(Вишневый сад, А. П. Чехов)
"Она одета не роскошно, но с большим вкусом. Умна, очень добра,
рассеянна; ко всем ласкается, всегда улыбка на лице".
А.П.Чехов (Письмо к О.Л. Книппер-Чеховой от 14 окт. 1903)
"Чехов испытывал к Раневской смешанные чувства: сочувствие,
нежность, осуждение. Лично мне Раневская отвратительна:
безответственная, жадная...
Забыли Фирса. Почему? Потому что для нее люди для нее - мусор.
Для нее важны только собственные интересы".
В. Токарева "Мой Чехов"
Помещицу Любовь Андреевну Раневскую все любят до обожания и жалеют до слез. Да и как не любить? Она такая милая, добрая, со всеми ласкова, никому ни в чем не может отказать. Кто ни попросит, тут же достанет кошелек и отдаст не глядя. Можно сказать, готова последнюю рубаху отдать ближнему. Правда, другой человек, если отдаст последнюю рубаху, будет ходить голым. Но Любовь Андреевна, видимо, знает секрет: деньги у нее как-то не переводятся.
Вот дочь Аня привозит ее из Парижа и жалуется старшей сестре Варе: «Дачу свою около Ментоны она уже продала, у нее ничего не осталось, ничего! У меня тоже не осталось ни копейки, едва доехали. И мама не понимает!» Казалось бы, как не понять, если в кармане пусто. Но Аня в ужасе продолжает: «Сядем на вокзале обедать, и она требует самое дорогое и на чай лакеям дает по рублю. Шарлотта тоже. Яша тоже требует себе порцию.… Ведь у мамы лакей Яша, мы привезли его сюда…»
А в следующем действии:
Любовь Андреевна (глядит в свое портмоне). Вчера было много денег, а сегодня совсем мало. Бедная моя Варя из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно...
(Уронила портмоне, рассыпала золотые.) Ну, посыпались... (Ей досадно.)
И так неоднократно: откуда-то волшебным образом появляются у нее деньги в кошельке. Впрочем, не совсем волшебным: вот отдала опять случайному прохожему. Варя в отчаянии.
Варя (испуганная). Я уйду... я уйду... Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой.
Любовь Андреевна. Что ж со мной, глупой, делать! Я тебе дома отдам все, что у меня есть. Ермолай Алексеич, дадите мне еще взаймы!..
Лопахин. Слушаю.
Итак, вот и разгадка: она берет деньги у одних, чтобы отдать другим. Зато все ее любят. Да и как не любить? Ведь она сама всех так любит. И Россию – просто до слез.
«Видит бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из окна вагона, все плакала»,– растроганно говорит она восхищенным слушателям. Ну, правда, последние пять лет провела вдали от нее, но на это – свои причины.
А как она радуется по приезде в родные пенаты: «Детская, милая моя, прекрасная комната… Я тут спала, когда была маленькой…(Плачет.) И теперь я как маленькая…». Дальше следуют слезы и поцелуи.… Как любит своего брата, своих девочек, и всю прислугу, и даже мебель ее трогает бесконечно: «Я не могу усидеть, не в состоянии... (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости... Смейтесь надо мной, я глупая... Шкафик мой родной... (Целует шкаф.) Столик мой».
Гаев. А без тебя тут няня умерла.
Любовь Андреевна (садится и пьет кофе). Да, царство небесное. Мне писали.
Это уже несколько суше прозвучало, но все в восхищении.
Конечно, есть у нее некоторые слабости. Вот и братец признает:
«Вышла за не дворянина и вела себя нельзя сказать чтобы очень добродетельно. Она хорошая, добрая, славная, я ее очень люблю, но, как там ни придумывай смягчающие обстоятельства, все же, надо сознаться, она порочна. Это чувствуется в ее малейшем движении».
Да она сама не скрывает, что не без греха:
«О, мои грехи... Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского, – он страшно пил, – и на несчастье я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время, – это было первое наказание, удар прямо в голову, – вот тут на реке... утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки... Я закрыла глаза, бежала, себя не помня, а он за мной... безжалостно, грубо. Купила я дачу возле Ментоны, так как он заболел там, и три года я не знала отдыха ни днем, ни ночью; больной измучил меня, душа моя высохла. А в прошлом году, когда дачу продали за долги, я уехала в Париж, и там он обобрал меня, бросил, сошелся с другой, я пробовала отравиться... Так глупо, так стыдно... И потянуло вдруг в Россию, на родину, к девочке моей... (Утирает слезы.) Господи, господи, будь милостив, прости мне грехи мои! Не наказывай меня больше!»
Надо сказать, что девочку свою она вспомнила только через пять лет и не от хорошей жизни. Но Аня мамочку оправдывает:
«Шесть лет тому назад умер отец, через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний мальчик. Мама не перенесла, ушла, ушла без оглядки… Как я ее понимаю, если бы она знала!»
Как тут не понять! Убежать от места трагедии – естественное желание. Но огорчение Любови Андреевны зашло так далеко, что она как-то не вспомнила про своих двух девочек (одиннадцати и восемнадцати лет), оставленных дома – на кого? На, мягко говоря, странную гувернантку? На еще более странного братца? И с чем она их оставила? С долгами. Это уже понять труднее.
На старшую приемную дочь легли все хлопоты по хозяйству и управлению имением. А младшая семнадцатилетняя дочь Аня вынуждена была ехать за матерью в Париж, чтобы доставить ее домой. Видимо, сама мамочка доехать не смогла бы. Поскольку столь молодой девице одной путешествовать не положено, ее сопровождала гувернантка Шарлотта Ивановна. Итак, посланный эскорт находит госпожу в Париже. «Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль, что я обняла ее голову, сжала руками и не могу выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала…»
Варя (сквозь слезы) Не говори, не говори…
Да, Любовь Андреевна привыкла, что ее все жалеют до слез. А если нет, то она жалости просит и требует. Вот «вечный студент» Петя не склонен проливать слезы из-за продажи ее имения. Она ласкает его и плачет: «Пожалейте меня, хороший, добрый человек».
Трофимов. Вы знаете, я сочувствую всей душой.
Любовь Андреевна. Но надо иначе, иначе это сказать…
Когда же она понимает, что Петя не сочувствует ее роману, считает ее любовника мелким негодяем и ничтожеством, она переходит в наступление: «Надо быть мужчиной, в ваши годы надо понимать тех, кто любит. И надо самому любить... надо влюбляться! (Сердито.) Да, да! И у вас нет чистоты, а вы просто чистюлька, смешной чудак, урод...»
Вообще, Любовь Андреевна любит внезапно перейти от сентиментального полудетского лепета на высокомерный тон поучений. И она снисходительно бросает Лопахину (на деньги которого осыпает всех благодеяниями): «Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя. Как вы все серо живете, как много говорите ненужного».
И любящий ее Лопахин не возражает: «Это правда. Надо прямо говорить, жизнь у нас дурацкая».
Видимо, свой образ жизни и свои речи она считает яркими и нужными. При этом глубоко презирает прозу жизни: она так любит свой дом и сад, но не сделает ровно ничего, чтобы его сохранить. И напрасно бьется с ней и ее братцем теряющий терпение Лопахин – это безнадежно: «Простите, таких легкомысленных людей, как вы, господа, таких неделовых, странных, я еще не встречал. Вам говорят русским языком, имение ваше продается, а вы точно не понимаете».
Любовь Андреевна. Что же нам делать? Научите, что?
Лопахин. Я вас каждый день учу. Каждый день я говорю все одно и то же. И вишневый сад, и землю необходимо отдать в аренду под дачи, сделать это теперь же, поскорее – аукцион на носу! Поймите! Раз окончательно решите, чтоб были дачи, так денег вам дадут сколько угодно, и вы тогда спасены.
Любовь Андреевна. Дачи и дачники – это так пошло, простите.
Эта милая, добрая и возвышенная дама совершенно не выносит пошлости, увы.
Но почему она и ее брат, никогда не то что не работавшие, но сами себя одевающие только в виде исключения, пустившие на ветер огромное состояние, пустые и ничтожные, так свысока разговаривают с человеком, сумевшим самостоятельно выбиться из нищеты и заработать состояние?
Нельзя не согласиться с Петей Трофимовым, говорящим Ане: «Владеть живыми душами – ведь это переродило всех вас, живших раньше и теперь живущих, так что ваша мать, вы, дядя уже не замечаете, что вы живете в долг, на чужой счет, на счет тех людей, которых вы не пускаете дальше передней...»
Действительно, привычка жить в долг и на чужой счет к добру не приводит. В день аукциона еще почему-то теплится надежда:
Варя. Бабушка прислала ему (дяде) доверенность, чтобы он купил на ее имя с
переводом долга. Это она для Ани…
Любовь Андреевна. Ярославская бабушка прислала пятнадцать тысяч,чтобы купить имение на ее имя, – нам она не верит, – а этих денег не хватило бы даже проценты заплатить.
И как права была бабушка в своем недоверии! Ведь Любовь Андреевна, нимало не сомневаясь, просто присваивает себе эти деньги. Если один человек высылает другому доверенность и некую сумму на покупку недвижимости, то есть два варианта: или покупку совершить, или отослать деньги назад доверителю. В ином случае это банальная кража.
Но милой даме это и в голову не приходит, да и окружающим тоже.
Итак, имение продано. Все разъезжаются кто куда. Все успокоились.
Осталось бывшей хозяйке только решить две проблемы: «Уезжаю я с двумя заботами.
Первая – это больной Фирс».
Это наша типичная история: все суетились, никто не проверил.
Аня. Фирса отправили в больницу?
Яша. Я утром говорил. Отправили, надо думать.
Аня (Епиходову, который проходит через залу). Семен Пантелеич, справьтесь, пожалуйста, отвезли ли Фирса в больницу.
Яша (обиженно). Утром я говорил Егору. Что ж спрашивать по десяти раз!
Варя (за дверью). Фирса отвезли в больницу?
Аня. Отвезли.
Варя. Отчего же письмо не взяли к доктору?
Аня. Так надо послать вдогонку... (Уходит.)
В результате старика заперли в пустом доме умирать.
«Вторая моя печаль – Варя. Она привыкла рано вставать и работать, и теперь без труда она как рыба без воды. Похудела, побледнела и плачет, бедняжка...»,– говорит любящая мамочка. Она пытается сосватать ее за Лопахина.
В результате Варя отправляется в чужую семье «в экономки».
Зато милая и добрая дама отправляется за границу со спокойной совестью, ничего не оставив дочерям.
Любовь Андреевна. Да. Нервы мои лучше, это правда.
(Ане.) Девочка моя, скоро мы увидимся... Я уезжаю в Париж, буду жить там на те деньги, которые прислала твоя ярославская бабушка на покупку имения – да здравствует бабушка! – а денег этих хватит ненадолго.
Действительно, пятнадцать тысяч – смешная сумма.
Для сравнения:
Из отчетов Царевококшайской уездной земской управы 1916 года. Размеры годовых жалований (окладов) в Царевококшайске в 1903-1915 годах. Двухклассная церковноприходская школа :законоучитель -120 руб., учительница 1 класса - 240 руб., учительница 2 класса – 300 руб. Царевококшайская женская прогимназия (1906—1907 гг.): учитель русского языка – 350 руб.; учитель математики, французского языка – 300 руб. Царевококшайская женская гимназия (1912—1913 гг.): учителя с высшим образованием – 1275 руб., учителя со средним образованием – 1040 руб.
Оклады врачей и фельдшеров Царевококшайской земской больницы (1915 г.): заведующий– 1500 руб., фельдшеры – 660 руб.
Ею можно просто восхищаться! И глупенькая девочка вполне ее одобряет:
Аня. Ты, мама, вернешься скоро, скоро... не правда ли? Мы будем читать в осенние вечера, прочтем много книг, и перед нами откроется новый, чудесный мир... (Мечтает.) Мама, приезжай…