MP38
или MP40, брызнуть свинцом из MG 34 на треножнике: Не следовало полагаться
на снарядный и патронный голод у фрицев. Чем меньше у них становилось
боеприпасов, тем метче они целились и точнее жали на спусковой крючок.
- Разрешите не отвечать, товарищ капитан? - Цвигун лишь взглянул в глаза
своему комбату.
Тот лишь тяжело вздохнул. Затем вышел из дверного проёма в комнату с
выщерблинами от пуль, с сохранившимися остатками обоев на бетонных стенах и
группой бойцов, что прислонившись, спали под окном. Этажом выше был
оборудован НП, к которому сверху и снизу тянулись длинные и толстые провода.
КП батальона расположился на чердаке дома, что сохранился хорошо. Оттуда всё
было видно как на ладони: и пепельно-чёрная шапка Мамаева кургана, и серая
бетонная каланча элеватора с тянувшейся паутиной железнодорожных путей, с
опрокинувшимися сгоревшими вагонами и скрученными в спираль рельсами, и само
сгоревшее и полуразрушенное, с круглой аркой входа здание Сталинградского
вокзала. Сразу за ним над городом начинал нависать Мамаев курган, который
почти граничил с Волгой, закованной теперь в тесный ледяной панцирь. Вся
поверхность этой "горки" была изрыта воронками самой разной величины,
исполосована изломанными линиями траншей и извилистыми ходами сообщений,
пулемётными и артиллерийскими дотами, квадратными ямами, с оборудованными в
них позициями для танков и штурмовых орудий. Кроваво поблескивали в свете
заката водонапорные баки на самой вершине. На одном из них, если
присмотреться, был виден крохотный алый стяг. А по обоим берегам реки,
теперь не опасаясь, командование 62-й армии выдвигало вторые и третьи
эшелоны. В захваченную часть города непрерывным потоком текли пехотные
колонны, полуторками, "зисами" и "студебеккерами" доставлялись грузы и
увозились раненые, подвозились батареи 76-мм, что били вдоль улиц, лязгали
гусеницами лёгкие танки Т-70 и Т-40 на автомобильных агрегатах. Вдоль
специальных меж, промеренных сапёрами (сверлили лёд), осторожно двигались
"тридцатьчетвёрки" и КВ. С ближайших высот гукала тяжёлая артиллерия, и
оставляли в небе знойные протуберанцы "эрэсы". Казалось, они растапливали
ледяной ветер, заставляли таять снег и разгоняли свинцово-серые или
пепельно-белые облака. А впереди на пересечении главных улиц, за скелетами
разрешенных домов без крыш высилась серая полукруглая арка Центрального
универмага, изъязвленная снарядами, пулями и осколками. Все подходы к нему
тщательно просматривались и простреливались с обеих сторон снайперами и
пулемётчиками, наблюдались в стереотрубы и бинокли. В подвалах многих домов
были оборудованы огневые точки, во дворах и посреди улиц нередко выявлялись
вкопанные по башни неподвижные танки, что выбрасывали из своих жерл
последние снаряды. Обмотанные шалями, с обвязанными тряпьём ногами и
головами "сталинградские гренадёры", что умирали от голода и от холода,
продолжали оказывать ожесточённое сопротивление. В плен пока мало сдавались.
- А у меня каждый боец на счету, - заметил Гранатулов беззлобно. Переступая
с ноги на ногу, он забросил ППШ за спину. - Понятно? Ну-ка отставить!
Поступаете в моё распоряжение. Повторить!
- Есть поступить в ваше распоряжение, - только успел цмыкнуть языком Васька.
- Ну, хотя бы на часок, а, товарищ комбат? А потом хоть в штрафную...
- Я те дам в штрафную! - пропищал комбат, поднося к его лицу на почтительное
расстояние свой кулак молотобойца. - Ишь герой-любовничек херов! Вот так ты
ценишь её, вот так... Любишь ты её хреново, боец. Не любишь ты её совсем,
иначе говоря.
Не давая Ваське опомниться, он в вполуприседе пересёк открытое пространство
(в стенку сразу же цвинькнула пуля). Ткнул кулаком наблюдателя, который
лежал, раскинув руки, возле пробоины с обнажившейся кирпичной кладкой. Тот
совершенно не реагировал на толчок. Гранатулов, тихо матерясь, ткнул ещё
сильней в лечо. Тогда наблюдатель глухо зарычал, а Васька увидал на левом
плече маскхалата коричневато-бурое кровавое пятно. Ругаясь ещё тише и
сильней, комбат принялся сам распарывать трофейным тесаком маскхалат, ватник
и прочую амуницию. Из плеча, наконец, показалась сама рука, из которой
толчками полилась кровь. Васька, понимая, что рискует, бросился через всю
комнату. Добегая, он увидал, как в одном из окон музея отчётливо полыхнул
выстрел.
Вскоре они сидели возле раненого. Гранатулов, разорвав свой индивидульный
пакет, залил рану йодом. Кровь хоть и стихла, но продолжала сочиться из
треугольной ямочки с багрово-синим отёком. Поверх командирского, что
мгновенно промок, Васька наложил свой ватно-марлевый тампон, как его научила
Людмила. Затем, нахально отстранив Гранатулова, принялся туго бинтовать
лежавшего, которого пришлось облокотить о стену.
Под окном заворочались проснувшиеся бойцы. Кто-то попытался сунуть голову в
проём окна, но Гранатулов ударом кулака предупредил это. С чердака музея
коротко ударил МG34. Cо второго этажа по нему затараракал <максим>. Обычные
пули в вперемешку с трассирующими, красных и зелёных цветов, потянулись с
разных сторон, ловя людей в перекрестья. Вскоре музей накрыло огнём 76-мм
дивизионок, отчего на мгновения чёрно-фиолетовый воздух осветили яркие
вспышки, а сам дом и площадь заволокло густыми клубами дыма.
- Ах, суки, - бормотал подстреленный наблюдатель.- Вот твари! Достали-таки...
- А ты не высовывайся, - зло огрызнулся Гранатулов. - Товарищ боец! Вас что,
не инструктировали, как правильно вести наблюдение? Ага? Что надо выбрать
точку, не освещаемую луной или солнцем, тоже не предупредили? Ага...
Васька лишь сочувственно пожал руку раненому. И спросил немного ни мало:
- Товарищ комбат, разрешите я лучше здесь, вместо него...
- Я тебе сейчас подзатыльник того: дам, наверное... Понятно? Ещё раз,
поступаете в моё распоряжение. Повторить!
- Повторяю, поступаете в моё распоряжение.
- Вот так! Что б ходил за мной, как пришитый. Увижу, что отстал, берегись!
Всё равно, что дезертируешь. Сам, лично тебя расстреляю, Цвигун. Ух, ты у
меня того-самое... допросишься...
Пришлось больше не настаивать на своём. Они вместе, пригибаясь, спустились
по заваленной, кое-как расчищенной лестнице (на отдельных пролётах спали
вповалку и тесно прижавшись бойцы батальона). Вместе вышли на задний двор
через огромную дыру от снаряда 150-мм не меньше. Среди сугробов, где вилась
позёмка, стояли германские, занесённые снегом грузовики, автобусы и прочие
авто без деревянных частей, со срезанной кожей и замшей с сидений, а также с
обозначением WH. Прохаживались наши часовые, утопившие головы в ушанках в
поднятые воротники шинелей. В белых маскхалатах возле подъезда выстроился
наряд из разведбата, по численности - неполное отделение. Почти у всех ППШ
были замотаны бинтом, и вся амуниция была под белой тканью. Они время от
времени прыгали и кружились на месте, по команде старшего, который затем
шепотом прочитал им боевую задачу. После чего, разведнаряд разом повернулся
и стремительно исчез в ближайших развалинах.
- Товарищ комбат! - кликнул его голос позади. - Вас это: 108-й требует, -
что означало штаб полка.
Гранатулов заметно выпрямил своё угольно-чёрное от грязи, искажённое
напряжением и ожесточением лицо. Затем шевельнул плечами атлета, из которых
поверх белой кожи торчали из прорех хлопья овчины. Поправил портупейные
ремни, один из которых держал планшетку, а два других пояс с кобурой. Затем
решительно шагнул к телефонисту, тянувшему за собой провод и аппарат со
снятой трубкой.
- Алло, у аппарата 12-й. Докладываю, обстановка впорядке. Фрицы засели в
музее, оттуда ведут периодический огонь из стрелкового оружия. Потери: трое
убитых и один легкораненый. Предполагаю оставить его у нас до утра.
- ..Тут вот какая петрушка, - сказал ему счастливым голосом помощник
командира, - к тебе сейчас идут парламентёры из штаба дивизии. Так что
встреть их. Даже лучше - вышли к ним кого-нибудь. Самого опытного бойца или
командира. Понял? Так-то вот. Они идут со стороны элеватора через посты.
Ведёт их начальник штаба. Ой, боюсь я - не знает он отзыва. Как бы по нему
не засветили...Да и фрицы вокруг недобитые шастают. Понял задачу? Ну-ка,
повторить!
Гранатулов начал было повторять вялым голосом (его перебили и приказали
повторить снова), как вдруг их дом заметно вздрогнул. Посыпались обломки.
Вскоре красноватая вспышка осветила всё вокруг. Протуберанцы реактивных
снарядов показались в небе, закрыв собой звёзды. Немцы явно метили по КП,
который либо обнаружили, либо подозревали.
Васька вспомнил Константина Симонова и пожалел, что того нет поблизости.
Увидел как на яву его ясные, смеющиеся чёрные глаза, широкую улыбку, ощутил
крепко, но дружеское рукопожатие. Майор: Искоса он посмотрел на Гранатулова,
который наблюдал за миномётчиками: те, понукаемые своим командиром,
потихоньку выдвигались на намеченные позиции. Кто тебя, придурка, за язык
тянул? Такое сказать: "Любишь ты её хреново, боец. Не любишь ты её совсем,
иначе говоря". За такое морду бъют вообще-то. Ну, ясно дело, запал на Люду.
Ясно дело, что ни светит ему. Ясно дело-то, ясно:
- Товарищ комбат, а давайте я пойду этих, как их там: парламентёров
встречать. Разрешите?
- А, что? Не разрешаю, - начал было Гранатулов, но тут же подпрыгнул на
месте. Поднеся к носу Васьки огромный кулак, откровенно заорал: - Рядовой
Цвигун! Как слышишь?!? Прилично, а? Сейчас ты у меня хер что услышишь...
Он замахнулся и резко, крутанув всей часть тела, двинул рукой в направлении
Васькиного уха. Но не тут-то стало: Наш герой вовремя присел: огромный кулак
просвистел над ним как ядро. Удивлённый, Гранатулов быстро убрал руку.
Оглянувшись по сторонам, заметил: группа бойцов хохочет с верхних этажей,
похохатывают в воротники шинелей и часовые. Он смерил ужасным взглядом
Цвигуна. Захотелось налететь на засранца всей массой, попрессовать его
ударами, как на ринге. Но он сдержал свою ярость. Спасительная картинка
оживилась в мозгу. Сначала огромный луг с цветами, освещённый с небе по
которому бежал он, босоногий мальчонка с хворостинную и гнал перед собой
стадо серых гусей. Затем он же в габардиновой, перехваченной скрипучей кожей
комсоставских ремней гимнастёрке, синих бриджах и чёрных с синей искоркой
сапогах. На красных кубарях застыли по два кубика старшего лейтенанта.
"Любишь ты её хреново, боец. Не любишь ты её совсем, иначе говоря". Строй,
командиров, отличников боевой и политической подготовки 1-й Московской
пролетарской дивизии за 1937-й, получивших нагрудной знак, замер перед
колокольней Ивана Великого. Вокруг не было ни души, кроме солдат и офицеров
охраны в красно-синих фуражках. По стране гуляла "великая чистка". Вдруг
из-за Грановитой палаты показались Сталин, Калинин, а также Молотов с
Ворошиловым в сопровождении огромного старшего майора НКВД, перехваченного
ремнями. Сталин, одетый в расстёгнутый лёгкий плащ стального цвета, в мягкой
фуражке поразил тогда его. Он не был ни большим, ни красивым, как на
картинах и монументах. Покрытое рябинами лицо, подстриженные рыжеватые с
проседью усы, маленькие, как у пианиста, руки. Зато глаза: Они метали жёлтые
искры, были золотисто-карие, смотрели остро и пытливо. От этого взгляда
пробирало в дрожь. "Вы кто, товарищ?" - "Старший лейтенант Гранатулов".- "А
почему голос такой тонкий?" - "У меня он от рождения такой, товарищ Сталин".
- "У меня вот от рождения очень тихий голос, но я его вырабатываю.
Руководитель не может иметь невыразительный голос. Голос как инструмент.
Надо учиться им управлять..."
Потом в воображение ворвалась жена и дочери, купающиеся в волнах Чёрного
моря. И он, загорелый и сильный, покрытый буграми мускул. И всё стало тихо и
спокойно, потому что он боялся других видений. Рёва "штукас", что, вытянув
шасси и растопырив крылья, пикируют на змейку поезда. С них отрываются
тёмные хвостатые фугаски...
- Ладно, пойдём вместе, - буркнул он, смягчившись. - Рядовой Цвигун! Слушай
мою команду, - Васька вытянулся: - Сопровождать своего командира.
Васильчиков! - он встретил взглядом 2-й номер "максима", передай Ефремову,
чтобы за время моего отсутствия исполнял обязанности командира. Как понял,
повторить!?!
Желторотым лейтенантам он не верил. А они уже спешили со всех сторон, как
тараканы, выползая из щелей и дыр. Армия без младших командиров не армия,
но, по твёрдой уверенности Гранатулова, старшина, прошедший Гражданскую и
Халхин-Гол, гораздо надёжнее. Лишь одного из них, закончившего ускоренные
курсы при Саратовском пехотном, он отметил, так как тот с начала войны
провоевал сержантом. Двое других, закончивших аналогичные курсы в Рязани,
были неоперившимися подростками, сразу со школьной скамьи. Один воевал
неплохо, а второго приходилось всё время подстёгивать.
:Они шли, переступая через груды щебня и кирпича, с торчащими арматуринами,
через окоченевшие, покрытые снегом тела. Вспышки ракет, что пускались с
нашей стороны, неровным магниевым светом выхватывали из темноты то осколок
стены с зияющими глазницами, то брошенную германскую технику и вооружение.
Коробчатые тягачи "стеур" на гусеницах, продолговатые транспортёры "бюссинг"
с рядами сидений, маленькие угловатые командирские вездеходы "кюбель". В
одном месте застыли на перекрёстке среди холмов из сплошных обломков два
танка с крестами. Длинная пушка с тормозом одного из них смотрела точно на
идущих. Гранатулов и Васька едва не залегли. Но люк на массивном утолщении
командирской башни был распахнут. В него, завывая, влетала ледяная крупа.
Второй панцер уставил обрубок 75-мм в противоположную сторону. Но возле него
было заметно шевеление.
Васька и Гранатулов мгновенно сравнялись с поверхность. Стараясь не звенеть
движущими частями, они выставили оружие.
- Как думаешь, комбат, фриц какой притаился? - одними губами спросил Васька.
- Помолчи, - Гранатулов свёл скулы и недобро посмотрел в его сторону.-
Рядовой Цвигун... нет, оставить, - он немного помолчал, набрал полные лёгкие:
- Обходим с двух сторон. Только тихо и незаметно. Загремишь, убъю. Повторить
задачу...
Васька первым заметил то, что привлекло их внимание. Это был мальчишка,
закутанный поверх драповой курточки шерстяным, давно не стиранным и рваным
платком. Ноги были обвязаны тряпьём. Танки, по всей видимости, были
застигнуты налётом наших штурмовиков. "Илы" сбросили на них 250-килограмовые
бомбы и, зайдя на повторную штурмовку, прошлись очередями из 25-мм пушек, о
чём свидетельствовали вереницы маленьких, присыпанных снегом воронок. Возле
воронок покрупнее валялись немецкие трупы. У многих были сняты сапоги и
шинели с одеялами. Мальчишка, терпеливо сопя, стаскивал с мертвеца,
застывшего за рулём "кюбеля", войлочный бот. На подкравшегося к нему сзади
Ваську он даже не обратил внимание.
- Ну, привет, воин, - потрясённый, Васька опустил ствол СВТ, отмеченный
ветошью поверх газоотводной трубки. - Рассказывай своё ничего.
- Дяденька, я вас обоих издали заметил, - не оборачиваясь, хмыкнул малец. -
А вы...
- Да я понял, что ты разведчик: это, самоё-самое, - Васька чуть не сказал:
"Дай я тебе помогу".
Тем временем, справа, где шёл и задержался Гранатулов, донеслись две
короткие очереди. Бил ППШ. Через каждые пять выстрелов в сторону
трансформаторной будки, что на удивление сохранилась, нёсся трассирующей
зеленоватой линией пристрелочный патрон. Сразу ожили дальние, к элеватору
развалины. Из них также загремели ружейно-пулемётные выстрелы (из
пистолет-пулемётов было далековато). Дважды ухнул германский 83-мм полковой
миномёт. Его мины с тонким, леденящим душу свистом приземлились в ста метрах
от застывших танков. Но Васька и малец, которого тот прижал к земле, чуть не
задавив своим телом, нисколько их не испугались.
- Дяденька, пустите, вашу мать... - хрипел мальчишка, пихая Цвигуна локтями. -
Зачем вы меня душите, дяденька? Что я вам сделал? Пустите, говорю...
- Поори у меня, - возник сбоку из-за камуфлированного стального борта с
мальтийским крестом Гранатулов. - Холуй... - он уже вскинул ППШ, но тут же
разобрался: - А, гражданское население... Чё ж ты, Цвигун, придавил мальца?
Пусти его, задушишь ведь. Кому говорят!
Цвигун уже был на ногах и рывком приподнял отпихивающегося мальца.
- Да я, это самое... - начал он. - От осколков его прикрыл. Одичал, наверное,
парень. Нервный такой...
- Сами вы одичали, - отпихнул его, наконец, парнишка. Шмыгнув носом, он
заявил ни много, ни мало: - Шли бы отсюда, дяденьки. А то мне ещё с этого
фрица надо обувь стянуть. Ботинки у него тёплые. У меня уже пара для
сестрёнки есть. Теперь для бабули вот...
У Васьки и Гранатулова почти одновременно повисла челюсть, а волосы
поднялись дыбом.
- Так ты что, мародёрствуешь? Так... - комбат переводил взгляд то на тщедушное
тельце, то на мёртвого за рулём вездехода, что висел на руле. - И долго ты
этим занимаешься? Советский парнишка, мать твою-перемать...
Мальчишка с диким воем прыгнул на него и стал колотить в почерневший
изорванный полушубок ручонками в огромных варежках.
- Молчите, молчите! - пронзительно заверещал он, захлёбываясь в рыданиях. -
Мамка погибла, а вы её так! Гады вы, гады! Фрицы и то хорошие. Я за мамку
кого хошь порву! За мамку...
Цвигуну едва удалось оттащить разбушевавшееся тельце.
- Дурачина! Да шёл бы к нам, тебя бы накормили, - Гранатулов, едва ни плача,
то отрывал, то прижимал его плотнее.
- Ага, к вам подойдёшь! Сразу стрелять начинаете, - всхлипнул парнишка.
- Тебя как зовут, лучше скажи? - Цвигун начинал припоминать, для чего они
сюда вообще пошли, но жалость брала своё.
Мальчишку звали Сашка. Фамилия была как у Люды, Пономарёв. От слова
"пономарь", то бишь так называли на Руси монахов на звоннице, что били в
колокола. Они потомственные сталинградцы. Мать работала на тракторном заводе
в вентиляционной службе. Бабушка вахтёром в Доме Специалистов. Отца с
началом войны никто не призывал, так как он работал на СТЗ инженером по
технике безопасности. Но с началом "войны за город" (по определению Сашки)
он стал помощником командира танкового батальона, что был сформирован из
машин, только что сошедших с конвейера. Было это за неделю до того, как
фрицы обрушили бомбы на город, после чего всё вокруг начало гореть. Мамка
после этой бомбёжки не появилась, стало быть, её убило. Отца он тоже больше
не видел. Вскоре дом разбомбило, и они с пятилетней сестрой стали жить в
подвалах. По ним бегали крысы, но они научились спать по очереди. Костёр
разводить было нельзя: по огням, особенно ночью, стреляли с обоих сторон.
Это было красиво, когда стреляли трассирующими, но опасно. Пищу приходилось
забирать у мёртвых солдат, которых на улицах валялось много. Надо было
только опередить крыс, которых развелось множество. Приходилось это делать
ночью, так как днём по нему начинали стрелять. Пару раз наши бойцы угощали
их хлебом, даже дали банку тушёнки. Как-то в подвал пришли немцы. Один им
пригрозил винтовкой и больно пихнул его сапогом. Другой угостил шоколадкой и
пожурил того, дурного. С этих пор вокруг были только немцы. Урчали немецкие
танки с чёрно-белыми крестами, бронетранспортёры с большими кузовами,
грузовики с пятнистыми накидками. Возле подвала установили тяжёлые большие
пушки на стальных колёсах. Они оглушительно стреляли - так, что вздрагивал
пол, и со стен летела цементная пыль. Потом батарею отодвинули. Заходившие к
ним немцы заняли часть подвала, куда натаскали мебель с разных домов,
повесили на стенку портрет своего дяденьки с усами, как щётка. К ним
протянули связь и установили телефон в чёрном чехле. В углу на столике
пиликала и пищала длинная плоская рация. Живший с ними германский офицер в
очках был к ним добр. Он часто показывал фотографии своих детей, гладил их и
угощал то леденцами, то шоколадкой. Потом их, по его приказу, стали кормить
из плоского зелёного котелка с откидывающейся на пружине крышкой, что
выступала в качестве стакана. Зачастую это была перловка со свининой, но
пару раз им давали рисовую кашу с черносливом. Всё равно, это было как дома!
- Вообще, хорошо устроились, - с неприязнью заметил Гранатулов, оглядываясь
по сторонам. - Так, вести наблюдение, не хлопать бровями, - приказал он
Ваське и продолжил: - А к своим через Волгу: - он тут же осёкся. - К своим
надо было пробиваться.
- Не можем мы. У меня сестрёнка и бабушка, - упрямо заявил Сашка, стиснув
потрескавшиеся, кровоточивщиеся губы.
Бабушку они, оказывается, нашли на развалинах. Она жила в блиндаже, вырытом
на склоне берега нашими бойцами. Точно также, как они, ходила искать на
развалины съестное, собирала провизию у мёртвых. ("...У наших надо рыться в
карманах и вещмешках, а у немцев либо ранцы, либо специальные сумки на
ремнях - там всё есть. Даже бутерброды с ветчиной и с сыром...") Они перешли
жить туда после того, как немецкий штаб ушёл. У них стали складировать
пустые зелёные ящики от стреляных снарядов, а их выгнали. С бабушкой стало
лучше, так как она запаслась чайником, где на углях, чтобы не привлечь
внимание, варили пищу. Но приходилось просить на пропитание у немцев.
Несколько раз он схватывался на кулаках с другими мальчишками, что говорили:
"Это район наш. Тут просим мы. Появишься ещё - намнём фарту. Или утопим..."
Последняя угроза была только на словах. Но искупать головой могли, подержав
за ноги, пока не начнёшь захлёбываться. В конце концов, они нашли общий язык
- стали делить всё поровну. Тем более, что Сашка подсказал метод: находить
пожилых немцев, что б обязательно в очках и с волосатыми руками. Такие
обычно давали сразу, а от молодых можно было получить пинок. Но молодые тоже
давали покушать из котелков. Особенно, когда им пели "Катюшу". "Мы красные
кавалеристы", "По долинам и по взгорьям", "Три танкиста" также шли "на ура".
Вернее под возгласы "гуд, руссиш киндер!". Вообще, это по ихнему означало, чтоони довольны. Вот "шайзе", "ферфлюхт" или вердаммт", совсем другое дело. Тут надо было сматываться. И поскорее... "Ген гуд" и "кессен ген", значит всё в порядке, можно идти дальше.Так говорили патрульные.
Уже в октябре их поймали какие-то солдаты с бляхами на цепочках. Сбили в колонну с другими детьми. На ночь их заперли в бараке рядом с которыми - они видели! - сидели на корточках мужчины и женщины. Какой-то немец в камуфляжной куртке с засученными рукавами сидел возле пулемёта на трёх опорах. Он играл на губной гармошке. В отдалении устанавливали другие пулемёты. А ночью пожилой солдат с бляхой помог им бежать. Он подкопал лаз, через который мальчишки и девочки выбрались. Когда они бежали, загремели позади длинными очередями пулемёты. Донеслись дикие крики...
- Ишь, добренькие какие, - процедил Васька, вспоминая, тем не менее, об
Эшке - германском солдате, бывшем рабочем с "Россельмаша"...
А лицо Гранатулова занемело. Он снова прижал мальчика к себе, погладил его.
- Ладно, боец, отвоевался. С нами пойдёшь.
- Никуда я с вами не пойду. У меня там...
- Да знаю я. Я тебе бойцов дам. Они вас всех сюда и потом через Волгу - в
тыл. Навоевались, настрадались, - изобразил подобие улыбки комбат. - Тебе и
сестрёнке учиться надо. А бабушку того, в дом для престарелых. Каково это
для её лет - столько на морозе, голодать...
- Комбат дело говорит, - тряхнул головой в шапке Васька. - Всё верно, малёк!
Тут взрослые мужики не выдерживают, а ты? Не спорь с дядями, а то пендаля
получишь.
- Сами вы получите, а только я никуда отсюда не пойду, - ледяным взрослым
голосом проговорил Сашка. - Это наш город, и мы никуда из него не уйдём.
Фашисты не выгнали, а вы...
Гранатулов прижал было сильней, но тут же опустился на корточки. Посмотрел
ему в глаза:
- Ты что нас, обидеть хочешь? С фашистами равняешь?
Васька увидел две грязно-белые фигуры, что шли, пригибаясь, возле обломков и
шёпотом возвестил об этом. Гранатулов и Сашка тут же оказались рядом. Комбат
и Цвигун выглядывали из-за остывшей башни, а мальчишка пристроился внизу, за
гусеницей. "...Wa ist Helmut? Itch been comtt lergen... Naturlich, Herr
Hauptmann! Das ist direction veers auf..." У обоих были надвинуты капюшоны
курток, в руках проглядывались наши пистолет-пулемёты. Они то ложились,
когда вспыхивала ракета, то осторожно поднимались, двигаясь перебежками и
зигзагами.
- Такие часто здесь ходят, - сказал мальчик. - Могут и подстрелить. Вон
Женьку Жукова со "Спартановки" такой с колена взял. Короткой очередью. Тот
только высунул голову и крандец.
- Помолчи, - было зашипел Гранатулов, но тут же добавил спешно, -
пожалуйста...
- Это ж наверняка кого-то пасут, - высказал свою мысль Васька. - Не иначе
как...По виду совсем не доходяги. Вот как двигаются - за здорово живёшь.
Подберёмся сзади: поделим этих фраеров на двоих. А, комбат?
Минуту они помолчали, наблюдая, как немцы, очередной раз вжавшись в снег,
наблюдали, как падает ракета. Осветительный патрон жёлтым зайчиком зарылся в
снег в пяти метрах от них.
- Дельная мысль, да только... - Гранатулов тихо выматериался и потянул
Васькину СВТ. - Ну-ка дай. Не время сейчас...
- Комбат, ты зря... Самое время! Тут херня какая-то. Помнишь, тот немец, что
давеча застрелился? Не нашли его, представляешь? То-то... Эти двое какие-то
подозрительные. Выясним заодно.
Гранатулов вздохнул порывисто. Затем всё же взял самозарядную винтовку.
Ваське сунул свой ППШ.
- Смотри у меня - что б был рядом! А то башку оторву, если живы останемся.
Понял или нет? - одними губами пропищал он. - А ты, Сашка, - он обратился к
мальчишке, - что б с места этого не сходил. Как всё закончится, пойдёшь с
нами в расположение батальона. Там тебе продуктов дадим и что-нибудь для
обогрева. Голова ты дубовая...
- Ага, только стоеросовая, - подсказал Цвигун, когда они уже выдвигались по
пластунски.
Сашка в ответ погрозил ему кулачком в огромной варежке. Состроил такую рожу,
что Васька едва не рассмеялся, но вовремя прикрыл рот…