К вечеру мы приехали в Тюстридж. Столица не обрадовала погодой, но осень есть осень. Мы остановились в первом же постоялом дворе на окраине города, сняв две комнаты – одну для сестер, и одну для нас. Намигур занялся лошадьми, и не дал конюхам подворья к ним прикоснуться, чему те, надо полагать, были только рады.
Тот самый старый запах волновал и мучал меня. Лицо человека с этим запахом так и не проявилось. Надо сказать, не проявилось о нем вообще ничего, кроме того видения с платьем. Но это могло относиться к нему как угодно.
Казалось, что если я пойду по городу, то смогу «поймать» этот запах, и отследить его. Надо полагать, что если они вместе живут в Тюстридже, и каждый день ходят по улицам, то любой из «шлейфов» приведет меня к ним домой.
В комнату постучались. Это была Гиацинта.
- Асаре очень больно. Она плачет. Кажется, что вы все знаете. Скажите, как жить без боли?
- Боль – это реакция на волну информации, нежелание ее принять. Без боли жить очень просто – нужно перестать сопротивляться приходящей к нам информации. В противном случае боль превращается в костыль, а человек – в эмоционального инвалида, которому, для того, чтобы что-то усвоить, нужно полагаться на боль. Мы перестаем обслуживать потоки информации, поднимающие нас на новые уровни сознания, и начинаем обслуживать потоки боли, задерживающие нас на одном и том же уровне. И получается ящерица, которая пожирает собственный хвост, вместо того, чтобы заниматься делом. И потом скажите мне, что вы не бегаете по кругу. Мне нужно идти.
Я взял плащ, и вышел под дождь. Вокруг было огромное количество шлейфов. Впрочем, как и везде. Я просто всегда от них абстрагировался. А теперь нужно было сосредоточиться. Я пошел по темной улице, предполагая, что если часа за два смогу быстрым шагом обойти хотя бы полгорода, то завтра останется вторая половина, и я управлюсь к вечеру.
Отсутствие результата – это тоже результат, и, если я не нападу на запах в городе, то, быть может, они живут в предместьях, на которые, нежелательно, но возможно, уйдет еще пара дней. А Арканд даже не подозревает, что мне приходится платить его долги. Ну что же, у нас был уговор.
Я рыскал по улицам около получаса. Город затих и уснул. Ультра-короткая волна приносила мне силуэты редких прохожих. Их абрисы появлялись и исчезали в темноте моего сознания. Я не заметил, как закрыл глаза, положившись на генератор.
Дождь не прекращался, и его предзимний холод смывал мою усталость. Откуда-то потянуло терпким запахом синисарана. Из-за двери, мимо которой я проходил, послышалось чье-то бормотание. В темном окне мелькнула свеча. Фигура с этой свечой ходила вокруг стола, будто совершая какой-то ритуал.
Из другого окна вылетел сонм чьих-то тяжелых обид. Одна задела меня плотной, жгучей волной. Информационно это примитивная форма контроля, но кто понимает? Все бегают по кругу, и поэтому очевидное продолжает скрываться. Подумалось - странно, обычно люди не отпускают такие вещи сразу в таком количестве, наверное, кто-то просто умер.
За одной из дверей было полное опустошение. Человек сидел на полу, прислонившись к стене, в забытье. Он заблудился в ненависти. Думал, что это путь, а это оказался тупик. Он любил женщину. Она вышла замуж за другого. И тогда он стал ее ненавидеть, думая, что сделает ей этим больно, и отдалит от себя. А оказалось, что этим он ее к себе только еще больше привязал. Чем сильнее он ее ненавидел, тем больше места она занимала в его жизни. Он стал пить, и она стала являться ему в горячечных видениях. Тогда он пил еще больше.
Во время одного из таких запоев он потерял память. И вот теперь сидел на полу в одежде, не стиранной три недели, забыв где он и что он. А та женщина и не узнала ничего. Живет себе где-то с мужем и детьми.
Бедняга допьется и умрет. И родится в этом же тупике. Пробуждение будет не из приятных. А куда деваться, нужно понимать урок. Дело не в ней. Дело в том, как мы принимаем наши отражения в чужих зеркалах. На ее месте в его жизни окажется кто-то другой, и он повторит весь круг. И, скорее всего, снова не поймет, что любовь и ненависть – это одно и то же.
Я понял, что отвлекся, и перестал следить за шлейфами. Усталость уже не смывалась, и следовала шаг в шаг, оложив мне на плечо свою тяжелую длань. Серый саван ее укутывал, но ни от чего не спасал, и далекий рокот грома отдавался в голове, несся вперед и вперед по анфиладе старых детских страхов, подпиравших мою душу своими острыми сводами, которые крепче стали, но не веры. Разница только в том, что веру нужно растить, а страхи растут сами.
Вот вам и сад души. Что Релемилл хочет от людей? Они даже не могут отличить сорняка от цветов и овощей, а он хочет, чтобы народ каждый день пропалывал свой сад от страха, и сеял там веру? Прав мой отец – полный сумасшедший, и мечтатель, оторванный от реальности.
Нужного запаха нигде не было. Пора возвращаться домой. И вдруг мне на лицо упала капля дождя. Я увидел ее черно-красной, хотя, на самом деле, конечно, она была бесцветной. Будучи потоком воды, капля присутствовала при одном разговоре. Разговор застрял в ней также, как и множество другой информации, но из всего того разговора я услышал одну фразу: «Жребий или бремя». И все. Больше ничего.
Быть может, когда капля отделилась от потока, она унесла с собой только часть информации, а может, став каплей, забыла, что у нее все также есть доступ ко всей информации, содержащейся в родном потоке.
Так или иначе, но вместе с этой фразой я ясно увидел дом, в котором она была произнесена. Шлейфы, которые я искал, висели там на спинке старого стула. Они качались в такт одной им слышимой мелодии, и, качаясь, ласкали друг друга.