Итак, год 1984,високосный, и знаменитый по произведению Оруэлла, наступил. В русле интересующих нас здесь событий того времени он не очень выделялся. С точки зрения романа Оруэлла он, по счастью, оказался совсем другим. С точки зрения статьи Андрея Амальрика «Просуществует ли СССР до 1984г» он тоже оказался не таким (скорее, также по счастью), но было уже теплее. В личном плане, как я упомянул, я не вступал ни в какую «борьбу» с тоталитарной властью. В феврале умер Андропов, но на его место не пришёл Горбачёв, а привели уже тогда еле живого Константина Устиновича Черненко, бывшего друга Брежнева, серого партийного функционера. Режим продолжал загнивать, хотя подробности этого как-то не запомнились (я думаю, что смерть Андропова ослабила последние когтистые судороги чудовища); мы потихоньку старели, дети росли и, в общем, никакой жизненной интриги у меня не происходило. Если, конечно, не считать, что я опять начал пописывать стишки. Их было немного, но кое-какие были даже ничего. Более серьёзные события были связаны с тем, что я снова «развязал» и 10 сентября Лида окончательно отлучила меня от дома, и я переехал в свою квартиру, где продолжал проживать с бабушкой. Дочка робко жалела меня, пока продолжался процесс «изгнания дьявола» с укладыванием моего чемодана и соответствующими комментариями. И пошёл я в ночь. И снова стал жить свободно-хаотически, перемежая работу-с пьянкой, пьянку с разными занятиями и случайными половыми связями. Правда, я регулярно связывался с Лидой по телефону (на работу), 1-2 раза в неделю приезжал в семью. Меня постоянно тянуло к ним, и я не противился. Как это можно взять и сразу разорвать свою жизнь?! Но жить больше так я не хотел. Ибо, опять же, как это можно жить с близкой женщиной в обстановке постоянных скандалов и постоянно думать, как сказать то-то или то-то, как что соврать и т.п. Многие так привыкли жить большую часть жизни, но это- не для меня.
Денег мне кое-как хватало; еду и одежду периодически подбрасывала мама, хотя денег не давала, но, зато, и на территорию своей жизни я строго её не допускал. Бабушка, которой шёл уже 85й годик, иногда немного скандалила, особенно, когда приходилось мне уж очень выпрашивать у неё рубля три. С головой у неё постепенно становилось хуже, хотя и раньше не отличалась сильным разумом. Ещё когда далеко ездила по городу, дочке с детьми помогала, в шестидесятых,- выйдет из трамвая, а куда идти не сразу сообразит. Иной раз положит на батарею отопления пельмени, или рыбу мороженую- «чтобы внучку не было «замерзше».Ну, я поору- а что толку? Однажды я пришёл с работы, а она лежит на полу и встать не может. Я её поднимать, а она как закричит! Руку сломала. Тогда мама её забрала, да и другие разы, бывало. Жалко её было; ведь никто меня так не любил в детстве, как она. Эгоистической, жадной любовью- да всё равно. До девяноста дожила, у мамы последние два года. Старика, отчима моего, очень это раздражало. Так тихо и померла во сне, в середине лета девяностого. А он-то, Лев Яковлевич, её всего на три с небольшим года пережил. А отец мой уже здесь, в Израиле, за год до него. Так и пошли они… Впрочем, опять я отвлёкся. Я, вот, на 10-м сентября зациклился и пошёл кругами. А это не бог весть какой день был. Ну, задержался немного. Пришёл чуть выпивши- да и не на что было много. Знаковый, конечно, день но началось всё чуть раньше.
***
Летом, в июне, поехал я в Москву, к Жеке. Там и развязал я, потихоньку, пивом. Эх, Москва, июнь, Жека, пиво! Уехал я в пятницу, ночным, а на работу надо было выходить в понедельник, в вечернюю смену. А надобно добавить, что тогда было не совсем обычное начало июля. Последние года два я очень увлекался Фейхтвангером и считал его, чуть ли не лучшим писателем мира. И вот как раз в эти дни исполнялось 100-летие со дня рождения этого- всё же великого - писателя. Так что мы заодно отметили и эту знаменательную дату. Кроме того, где-то рядом по времени, нашему Кеше исполнялось ровно 40 лет. Я не знаю, когда он начал праздновать этот юбилей, и когда закончил. Но и в этот промежуток времени я попал тоже.
Что я могу рассказать про нашу встречу с Жекой? К сожалению, кроме вышеупомянутого фона- ничего. Именно с ним у нас были самые интересные разговоры, но так как они практически всегда сопровождались возлияниями, то я ничего не помнил! Конечно, мы говорили о диссидентстве, самиздате, литературе; но ещё больше- о языках, Истории и историях жизни, да вообще обо всём, перепрыгивая с темы на тему. И чем больше мы напивались, тем больше перепрыгивали, и тем меньше запоминали. Конечно, мы обсуждали и «наше дело», но уже как-то отдалённо, как исполненное дело, которое удалось удачно провести, и теперь это было не главным. Как жалко, когда человека уже давно нет, хотя остались тексты, фотографии, письма. Все равно, нас жизнь последовательно разводила, как будто подчиняясь незримому плану. Сначала мы жили в одном районе, на соседних улицах; чуть позже- в разных районах, но смежных, близких. Потом нас развело по дальним районам большого города. Женившись, он уехал в Москву, и мы уже жили в разных городах. Наконец, уехал я, в другую страну, а через 11лет он внезапно перешел пределы сей юдоли печали, а я пока здесь. Я бы много мог написать о своём друге детства, но это, ни к чему, да и повесть моя не об этом. Насильно останавливаю на этом свою руку.
***
Добрался я до Питера во время, но не без приключений. Жека поехал меня проводить на Ленинградский вокзал. Мой поезд должен был вскоре отбывать. На перроне к нам подошли приличного вида мужчина и женщина и спросили, на этом ли рейсе мы едем.
-Да, ответил я. Я еду этим поездом.
-Ой, почти умоляюще попросили они -Вы не будете так любезны, обменяться билетом? Видите, у нас один билет на этот поезд, а другой- на полуночный. Если вам не всё равно, то мы с женой поехали бы вместе.
-Давай, сказал Жека. Побудем ещё немного вместе. Посидим в ресторане.
Мы внимательно (как показалось) сверили билеты. Всё вроде совпадало.
Я поменялся картонками то ли с женщиной, то ли с мужчиной, улыбнулись друг другу и пожелали счастливого пути. А мы с Жекой пошли в ресторан, посидели там пару часов. Взяли два салата, и по двести грамм. О чём-то ещё болтали, уже усталые; да ещё водка на пиво… Забавно было глядеть, как Жека, соблюдая православный пост, кажется Петра и Павла, тщательно отодвигает мне рыбу, яйца, мясо –при этом не гнушаясь самой водкой.
Потом мы снова вышли на перрон, с приятной теплотой по всему телу. До самого входа в вагон проводил меня Жека, и тут оказалось,…что меня не пускают в вагон!!! Проводница кричала, говорила, что нет посадочного талона. Я вообще первый раз слышал об этом и не мог понять, где я совершил ошибку. Жека возмущался, собирался к начальнику вокзала. Да времени-то уже не оставалось, так же, как и денег, чтобы сунуть проводнице. Последние деньги, за исключением мелочи, я оставил в ресторане. С Жеки, обременённому к тому времени двумя малыми детьми, и вовсе взять было нечего. Я упрашивал проводницу пустить меня хоть в тамбур- к завтрему мне надо было на работу. В конце концов, она пустила меня в тамбур, а через минут сорок провела в купе и дала постель. На постель у меня, кажется было- или так дала? Не помню. Во всяком случае, поспать мне удалось, но в Питер я приехал уже «заряженным».
***
Я не помню чётко всю третью четверть того года. Как только я попал домой (ещё в нашу маленькую квартирку на Юго-Западе), я сразу полез искать еду и выпивку. Ни с первой, ни со второй проблем не было. Моя Лидия Николаевна, потеряв за 15 мес. бдительность, практически открыто оставила бутылочку со спиртом, настоянном на клюкве или бруснике. Что я и оприходовал с какой-то едой. Была ли там ещё выпивка- я не помню. Скорее всего, что-то было, но я сдержался, что было странно. Иначе бы я не попал на вечернюю смену, а на работу я всё же пошёл. А вот в дальнейшем я как-то дотянул- то работая, то на больничном, до отпуска, с 6 августа. Вот ну совершенно не помню, обошёлся я без больничного листа в июле или нет?! Вряд ли, ибо несколько раз был у Кеши и даже встречался с его женой Раей и, конечно, бабушкой. Они жили-то рядом, и я приходил к Кеше, а он встречал меня на тонких ножках и в семейных трусах, а главное- с умильным видом и с обещанием скорого излечения. У него всегда был портвейн или вермут. Но кто мне тогда давал больничный лист? Не иначе, как доктор Рудин, Бронислав Васильевич. Про него рассказ особый, и назвать его иначе, чем настоящим именем просто невозможно. С ним, и с Виктором Борисовичем Николаевым мы начинали ещё в начале70х, в больнице и поликлинике, в нашем же районе. Там мы и стали хорошими товарищами и собутыльниками , и многие годы, то втроём, то по двое, собирались у нас дома, или у Виктора, редко- у Рудина (они жили далеко). А то собирались и вовсе где-нибудь в садиках и на задворках. Периодически, когда не вылезти было из запоя, мы и давали друг другу освобождения от работы. Оба они были старше меня. Я сейчас не знаю, живы ли они ещё. Но о них речь тоже отдельно. А вот 100-летие Фейхтвангера и 40-летие нашего Кеши мы отметили знатно. И , когда пришёл день моего отпуска, утром, уходя на работу (а я лежал совершенно больной) не терпящим возражения тоном Лида заявила, что когда она придёт с работы, чтобы духу моего (нашего?) тут не было. Я понял, несмотря на состояние, всю серьёзность своего положения и еле передвигаясь, собрав кое какие вещи, пополз к Кеше. Мы начали «лечиться», чтобы нам разъехаться по дачам.
Кому то из нас стало плохо и мы вызвали Скорую. Доктор тоже не понял кому, и на всякий случай сделал уколы нам обоим. Кое как мы собрались, набрали полные портфели вина и пива- особенно у Кеши он выбухал -и поехали на Финляндский вокзал, где, наконец, разделившись по своим веткам, разъехались восвояси. Кеша потом рассказывал, что он спал, и его обобрали. Я же как-то добрался и на радость родителям бродил с бутылкой сухого вина, за домом. Потом лёг спать, и всё ночь звенел телефон, которого там и в помине не могло быть. Постепенно, на воздухе я оклемался, почти не употреблял, писал стихи, вышел в сентябре на работу, а уже в октябре мама меня устроила на месяц в клинику Павлова. Где я уже бывал. Вот такая была интермедия- прошу прощения, если кому не понравилось.