Что могло бы случиться, но не случилось в 1991 году на ВАЗе.
Ночью выпал влажный мартовский снег, забелив всё вокруг. При каждом шаге на тротуаре оставались четкие черные цепочки, словно заполненные тушью. Таких следов в предутреннем дворе совсем немного. Колеблясь, я осторожно подошел к соседнему подъезду, где висел обгоревший почтовый ящик, и оглянулся на мрачный двор многоэтажек. Прислушался.
Где-то далеко, за улицей Свердлова или Дзержинского, пугающе хлестали одиночные выстрелы. Для автоматных очередей время ещё не настало. Я зябко поежился, то ли от утреннего холода, то ли от неясного предчувствия неизбежного. Сунув руку за пазуху ватника, достал измятый конверт и с усилием протолкнул в щель ящика, и снова оглянулся. Нет, никто не видел. Но предосторожность не помешает. Сейчас мало кто кому пишет письма. Не хочется лишних расспросов. Поднял матерчатый воротник, хоть как-то защититься от стылого ветра, и посмотрел на окно пятого этажа, где в тусклом свете свечи металась огромная тень. Семёну пора выходить, а он, видимо, только встал. Каждый раз одна и та же история. Неисправимый.
Я снова вернулся в подъезд, чтобы сохранить тепло, накопленное за ночь. Дорога предстояла дальняя. Хорошо, если за два часа доберемся, а то уйдет и все три. Успеем к шапочному разбору. Поэтому и надо выйти пораньше, чтобы опередить других. В кромешной тьме прошел подальше от входной двери и промерзлых батарей центрального отопления. Прислонился к стене и закрыл глаза, чувствуя нарастающую блаженную дрему. Хроническое недосыпание кого угодно свалит с ног.
Так, одно дело завершил, но думать о нем не стоит. Забыть напрочь. Надо отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном. Но ничто не приходит на ум, даже сплю, как убитый, без сновидений. Впрочем, что-то такое мелькало, а что, не могу разобрать, может, что-то вещее, а я забыл.
Сверху послышались гулкие шаги. Но не Семена, а кого-то другого. Я предупреждающе кашлянул, чтобы тот, с перепуга, от неожиданности не выстрелил. Сколько подобных случаев, сплошь и рядом, свой убивал своего, приняв в темноте за врага.
Тот, сверху, начал спускаться по лестнице осторожней, то и дело, высовывая голову из-за перил, и я сказал:
— Да свой я. Семена Иванова жду из 71-ой квартиры.
— А-а, это ты, Павлик Морозов.
Я узнал голос Григория Будника, отца пятерых детей, вернее, четверых. Пятый похоронен на прошлой неделе, умер от воспаления легких.
— Мизанов, а не Морозов. Павел Мизанов, — поправил я, не понимая, почему он при каждой встрече всегда называет меня Павлом Морозовым?
Будник на десять лет старше, поэтому я особо не возникаю, только каждый раз поправляю.
— Ну да, я и говорю, — не теряется он. – Чего не спится? Поднялся в такую рань.
— А у тебя от чего бессонница? Всё себе заграбастать хочешь? Рук не хватит.
— Как же, у вас заберешь. Молодые, хваткие, горло перегрызете, а своего не упустите.
Он встал плечом к моему плечу, попыхивая вонючей сигаретой, темно-красный огонек которой чуть-чуть освещал черные губы и жесткие волосы вокруг них.
Мы снисходительно пикировались, пока не услышали быстрые шлепки легких ног по лестничному бетону, гулко резонирующему в пустом подъезде.
— Опаздываешь, Семка. Ведь договаривались на четыре часа, — упрекнул я приблизившийся, неразборчивый в темноте, силуэт.
— Виноват, Паша. Вечером мать поставила свечку в своей комнате, а я в потемках не сразу нашел. Всех перебудил. Ну, как там, постреливают? Наши, нет? – спросил он, первым выходя на улицу.
Дверь, выматывающе, заскрипела ржавыми петлями.
— Поди, разберись, наши, не наши, — раздраженно пробурчал я, натягивая дырявые перчатки и, досадуя на жену, которая не может найти время и заштопать их, вечно приходиться по-несколько раз напоминать.
— Перестаньте базланить! – зашипел Григорий. – Засекут. Перестреляют, как куропаток.
— Нашел, кого вспомнить. Где ты видел, этих куропаток? – съязвил Семен. – Небось, ни одной не осталось. Всё кругом отравлено нефтью, пестицидами, гебрицидами.
— Тихо! – Григорий вскинул руку, призывая прислушаться.
За светлым проемом зданий послышался отчаянный мужской крик, и следом раздался резкий выстрел. И тишина. До звона в ушах.
— Да-а! Ещё одна душа в рай отправилась, — протянул Григорий. – Там не пройдем, надо уходить дворами.
Мы завернули за угол дома и бросились бежать под прикрытие школьных стен. Здесь, метров на сорок, почти в полной безопасности, защищены густой порослью шиповника. Если только снайпер не залег на крыше шестнадцатиэтажки, оттуда можно достать. Впереди нас ещё одна группа кралась вдоль стены. Я облегченно вздохнул. Если и была опасность, то с увеличением группы, она заметно уменьшалась. Чем больше людей, тем значительней шанс уцелеть.
Мы почти догнали группу, как вдруг все остановились, обшаривая взглядом безлюдный проспект, с двумя рядами черных фонарных столбов, ужасающе похожих на виселицы. Тонко свистели пули, напоминая об осторожности.
— Наугад стреляют, сволочи! – сказал кто-то из чужой группы.
— И где они только патроны достают? – поддержал Семен.
— Наши и продают, — ответил тот же голос. – Быстро, всем разом, чтобы не успели пристреляться!
Мы бросились через широкий проспект, жадно ловя губами остужающий воздух, которого не хватало, чтобы добежать до безопасного места. За спиной запоздало протарахтела автоматная очередь.
— Это вам не нормы ГТО сдавать, — пошутил мужик в тулупе, прячась за худой ствол тополя.
Все облегченно рассмеялись. Приятно в очередной раз обмануть смерть.
— Дворами двинемся или по тротуару? – спросил кто-то.
— Один черт. Что там стреляют, что здесь. По тротуарам быстрей пришкандыбаем.
Мимо сосредоточенно прошла большая группа настороженных людей. Мы потянулись следом, положившись на судьбу. Предстояло пройти ещё два квартала до улицы Дзержинского, а там уж как придется. На месте будет видно, то ли ползком, то ли перебежками.
От мрачных подъездов к нам присоединялись всё новые группы молчаливых людей. Равномерная поступь десятков пар ног завораживала. В толпе идти легче. Если поскользнешься, не дадут упасть, поддержат под локоть, да и теплей, ветер не так сильно продувает.
Всё же жить можно, с благодарностью думал я, стараясь идти в ногу и не наступить на чьи-то онучи. Бывало, обмотки сползали и змеей дергались за ногой. Неожиданно налетел на спину впереди идущего. В середине группы произошла заминка – двое мужиков поволокли третьего под руки к стене пятиэтажки. Прислонив тело в сидячем положении, они догнали нас по обочине тротуара.
— Что с ним? – спросил голос рядом.
— Голодный обморок, — равнодушно ответили догнавшие.
Мне это знакомо, не раз оказывался в таком же положении. Резкие перебежки выматывали, лишали последних сил. Ничего, на холоде быстро придет в себя, присоединится к другой группе. Главное, дойти, а там, считай, что выжил.
Снова равномерный ход, приглушающий чувство опасности, а надо смотреть по сторонам, особенно на плоские крыши многоэтажек. Чаще всего, оттуда и приходит смерть. Нет сил, всё время дергаться, быть в напряжении. Кто-нибудь да заметит.
Оглушающий взрыв разметал группу.
Я упал от мощного толчка безвольно обмякшего человека, который до этого шел впереди и защитил меня от осколков гранаты. Свалил с себя тело и с содроганием посмотрел на растерзанного мужчину. Секундой позже, и этим трупом мог оказаться я сам.
Уцелевшие поднимались, не обращая внимание на стоны покалеченных, продолжая путь вперед. Задерживаться бессмысленно, ни у кого нет дефицитных индивидуальных пакетов. Точно так же поступили бы и с нами. Когда рассветет, проедут омоновцы, подберут раненых и убитых.Несмотря на взрыв, людей меньше не стало. По обеим сторонам проспекта нескончаемые вереницы идущих.
Нет, всех не перебить, мы дойдем, с ожесточением думаю я, снова входя в привычный ритм. Неожиданно кто-то тронул за плечо. Оглянулся. Обрадовался. Семен! Немного потрепанный, без вязаной шапочки, но живой! Он хрипло говорит:
— Гришку Будника в клочья разнесло. Бедная Катя, с четырьмя детьми осталась. Что будет делать?
— Как-нибудь, — поддерживаю разговор, чтобы не поддаться паническому страху. – Пацанов отдаст в суворовское училище, а с девчонками в садик нянечкой пойдет.
— Не так-то просто нянечкой устроиться. Детей всё меньше. Мухи дольше живут. И куда смотрит наш Впередсмотрящий? Скоро мужиков в России не останется.
— Тихо, ты. Услышат, — беспокойно оглянулся я.
— Пусть доносят. Устал от такой жизни. В тюрьме хоть трехразовое питание, не стреляют. Живым есть шанс остаться.
— Устарели твои сведения. Сократили и там. Два раза в день. Утром и вечером кормят. А к уголовникам посадят, не обрадуешься.
— Не скажи. Они сейчас не те, что были при Солже, кое-что поняли.
— Молчи. Не хочу тебя слушать.
— Боишься?
Я не ответил. Что с дураком связываться, ничему его жизнь не научила. Того и гляди, обоих заложат. Надо упредить. Пусть язык не распускает. Одним конкурентом меньше. Да, так я и сделаю. Сразу же перед работой зайду в оперчасть и доложу.
По мере приближения к улице Дзержинского, движение группы всё заметнее замедлялось.
Нетерпеливые начинали обходить по заснеженным газонам, просачиваясь к самому опасному участку. Именно здесь больше всего погибает. Улица простреливается насквозь, легко попасть под шальную пулю. Но, то и дело, поднимались смельчаки, бросались, к счастью, через не очень широкую улицу.
(Проектировщики, словно знали, как в будущем сберечь тысячи жизней. Другие улицы, вдвое шире.)
И там уже падали на землю, уползая в кусты, за которыми можно считать себя почти в безопасности.
Я и Семен залегли перед протоптанным тротуаром, пытаясь, хотя бы интуитивно понять,
выбрать наиболее безопасный момент для перебежки. Сзади, по улице Революционной, дребезжа железками, на всех парах мчался автобус, плотно набитый людьми.
— Отчаянные ребята, — завистливо произнес Семен.
— До поры, до времени. Забыл, как последний Икарус эрэсом долбанули? Только трое и выбрались живыми.
— Зато они через пять минут будут на месте, а нам топать да топать.
Вдогонку автобусу понеслась автоматная очередь. Запахло жженой резиной. Шлепая распоротым баллоном, автобус умчался в темноту, прокалывая её единственной, уцелевшей фарой.
На востоке появились утренние краски пробуждающегося дня.
— Половина шестого. Вот время шпарит! Пора, — шепнул Семен. – Терять нам больше нечего, кроме своих цепей.
Вечно он со своими идиотскими шуточками, подумал я и рванул изо всех сил. Нога запнулась об ледяную кочку, как раз на середине улицы, и я растянулся, ударившись лицом. Перед падением успел заметить, что и Семен тоже упал. Вот совпадение, подумал я, вытирая кровь с разбитой губы, и не спеша подняться, чтобы снайпер переключил внимание на другой объект. Потом рывком вскочил и упал рядом с Семеном.
— Всё, пронесло! – хлопнул я его по плечу. – Давай, поползли, я уже замерз лежать.
Но, по тому, как Семен безмолвно лежал, я почувствовал неладное, и повернул ему голову. Страшно глянули тусклые, безжизненные глаза, из края рта сочилась кровь.
— Да что ж это такое?! – отчаянно взмолился я, оглядываясь на перебегающих людей.
Но никто не остановился, торопясь укрыться от неистово жалящих, ядовитых шмелей. Я зарыдал, уткнувшись Семену в телогрейку, краем сознания понимая, что такая разрядка необходима, иначе можно сойти с ума. Действительно, слёзы принесли небольшое облегчение.
Подбежал незнакомый парень, помог подняться, за руку потянул через дорогу. Я не успел поблагодарить, как он переметнулся через сугроб и побежал дальше. По Косому дублеру можно не спешить, хотя постреливают и здесь.
С каждой минутой небо всё больше светлело. Потрескивание выстрелов оставалось за спиной, словно статистические разряды небесной материи. Самое страшное позади. Оставшийся путь проходили в расслабленном оцепенении. Людской поток втягивался проходной седьмой вставки. Все спешили пройти в главный корпус, чтобы в тепле дойти до своего участка.
Вертушка проходной перемалывала на дискретные порции. Я прошел узкий загончик и, показав пропуск, незаметно сунул вахтерше металлический рубль с чеканным профилем Впередсмотрящего. Она, не глядя в руку, разрешающе кивнула.
Тех, кто не догадывался подмазать, направляла в досмотровую комнату, где вахтерши заставляли раздеваться чуть ли не догола.
На завод не разрешалось ничего проносить, ни домашней одежды, ни книг, но, самым главным табу – были запчасти. У нарушителя отнимали пропуск, он автоматически лишался работы и выходного пособия. Это означало голодную смерть для всей семьи. Если хочешь что-либо пронести, дешевле откупиться, вахтеры тоже люди, могут посмотреть сквозь пальцы, не досматривать перед работой.
В вестибюле вставки я с наслаждением вдохнул теплый воздух и расстегнул ватник. Поднялся на второй этаж, нужно спешить позавтракать и идти искать работу. Лучшие места, конечно, уже заняты теми, кто пришел раньше, и теми, кто вообще не уходил с завода. Администрация борется с такими нарушителями, отлавливают и выставляют за территорию. Но завод большой, укрыться можно во многих местах, чтобы лишний раз не подвергать свою жизнь опасности на пути к заводу.
На входе в столовую расписался в ведомости на получение питания. В руку бросили два талончика: на завтрак и обед. Выстояв очередь, взял поднос, на котором уже стояла тарелка перловой каши, стакан горячего молока и пакетик жареной сои, который положил в холщовый мешочек, для гостинца сыновьям. Они каждый день с нетерпением ждут моего возвращения. Надо видеть, с какой радостью и торжествующими воплями шутливо отнимают мешочек.
В огромном зале дробный перестук ложек. Утром никто не разговаривает, все поглощены едой. Многие только здесь приходят в себя после уличного побоища. Я допил молоко и на секунду задумался – разрешалось подойти к кипятильнику и налить стакан кипятка. Некоторые так и делали, стараясь обмануть желудок добавочной тяжестью.
Но время неумолимо приближалось к семи часам, и я поднялся из-за стола. В раздевалку заходить не имело смысла. Последний раз спецовку выдали четыре года назад. Мало на ком сохранились ветхие обноски. В чем приходили, в том и работали. Только дома можно переодеться в хоть рваное, но своё, чистое.
Мой участок за пятой вставкой. Здесь когда-то собирали моторы. Сохранились испытательные тумбы, конвейерные подвески, на тот случай, если когда-нибудь жизнь наладится, всё войдет в норму. Но на это надежды никакой. Сопротивление независимиков не уменьшалось.
Хотя, кажется, и не увеличивалось, застыло на одном уровне, несмотря на то, что каждый день у проходной омоновцы сваливали десятки трупов. Правда, никто не мог с уверенностью сказать, что это были сплошь одни независимики. Можно догадаться, что ничто не мешает омоновцам заниматься приписками, добавлять сюда всех застреленных. Трудно понять, как при таких огромных потерях, независимики продолжают сражаться? Словно какой-то неистребимый чудовищный дракон, когда на месте отрубленной головы, вырастает новая.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/17/488