Трудно глазу русского эмигранта не зацепиться за фамилию Abramovich в газетном заголовке. Но не всякая статья с таким заголовком рассказывает о бешенствах и буднях лондонизированного олигарха.
Вот недавно в Милане снова замелькала эта фамилия. Пару лет назад она была в МОМА, а теперь «The Abramovich Method» в Милане. Речь идёт о Марине Абрамович.
Я что-то там перепутала, и решила, что в течении двух с половиной месяцев Марина будет в Павильоне Современного Искусства на улице Палестро, которая отделяет этот самый павильон от парка, куда я почти ежедневно вожу сынишку на прогулку. В прошлом советская барышня, а ныне современная мама лет тридцати пяти с несколькими высшими образованиями, чья карьера на взлёте была добровольно (!) прервана ради рождения и воспитания первого ребенка, это я. Сын у меня – желанный, любимый и замечательный, но с ним нельзя поговорить ни о протестном движении в России, ни о последнем фильме Херцога, ни о «Дневниках» Гомбровича. Он у меня ещё не говорит, ему один год в декабре исполнился.
«И всё же… всё же… всё же…» - закралась у меня мысль. Ну в самом деле, что тут, через дорогу перейти и я прикоснусь и пообщаюсь с чем-то там таким волшебным и супер тренди.
Честно скажу, о Марине Абрамович я кроме каких-то газетно-заголовочных сведений, ничего не знала до того, как пошла на эту выставку. Но я знала, что она там будет, и она будет на меня смотреть. Я стала себе воображать, как всё будет происходить, как я сяду перед ней, вместе с сыном, как она будет на нас смотреть… а на кого она будет смотреть? На меня или на него? И что мы ей передадим своими взглядами?
В результате, что вы думаете? Я переоделась. Я пошла на прогулку с сыном, как на научную конференцию с банкетом. Белая трикотажная рубашка, красные бусы до пояса, черный бархатный пиджак и духи.
Подвох настиг меня у кассы. Оказалось, Марины нет и не будет, вплоть до окончания выставки 6 июня. Вместо неё – студенты Академии Искусств. Перформансы начинаются по расписанию, и следующий начнется через час. С ребенком можно.
Я не стала сразу покупать билет. Поглазела на сувениры. Ещё утром, на сайте я просмотрела альбом сопровождающих выставку фотографий. Меня больше всего захватила та, где Марина возносится над кухонными столом и утварью, а за нею арочное окно, а над нею высоченные потолки… и она парит, свободная и самодостаточная, над всеми этими грудами ковшиков и рядами половников.
И я почувствовала себя этой фотографией. Не Мариной, возвышающейся над кухней, а кухней, Мариной, кастрюлями, арочным окном, потолками – всем этим вместе. В общем, я настолько идентифицировалась с этой картиной, что не иметь эту репродукцию было бы все равно, что не иметь дома зеркало.
В сувенирной лавке были книжная закладка и постер с таким изображением. Я долго колебалась, но всё же остановилась на закладке. Её-то я точно куда-нибудь пристрою, а о постере нужно будет договариваться с мужем, а это дело не простое, чреватое затяжными спорами о уместности искусства в домашнем интерьере… Я купила закладку, развернула коляску и вышла из музея.
У меня был ещё целый час на раздумье. С сыном я гуляю долго, поэтому он не стеснял меня в выборе. Мы вернулись в парк, покатались на качелях, поели йогурта. Потом мне всё это как-то надоело, и очень захотелось вернуться в музей.
Я купила билет. Позвольте уточнение. Можно было выбрать между двумя билетами. Я могла просто посмотреть выставку или же участвовать в ней. Во втором случае, дело влекло кучу ограничений и обязательств по времени и поведению, которые не совместимы с наличием маленького ребенка. Понятно, какой билет я купила.
Обслуживающий персонал как-то особо учтив, и у меня возникает впечатление, что мы попали в фильм какого-то экстравагантного режиссера. Я поднимаюсь на лифте на высоту из четырех ступенек. «Что вы?! Вы же с коляской!» У меня с улыбкой берут билет, отрывают корешок, заигрывают с моим сыном, и вот я попадаю на выставку…
Ничего не понимаю.
Бац, поворот направо и попадаешь в комнату, большущую такую комнату. Посередине стоит стол, справа и слева от стола по стулу. За тем стулом, что направо – ничего, только стена. На стену проектируется множество экранов с видео изображениями неподвижно сидящей Марины. Картинка на каждом экране разная (меняется одежда, прическа, свет), но это только она. И она смотрит на тебя, сотней своих лиц. И образ её неподвижен. Но это не потому, что это фотография, а потому, что она сидит и не двигается, и только смотрит на тебя.
Прямо перед нами более узкая стена, там тоже проектируют видео. На изображении тот самый стол, что мы видим в зале, те же самые стулья, но только на стульях сидит справа Марина, а слева сменяются с регулярными интервалами зрители. Вот мы стоим с сынулей и смотрим на этих людей, которые сидят и смотрят друг на друга. Наверное, сынуля запомнил это так. А как запомнила это я? Сколько раз мы, современные русские мамы, были в музеях? Начиная с Мавзолея и заканчивая Ван Гогом в Амстердаме, редко (мне лично), но попадались такие вещи, что станешь, и оторваться не можешь. И видишь уже за этой картиной творца, и всю его любовь... и крик. В этой вот картине. И тебе уже кажется, что ты смотришь ему в глаза и взглядом говоришь ему: «Мужик, как я тебя понимаю!» И мужик тоже смотрит тебе в глаза и понимает тебя, как ты его. Вот на это мы и смотрели. В этом для меня состояла подлинная идея перформанса.
На левой стене сотня экранов с лицами, смотрящими на сотни лиц Марины.
Выйдя из этой комнаты мы попали в какое-то дробленное, но единое пространство. Посередине было нечто вроде коридора, огороженного невысоким бордюром с одной стороны. Слева от коридора были выстроены в ряд деревянные высокие кровати, абсолютно голые, с маленькой белой подушечкой каждая. Под кроватями лежали огромные камни разных форм и цветов. Пространство справа от коридора было разделено на несколько отделений. Мы прошли по коридору вдоль кроватей, там бросили коляску, и сын гулял вольноотпущенным по музею.
Посетителей было немного, в большинстве своем это были посетительницы. И многие из них охотно отвлекались от работ художницы на проделки моего сына. В определенный момент, зазнавшись, я даже подумала: «Ха! Абрамович – это, конечно, круто. Но мой сынуля – ещё круче.»
Он семенил своей какой-то старушенской походкой по этому необъятному залу, развлекал встречных, заигрывал с бабушками. Одна из них просто влюбилась в него. Он даже взял её за руку.
Потом пришли те посетители, которые решили участвовать. Им дали белые халаты, и посадили смотреть видео. Мы тоже видели это видео. В нем Марина и её ассистенты рассказывали, в чём суть её метода. Я слушала не очень внимательно, но кажется она обещала остановить время. Для этого зрители должны были стать художниками и делать искусство. Элементарные неподвижные позиции - это то, что может сделать каждый. Сидеть, стоять или лежать с закрытыми глазами. От участников потребуется только это. А мы можем за ними наблюдать, даже в бинокль. Я больше за сыном наблюдала, и без бинокля. Но соль вещей я уловила. Марина решила сделать зрителя участником акта создания искусства, чтобы продемонстрировать то, что каждый потребитель искусства является единственным идолом творца.
Пошли на второй этаж. Видео, видео, видео и фотографии её предыдущих перформансов. Мы проскакали галопом по этим видео. Больше всего заполнились она на берегу моря, где волны полощут ей мозги; потом она голая, а на ней лежит скелет, который шевелится от движений её грудной клетки; она исповедуется перед ослом; она моет кости скелета; и, конечно, она в полете над кухней. Напоследок, видео с длинным интервью, я посмотрела мизерный кусочек. Сыну надоело. Пришлось сматывать удочки.
Выйдя из музея, я сказала себе: «Это я запомню.»
Это была необычная выставка.
И по прошествии нескольких недель появилось желание вернуться для участия, заодно и интервью досмотрю.