основано на реальных событиях
Часть первая
- Люд! Люда! – Ира позвала вошедшую в пустую, светлую столовую женщину лет пятидесяти пяти.
- А? – не поняла та, но, обернувшись, узнала стоящую за прилавком приятельницу, - а-а, привет Ир!
- Слушай, Люд, не в службу, а в дружбу – помоги, а то Машка курить ушла куда-то и пропала. Опять языком зацепилась, наверное, с этими… с эндокринологии, короче. У них как раз перерыв сейчас.
- А чем же я помогу?
- Да вот пакет подержать надо, - Ирка скривила рот и резко выдохнула вверх так, что ее оранжевые кудряшки колыхнулись из-под поварского колпака.
- А, ну ладно, сейчас подойду.
Люда в спецодежде для медперсонала цвета морской волны скоро обошла прилавок, на котором оставались редкие блюда с салатами, яйцом под майонезом, а также несколько стаканов компота, стопка подносов, корыто с тонко нарезанными треугольниками хлеба и кассовый аппарат. Ира корячилась у огромного бака с остатками пюре сероватого оттенка, стряхивая его с половника в здоровый черный полиэтиленовый пакет. Люда подошла и всплеснула руками:
- Милые! Ты это куда?
- Ну куда-куда? В помойку, куда же еще? – ответила Ирка, - ну давай, держи пакет.
Ничего не понимающая Люда послушно схватила пакет за края:
- Неужели прокисло? А я час назад обедала. Вроде норма…
- Да не прокисло! – перебила Ирка, соскребая рукой с поварешки липкие комки в пакет, - недоели опять! А я им сколько раз говорила – не надо столько варить! Все ж пропадает! У больных аппетит плохой, врачам часто некогда, персоналу много не надо, а у них, видите ли, инструкция.
Ирка, кряхтя, распрямилась и продолжила, внимательно глядя на изумленную Люду в чепчике и с остро подведенными бровями:
- У них, видите ли такой бюджет. Вот написано купить того-то и того-то, столько-то и столько-то – и все. Будь любезен вари все это, она вновь склонилась над баком, - а то что потом половина в помойку!? Лучше б зарплаты повысили, в самом деле…
- Ир, ты что! Ну-ка оставь в покое, - Люда отняла поварешку.
- Ты чего?
- Ты с ума сошла! Отличное сегодняшнее пюре в помойку! Милые! – взбрыкнула Людка, шутливо сжавшись от наигранного возмущения - да я ж себе возьму! У меня в холодильнике шаром покати.
- Да?... – Ира замешкалась, - да бери, конечно! Есть куда?
- Так. Все. Сейчас банки принесу, - Люда метнулась к лифту, но, что-то смекнув, тут же стопорнулась, - Стой. А щи остались?
- Да. Полбака. Салаты вот бери, винегрет, капусту, хлеб… - Ирка стала выливать из кастрюли что-то малиново-бурое в тот же пакет.
- Те чего там льешь?
- Да это объедки. Со столов…
- А…, ясно…
- Хочешь, молоко бери, хлеб остался, печенье немного, - продолжала повариха, завязывая мусорный мешок, - это и так уже списано, пропадет. Завтра все равно все свежее завезут.
- Слушай, а это точно все…
- Люд, да конечно! Молоко – вон пачки нераспечатанные стоят. Хлеб свежайший, назавтра его уже нельзя.
Люда мигом подлетела к Ирке и, прильнув к ее плечу, игриво поинтересовалась - Ирка, так я у тебя тут подкормлюсь маненька, а?
- Ну о чем разговор Люд? Конечно! Давно бы уже… я бы и сама, да не могу… и так уже обкуриваюсь вся, чтоб похудеть немного.
Люда взлетела на пятый этаж к себе в подсобку и тут же обратно. До краев наполнив банки, контейнеры и сумки, она оживленно поболтала с Ирой о том о сем и, внутренне радуясь, что не придется покупать продукты и готовить дома, побежала к себе на этаж домывать пол.
Люда и Ира работали в клинике Изумрудова. Это огромное, новое здание кардиологического центра Санкт-Петербурга, нашпигованное сверхнавороченным дорогим оборудованием. Открытие клиники Изумрудова было значимым событием 2006 года, о котором трубили все СМИ, которое лично оценил президент, и в котором лечатся самые известные и уважаемые представители российской элиты. Люда ухаживала за больными, отвечала за чистоту и порядок на этаже, а Ира поварила в столовой.
Часть вторая
Однажды теплым майским днем, в свой выходной, Людмила Михайловна собралась в гости к сыну и наилюбимейшей внучке Машеньке. Она выходила из рынка на площадь перед метро «Старая деревня». Из пакета торчал хвост толстолобика. На залитой весенним солнцем площади было как всегда многолюдно – одни из метро спускались к остановкам, другие толпились у входа, третьи шатались с пивом у ларьков, другие метались от магазина к магазину, от рынка к латкам. Когда Людмила Михайловна, о чем-то задумавшись, подходила ко входу в метро, то среди бабок, торгующих семечками и шерстяными носками, заметила знакомое лицо. Немного отстраненно и сурово стояла высокая, женщина лет пятидесяти с букетом ромашек. Люда узнала старую знакомую – Елену Викторовну. Лет пять назад они вместе торговали с ней здесь, у метро. Людмила Михайловна чебуреками и беляшами, а Елена Викторовна цветами. За полтора года работы она глубоко прониклась к этой женщине, поскольку ее судьба не могла оставить равнодушной очень чуткого и внимательного человека, коей и была по складу своего характера Людмила Михайловна.
- Здравствуйте, - очень вежливо сказала Людмила Михайловна, подойдя к трагически суровой даме в длинной коричневой юбке, тяжелых башмаках и берете.
- Вы меня помните? – спросила она, мягко улыбаясь и осторожно заглядывая в скорбные глаза.
- Помню, - спокойно ответила женщина, без тени эмоции.
- Как вы поживаете? Как торговля? Сколько стоят ваши ромашки?
Та вздохнула и выдержала паузу, плотнее сжав маленький тонкогубый ротик:
- Одна – двадцать рублей. Шесть штук за сто.
Людмила Михайловна вежливо усмехнулась:
- Вы знаете, по это цене у Вас их никто не купит.
- Я знаю, - невозмутимо, но, дрогнув нитью голоса, ответила та.
- Вы их у себя на даче выращиваете? – осторожно продолжала Людмила Михайловна.
- На даче, - Елена Викторовна, наконец, подняла взгляд на Людмилу Михайловну, в котором мелькнула ничтожная колючка обвинения и злобы.
Людмиле Михайловне стало жаль бедную женщину. Она знала, что когда-то Елена Викторовна окончила Санкт-Петербургский государственный университет, географический факультет, кажется. У нее была семья, но через три года муж и сын трагически погибли в автокатастрофе. Она работала, но в лихие девяностые попала под сокращение и потеряла хорошую руководящую должность. Кажется, деятельность была связана с геодезией - Елена Викторовна объездила почти полстраны. После этих тяжелых событий, она осталась жить одна в однокомнатной квартире. Работать она уже не могла и, живя на жалкую пенсию, Елена Викторовна тихо разводила цветы на своих шести сотках под Гатчиной, параллельно пописывая стихи.
Торгуя у метро, в периоды отсутствия проголодавшейся и цветолюбивой клиентуры, Людмила Михайловна увлеченно слушала рассказы Елены Викторовны, ее стихи и, самое главное, внимательно впитывала ее монологи об истинах православной веры. После тяжелых ударов хладнокровной судьбы, Елена Викторовна нашла себя в религиозных откровениях, и ее это спасало. Время от времени она непременно повторяла, что Бог дает нам испытания для духовного роста, что истина человеческого бытия лежит вне житейской суеты и материальной насущности. Что жадность, алчность и равнодушие губит человеческую душу. Повседневная жизнь с ее жестокими законами затмевает свет истины и настоящей гармонии. Но мир так устроен, что, только пройдя круги ада здесь, мы можем рассчитывать на благословление там. Никогда нельзя отчаиваться, и следует честно трудится во имя истиной веры. Сказав в конце монолога «Бог все видит», она глубокомысленно любила смотреть куда-то вправо и вверх, отчего Людмила Михайловна зачаровывалась и предавалась чему-то своему. Короче говоря, в период торговли у метро старая деревня, Елена Викторовна была чем-то вроде духовного авторитета для Людмилы Михайловны. Действительно, высшее образование, бурная деятельность в молодости, трагедия жизни, поэзия и приход к православию и Богу – ни это ли образец праведного пути? Подспудно Людмила Михайловна во многом осознавала промахи своей жизни, то и дело в сознание внедрялись мысли о греховности, ничтожности. Многое она, тоже одинокая женщина, возлагала на единственного сына, которого изо всех сил пыталась сделать человеком. Ну как тут не заслушаться интеллигентную взрослую и опытную в жизни женщину? Как не откликнуться на боль, открывающую путь к истине? Людмила Михайловна, будучи по жизни простым, в чем-то не очень практичным, но вполне приземленным человеком, всегда стремилась вырваться за рамки пошлой и тупой меркантильщины. Ведь и она – Людмила Михайловна - коренная петербурженка, зачитывающаяся когда-то Достоевским, Пушкиным, Толстым. Она тоже когда-то страстно тянулась к прекрасному свету, пробивающемуся сквозь серые тучи жлобства и пошлости. А теперь? Пирожки у метро? Сынок – расхлябанный и равнодушный оболдуй? Нет, только такие люди как Елена Викторовна. Не все еще вымерли! Только таких - честных и праведных нужно держаться. Они где-то есть, их мало, но они есть. Они доживают свой век, тихо разводя цветочки, поглаживая кошек у окна, перелистывая томики Байрона и отхлебывая желтоватый чай с сухариком. Пусть судьба их унизила, пусть власть воров смешала их с грязью! Пусть! Но мы знаем - это все от дьявола, от сатаны! Они, настоящие петербургские интеллигенты, настоящие люди - не сломались и не сдались. Наши петербуржцы… они еще хранят слабый огонек золотого и серебряного века, весь этот порыв духа, эту ненависть к плотскому и застойному мещанству, корысти, алчности и лжи. Вот только к Богу, к Богу надо искать истинный путь самому. Это последнее пристанище. А интеллигентные петербургские бабушки… светлые и чистые… кого как не их нам всем следует прислушиваться?
Примерно в таком русле текли мысли Людмилы Михайловны, когда она сочувственно рассматривала поношенные кофточку и юбку на Елене Викторовне.
- Как же вы сейчас живете? – спросила она по-византийски строгую даму с ромашками.
- Плохо, Людмила Михайловна, плохо, - вдруг оживилась та, - ноги и плечи болят, желудок не в порядке…и…, - она опустила глаза и чуть прошептала, - мне есть нечего.
Тут у Людмилы Михайловны что-то екнуло в сердце, а в голове встала картинка – толстая Ирка, эта зажравшаяся баба, пюре, щи, молоко…
- Так… давайте, я… у меня на работе…, - сбивчиво начала говорить Людмила Михайловна.
- Не надо, - спокойно отрезала Елена Викторовна, - я смирилась. Вера со мной.
- Подождите, послушайте…
- Я ничего от вас не хочу и не жду.
- Да послушайте, Вы! Я сейчас работаю в клинике.
- У меня нет денег, - снова прервала она.
Людмила Михайловна схватила за руку Елену Викторовну:
- Погодите! У меня в столовой есть знакомая, я там могу взять… сами понимаете… там много пропадает…
Елена Викторовна отдернула руку и гневно посмотрела на Людмилу Михайловну:
- Как мне отвратительны все эти…
- Да вы поймите!! – она ухватила ее за плечи, и заговорила так, как гипнотизер пробуждает испытуемого, щелкнув пальцами, - есть свежие продукты, молоко! Я сама питаюсь там! Давайте я вам принесу.
Елена Викторовна недоверчиво покосилась на Людмилу Михайловну.
- У нас есть каши, первое, второе, салаты, молоко, хлеб. Это ж не объедки какие-то! Просто на кухне в столовой много чего остается. Все свежее. Я вот сыну молоко отвожу, - она распахнула клетчатый мешок, где рядом с толстолобиком качнулось два пакета молока, - сама уже продукты не покупаю. Все очень вкусное и свежее. Это ж клиника Изумрудова! Вы что!?
Чем больше Людмила Михайловна рекламировала качество клинической снеди, тем больше грозный фасад Елены Викторовны менялся на неуверенное внимание и плохо скрываемый интерес. Наконец, она сказала:
- Ну хорошо, запишите мой телефон. Только поздно не звоните!
Пока Людмила Михайловна чирикала на бумажке телефон, Елена Викторовна не громко спросила:
- А завтра можно мне к вам подъехать?
- Конечно! Я Вам дам плов, пакет молока и хлеба. Все свежее, - торопливо объясняла она, записывая.
- Я верю Вам, Людмила Михайловна, - успокоила она ее.
- А кашки принести? – та молчит, застегивая старую мохеровую кофту болотного оттенка, - ну я принесу.
На следующий вечер, на остановке трамвая у дома, где жила Людмила Михайловна, стояла мрачная поэтесса, отбрасывая длиннющую тень вдоль рельсов. Через минуту она с трудом уже карабкалась в трамвайный вагон с тремя пакетами. Помимо пищи в одном из них были утрамбованы юбки и кофты, часть которых остались от покойной матери Людмилы Михайловны. Так возобновились отношения двух женщин. Людмила Михайловна регулярно после работы звонила Елене Викторовне. Они договаривались, когда нужно будет встретиться на остановке, а после разговор плавно причаливал в тихую гавань поэзии и основ православной веры.
Часть третья.
- Людка, ну как борщец?
- Ой, Ир! Не оторваться, - Людка с удовольствием хлюпала борщ, звонко стуча ложкой по тарелке.
- Бери, бери, Люд, я еще банок принесла. Как там Лена? Ноги не болят?
- Да побаливают… молочка сколько сегодня можно?
- Да хоть сколько! Залейся! Тут пакетов двенадцать, - объясняла Ирка, протирая столы в просторной, залитой весенним солнцем столовой.
- Ну милые! Куда ж мне двенадцать-то? Я только три возьму.
- Бери, Люд, бери. Есть еще пирожки с капустой, хлеба завались. Гречку с гуляшом будешь?
- Нет, Ир, ты совсем с ума сошла что ли? – Людка отбросила ложку и возмущенно посмотрела на Ирку, артистично скрестив руки на груди.
- А что такое?
- Ну куда мне гречку-то? Я ж не слон чтоб сожрать все это.
- Так Лене отдай.
Людка махнула рукой и поморщилась.
- Ир, - начала она объяснять, скрывая раздражение и с расстановкой как старшекласснику, который не понимает, что дважды два – четыре, - н у н е е с т о н а гречку! Сколько можно повторять!
- Ну ладно, Люд, не надо – так не надо, - констатировала она доставая плотный мусорный пакет, - приходи вечерком, оставлю что надо.
Люда вытерла рот салфеткой и двинулась к лифтам.
«И вот что за человек Ирка?» - думала Люда переодеваясь в городское. «Ну это ж надо! Двадцать раз уже объясняла, что не ест она второе. Ну ведь пожилой уже человек! Органы внутренние все же изнашивается» - вертелось у нее в голове, когда она с сумками шла к остановке автобуса, - «недавно ведь ей плохо было от голубцов. Может они были не свежие? Хотя и я ела и наши ели - и ничего. Вкусные голубцы. Просто пожилому человеку не все можно, неужели Ирка своей дубовой башкой ничего не понимает? Ну раз сказала, ну два….». Людка ехала в маршрутке и все прикидывала как человек, работающий на кухне в клинике Изумрудова, может не понимать таких очевидных вещей.
Приехав домой, Людмила Михайловна тут же набрала номер Елены Викторовны.
- Але, - устало произнесла Елена Викторовна на том конце.
- Здравствуйте, как вы себя чувствуете?
Прошла небольшая пауза, прежде, чем Людмила Михайловна услышала сухой ответ:
- Нормально, что Вам нужно?
- Я привезла вам два батона, два пакета молока и три баночки рассольника.
Снова произошла пауза, более длительная.
- Але? Вы слышите меня? – забеспокоилась Людмила Михайловна.
- Я знаю, Вам не дано меня понять, - мрачно ответила Елена Викторовна.
- А что случилось? – встрепенулась Людмила Михайловна.
- У меня весь день рука болела и плечо.
- Что с рукой?
- Зачем Вы вчера дали мне два пакета с супом и молоком. Я еле дотащила до дома. А зачем мне эти пирожки? У меня была такая изжога! Я же говорила, что у меня желудок не в порядке, - капризничала Елена Викторовна.
- Ну извините, пожалуйста, а что бы Вы хотели?
- Вы мне приносите только булку и молоко и больше мне ничего не надо! – раздраженно донеслось в трубку.
- Ну хорошо, приезжайте, - растерялась Людмила Михайловна.
- Я не приеду сегодня.
- Почему?
- Ну, как же Вы не понимаете! У меня плечо…
- А Вы мазали?
- Мазала, мазала! Все равно болит!… ой, - вздохнула она так жалобно, что Людмила Михайловна даже испугалась.
- Ну, может завтра? – неуверенно спросила она.
- Нет, завтра я не могу, - резко отрезала Елена Викторовна, - я приеду послезавтра утром.
- Но после завтра я работаю. У меня смена. Я не могу.
Произошла пауза.
- Мне жаль Вас, вы корыстолюбивый и черствый человек, - проговорила Елена Викторовна и положила трубку.
Людмила Михайловна впервые опешила: «Как же так? Ведь я для нее стараюсь. Она хочет, чтобы я меняла свой график ради ее планов? Нет, это что-то уже не то. В конце концов, мне все это нужно? У меня своих забот полон рот. Я внучку уже три недели не видела. Короче, не буду ей звонить, пошла она к черту куда подальше…». Людмила Михайловна пошла на кухню, включила телевизор и чайник.
Часть четвертая.
Прошла неделя. Людмила Михайловна спокойно ходила на работу, дважды съездила к сыну и отлично прогулялась с внучкой Машенькой в парке ЦПКиО. Ирка интересовалась – оставлять ли первое и молоко с печеньем, но та отнекивалась – вроде бы как оно пока не надо.
Все же в один из вечеров раздался телефонный звонок:
- Да? – спросила Людмила Михайловна.
- Людмила Михайловна, здравствуйте, - мягко произнесла Елена Викторовна.
- Здравствуйте, – сдержано ответила она.
- Я была у врача, сказали, что похоже на ревматизм. Как вы поживаете?
- Спасибо, хорошо.
- Я хочу поблагодарить Вас и ту женину, которая…
- Ирину?
- Ага, Ирину. Можно мне подъехать и передать кое-что для нее?
Людмила Михайловна выдержала паузу и, подумав, ответила:
- Приезжайте, но у меня только один пакет молока и немного хлеба.
- Ничего, мне больше и не нужно, - и после паузы продолжила, - Вы читали Евангелие от Матфея?
- Да, по-моему,… не помню, - равнодушно отмахнулась Людмила Михайловна, вслушиваясь в голоса из телевизора, где ведущий популярного телешоу Малахов метался с микрофоном между священником и к каким-то депутатом.
- И было сказано, - начала Елена Викторовна, - «…есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею? И так, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более отец ваш небесный даст благо просящим у него. И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки...». Вы хорошо понимаете эти строки?
- Да-да, Елена Викторовна, - раздражалась Людмила Михайловна, - так вы когда подъедете? У меня там суп на плите…
- Ну я, собственно ничего более от вас и не ожидала, - про себя проговорила она, и чуть громче - через сорок минут я вас жду на остановке.
- Ага, - Людмила Михайловна, сжавши зубы и чертыхнувшись, что так и не услышала, что все-таки ответил священнику депутат, повесила трубку и поспешила к плите.
Через сорок минут она нехотя вышла из подъезда, думая о чем-то своем. Уютный весенний вечер, заходящее солнце, свежая листва, прогуливающиеся пары. Эх, прогуляться бы сейчас где-нибудь вдоль набережной на стрелке Васильевского острова! И вот снова на остановке стоит эта…, как всегда строгая и святая. При встрече выяснилось, что Людмила Михайловна забыла хлеб:
- Ой, подождите, я сейчас схожу, я забыла Вам хлеба взять – передачу интересную смотрела и засмотрелась…
- Не надо, - смиренно выпалила та, - вот возьмите.
Она взяла молоко и всучила ей плоский сверток:
- Это для Иры. Ну а мне пора, всего доброго, - Елена Викторовна развернулась и, прихрамывая, зашагала прочь, но скоро обернулась со словами:
- Пусть тот хлеб, что вы не взяли, пойдет вам во благо…
- Тьфу ты! - Людмила Михайловна растерялась. Она понимала, что Елена Викторовна не в настроении и раздражена, но что уж там. Пускай чешет. Устал человек от жизни, действительно тяжелая судьба… Ладно, Бог ей в помощь. Подумав это, она немного постояла, глядя, как та уходит в сторону следующей остановки трамвая, и тут же вспомнила, что завтра надо идти в баню, а потом приедет ее сын, а холодильник пуст. Да еще к тому же через пять минут начнется старый французский фильм, который она не видела уже тысячу лет. И Людмила Михайловна со свертком поспешила обратно домой.
Часть пятая
«Что-то нужно сделать, а что не помню. Вот склероз то! Нет, надо чистить организм. И жрать надо поменьше. Воду взяла, так… таблетки тоже… или нет?» - Людмила Михайловна полезла в свою сумку. Не найдя там ничего толком, она раздраженно перевернула ее на диванчик для персонала и стала все поочередно складывать обратно. Блокнот, второй, ножницы, пакетик с лекарствами, но там нет. Те таблетки были отдельно. Календарные листочки с народными рецептами и православными праздниками, листики, схваченные скрепкой – это телефоны, названия лекарств, пометки и прочее. Несколько лоскутков, пакетики с ваткой и спичками, йод, моток резинок, две ручки, нитка с иголкой, кошелек, зеркальце, мобильный телефон, маркер, три мятных карамельки, пластмассовая ложечка, свисток, чехол от зонта, глянцевый листок с рекламой ювелирных магазинов «585», полученный от узбека у метро, салфетки, немного семечек в пакетике, иконка, веревочка, носовой платок, пакетик с хлебными крошками для голубей, очечница, пол мандаринки в пакетике, календарик за прошлый год и многое-многое другое. Нужных таблеток нет. Людмила Михайловна метнулась в подсобницу. Там в своем клетчатом мешке она обнаружила сверток от Елены Викторовны. «Ой, точно! Я же Ире должна это передать! Совсем забыла». Она развернула и достала коробку шоколадных конфет. Удивилась. Повертела коробку в руках и обнаружила, что та открыта. Она сняла крышку и изумилась еще больше – из шестнадцати гнезд, семь были пусты. В остальных девяти покоились шоколадные конфеты различной формы, подернутые белесой плесенью.
Людмила Михайловна поводила скулами, смяла коробку и запихала ее в мусорное ведро. «Блин! Да-а, похоже она малость не в себе» - подумала Люда, - «неполная да и еще и просроченная коробка конфет!». С одной стороны Люда где-то в глубине души осознавала, что человек действительно искренне хотел отблагодарить, но с другой - как же можно не понимать, что такое дарить просто неприлично.
Вечером Людмила Михайловна своей духовной наставнице звонить не хотела, но какая-то червоточащая ехидная совесть все-таки заставила снять трубку и нажать семь перламутровых кнопок телефона. Про конфеты она решила ничего не говорить.
- Вы у меня, пожалуйста, заберите ту синюю кофту. Я ее носить не буду, - сразу наказала Елена Викторовна.
- А что ж такое-то? – с язвинкой поинтересовалась Люда.
- Я знаю, что это от покойника.
- Да она ее ни разу не одевала! – вспылила вдруг Люда, - я как купила ее, она так…
- Послушайте, наконец! Вы знаете, что!? – обрушилась Елена Викторовна.
- Да что ж такое то?!
- А то! Я сейчас трубку брошу! Вам не надоело издеваться надо мной!?
- Так кто ж издевается? Что Вы?! - но через секунду в трубке уже раздавались короткие гудки.
Людмила Михайловна не могла взять в толк, что происходит? Вроде бы интеллигентная женщина, образованная, в церковь ходит, стихи сочиняет. А простых вещей не видит. Ведь все для нее делают, крутятся вокруг, стараются, заботятся! Подумаешь кофта? А если даже и с покойника? Сама нищая, жрать нечего, а еще и брезгует. Ну не нравится – промолчи, выбрось, наконец. Так нет же – надо по любому поводу проповеди читать! Так ладно, читать – тебя же, которая ее кормит и одевает, тебя же еще и обвиняет! Нет, это уже никуда не годится! Можно конечно понять – тяжелая судьба, крыша малость съехала, всякое бывает, да и кто сейчас нормальный в наше-то время? Но не до такой же степени! Кофту с покойника, видите ли, ей не надо, а конфеты заплесневевшие – это как? У нее живот от голубцов болит, а мы все жрем! И гнилые конфеты можем, и ромашки по сто рублей покупать, и стишки никудышные слушать будем! А коснись, случись чего не дай Бог – и кто ее кормить будет? Чего она сама то эти конфеты жрать не стала? А! Вот то-то и оно. Наверное, подобрала на помойке у бомжей и ромашки, наверное, там же рвет. Они, видите ли духовно продвинутые! А нам лохам можно с помойки всякое говно таскать! Нет, милая, за все надо платить. Сама говорила – Бог все видит. Жрать захочешь – прибежишь! Прибежишь как миленькая. Вот посмотрим – через два дня позвонишь Ладно, - подумала она, - чего это я? Ну ее к чертям собачьим!
- Ой! Время-то, милые! «Поединок» с Соловьевым вовсю идет! – Люда вскочила искать пульт.
Вскоре вышло, так как предсказала Людмила Михайловна - молока и батона хватало как раз не более чем на два дня.
- Здравствуйте, Людмила Михайловна, - с заискивающей ноткой произнесла Елена Викторовна.
- Добрый вечер, Елена Викторовна, - официально ответила Люда.
- Я очень уважаю вас, но и вы должны уважать меня и мой возраст, - начала свою проповедь Елена Викторовна, - у меня была очень непростая судьба, но Бог милостив, я очень много молилась, я обращалась к Нему через свои стихи, и Он подарил мне вас. Наша встреча там, у метро, не была случайностью. Господь тоненькой ниточкой вел вас ко мне, просто вы этого не замечали. Вы знаете, почему в мире столько много зла и несправедливости?
- Ну? – надменно пульнула в трубку Люда, затянув эту первую «н».
- Это оттого, что люди не видят этих тончайших связей, которые и соединяют их судьбы. Так сложилось в этом мире, что Господь дал мне больше, чем вам. Но у вас есть своя ниточка, которую вы не можете разглядеть, а Христос заповедовал помогать людям. Вы помните ту цитату из Евангелия про камень и змею?
- Чего? – насторожилась и стала закипать Людка.
- Так вот, почему же вы мне все время подсовываете камень и змею? Я же не сделала вам ничего плохого. Я совершенно искренне хочу поддержать вас, направить на путь истинный. В этом моя судьба. И знайте – я вас не виню, я вас простила. Вот послушайте, - Елена Викторовна сглотнула, откашлялась и низким, мерным почти церковным тоном начала:
«Война в сердцах разбила небо
Идет Христос не по воде…»
- Погодите-ка! – окончательно очнулась Люда, - какая, ****ь, змея, какой еще камень! За что это вы меня прощаете?! За то, что я для вас беру из столовой еду?! И вы меня еще и обвиняете?!
- Не перебивайте, когда я читаю!!! – истерически заорала Елена Викторовна.
- Да ты что!!! – заорала в ответ Люба, - совсем охренела?!!!
- Ч…ч…то..? – дрожащим голосом вселенской совести прошептала Елена Викторовна, - да в..в..ы… будете…
- Слышь, подруга! - быстро оборвала она истеричку, - катись-ка ты знаешь куда? – в повисшей пустоте она произнесла это так, как будто держала ее за шкирку, глядя глаза в глаза. И следом тихонько, но твердо пояснила, - к ****и матери, - опустевшая трубка звонко повисла на телефоне с перламутровыми кнопками.
Часть шестая
- Людка!
- Чего?
- Там я тебе котлет оставила и куриного бульончику немного.
- Все Ир, выливай в помойку! Прикрылась лавочка.
- А что случилось?
- Да ну ее к чертям собачим, надоело. У нее с башкой совсем плохо.
- Ну-ка давай рассказывай, - оживилась Ирка, - покурим?
- Ой, я не курю…
- Да ладно, давай.
- Ну ладно давай.
Женины вышли на балкон. Июньское солнце рассыпалось на мясистой сочной листве, дул свежий ветер, хотелось гулять.