Вытья не было. Воплей «на кого ж ты меня покинул» тоже. Вся процессия по-деловому стояла, молча понурив голову, лишь отпевание священника отражалось от мраморных стен и колонн прощального зала.
«Сонм святых нашел источник жизни и дверь в рай; да найду и я путь туда через покаяние»…
Вой одновременно убаюкивал и наводил на мысли о вечном. От склонивших главы фигур повеяло обреченностью, однако, вида никто не подавал.
Старик Никодимыч наблюдал исподлобья за процессом, надежно стоя в дальнем углу у полузаметной дверки. Ему не надоедало смотреть за лицами провожающих в последний путь. И хотя инструкцией не одобрялось покидание рабочего помещения в момент прощания, администрация смотрело на невинное любопытство старика спустя рукава. Жалко что ли? Пусть себе смотрит…
Никодимыч скучал. За тридцать лет работы крематория он видел многое. И банальное заламывание рук с животным ревом до хрипоты, и пену у рта, и попытки самоубийства. И даже ритуальные жертвоприношения сатанистов. Сегодня все обещало вылиться в спокойное рутинное прощание, возложение цветов, а за воротами крематория все привычно встряхнутся, сбросив тяжесть необходимости обряда и вернутся к своим повседневным делам. Традиция соблюдена, все свободны.
Скучно.
Старик осторожно тронул крайнего скорбящего за рукав. Им оказалась довольно бодрая старушка, мгновенно встрепенувшаяся от прикосновения. Было заметно, что затянувшиеся церковные формальности ей надоели не меньше остальных.
– Простите, – шепнул Никодимыч. – А чем примечателен был усопший?
– Виктор Семенович? – шевельнула губами бабушка. – Ну как же… Золотой человек был. Всю жизнь свою проработал в одном цеху, дослужился до инженера. Весь завод его уважал, любили очень. Ко всем он находил свою дорожку к сердцу. Кого-то успокоит, кого-то подбодрит, пожурит по-отечески. Добрейшей души… Никто слова ему не скажет плохого…
– Правда в семейной не везло ему, – выхлопнула Никодимычу запах ротовой гнили собеседница. – Жена ему всю плешь проела. Не любили они друг друга. А уйти не мог – дети. Так вот и спился, бедняга. Рак печени.
Покойный белел носом в потолок.
– Ай-яй-яй… – старик промокнул глаза платочком. – Как жаль терять замечательных людей… Господь всегда забирает лучшее.
– Да, да, – мелко закивала старушка. – Вы все правильно говорите, все верно…
«Тебя прославляем с Твоим безначальным Отцом и пресвятым, и благим, и животворящим Твоим Духом, ныне, и присно и во веки веков…»
– Аминь! – выдохнул зал, и головы пришли в движение.
Старик Никодимыч нырнул было в спасительную тень возле привычной дверки, собираясь отправиться выполнять свою работу, как его за руку поймали крепкие мозолистые пальцы.
– Послушай, отец. Ты же тут работаешь с печью? – пальцы шевельнулись и почесали угреватый нос, принадлежавший вместе с пальцами уверенного вида мужчине средних лет.
Никодимыч молча кивнул. Он уже понимал, что последует дальше.
– Я директор завода, на котором Виктор работал. Человек он был уважаемый, как и все здесь мы. Отец, постарайся, чтобы все прошло без каких-либо нареканий. И вот еще – помяни раба Божия Виктора Николаева.
Пальцы юркнули в пиджак и извлекли на свет пятьсот рублей.
Старик еще раз кивнул, сохраняя солидность, но деньги взял.
– Не переживайте. Все будет в порядке, я тридцать лет тут работаю…
Уйти сразу вниз снова не удалось. Подскочила женщина бальзаковского возраста с удивительно живым носом, постоянно дергающимся.
– Скажите. Я вдова покойного. А может такое быть, что перепутают прах моего мужа с кем-то еще?
– Разумеется, нет. Мы чистим печь после каждого усопшего.
– Я не хочу, чтобы мой муж был с кем-то перепутан. А вы там не воруете случаем? Костюмы там, например, а? – вдова подозрительно ткнула носом в сторону Никодимыча.
– Не переживайте, все драгоценности, включая кольца и золотые зубы, были удалены еще в морге. Дело в том, что токсичный выброс в атмосферу при их сожжении слишком отрицательно сказывается на озоновом слое. Вы можете получить все это у смотрителя морга в здании напротив.
– Надеюсь, вы не зря свою зарплату получаете, – вздернулась вдова, направившись к выходу.
Никодимыч переглянулся с бывшей собеседницей. «Бедный мужчина» – «Да-да», кивнула старушка.
Привычный подвал встретил старика просачивающимся теплом сквозь раскаленную, шестисотградусную печь. Никодимыч дернул рычаг. Пока тело спускалось из зала прощаний в его тесное царство, притянул к себе багор и подготовил каталку.
Механизм послушно доставил незакрытый гроб с покойником вниз. Старик покачал головой.
– Хороший человек ты был, Виктор Семенович. Помянуть вот просили… Хороший. Почти святой.
Никодимыч забрался на табуретку с ногами и неожиданно прыгнул трупу на грудь. И принялся свирепо скакать, опираясь на багор и периодически пиная в подбородок. Тело, ограниченное гробом, тем не менее умудрялось дергаться и окоченело взбрыкивать ногами. Со стороны казалось, будто оно не то сопротивляется вандализму старого крематора, не то поддерживает дикими плясками его действия.
– С-с-сука, тварь по-га-на-я! – бесновался старик. – Святой, тля. Тварь мерзкая! Не-на-ви-жу вас, гадких людей. Одни беды от вас!
Он устало замер на вмятой грудной клетке, после чего принялся осторожно спускаться. Стоя на полу, нанес еще несколько ударов багром по груди. От гроба откололся кусок древесины и глухо упал на пол.
– Скоты вы… – прошипел живой. – Деловы-ы-ые, тля! Ударники производства, ученые, цветы жизни… Суки. А как в автобусе место уступить, куда ваша доброта девается? А как хамить и материться? Где ваше образование? Твари. Ну ничего-о-о. Старик Никодимыч для того тут и посажен, чтобы показывать вам, тварям, что правда последняя за мной… Хоть охрипните у подъездов с гитарами и водкой вашей по ночам. А все равно все ко мне попадете. Я есть господь ваш… Я! Знаю натуру вашу, сучью.
– Егорка, мать твою ети! Опять заснул, пес. Иди сюда, работа вон приехала.
Восемнадцатилетний внук Николая Никодимовича деду помогал охотно и весьма интересовался покойницкой темой. Он уважительно взглянул на искореженное тело, однако ничего не сказал. Абсолютная политика дедовской мизантропии ему была не в новинку.
– Давай на раз-два. Рраз! И два…
Четыре сильные руки умело перекинули домовину на каталку, изголодавшаяся печь приветливо раскрыла пасть, и Виктор Семенович отправился в свой последний путь…
– Сгоняй, Егорка, за беленькой. Выпить надобно. – Заветная пятисотка нырнула в теплую подростковую ладонь. – Тем паче, ты уже совершеннолетний, можно. Хороший человек был Виктор Семенович…
Никодимыч подмигнул внуку, заботливо подтолкнув его в спину.
Здравствует огненный Молох!
Старик опрокинул пыльную рюмку, крякнул. Что бы ни говорили, лучше беленькой нет напитка. Егорка, явно подражая авторитету дедовскому, закашлялся, торопливо запихал в рот кусок докторской, перебивая горечь непривычной пока еще водки.
Гроб уже разваливался. Сквозь специальное окошко это заметно особливо хорошо. Окутанный огненным сиянием он постепенно обнажал человеческие останки.
– Что примечательно, Егор, – зашамкал салом Никодимыч. – Еще неделю назад он был живым. Радовался, на службу бегал, жене колготки покупал. А счас – вон, посмотри, что осталось.
Покойный, объятый голубоватым пламенем, внезапно страшно согнулся в пояснице и вытянул вперед руки. Его начало корежить, конечности потянулись в сторону заслонки.
– Вряд ли неделю. Он от рака же помер. Валялся в изнеможении поди. – Егор равнодушно пялился в окошко. В первое время было интересно, даже жутко. А сейчас…
Сейчас температура печи подбиралась к девятисот двадцати градусам по Цельсию. А значит, самое интересное впереди. Впрочем, можно еще по одной пока.
Кипящая кровь в отверстиях природных – неинтересно уже. Забавно лопаются и стекают глаза. И все это под дерганья и конвульсии останков человеческих.
Покойный будто совершал последний свой нелепый танец, отдавая остатки жизни в яростных и неестественных рывках. То валился на бок, то снова сгибался в пояснице, махая руками.
Егор налил спешно, ухватил бутерброд, вернулся к окошку. В таких случаях логичней было бы креститься и желать царствия небесного, но крематоры редко верили в бога. В того самого бога, которому поклоняются люди. Нет, что-то несомненно есть. Но что?..
Вот оно.
Голова неслышно под шумом огненного буйства плавно отвалилась от тела, покатилась. Уже не человеческая плоть тянет руки свои дрожащие, словно требуя выпустить ее наружу, будто бы не желая быть сожженной. Не плоть уже, скелет. Скелет с раскаленными докрасна костями выражает боль и ненависть к живым извергам. Казалось, слышны стоны сквозь гудение пламени.
Горел зеленым пламенем мозг.
И наконец, лопнуло. Развалился череп, превратившись в мягкое желеобразное вещество. Огонь жадно поглощал остатки некогда логичных костей, а ныне набор непонятного советского конструктора с недостающими деталями.
Егор крякнул, выпил пятьдесят грамм, закусил, морщась, бутербродом. Шоу окончено. Он взглянул на мобильник – полтора часа с начала. Да еще с пару часов печь остывать будет. Неплохой спектакль мертвых для живых…
– Егор, поди сюда. Давай еще по одной, пока время есть. А то попрут же, мерзавцы, попрут скоро.
Словно очнувшись, внук поспешил за стол. К водочке есть еще вкусная рубленая строганина, с молчаливого согласия деда оставленная «на десерт». Было бы глупо позволить все двести грамм старику Никодимычу.
В метре от выпивающих, за надежной керамической стеной неестественно тусклым пламенем догорала пораженная раком печень. Раковые клетки очень неохотно кормят огонь.
13 мая – 17 мая 2012 г.
Для описания процесса кремации
использовались интернет-ресурсы.