В этом году мы не поедем к Черному морю, где, раскалясь на солнце, белёные дома и набережные за неделю прожигают северян теплом на дюжину месяцев. На просторной, запятнанной тенями виноградных листьев кухне, где каждый гвоздь вбит руками моего отца, мы не будем за обе щеки уплетать окрошку и фирменное рагу с «синенькими». Этим летом я не выпью пива, которое пью только раз в году, вместе с Ритой. По утрам Рита не будет, неприлично рано шурша в коридоре кошёлками, бегать купаться на набережную, а после смотреть и сочувственно комментировать бесконечные сериалы про счастливых цыганок и несчастных миллионеров. По вечерам, надев изумительную, вечно новую кружевную шляпку, она не станет заманивать нас на посиделки к фонтану на Приморском бульваре. А в самую жару, когда преодоление плавящегося на Большой Морской асфальта равносильно подвигу, никто не утаит для нас в морозилке мороженое в помятых вафельных стаканчиках. Это лето пройдет без Риты. Потому что Риты больше нет.
…Тот, кто не знает жизни, никогда не поймет, кем она мне приходилась. Но родственников в нашем семействе точно могло быть в два раза меньше, если бы женщины не взяли моду дважды выходить замуж. Все началось с бабушки, которая умудрилась для начала выйти за проезжавшего через город ее юности красавца-офицера, ближайшего друга и соратника Дзержинского. Когда его расстреляли кулаки, бабушка, оставшаяся с сыном на руках, незадолго до войны опять вышла замуж. И опять за офицера, который стал моим дедом по материнской линии. Я его в глаза никогда не видела – он умер за несколько месяцев до моего рождения, оставив бабушке «в наследство» троих детей, один из которых был ей не родным. Но на «родных» и «неродных» мои дядья и моя мама не делились вплоть до ухода мужской части этого поколения в небытие.
Потом моя мама, «комсомолка, активистка и просто красавица», на первом курсе университета выскочила за моего отца – тоже красавца, будущего покорителя Антарктиды. Народив меня, они через полтора года развелись, да так, что после развода я видела отца всего раза два-три. И то - мельком.
Когда мне стукнуло пять, мама снова вышла замуж – за моряка и красавца – моего папу. Человека, вырастившего меня, ставшего для меня идеалом мужчины, готового пойти за своих и в огонь и в воду, я по-другому называть никогда не смогу. В третьем классе родители сделали мне шикарный подарок – сестру, которую мне же и пришлось нянчить. Но папины крымские родственники разницы между нами не делали:– для них мы обе были папиными дочерьми. Вдобавок я обогатилась единственным старшим двоюродным братом (разумеется, красавцем), каждое лето катавшим меня (на зависть вожделевшим его местным девицам) на мотороллере по пыльным симферопольским улицам.
Насмотревшись на всю эту демократично-прекрасную родственную хрень и вообразив под гнетом максимализма юности, что смысл жизни заключается в красавцах и человеколюбии, я сама вышла замуж за невероятно импозантного типа, родила от него красавицу дочь и приветила дочь мужа от первого брака.
Запутанных внутрисемейных связей мне показалось маловато, и в "тридцатку" я разыскала родного отца. Так состоялось мое знакомство с самой младшей моей сестрой, по возрасту годившейся мне в дочери. Заодно выяснилось, что ее мать, оказывается, преподавала мне сопромат в институте...
Потом был период, о котором и вспоминать не хочется. Но именно в нем появилась Рита, изменившая мою жизнь раз и навсегда. Напасти сыпались год за годом, как из рога изобилия. Сначала рухнул мой брак, и муж, в ходе затеянного им развода, отлучил меня от обеих дочерей – родной и приемной. Я глубоко переживала предательство, не знала, как достучаться до справедливости, не хотела жить… Но годом позже умер отец, а следом за ним, через год погибла его жена. Так моя младшая сестрица осталась сиротой в восемнадцать лет. И вдруг получилось, что мы с ней стали нужны друг другу, а Крым оказался еще одним пересечением наших судеб.
Сестра обмолвилась как-то, что я, убитая обстоятельствами, просто обязана поехать в отпуск на Черное море. - к Рите, сестре ее матери. Вот и решайте после этого, кем Рита приходилась мне. Скептики скажут «никем», и будут правы. Но я скажу «теткой», и буду в этом уверена.
В то лето Рита, регулярно тратившая на лекарства всю свою украинскую пенсию, решила укрепить шаткое материальное положение и сдать комнату в трехкомнатной шикарной квартире, находившейся в центре города у моря. Через пару дней после въезда жильца, свалилась Рите на голову и я. Впрочем, видевшей меня раз в жизни тетке всегда хватало мудрости не городить огорода в отношениях с людьми: я была принята как «своя», и мы сразу перешли "на ты". Жилец, оказавшийся моим земляком, тоже сполна получил «и стол, и дом».
Несмотря на завершавшийся седьмой десяток лет, Рита, никогда не забывавшая о губной помаде, не стала разыгрывать героиню Достоевского и пришпиливать меня к своей юбке булавкой. В силу нерастраченной на семью энергии одинокой тетке хотелось всех, если не переженить, то свести вместе и тут же сделать счастливыми. Она первой произнесла «Слушай, а он ничего…», а как-то вечером, после шашлыков на даче запросто посоветовала: «Женщина ты или нет? Шла бы ты к нему, а?». И я, даже в июльской жаре крымского побережья измученная холодом одиночества и опустошением предательства, пошла. Диагнозом знакомства, установленным за пару дней, стала известная фраза «И они, конечно же, сразу полюбили друг друга». Из Крыма домой мы с «жильцом» уехали вместе.
Через год я была беременна, и мы снова были у Риты. Душевный вакуум начал заполняться, но за моими плечами был печальный жизненный опыт, а за его широкой, накаченной в спортзале спиной – мамин подол, к которому он намертво пристегнул себя той самой, классической английской булавкой. Рита пыталась несколько раз приучить потенциального отца и мужа к слову «жена», но всякий раз результат достигался крайне негативный. Его страх ответственности и нелепая робость перед парочкой-другой моих высших образований и профессий сделала дальнейшие отношения невыносимыми. Уехали мы опять вместе, но по прибытии в дождливый мегаполис метро разнесло нас в разные стороны.
На УЗИ, показавшее, что внутри меня зреет маленькая "жиличка", абсолютная копия своего отца, меня сопровождала сестренка. Рита позванивала мне, спрашивала, что да как, но сказать ей, жаждавшей развития сюжета, было нечего кроме того, что жизнь моя опять приобрела смысл. Все плохое из прошлого отступило, впереди было будущее, и в нем была надежда на счастье вдвоем - вместе с ребенком.
На мой звонок родителям «жильца», которые, как адекватные люди, просили сообщать «если что», Сам отреагировал живо: принес в роддом вязанку белых роз и, однократно покачав дочь на руках, спел ей «Only you». На этом его возможности иссякли. «Белые ночи» закончились, и началась реальность - снова подгузники, соски, распашонки, растущие зубы, проглоченные пуговицы и разбитые коленки, бороться с которыми в этот раз пришлось одной, равно как и параллельно зарабатывать на все-провсе на свете...
Когда дочке исполнился год, я первый раз закинула удочку Рите: «Мы приедем к тебе летом?». Восторга мое предложение не вызвало: бездетная Рита панически детей боялась, и считала, что все они постоянно орут, писают в постель и размазывают по столу кашу. В городе у моря мы появились только через три года – Рита соскучилась по мне, и не постеснялась в этом признаться. И словно не уезжала я никуда: все по-старому – Ритины утренние купания – вниз по скользким ступеням набережной у Памятника, мутно-сизый вяжущий виноград на глубоком балконе, шерстяные персики, падающие на даче в пыльные грядки, холодное пиво под шикарный обед, неспешные вечерние прогулки по Приморскому. Мне никогда не было скучно с Ритой, а наши отношения вовсе не напоминали связку «тетя - племянница»: мы дружили. Моя малявка, разрушив стереотип теткиного представления о детях, как-то незаметно запала Рите в самое сердце. И они тоже год от года стали дружить все больше. У них появились свои секреты и тайны, сериалы они смотрели на пару, с упоением от лета до лета готовили друг другу подарки, а в море вели себя как дельфины – ныряли и фыркали так, что я стыдилась на берегу признаться, что с ними обеими знакома.
...Когда мы засобирались к Рите в прошлом году, она надавала по телефону кучу заказов на лекарства. Лекарства мы возили и раньше – в масштабах Ритиной пенсии любое систематическое лечение было роскошью, но тетушкин вид на этот раз меня поразил: землисто-серая Рита утратила весь свой задор и позитив. Она еле ползала по дому, и все время твердила, что ей «поставили рак». Где лежала губная помада, она даже и не помнила.
Проклиная болтливых врачей, я обшарила Ритину медицинскую карту в поисках толкового заключения и обнаружила рекомендацию обследоваться в Киеве. Позвонила в клинику, договорилась о консультации. Чего мне стоило убедить тетку, в том, что жизнь не кончается с предварительным диагнозом, а поездка необходима, словами не объяснить. Я ругалась, угрожала, глумилась над теткиной необразованностью по части медицинских вопросов, взывала к ее разуму и утверждала, что в свои сорок с хвостиком, чувствую себя так же погано, как и она себя в свои семьдесят – мол, самочувствие ничего не значит, и жизнь продолжается. Но сомнений у Риты было не меряно: сегодня «еду», завтра – «не еду», «одна не поеду», «что я там буду делать?»… В итоге порешили так: мы с дочкой сажаем Риту на поезд, а моя младшая сестрица тут же вылетит из нашего города в Киев и там ее встретит…
Киевские врачи, на которых я сделала ставку, оказались умнее провинциальных: Рита, убежденная ими, что опухоли бывают и доброкачественными, вернулась из столицы другим человеком. Оценив вылизанную нами кухню и приготовленную без ее участия окрошку, она в первый же вечер разыскала в ящике трюмо губную помаду и учесала гулять на бульвар. На следующий день она возобновила утренние купания, а на обед к нам пришел молодцеватый седовласый старец – кавалер моей тетки. Жизнь закрутилась по-старому: мы выпили пивка, съездили на дачу, сделали генеральную уборку и купили новый вентилятор.
Уезжали мы спустя месяц через Симферополь: папины родственники хотели нас видеть, и было грех к ним не завернуть. Когда мы рассовывали по сумкам очередную партию «куриных богов», Рита, заглянула к нам в комнату: «Тут у меня крепдешин пропадает – лежит уже лет десять. Возьми – маське платье сошьешь. Или себе». Я было развопилась – крепдешин это вам не марлевка, весу в нем будьте-нате, но в Ритином голосе вдруг зазвучали непривычные командные нотки: «Я сказала «возьми», значит «возьми». Пусть будет у тебя». «И вот еще, - тетка протянула кусок пластмассы с шаржированным пингвином и надписью «Антарктида - 69». – Это ваш отец как-то тут оставил…»
Сантиментов тетка никогда не допускала, на вокзал нас не провожала, но в Симферополе мой мобильный вдруг высветил ее номер, и я услышала Риту: «Девочка моя, спасибо тебе за то, что ты сделала за этот месяц, слышишь? Спасибо тебе… Надо жить всегда, независимо…», и тут связь прервалась – закончила свою работу украинская карта, которой я пользовалась последние пять лет…
По приезде я еще раза три по выходным звонила Рите: два раза разговор получался, на третий тетка сказала: «Знаешь, все плохо... Говорят, вот это поможет», - и назвала какую-то биодобавку из разряда рекламируемых панацей…
В ноябре к Рите решила поехать моя сестрица: работа и дочкина школа держали меня крепко. Биодобавку мы закупили в объеме «для среднего слона», но через неделю после возвращения сестры, ей (не мне, конечно же) позвонили дальние родственники из города у моря и без всяких околичностей, просто сообщили, что Риты больше нет. Я думала, что уже не умею плакать, но когда услышала эти окончательные слова, заревела в голос, потому что вдруг поняла, что месяц, подаренный мною Рите, смешон по сравнению с тем, что подарила мне она - жизнь и надежду на то, что все может быть хорошо… Дочка услышав мой рев, подошла и только спросила: «Рита?». Я кивнула, и маська, заплакав, ушла к себе в комнату переживать первое в своей жизни горе.
…Этим летом мы не поедем к морю. Я не услышу, как утром Рита напевает на кухне «Миленький ты мой, возьми меня с собой», поджаривая антидиетическую яичницу с помидорами. Вечером дочка, уставшая за день от воды и солнца, не закричит, переступив порог квартиры: «Рита, мы пришли!». На обед к нам не придет Ритин зеленоглазый седой военной выправки ухажер с бутылкой сухого вина. Это лето пройдет без Риты. И еще много лет пройдет без нее. Но я все равно буду ее любить, как и следует любить жизнь, которую нам всегда кто-то дарит, не спрашивая, зачем она нам может быть нужна.
Май 2012