Открыть врата, войти под храма своды
и откровенья свыше ожидать
о женщине – явлении природы, –
возможно ль её сущность разгадать?
Эстетика, понимаемая как наука о прекрасном, не дает ответа на главный вопрос о том, что есть красота? Объяснение этому надо искать в ее чрезмерной рассудочности, схоластическом теоретизировании в условиях недостаточной развитости ощущений. И, наоборот, способность тонко реагировать богатством ассоциаций на чувственные малейшие возбуждения делает сам вопрос о красоте вообще избыточным. Достаточно видеть, ощущать, понимать малейшее проявление жизни как конкретное воплощение абсолютной идеи красоты. Тогда из многих этих частностей само собой сложится, возникнет представление о красоте как некоем принципе существования. И в этом ряду важное место занимают представления о красоте, явленной в образе женщины.
Именно по этому пути постижения женской красоты пошел Александр Шевардин, создав не просто цикл ню, но настоящую изобразительную сагу о женских характерах и типажах, их неизведанном во всей глубине внутреннем мире, чувствах, влечениях, скрытых желаниях и страстях. Своеобразный художнический подвиг – несколько сот произведений на тему обнаженного женского тела, выполненных на бумаге большого формата гуашью, темперой, акварелью в экспрессивной спонтанной манере. Чтобы такое оказалось возможным, необходимы не только совершенное владение техникой рисунка, искушенность в живописи, знание анатомии и прочие формальности. Важнее другое! – Раскрепощение и абсолютная свобода движения руки в согласии с чувством на пределе напряжения эмоций и мыслей.
Без вдохновения женщиной, переживаемого в момент работы, едва ли возможно создать даже одно художественно сильное произведение, не говоря о концептуально единой серии. Чем же вдохновлялся Шевардин, когда писал женские образы с позировавших ему женщин самых разных возрастов, занятий, внешности? А все они, – что показательно! – созданы отнюдь не по памяти или представлению, но исключительно с натуры. Одно дело, когда ты пишешь оплаченную работу на заказ или в состоянии романтической увлеченности конкретной натурщицей, или в пылу чувственного возбуждения, нуждающегося в созидательном выплеске эмоций. Но что может побуждать художника снова и снова браться за кисть, чтобы написать очередную «среднестатистическую» натурщицу?
В связи с этим маэстро Шевардин заметил, что, обнажаясь, женщина, сама того, быть может, даже не осознавая, преображается, как-то чувственно расцветает в нюансах охватывающих её душевных состояний. Поэтому здесь внешние её данные принципиального значения не имеют. Важно во внешнем увидеть проявление внутреннего – переживаний, чувств, владеющих в данный момент позирующей. И если художнику удаётся заметить такое изменение в облике женщины при ее обнажении, то он тоже испытывает соответствующий творческий всплеск – энергетику своих душевных волнений, стремящихся воплотиться в художественном материале. Остаётся только сказать, что для этого видения женского внутреннего преображения необходим особый дар, иначе называемый мудрым пониманием жизни. Ясно, что не всякий художник этим даром обладает.
Изображая женщин красоту
и находя в том вечный смысл искусства,
художник совершенствует мечту,
чем беспредельно утончает свои чувства!
«Обнажённые» Шевардина, появившись от мановения его кисти, зажили своей самостоятельной жизнью в статусе вестниц-миссионерок женского начала как такового, то есть сущностного принципа Мироздания. Художник не всем созданным им женским образам дал названия, что усложняет осознание их эстетической и культурной миссии. Ведь название – это ключ к смысловому постижению картины. С другой стороны, его отсутствие предоставляет возможность самому зрителю раскрепостить свои потоки ассоциаций и найти в них наиболее созвучное тому, что выразил художник.
Галерея ню известного живописца актуальна уже из тех соображений, что в современном мире мужское и женское перепутались, вследствие чего произошло искажение ценностных приоритетов мужчин и женщин. Нормальными явлениями стали изнеженные, индифферентные, безвольные мужчины и, наоборот, волевые деловые женщины, утратившие многие привычные типично женские черты.
Без выкристаллизовавшейся любви невозможно написать на таком чувственном накале столь внушительную и разнообразную серию картин на женскую тему, не только радующих глаз, пробуждающих дремлющие чувства, но заставляющих о многом задуматься. Прежде всего, о женщине и ее красоте, любви между женщиной и мужчиной, о том, как в разные эпохи менялись взгляды на сущность женского начала и как исторически менялись каноны женской красоты?
Например, хорошо известны рубенсовские мясистые женские телеса, равно как и ядреные пышногрудые кустодиевские красавицы. Или, скажем, романтически утонченные и трепетные барышни Борисова-Мусатова, так отличающиеся от сухопарых стилизованных моделей Модильяни. А в XXI веке в маниакальном желании похудеть женщины вообще впадают в граничащее с летальным исходом истощение. Как здесь не вспомнить античные каноны красоты, остающиеся незыблемыми и привлекательными, по меньшей мере, эстетически!
И это еще только внешний облик женщины. Столь же менялись с течением времени и представления о женском идеале – той внутренней сокровищнице ее души, из которой мужчина черпает вдохновение для героических подвигов, творчества, да и вообще целенаправленного каждодневного труда. Тема женских качеств и достоинств – особый разговор, потому что, женщина, в силу парадоксальности своего характера, может сочетать в своей душе такое, отчего слабонервный и неподготовленный годами личных испытаний мужчина приходит в ужас.
Поистине Александр Шевардин – тонкий ценитель красоты и умудрённый жизнью мастер – выпустил джинна из бутылки! От его ню не отмахнёшься, их не спрячешь в шкаф, они взывают к зрителю и требуют вдумчивых и глубоких ответов на вечные вопросы о благородстве и низменности чувств, о полных противоречивости отношениях между женщиной и мужчиной.
Изображенные художником женщины, если на них посмотреть отвлечённым взглядом, предполагающим смысловые параллели и обобщения, напоминают знаки, похожие на иероглифы, усложненные цветом, тональной игрой, сложной организацией фона, взаимодействующего с образом и выявляющего его особенности. Выстроенные в ряд или просто расположенные в одной фронтальной плоскости они издалека воспринимаются как загадочный магический текст, в котором через вызываемые образами ассоциации, можно прочитать о чем-то знакомом, а также ощутить нечто еще неизведанное.
Сравнятся с чем очарованье
и неизбывность красоты?
Как нужное найти названье
средь мира яркой пестроты?
Одни картины из этой серии композиционно просты – привычные позы, классически уверенная моделировка образа, незатейливость чувств, выражаемых натурщицей. Другие отличает большая экспрессия линий, пятен, форм, сложные ракурсы и позы – от вполне узнаваемых до замысловатых и порой обобщенных почти до абстрактного. Пожалуй, особо выразительны женские торсы и те фигуры целиком, на которых голова как-то закрыта или спрятана художником под тканью одежды. Это создает эффект недосказанности, провоцирующий воображение, концентрирующий все внимание зрителя на позе и выражаемых ею чувствах натурщицы.
Когда модель изображена полностью и зритель может видеть ее лицо или голову в сложном ракурсе, возникающие от созерцания картины ассоциации проще облечь в словесную форму, нежели когда голова искусно закрыта. В таких произведениях настроения отражены не в лицах, а в позах всего тела – в изгибах рук, сплетениях ног, наклонах, поворотах – и всё это во взаимодействии с не менее экспрессивным фоном. Конечно, здесь труднее описать впечатление от угадываемого в картине настроения, выраженного пластическим языком. Соответственно таким работам труднее давать названия. А они необходимы, когда речь идет о произведениях искусства вообще, тем более о такой специальной теме как обнаженная модель.
Название – это всегда усиление и обогащение смыслового поля восприятия произведения. Достаточно представить себе ситуацию, когда по прошествии многих лет произведение искусства и все его репродукции по каким-то причинам исчезнут. Если у него не было названия, то в лучшем случае останется только молва о нём, по которой можно хоть как-то восстановить след впечатлений от произведения, но не его само. Наоборот, сохранение названия утраченного произведения есть не что иное, как его смысловая копия, по которой произведение может быть восстановлено.
Ввиду сложности образа и неоднозначности выражаемого им чувства у одного и того же произведения может быть несколько названий, каждое из которых отражает как бы уровень приближения к пониманию смысловой сути картины. Достаточно ограничиться тремя типами названий – прямым или буквальным, метафорическим и отвлеченным (абстрактным). Например, обнаженную в розовых тонах можно назвать соответственно трем уровням приближения к сути «Розовое желание», «Обнажение стыдливости», «Иероглиф соблазна». Как видно, каждое из этих названий рождает свои потоки ассоциаций.
И это названия только из двух слов. Достаточно добавить по одному слову и получим усложнение смысла: «Розовое желание исхода», «Обнажение стыдливости вожделения», «Иероглиф травы соблазна». Каждое новое слово в названии включает свою смысловую орбиту, взаимодействующую с орбитами других слов, вследствие чего смысловая пластика, подвижность, текучесть, энергетика обогащаются нюансами. Лаконизм названия предпочтительней, потому что в принципе любое слово, проецируемое на подсознание, можно рассматривать как бесконечную возможность контекстов. Именно поэтому так трудно найти для названия одно единственное слово, попадающее в суть.
Некоторые произведения таковы, что провоцируют поэтические строки, которые можно считать названиями. Причем, что интересно, поэтическое название, возникшее в связи с одним конкретным произведением, уместно применить к другим подходящим произведениям, отчего возникают опять-таки новые и неожиданные смысловые коллизии. Стоит ли говорить, что во все века женщина воспевалась поэтами! Сколь обогащается воображение от союза живописи и поэзии! Чтобы почувствовать смысловое своеобразие созданных Шевардиным ню, выпишем курсивом и без кавычек (для удобства восприятия) названия некоторых произведений. Точнее, составим из них некое повествование – краткую новеллу на заданную тему.
Мелодия инстинкта на закате дня. Доверчивая лань. Покой умиротворения. Что будет потом? Спящее желанье неистовой Африки. Дремлющая весна. Нимфа сияющего дня. Мечтательное настроение. Невозмутимость измены. Пресыщение. Всплеск эмоций. Синий сон под покровом тайны. Упругость вожделения, тление страсти. Утренняя нега. Золото Египта и целомудрие застенчивой нежности.
Воспоминанья ночи. Розовое желанье обнаженной стыдливости. Иероглиф соблазна. Жатва любви. Апокриф тела и иллюзия вожделения. Оглянуться – и увидеть целину безмолвия! Ожиданье любви – река желанья. Непосредственность влечения: обнажиться – и привлечь. Вечер у моря, жажда огня. Жду тебя, чтоб возвратиться к природе! Симфония леса. Сон старой девы об утрате невинности. Смятение начинающегося утра.
В построенной из названий произведений новелле чувствуется неоднозначность, специфическое напряжение смысла. Прослеживается эротическая тема. Это естественно ввиду важности именно эротики во взаимоотношениях мужчины и женщины. Но только эротикой эти отношения, очевидно, не исчерпываются.
Греческое слово «эрос» означает любовь как страсть, то есть в большей мере физическое чувство, а с другой – вообще стремление, желание, влечение. В обоих случаях видно, что без энергетики, без внутреннего напряжения физических и душевных сил никакое стремление к чему-либо или страстное желание кем-либо обладать невозможны. Эрос всегда созидателен, а сексуальность есть лишь частное проявление эротического.
Художник – демиург, создатель –
нетленной истины знаток!
Как фантазёр и как мечтатель
он в женщинах находит толк!
Какой же страстностью необходимо обладать художнику, чтобы на подъеме своих творческих сил писать обнаженных женщин? Ведь далеко не каждая из моделей непременно красавица. Значит, от природы в женщине есть нечто такое, что превосходит ее сексуальность. А если предположить, что позирование в обнаженном виде есть своеобразная исповедь, когда женщина своими жестами, позой, глазами хочет выразить самое сокровенное в своей душе? Тогда и художник в сеансе такого исповедального живописания просто обязан чувствовать не только одну внешность натурщицы, но и все нюансы ее душевных движений.
Привлекательная натурщица зажигает художника по определению. Но чем активизирует творческие силы внешне не примечательная модель? В какой мере женская красота относительна и абсолютна? С логарифмической линейкой к женщине не подойдешь, чтобы измерить глубину ее чувствований и душевное богатство. Кроме того, хорошо известно, что внешне безусловно красивые женщины бывают нередко посредственны умом и душевными свойствами. Тогда их красота быстро оборачивается своей противоположностью. И, наоборот, некрасивые женщины, обнаруживая бездну своих внутренних достоинств, вдруг начинают восприниматься истинными красавицами. Почему же такое происходит? В чем причина этого интересного явления?
Посмотрим на женщину с точки зрения диалектики единичного, особенного и всеобщего. Ограниченная временными рамками от рождения и до смерти она, наряду с миллионами ей подобных биологических организмов, есть, очевидно, нечто единичное как песчинка однородного множественного. Сплав темперамента, души, творческой воли выкристаллизовывают в женщине то, что представляет особенное в ней, благодаря чему она становится отличной от массы биологически подобных себе. Именно через особенное она остаётся жить в веках в памяти человеческой, в культуре. Образ ее мифологизируется и она становится, тем самым, выразительницей всеобщего.
Разумеется, и художник суть одновременно единичное, особенное и всеобщее. Отсюда можно сделать некоторые выводы. Человек может прожить всю жизнь, так и не реализовав, не проявив в себе особенное. Художник, осознающий свою творческую уникальность (особенное), и в натурщице старается выявить то оригинальное, что присуще только ей. При этом сама модель может и не осознавать своё особенное, то есть свою женскую уникальность. Если же в сеансе обнаженного живописания приходят во взаимодействие всеобщее и в художнике, и в натурщице, то в результате рождается художественное творение универсального характера. Ибо художник, работая над образом конкретной натурщицы, способен воспринимать её как пролог к иному, идеальному, что пребывает в его собственной душе как сокровенное.
Её душа – сверкающий витраж,
оазис неги и огонь желанья!
Все знанья превращаются в мираж
от красоты нетленной созерцанья!
Образы легендарных женщин живут века и тысячелетия, и будут жить, пока существует человечество. Одни прославились своей красотой, другие достоинствами характера, третьи умом, а кто-то из них обладал всем одновременно – красотой, благородством нрава, умом. Были среди них и мудрые. Известно, что жена афинского стратега Перикла Аспазия славилась красотой, умом, выдающимися душевными качествами. Ученейшие люди того времени почитали за благо побеседовать с ней, поскольку она была женщиной мудрой. Две с половиной тысячи лет минуло с тех пор, а образ ее ничуть не потускнел, потому что всё прошлое наличествует в эросе настоящего.
Из-за желания обладать красивыми женщинами императоры древних царств вели опустошительные войны, разоряя свои страны и княжества, теряя тысячи воинов. Интересно, что в Древнем Китае одна такая легендарная невероятной красоты женщина по сговору вечно воюющих между собой владык была утоплена, чтобы тем самым был положен конец раздорам и кровопролитным войнам за обладание ею.
А как быть с храмовыми жрицами любви или весталками, чья девственность была возведена в религиозный культ? Каковы были их достоинства? Ведь ум, красота и мудрость качества исключительные, редкие. Чем объяснить тягу, интерес многих художников позднего времени к женщинам с панели – проституткам? Какими душевными качествами обладают они, называемые женщинами «легкого поведения»? Такая легкость может быть тяжелой душевной ношей.
Эти примеры показательны, так как заставляют заострить внимание на том лучшем, что глубоко сокрыто в сердце женщины. Александр Шевардин постарался сделать это средствами живописи. Чтобы то внутреннее женское, что он выразил языком изобразительного искусства, проявилось, стало более наглядным и доступным пониманию, целесообразно привести здесь курсивом исторические афоризмы о женщине. Размышления над ними станут не только экскурсом в историю взаимоотношений мужчины и женщины, но и помогут проникнуться пониманием женской природы, дабы уметь видеть в женщине сокровенное мудрое и не решать споры из-за красавиц их физическим уничтожением.
Горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце её – силки, руки её – оковы (Экклесиаст). Женщина есть образцовое произведение Вселенной (Г. Лессинг). С ними трудно, без них невозможно (Аристотель). Женский инстинкт стоит прозорливости великих людей (О. де Бальзак). Женщину украшает молчание (Гомер).
В женщине есть всё. Она парадоксальна от природы. С ней нельзя расслабляться, чтобы не испытать шок от её непредсказуемости. Можно сказать, что она рождена удивлять. От неё ничего нельзя требовать без риска оказаться обманутым. Лучший способ завоевать её расположение – оставаться невозмутимым, как скала в океане.
Во времена рыцарства существовал культ дамы и целая наука обхождения с ней. Женщинам служили, их имена выбивали на боевых щитах. Но что удивительно: при этом не очень-то полагались на их непорочность и преданность! Уезжая в боевые походы прославлять имена своих любимых, рыцари запирали их чресла в металлические пояса верности. Сколь прекрасен образ Пенелопы, ожидавшей возвращения Одиссея в течение 20 лет и остававшейся верной ему! Вообще в истории много примеров женщин, отличившихся чем-то выдающимся. Молва о них живет в веках и вдохновляет поэтов, художников, музыкантов.
Благодаря сплаву в женщине физического и метафизического, вещественного и идеального, земного и небесного, человеческого и вселенского, в каждой конкретной женщине всё это пребывает в скрытом виде как потенция всеобщего. Поэтому художник видит в женщине, какова бы внешность ее ни была, напоминание об идеале, о той красоте, которой женщина может быть наделена.
Работая над циклом своих ню, Шевардин как бы все время держал на кончике кисти это представление о женском идеале. Потому что острие кисти художника – это всегда концентрация его мыслей и чувств, оплодотворенных высшей истиной идеальной красоты. А что делать с грузом знаний, вмещающим в себя исторические представления о женщине в разных культурах и цивилизациях? Не мешают ли они сосредоточению на конкретном предмете изображения – обнаженной модели? Нет, потому что все эти знания трансформируются и отражаются в женском идеале.
У Шевардина в большинстве работ нет тщательной прописки кистей рук, пальцев ног, щиколотки, изящно-выпуклой стопы. А эти оазисы очень привлекательны на женском теле, потому что они действуют как раз эротически, то есть возбуждающе. Он все это умеет делать. Экспрессивная манера, в которой им выполнены произведения, отрицает такие частности. Главное для художника – вся форма женского тела как единство всех его частей, выраженных в энергетическом сгустке линий, цветовых и тональных пятен, вплавленных в упругое изящество форм. Какое здесь множество нюансов в толщине линий, их кривизне, насыщенности цветом и тоном! Всё это динамично, живо, легко и убедительно в достоверности передачи психологических состояний. Сочетание эротики как страсти и чувственного разнообразия женской души.
В её присутствии не очень рассуждай,
но трепещи и будь готов к служенью!
Терпением, смекалкой обладай,
предчувствуя души её движенья!
Художник сумел выразить изменчивость женских настроений и одновременно показать возбуждающее воздействие на зрителя женских плеч, живота, груди, спины, бедер, лобка. Через эти частности, написанные виртуозно, живо, словно одним стремительным движением, понимаешь величие, красоту и уникальность мгновенья. Странное чувство охватывает от осознания того, что изображенная модель преходяща, смертна, как и все её части тела, в то время как изящные и легкие, напряженные и динамичные, сильные и затухающие линии, обрамляющие телесные достоинства, непреходящи, вечны как выразители объективной идеи прекрасного.
Наверное поэтому, созерцая ню Александра Шевардина, испытываешь целый спектр чувств, объемлющих в себе ассоциации, воспоминания из личного опыта, погруженность в культурные пласты разных стран и эпох. Причем всегда прочитывается эротический контекст в широком смысле – как сексуальность и как стремление, влечение к чему-то возвышенному, желание прикоснуться к психологически иному.
Женщина – ваша тень: когда вы идёте за ней, она от вас бежит; когда же вы от неё уходите, она бежит за вами (А. де Мюссе). Не та красива, у которой хвалят руки или ноги, а та, у которой весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами (Сенека). Огонь, женщина и море – три бедствия (Эзоп). Не открывай сердце женщине, даже если она родила тебе семерых детей (японская пословица). Если женщина неправа, пойди и извинись (французская пословица). Выбирайте: либо любить женщин, либо их понимать (Н. де Ланкло).
Пожалуй, недосказанность, которой отмечены все произведения женского цикла Александра Шевардина, никогда не позволит узнать скрываемую женщиной тайну. Конечно, хотелось бы одновременно и любить, и понимать женщину. Но такое понимание зачастую сопряжено с ударами, выстоять против которых дано отнюдь не каждому. Не будет ли любовь без понимания неполной – рождающейся, расцветающей и с неизбежностью увядающей? И не пропадет ли исследовательский вкус к жизни от понимания всего, что движет женщиной. Не исчезнет ли очарование женской загадочности?
Кто женщину познает (в смысле поймет всегда и во всём), тот тысячу лет будет жить, – гласит народная мудрость. Парадоксальное утверждение! Метафора в тысячу лет говорит о том, что, сколько ни познавай женщину, – всё равно такое познание будет приблизительным и неполным. Поэтому годы будут проходить, а женщина так и останется неразгаданной до конца. Где он этот конец? Отсюда и получается такое долгожительство!
С другой стороны, если и в самом деле такое полное понимание и познание женщины возможно, то, стало быть, уже в отсутствие любви, если высказанный афоризм истинен. Без любви и нервы целы, и в душе покой, и отсутствие потрясений и бедствий! Живи – хоть тысячу лет! Ибо ничто так не сокращает жизнь, как нервные потрясения. И что же это будет за жизнь – без любви, но в понимании? Ужас! Нет, лучше любить и понимать, но без претензий на полноту и окончательность понимания! Это очень трудно, но тем интересней жить. Разве можно не любить совершенное творение Вселенной? Вряд ли кто дерзнёт заявить, что постиг все её загадки!
И как семантически близки два утверждения о специфике женского характера: женщина всегда права и женская логика – это отсутствие всякой логики. Надо быть всегда готовым к тому, чтобы пойти и извиниться перед женщиной, даже если она неправа. Это от избытка самомнения нам кажется, что она неправа. Пусть неправа! Но на самом-то деле – именно права! Надо только помнить о главном её смягчающем обстоятельстве – отсутствии всякой логики. Уж если знаток силлогизмов Аристотель заявил, что с женщиной трудно, – конечно, без логики трудно! – но без женщины и вовсе невозможно! Разве это не прекрасно! Стоит только с этим согласиться, как вместо любой рутинной логики мы обогатимся пониманием запредельного сверхлогического. И воплощением сверхрационального оказывается женщина! Только за одно это всякий раз следует благодарить женщину и извиняться перед ней за свою интеллектуальную и чувственную нерасторопность. Как видим, любовь и понимание одновременно возможны, но только в отсутствие всякой логики.
Достоинств женских не измерить,
как не постичь Вселенной суть!
В них можно безоглядно верить, –
мужчина в этом видит путь!
Не следует ли из сказанного, что женщина есть воплощение космической мудрости? Конечно, сама она об этом может и не догадываться, но мужчина помнить обязан. Хотя бы из смирения пред непостижимым чудом, явленным в женщине тем, что она носит в себе под сердцем своим плод. Каждый в этом мире был выношен, рожден и вскормлен женщиной. Этого достаточно, чтобы считать женщину воплощением безусловной невидимой глазом красоты. Разумеется, её условная или физическая красота отнюдь не безразлична для мужчины, как и чудесная метафизика женской души.
Красота спасёт мир (Ф. Достоевский). Красота есть лишь обещание счастья (Стендаль). Красота везде весьма желанный гость (Гёте). Красота редко сочетается с мудростью (Петроний). Редко живёт красота со стыдливостью вместе (Ювенал). Совершенная красота почти всегда отмечена холодностью либо глупостью (О. де Бальзак). Красота тела может привлечь истинных поклонников, но для того чтобы удержать их, требуется красота души (Ч. Колтон).
Изображение женщины предполагает в художнике особое отношение к искусству и самому предмету, потому что оно всегда есть, прежде всего, выражение сокровенных чувствований и размышлений о её сущностном начале. Это тем более справедливо, когда речь идёт о живописании обнаженной модели.
Бывает так, что художник пишет одну модель, с которой у него дистанция общения максимально сокращена. Иначе говоря, эта модель – лишь иной статус его возлюбленной, жены или близкой ему женщины. Конечно, в подобных случаях творческий эрос имеет преимущественно сексуальную окраску, что проявляется в вещественности чувств, движущих художником. Линия и форма здесь в большей мере конкретно-земны, натуралистичны, нежели метафоричны.
Александр Шевардин выбрал другой принцип трактовки. Его модели в большинстве своём как бы случайные явления, эманации женского естества, принимающие всякий раз иное конкретное обличье. Естественно, что здесь художником движут и соответствующие душевные регистры. Внутренний образ женского идеала, обобщенного и отвлеченного от вещественно-осязаемой наглядности, мужчина-демиург материализует в тканевом единстве линий и форм. В связи с этим нет ничего невозможного в предположении, что на живописца снисходит в такие мгновения творческого преображения натуры субстанциальное женское начало.
Мудрость в отношении мужчины к женщине заключается в том, что с годами он начинает смотреть на конкретную женщину (а в еще большей мере на девушку, воплощающую собой чистоту и непорочность) как на представительницу всех исторических эпох прошлого и будущего, а также как на олицетворение всех природных сил. Поэтому женский идеал, о котором говорилось как о пребывающем на кончике кисти художника, включает в себя все культурно-исторические представления о женщине, ее красоте и сути. Причем в каждом конкретном случае творчества актуализируются представления, созвучные темпераменту, характеру, внутреннему состоянию творящего мужчины.
Но если образ женщины в историческом контексте очеловечен, то в контексте природного, вселенского он лишен человеческих черт. Оттого так трудно сочетать эти два начала в художественном выражении женской сути. Ссылка на каллиграфию, предполагающую стилизацию, а, стало быть, позволяющую любые вольности трактовки образа, не совсем убедительна, потому что здесь имеется в виду искусство письма как внешнее, как приём выражения. У Шевардина каллиграфия – производная душевной утончённости, свидетельствующая о тяготении художника к внутреннему идеальному.
Учитывая высказанные соображения, можно теперь дать более отвлеченные названия созданным художником женским образам. Пусть они прозвучат здесь как симфония голосов природы, оживотворяющая своим звучанием народы и эпохи.
Птичий щебет. Золотое руно желания. Среди шелеста травы. Звенящие запястья. Разочарованное ожиданье и свист пустынного ветра. Сон в лунную ночь на пути в Египет. Стремительная упругость лани. У реки вожделения. Звездный перезвон в ритме дыхания ночи. Ахиллесова пята девичьего целомудрия. Лук бровей и тетива нежных слов насмешницы. Лицо как сияющий мрамор Парфенона. Илион лукавой неприступности. Переливы венецианского стекла.
Тоньше, чем женский волос,
подвижен, текуч как вода,
звучит живописца голос,
верный любви всегда!
Мастерство Шевардина не только в чистой экспрессии, но еще и в передаче точности соответствия энергетики движений, изгибов тела запечатленному на лице выражению внутреннего состояния натурщицы. Бесспорно, такие композиции, где большое значение имеет выражение лица натурщицы, требуют соответствующей искушенности одновременно психолога, живописца и рисовальщика. Интересно, что живописная щедрость, с которой Александр изображает тело, гармонирует у него с кажущейся скупостью средств в имитации мимических особенностей.
Легко понять, сколь сильно в этом смысле отличаются портрет и ню. Разные жанры! В портрете всё отражено на лице – в глазах, в трепетных нюансах бровей и губ, в прическе, ракурсе головы. Но сколько бы мы ни старались, нам не удастся угадать по лицу ни форму стопы, ни упругость бедра, ни изящную легкость лодыжки, ни своеобразие овала обнаженной груди. Если в портрете задача художника заключается в выражении женского характера, то в обнаженной натуре его цель – показать эротическое содержание этого характера. Сделать это, бесспорно, труднее, чем добиваться только одной внешней схожести образа и прообраза.
Едва ли художник, работая с обнаженной моделью, думает только о технике исполнения, эстетических приоритетах натурщицы, а также о степени выраженности её сексуальности. Идеал всеобщего, очевидно, включает в себя и личную оценку взаимоотношения полов на разных уровнях – от воздыхания на расстоянии, без возможности преодолеть робость и приблизиться, до флирта, остающегося легким увлечением, или переходящего в страстное чувство, чреватое как супружеством, так и крушением иллюзий.
Шевардин лишен какой-либо дидактики, поучения, намерения выказать художественным языком свои претензии к женщине, накопившееся в течение жизни недовольство не лучшими чертами её характера. Его житейский опыт и художническое мастерство сконцентрированы на воплощении в живописном материале таких представлений о женщине, которые действуют вдохновляющее, бодрят сознанием таящихся в них глубин непознанного женского начала, служат ориентиром в выборе ценностных приоритетов, помогают оставаться оптимистом даже в случаях женского коварства, вероломства и предательства. Ибо мы уже усвоили ту истину, что женщина права в любых обстоятельствах. Значит, ничего ужасного в её поведении не может быть по определению, а только милые причуды её переменчивой натуры.
Голос Шевардина обращен одновременно и к мужчине, и к женщине. Первого он призывает воспринимать женщину во всём её естестве поведения, и находить в этом незыблемую основу вдохновения. Женщине живописец словно говорит о том, что она прекрасна уже только в силу воплощения в ней космической идеи красоты. Знание семейной жизни со всеми особенностями проявления в ней женского и мужского, конечно же, расширяет возможности изображения ню.
Брак – это рай и ад (немецкая пословица). Брак – и не рай и не ад, это просто чистилище (А. Линкольн). Хороший брак покоится на таланте и дружбе (Ф. Ницше). Жениться, ничем не связывая себя, – предательство (М. де Монтень). Если желаешь, чтобы муж твой свободное время проводил подле тебя, то постарайся, чтобы он ни в каком ином месте не находил столько приятности, удовольствия, скромности и нежности (Пифагор).
Тяготея душой к Античности, Шевардин мифологизирует женщину, что, без сомнения, стимулирует воображение, поскольку всякий миф есть поэтическое овеществление действительности. Однажды увидев написанные им ню, их невозможно забыть, как трудно расстаться со сказочным очарованием детства. Они смеются у тебя за спиной, словно лесные нимфы, завлекающие в тенистую прохладу искрящихся зеленью листвы раскидистых ветвей деревьев. Или вдруг отзовутся эхом, шумом морских волн, мерцающим светом далёкой звезды, шепотом услышанного некогда первого признания в любви! Рожденные творческой волей художника они обретают самостоятельное существование, облагораживающее повседневную жизнь напоминанием о чудесном свойстве мгновенья. Женщина оказывается предлогом, поводом к иному, в отличие от ставшего привычным, прочтению действительности. Невольно начинаешь соизмерять визуальное восприятие обычных вещей с упругостью линий ее бедер, звонкостью походки или абрисом щек.
По сути Шевардин воспел и каталогизировал каждую культовую часть женского тела, выявив, очистив и обобщив заключенную в ней сокровенную красоту. После знакомства с его интерпретациями ню совсем по-иному воспринимаешь анатомический атлас, во всём ощущая магнетический заряд эротического свойства. И уже волей-неволей хочется посмотреть на случайно оказавшуюся рядом незнакомку заинтересованным взглядом трепетного исследователя природы и непременно узнать, а какой же у неё изгиб стопы – достаточно ли он пружинист для парящей походки, так обворожительно действующей на вдохновенного ценителя красоты? И не напоминает ли покатость её бёдер торжественную линию лодки бога солнца Ра? А колено? Только ли оно – место сочленения бедра и голени? Какой натурализм повествовательно-прозаической посредственности, пасующий и умолкающий пред поэтикой мифа о коленной чашечке как месте сосредоточения заветных желаний и снов!
Игра отнюдь не развлеченье,
но продолжение любви, –
флюидов тонкое теченье,
признания особый вид!
Быть может, сам о том не помышляя, художник создал специфическое руководство, визуальную хрестоматию заигрывания с женщиной как разновидности куртуазного обхождения с ней. То есть речь идёт об умении начать игру (заиграть) с какой бы то ни было женщиной и способности продолжать её, непрестанно подпитывая интригующей парадоксальностью возникающих ситуаций игрового общения. Если любовь есть нравственное тяготение одного тела к другому, то в игре становится ясна мера этого тяготения. Шевардин своим циклом ню раскрепостил взоры мужчин, обратив их внимание на таящуюся в женщинах интригу, а женщин художественно смог убедить в неоспоримости их поэтизирующего воздействия на эротико-игровую активность представителей сильного пола, столь часто оказывающихся индифферентными и слабыми на игровые выдумки.
Увидев столь разнообразные ню художника, становишься требовательным к себе, к своему мужскому началу. Достаточно ли оно выражено для того, чтобы быть властелином ситуаций, рождающихся в твоих отношениях с женщинами? И что оно означает – тяготение полов, превосходящее одну страсть обладания?
Известно понимание любви как триединства влечений – ума, души и тела. Первое порождает уважение, второе – дружбу, третье – желание. Только три этих влечения вместе и составляют называемое любовью чувство. Игровое взятие женской цитадели есть не что иное, как наступление сразу по трём фронтам – ума, души и тела. Соразмерность наступательных акцентов, чередование их с тактичной сдержанностью, последующая внезапность атаки в неожиданном смысловом ключе – всё это слагаемые искусной игры.
Шевардин не только тактик и стратег искусства натурного живописания. Его тактика – бесспорная убедительность эстетических принципов и покоящейся на них выразительной стилистики. Стратегия маэстро – в облагораживающем воздействии искусства на взаимоотношения полов.
Хороший муж должен быть глух, а хорошая жена – слепа (французская пословица). Брак без любви – это пожизненная каторга (Ж. Санд). Удачный брак – это строение, которое нужно каждый день реконструировать (А. Моруа). Люди забывают, что супружество – это искусство, и его надо каждый день обновлять (Р. Тагор).
Сколько бы ни размышлять над обнаженными Шевардина-художника, их значение и смысл превосходят не только рамки эстетики, логики, но и вообще любую возможность их словесного описания. Потому что ни одно такое описание не будет полным именно ввиду принципиальной неизъяснимости чувства, богатого оттенками, нюансами, едва угадываемыми движениями зрительской души. По этой причине создается впечатление, что образы, рожденные кистью живописца, множатся как бы сами по себе, существуя самостоятельно в бесконечности мифа.
Природы суть несокрушима,
в ней чудо изначально есть!
Пусть внешне женщина и зрима,
но в чём её благая весть?
Вдохновляясь всякий раз конкретной натурщицей, проецируя на неё свои представления об идеале, стремящийся к гармонии спонтанного выражения и продуманности композиционной цельности картины художник остаётся открытым влиянию не зависящих от него сил. Эти силы могут проявляться как высвобождение через экспрессию витальной сущности самого материала (красок), так и одновременного истечения непреходящей субстанции на всех участников творческого действа – живописца, модель и вещество красок, используемых в работе над образом. Не оттого ли красота материала выступает самостоятельной составляющей общего впечатления от картины? И чем богаче поведение красок, тем разнообразнее, утонченнее их восприятие. Потоки, разводы, каскады пятен, брызг – всё это в движении и взаимодействии рождает превосходящий натуру образ.
Интересно, что структура самой красочной ткани, ее тональное и фактурное многообразие в высших проявлениях спонтанности напоминает грандиозные процессы превращения космического вещества в галактиках. Не подтверждает ли это вездесущность субстанции как сути Вселенной в ее неразрывном единстве материального и идеального!
Наверное поэтому, при всей наглядности и понятности созданных Александром Шевардиным женских образов, узнаваемости и прочтении выражаемых его моделями чувств, совсем непросто облечь общее впечатление от какой бы то ни было картины в слова. Недаром последняя инстанция слова – это безмолвие его запредельного восприятия. Многозначный образ допускает и множество словесных трактовок. Ясно, что метафорическое истолкование предпочтительнее, поскольку расширяет возможности смысловых обобщений, ускоряет полёт воображения.
В числе бесспорных достоинств шевардинской галереи ню стоит отметить соответствие выражаемых моделями чувств органическому единству формы в контексте всей композиции. Если тело и все его воплощенные в материале особенности условно можно считать носителем чувства, переживаемого моделью в момент позирования, то фон, в который оно вписано, как бы расширяет спектр чувства за пределы конкретного настоящего. Благодаря этому словно оживают иные эпохи, слышатся голоса минувшего. Не есть ли это свидетельство того, что чувство, однажды родившись, остаётся неуничтожимым и всегда актуальным? Кроме того, отсюда видно, что какое бы количество лет ни разделяло людей – острота испытываемых ими чувств есть в большей мере следствие отражения в них субстанциального, чем результат внутреннего субъективного.
Доминирующим голосом в всплывающих пред внутренним взором эпохах при восприятии обнаженных Шевардина звучит голос Античности. Как бы художник ни варьировал формы своих живописных героинь, сколь бы ни взрывал спонтанностью выражения привычные глазу пропорции их тел, – стилизации его всегда таковы, что напоминают женщин, мифических богинь Греции и Рима в пору их культурного расцвета. Это, пожалуй, можно объяснить личными предпочтениями художника, его эстетическим кредо. Иначе говоря, Античность остаётся актуальной во все времена, равно как и любая другая эпоха может быть актуализирована творческой волей художника, в какой бы временной период он ни жил.
Стало быть, женщина как таковая есть проекция мифа и одновременно субстанции. С другой стороны, пишущий её образ художник проецирует натурщицу и на миф, и на субстанцию. Отсюда следует, что сокровенное женское тождественно субстанциальному и одновременно смысловой бесконечности мифа. Говоря иначе, женская суть, какой бы конкретная женщина ни являлась, принципиально неизъяснима и вечна, исполнена безусловных истины, добра и красоты.
Интересно, что слова любовь, гармония, красота, вечность, бесконечность, Вселенная – женского рода! Не оттого ли жаждущий женской красоты мужчина всматривается в ночное небо, обращая свой взор к далеким звездам, или прислушивается к журчанью лесного ручья, что женские черты ему представляются растворенными в природе? В лучших работах Александру Шевардину удаётся показать этот вселенский характер женщины сочетанием изображаемого облика натурщицы с имитирующим вселенские катаклизмы фоном. Возникает ощущение, что женский образ порожден свободно взаимодействующими красками, потоки и пятна которых, одухотворённые волей художника, так напоминают космические превращения.
Всякое препятствие любви только усиливает её (У. Шекспир). Ничто не усиливает любовь так, как неодолимые препятствия (Лопе де Вега). Лишь ласковый имеет дар пленять (Еврипид). Женщины относятся с пренебрежением к тем, кто их любит, и любят тех, кто ими пренебрегает (М. де Сервантес). Нет вернее средства разжечь в другом страсть, чем самому хранить холод (Ф. де Ларошфуко). Чтобы погубить любовь, самыми смертоносными являются придирки (Д. Карнеги).
Казалось бы, какое отношение имеют все цитируемые афоризмы к чисто художественной задаче изображения обнаженного женского тела? Если быть внимательным, – самое прямое! Потому что образ создаётся не столько натренированностью руки и глаза художника, сколько искушенностью его души в тонких чувствованиях. Поэтому название книги «Каллиграфия чувства» и закономерно, и, пожалуй, наиболее точно отражает проблематику в связи с женской серией художника А. Шевардина.
Вспомнить об этом – взаимоотношениях мужчины и женщины, их представлениях о любви, красоте и облагораживающем воздействии любовного огня на творчество – необходимо уже только потому, что сам факт воспоминания располагает к размышлению, а последнее каллиграфически утончает и обостряет способность восприятия и расширяет возможности интеллектуальной и душевной трепетности. Иначе её можно назвать благоговением, питаемым энергетикой восторга, что равносильно чувственной кульминации, то есть катарсису – очищению.
Подобно тому, как названия описываемых здесь произведений условны, неоднозначны и могут подходить одновременно к разным ню, точно так же и каждый из приведенных афоризмов, будучи непосредственно понятным, допускает иные толкования, вплоть до парадоксального. Но размышление над ними, бесспорно, поможет лучше понять значение сделанного Шевардиным в передаче особенностей женской природы средствами изобразительного искусства. Более того, каждую из написанных им картин из женской серии можно считать тоже афоризмом, но только визуальным. Поэтому, созерцание ню художника и размышление над афоризмами помогают глубже понять сущностное женского и мужского начал.
Рассматривание женских образов, так или иначе, активизирует мысль, вследствие чего у зрителя складывается ментальное представление о женщине. Наоборот, прочтение афоризма и размышление над ним порождают в какой-то мере визуальный внутренний женский образ. В результате сочетания размышления с просмотром, взаимодействия визуального с ментальным происходит обогащение идеального женского образа, его рационально-чувственная кристаллизация.
Когда ты смотришь женщине в глаза,
оставь любую мысль о ревности и знай,
что для мужчины нет пути назад, –
люби её и сердцем понимай!
Известно, что чистота отношений между мужчиной и женщиной очень зависит от ревности, порождающей немало бед. Ведь ревность может быть не только в любви, но и в особом – ревностном – отношении к чему бы то ни было. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что она всегда есть результат внутреннего ослепления чем-либо, затмевающего чистоту мысли и гибкость чувства. Во всех случаях избыточная ревность приводит к душевным, интеллектуальным катаклизмам, чреватым большими страданиями. Полное отсутствие ревности, пожалуй, еще не достижимо людьми. Поэтому очень важно культивировать в себе способность соизмерять ревность с неким идеальным представлением о внутренней гармонии мыслей и чувств.
Ревность – душа любви (японская пословица). Бывает такая любовь, которая в высшем своём проявлении не оставляет места для ревности. В ревности одна доля любви и девяносто девять долей самолюбия (Ф. де Ларошфуко). Ревность легковерна как дитя, и бешена, как дикое животное (Н. Некрасов). Любовь ревнивца более походит на ненависть (Мольер). Ревность наносит смертельный удар по самой прочной и сильной любви (Овидий).
Изображая женщину, художник, очевидно, шлифует своё мастерство рисовальщика и живописца. Ввиду всего сказанного можно сделать вывод, что в еще большей мере он совершенствует душу, обостряет чуткость восприятия, обогащает свои знания о человеке и природе.
Создав свою симфонию обнаженного женского тела, Александр Шевардин обозначил тем самым и перспективы дальнейшего поиска средств выразительности, и направления исследования натуры, в которых могут быть вскрыты новые смысловые пласты. Например, несмотря на то, что портрет и ню тематически различны, они могут быть объединены, вследствие чего пластика тела обогатится мимикой лица, отражающей душевные движения. И обобщенный образ, хотя и написанный с конкретной модели, при соответствующем акценте на лице окажется индивидуализированным, то есть будет выражать личностные особенности натурщицы.
В некоторых произведениях Шевардин смог лаконичными средствами показать выражение глаз модели, несколькими ударами кисти выявив в них чувственную экспрессию её души. Сколь бы разнообразен ни был пластический язык тела, выразительность глаз, конечно же, превосходит его. Какая это бездна непознанного – женские глаза! Как понятно их выражение, и как оно необъяснимо переменчиво! В глазах женщины можно прочесть о самых тайных её желаниях. Для этого необходимо быть чутким к истекающим из них психическим флюидам – внешнему отражению внутренней работы души. Чтобы их ощущать, нужно обладать способностью такого ментального и чувственного единения с женщиной, когда два тела, равно как и две души, становятся подобны двум сообщающимся сосудам.
В женских глазах явлены не только субъективные ее качества. В них живёт субстанциальное – то объективно нисходящее на неё вселенское, что всё в этом мире делает осмысленным, красивым и одухотворённым. Субъективное в женщине может обмануть, но субстанциальное всегда истинно и не подвержено субъективным несовершенствам женского естества. Поэтому, истекающие из глаз флюиды – всегда единство субъективного психического и объективного субстанциального, а также преходящего ограниченного и вечного беспредельного. Чувство симпатии, возникающее между женщиной и мужчиной, есть не что иное, как родственность (в смысле гармоничности, схожести, подобия) флюидов.
Важно подчеркнуть, что кажущиеся такими отвлеченными рассуждения возникли исключительно из практики искусства – конкретного анализа написанных Александром Шевардиным ню. Из них следует, что любовь, без которой творчество обречено по определению, есть способность воспринимать субъективное как субстанциальное. Это одновременно и парадокс, и чудо, и вечная загадка.
АЛХИМИЧЕСКОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ АЛЕКСАНДРУ ШЕВАРДИНУ,
ВЫПЛАВЛЕННОЕ ИЗ НАЗВАНИЙ ЕГО ПРОИЗВЕДЕНИЙ
Вот Шевардин берёт бумагу, кисть и краски,
чтоб совершилось чудо превращенья.
И сбросят женщины свои одежды, маски,
и воплотится в образ истина мгновенья!
Писать натуру на закате дня,
мелодии инстинкта, всплеск эмоций!
Любовь бессильна без душевного огня
как уязвим без музыки был Моцарт!
Рожденье нимфы и река желанья,
движенье токов тела, синий сон!
В модели видя грациозность лани,
художник с нею дышит в унисон!
Апокриф тела, иероглиф чувства,
шум ассирийской колесницы, зов Дриады!
В овеществлении души весь смысл искусства, –
ему не нужно никакой взамен награды!
Бежать в Египет и к природе возвратиться,
но взять с собою мрамор Парфенона, –
точней, его сиянье, чтоб стремиться
к усовершенствованью древнего канона!
Упругое бедро, изгиб стопы,
запястий звон и песнь коленей юных,
покатость плеч и солнечная пыль,
сверкающая в шелестящих струнах
травы, наполненной дыханием влеченья!
И гомон волн, и ветра праздный свист,
и времени неспешное теченье –
таит в себе бумаги чистый лист!
В нём дремлют катаклизмы звёзд, галактик,
и чувства женские, волнующие грудь!
Среди многообразья разных практик
создателем своей системы будь –
о вечном размышляющий художник,
сосредоточенный на женской красоте!
Ведь ты затем поставил свой треножник,
чтоб путь он осветить мог в темноте!