На моем участке вовсю идет работа, хотя смена ещё не началась. Все спешат застолбить рабочее место. Я с огорчением отметил, что хорошие места сборки уже заняты, остались подсобные работы, где заработок в два раза ниже. Можно взять наряд на прессовые работы, уйти в начало сборки, где деревянными молотками на специальных пресс-формах доводят до кондиции кузова. Адская работа, и хорошо оплачиваемая. За неделю отстегивают брежневку. Но не многих хватает на столь длительный срок.
На участке вручную собирают десять автомобилей, переходя от одного к другому по мере завершения операции. При хорошей работе автомобиль за смену проходит весь цикл сборки, потом его закатывают на тележку, и увозят на погрузку в закрытые вагоны. И за границу, где специальная фирма устанавливает мощные моторы и электронное оборудование. Советские автомобили ценятся за границей, потому что делаются по индивидуальному заказу. Кузов и салон расписываются художниками в лучших русских традициях, от хохломы до сюрреалистичной живописи.
Заказывают и классическую живопись, но редко, слишком дорого обходится кропотливый труд художников, единственной хорошо оплачиваемой категории заводских работников, которые могли заработать в неделю до двух брежневок, по-старому – две тысячи рублей.
На одноцветные автомобили ставятся отечественные моторы — пойдут на наш рынок.
Бригадир, в хорошей синей тройке, сидел на своем обычном месте, небольшом постаменте, откуда всё видно, кто как работает и чем занимается. Можно вовремя вмешаться и дать руководящее указание. Я поднялся по железным ступенькам и почтительно спросил:
— Анатолий Федорович, куда мне сегодня можно встать?
Он на три года старше меня, но страх как не любит, когда называют по имени, или "тыкают". На непонимающих, жестоко отыгрывается, ставит на самые невыгодные работы. И сейчас, набивая себе цену, для важности посмотрел в журнал на расстановку рабочих, и сказал:
— Пойдешь на оплетку сидений. В следующий раз будешь раньше приходить.
— Так еще семи нет! – для проформы возразил я, хотя отлично понимал, что спорить бесполезно.
— А другие пришли раньше. Иди-иди, не развалишься.
Грохоча сапожищами, взбежал диспетчер Федька Косой.
— Анатолий Федорович! Шестереночных пар дифференциала ни одной нет! Нечего на машины ставить.
— Как, не осталось? Вечером сам проверял. Были.
— Свистнули, Анатолий Федорович. Вероятно, с соседнего участка увидели, что у нас небольшой задел, вот и увели.
— А сторож? Куда смотрел сторож?!
— Что, сторож? Вы же сами прекрасно знаете, как это делается: пломба цела, а в контейнере пусто.
— Ладно, черт с ними! Что-нибудь придумаем. Пашка, вернись. Сиденья отменяются. Пойдешь в 62-ой корпус за дифференциалами.
— Там же враги народа! Убьют! – поразился я нелепому распоряжению, равносильному совершению подвига Александра Матросова.
— Очень ты им нужен. Без тебя хватает. Не бойся, сейчас позвоню, и обо всем договоримся. Алле, диспетчерская? Дайте Ламбаду. Ламбада? Привет, хрен моржовый! Это я – Пимен. Тебя ещё наши не пристрелили? Ваши? Ваши до меня не доберутся, щупальцы коротки. И потом, я слово заговорное знаю, пули за версту облетают. Правда, одна шальная насквозь шапку прошила, пришлось звездочкой прикрыть. Кто не знает, тот и не догадается, что там дырка. Как у тебя с дифференциалами? Мне бы десяточек, до вечера продержаться. На обмен? Какой разговор? Говори. Если есть – пожалуйста. Так. Понял. Ящик зеленых. Лады. Иринка, как, родила? Привет большой. Передай ей – помню. Если что надо – звони, приготовлю. Хоп.
Бригадир положил трубку и внимательно посмотрел на меня, как бы решая, насколько я проникся важностью задания.
— Возьмешь тележку, заедешь в кладовую к Игорю Моисеевичу. Он даст ящик зеленых. Отвезешь в 62-ой корпус, а там взамен дадут десять пар шестеренок дифференциала. Платок белый есть? Держи в левой руке, чтобы ненароком не спутали. Не трусь, курьеров не убивают.
На улице пронзительно и равнодушно светило холодное солнце. Тележка на резиновом ходу катилась легко, груз почти не ощущался, несмотря на тяжелый, запломбированный ящик. Что там могло быть? Ещё никогда не приходилось сталкиваться с подобной секретностью. Что можно привезти в небольшом ящике на автомобильном заводе? Промелькнула мыслишка о патронах. Но я служил в армии и знаю, в каких ящиках они перевозятся. Здесь же совершенно другой формы и размеров ящик. Детали. А какие – не моё дело.
Никогда не был в 62-ом корпусе. Ветераны говорили, что раньше там делали автомобиль "Нива", на котором можно было огороды пахать, канадцы так и делали. Но, вот уже пятый год, как клепают восстановленную "копейку", с мотором и всеми прочими причиндалами, полностью приспособленного для внутреннего рынка России, где всё идет нарасхват. Точно так же, как и наши уникальные автомобили, собранные в главном корпусе.
Меня всегда поражало, что в 62-ом корпусе умудрялись выпускать почти столько же автомобилей, сколько и мы, при численности рабочих на порядок меньше. 140 автомобилей каждый день, кроме выходных, субботы и воскресенья, на которые не хватало комплектующих и проката.
Вражеская территория заботливо огорожена высоким забором из колючей проволоки поверху — ни один диверсант не решится преодолеть днем такое препятствие.
В узком проходе, словно хищник в загоне, стоял часовой с автоматом в руке. Он давно заметил меня, направив дуло в мою сторону. Пришлось поднять белый платок повыше. Хмуро выслушав, часовой позвонил по телефону. Скоро из ворот корпуса вышел человек, катя перед собой тележку.
Я с волнением ожидал встречи с живым врагом народа. Мертвых видел не раз, а вот с живым придется встретиться впервые. Солдат не в счет, он мог быть и нашим, выполняет разграничительную миссию.
Чем ясней становились черты лица врага, тем больше я приходил в изумление. Не может быть! Это какое-то недоразумение! Витька Фастов из седьмого "Б". Вместе за одной партой сидели, одновременно в комсомол вступили. Потом его отца куда-то перевели, и он исчез с моего горизонта.
— Ты что там делаешь, Витька? Помогаешь врагам народа? – чуть ли не заикаясь, произнес я.
— Сам ты враг народа! – рассердился Витька. В отличие от меня, он был в чистой спецовке, с красивой вазовской эмблемой на рукаве. – Напичкали вас идеологическими штампами, а вы и рады: не надо мозгами шевелить. Может быть, твой Впередсмотрящий и есть настоящий враг народа?
— Ты что, Витька?! – Я с испугом оглянулся на солдата. – Как можно такое? Донесут!
Витька рассмеялся.
В самом деле, что я мелю? Просто не в состоянии представить, что он с ними. Мы же одно целое, а он там, у них!
— Парни, это вам не видео-бар, а КПП. Закругляйтесь, — упрекнул солдат.
— Ты что, не видишь, кореша встретил?! – возмутился Витька. – Это ж, сколько мы с тобой не виделись?! Лет десять? Двенадцать. Целая эпоха, целая жизнь. Чего только не наворочали наши руководители!? Ладно, давай поменяемся ящиками.
— Что в них, не знаешь? – спросил я.
Витька с интересом посмотрел на меня.
— Ты не догадываешься? Ну и не надо, легче жить будет.
— Ты хочешь сказать, там… Но это невозможно! Как?!
— Я тебе ничего не сказал. Мало ли что там может быть. Партия импортных электронных плат, например.
— Под пломбой?
— В самый раз. Они, знаешь, какие дорогие? Ладно, я ничего не говорил, ты сам догадался. Голова есть, и молчи, если хочешь пожить дольше. А насчет врагов народа – задумайся. Хотя бы на час предположи, что мы правы. Мы, а не вы, — сказал Витька, намереваясь увезти запломбированный ящик.
— Такого не может быть!
— У нас всё возможно. Прощай!
Он улыбнулся, помахал рукой и покатил тележку от колючей изгороди. Не в состоянии больше удивляться, я тоже повернул и медленно покатил тележку к восьмой вставке, пытаясь понять несопоставимое. Если они правы, то кто же тогда мы? И почему бригадир меняет патроны на запчасти? Как всё это стыкуется? Кому верить? Кто враг, кто друг? Не такими ли патронами сегодня убиты Семен и другие? Сейчас же надо пойти в оперчасть и всё рассказать как есть. Кто-то управляет нами, как марионетками. Далеко ли потянется ниточка? Мой долг им помешать. Возможно, самонадеянное решение, не по зубам орешек. Но долг гражданина я выполню.
Оперчасть находилась на втором этаже шестой вставки с северной стороны, как раз на пути, вот только куда тележку деть? Сопрут. Придется завезти на участок, а потом уже улучить время и сообщить оперативникам, пусть займутся бригадиром и Игорем Моисеевичем.
Я поставил тележку на место и подошел к бригадиру, узнать дальнейшее место работы. Он испытывающе, посмотрел на меня и показал на стул.
— Говоришь, кореша встретил? Это хорошо. И что же он рассказал? Это он намекнул, что в ящике лежит? Я так и думал. Никому ничего нельзя доверить, всех за язык кто-то тянет. Понимаешь, какое дело: у нас всё взаимосвязано. Не доставь мы им ящик патронов, они возьмут их в другом месте, а мы останемся в проигрыше. Вот посмотри: у нас увели контейнер с дифференциалами. Не тебе объяснять, какую сумму они стоят. А где замену взять, пока новые сделают? Мы бы дернули сборку на две смены. Десяти автомобилей страна не досчиталась бы. И вас по карману чувствительно ударили.
— Но этими патронами они нас убивать будут.
— А мы их. Еще неизвестно, кто кого больше убьёт. Это жизнь. Диалектика. Сегодня ты, завтра – тебя.
— Но, если мы не дадим патроны, они не смогут убивать, — тупо повторял я, не в силах понять, как можно игнорировать столь простую истину.
— Это на первый взгляд так кажется. Всё гораздо сложнее, чем ты думаешь, — внушительно произнес бригадир.
Пожалуй, в этом он прав, всё намного сложнее. Я и не собирался с ним спорить. Не видел таких умников, которые спорят с начальством, пусть даже с бригадиром. У нас бригадир царь и Бог. Это раньше он ничего не значил. А ныне начальник цеха приходит к нему советоваться. В его руках сосредоточена реальная власть над людьми.
— Сделаем так, — сказал бригадир, внимательно наблюдая за моим лицом, как бы проверяя реакцию на свои слова. – Я давно тебя приметил. Работаешь старательно, по-коммунистически. Это ценно. Пора тебе в люди выходить. Согласен?
Я неопределенно пожал плечами и скривился, мол, не понимаю, что он имеет в виду – выйти в люди. Если намекает на постоянное место на сборке, то я не против. А если что иное, то прежде надо услышать, а потом уже соглашаться. Он так и понял мою кислую физиономию.
— Будешь постоянным курьером. Михалыча, видимо, подстрелили, коль до сих пор на рабочем месте не появился, а ты удачно подвернулся. Так и продолжай. Ну, что тебе, жлоб?! Не видишь, я с человеком разговариваю?! – разъяренно заорал он на сборщика, сунувшегося со своими неотложными делами.
Эта его беспричинная ярость многое открыла. Я понял, он вынужден купить моё молчание за хорошую должность. Если не соглашусь, меня просто-напросто уберут. И он понимает, что я это знаю. Но и моё согласие не дает гарантии, что не захотят убрать потом, когда потеряю бдительность, поверю, что хотят сделать своим человеком.
Сборщика ветром сдуло, а я невинно спросил:
— Сколько получать стану?
— По высшей ставке. Две брежневки в неделю.
— Чистыми?
— Чище не бывает. Грязное – государство само возьмет. Ну, как? Согласен?
— Ещё бы! – простовато улыбнулся я, давая понять, что меня бояться нечего, готов за малую подачку задницу лизать.
— Ну и лады. Подожди, я этого жлоба отпущу. Не люблю, когда стоят над душой. Потом с тобой поговорим.
До обеденного перерыва бригадир втолковывал мои новые обязанности. Я понял, становлюсь обыкновенной шестеркой, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Но за такие деньги, чего не сделаешь? Купил меня Анатолий Федорович со всеми потрохами. Одной из не самых обременительных обязанностей мне вменялось – в обеденный перерыв сидеть на телефоне и отвечать на звонки. Как? Инструкцию получил.
В случае срочного вызова, должен бежать за бригадиром в подвал. Я там ни разу не был. Лишь видел, что время от времени, туда спускаются какие-то люди, и особо не задумывался, зачем? Дверь всегда на запоре, и, оказывается, открывается после условного стука, этакое – ти-ти-та-та.
Коротко рявкнула сирена воздушной тревоги, оповещая о начале обеденного перерыва. Вынужденная мера, не у всех есть часы. А те, у которых они есть, предпочитают держать дома, чтобы не разбить при обстрелах.
В цехе всё стихло, а через две минуты погасло освещение. Всюду вырубили электроэнергию, которую строго экономили, подавая в жилые кварталы. Электроплитами пользоваться запрещалось, стояли легкоплавкие предохранители, при чуть повышенной нагрузке они плавились, а нарушитель штрафовался на брежневку. Поэтому мало кто рисковал. Довольствовались светом и включенным телевизором, если у кого сохранился со старых времен.
Телевизоры нового поколения, в основном, шли за границу. Внутреннего рынка не существовало, не все могли выложить полторы сталинки за стереоскопическое чудо ХХI века, чтобы потом за два часа жизни, при электричестве, посмотреть вновь восстановленную официозную программу "Время" и один из развлекательных стереофильмов прошлого века.
Рабочие спешили занять очередь в столовую на седьмой вставке. Бригадир ушел в заводоуправление. ИТР питались отдельно, кто-то говорил, что им даже мясо дают и салфетки на каждом столе. Врал, небось. Это ж, сколько мяса надо, чтобы хватило на всю ораву начальников?
Две столовые, на седьмой и первой вставке, обеспечивали всех рабочих первой смены. А когда-то, я помню, столовые работали на каждой вставке. Впрочем, что вспоминать о прежней жизни? Главное, Впередсмотрящий недавно заявил, что с каждым годом жизнь будет становиться всё лучше, а независимщиков перестреляют и отправят в лагеря Якутии алмазы добывать.
Здесь я с ним немножко не согласен, но вслух не высказываюсь. Зачем убивать? И без того много крови пролито. Пусть уж лучше пользу приносят социалистическому отечеству. За алмазы и золото много валюты можно приобрести. А это хлеб, картофель, сахар. Про мясо умолчу, не до него.
У входа в столовую показал талон бородатому мужику, и он вложил в руку пачку обязательных сигарет "Стрела". Я не курю, но, как и все, брал. Курильщики, тут же в зале, выкупали пачку за два червонца. Разумеется, за территорией завода сигареты можно было продать дороже, но действовала рабочая солидарность – своим не хватало.
Встал в очередь к раздаточному окну. Раньше блюда ставились на столы, рабочие спокойно заходили и рассаживались по своим местам, но после перестройки некоторые успевали съедать по два обеда. Вспыхивали скандалы, драки, и администрация перешла на более надежный способ выдачи блюд, которые ставились на поднос.
Очередь продвигалась быстро. Рабочий протягивал талон, брал поднос и уходил к свободному столу, которых в зале предостаточно. Не хватало стульев. Ели стоя. Но это даже хорошо, никто не задерживался, поел – ушел, другой на твое место.
Непрерывное движение. Десять минут в очереди, семь за едой, а остальное время – делай что пожелаешь. Многие заваливаются спать тут же вокруг столовой, на полу. Здесь чище, чем в цехе – раннее пробуждение всех выматывало.
Обед обычный: суп, каша, чай. Булочку сунул в холщовый мешочек к пакетику с соей. Будет что принести ребятишкам. За столом все незнакомые, но привычные, бородатые лица. Легкий обеденный треп. Мужики в своем репертуаре, перемывают косточки последнему указу Впередсмотрящего о полном запрете абортов.
— Ну и правильно! – заметил седобородый. Кажется, я видел его в инструменталке. – Стране не хватает людей, а чуть ли не каждая бежит на абортарий. Сколько народу перепортили!
— А чем кормить? У меня трое умерло. Один остался. И того не знаю, как вырастить, - загорячился мужик помоложе – бородка поменьше и лоб поглаже. – А для чего? Чтобы забрали в армию, в независимщиков стрелять? А мне потом похоронка придет. Не понимаю, зачем мы ввязались во всё это?
— Ну, знаешь, так рассуждать… По-твоему, мы должны отдать им свои завоевания? Не по-коммунистически рассуждаешь, Орлов. Того и гляди, донесут на тебя. И нас заодно могут прихватить.
Все, с нескрываемой враждебностью, посмотрели на меня. Я с увлечением доскребывал любимую пшеничную кашу из стальной миски, будто не замечал их красноречивые взгляды.
— Будет вам, мужики, всех подозревать, — примирительно произнес седоусый, — не все соскотинились. Переменим пластинку. Вот мой сосед сегодня в Монголию уезжает насовсем.
— Это ты хватанул! Эмиграцию уже давно прихлопнули. После того, как двадцать миллионов смоталось, так и перекрыли шлюзы. Заливаешь, паря.
— Гадом буду, если вру. В московском министерстве кому-то ленинку сунул.
— Да ну? Откуда у него такие деньги?
— Всю жизнь копил. Родичи отдали сбережения. Чтобы хоть один вырвался.
— Повезло мужику, отмучался.
— А я не люблю таких. Изменники. На всё готовое норовят. Коммунизм построим, так они к нам повалят. Я за то, чтобы не пускать обратно. Пусть себе там живут, где выбрали.
— У нас уже был один коммунизм, при Брежневе.
— А что? И хорошо жили. Нам бы так. Хрущев был прав, когда заявил, что через двадцать лет советские люди будут жить при коммунизме. Наши родители просто не заметили его. Это как состояние души. Когда счастлив, то не замечаешь. Только потом, когда всё пройдет, начинаешь понимать, что был счастлив. Так случилось и с нашим коммунизмом.
— Хорошие были времена, — мечтательно протянул седоусый.
Не терплю подобные разговоры, словно у тещи на кухне, каждый раз одно и то же. Года проходят, десятилетия, а суть токовищ не меняется. Допил чуть сладкий чай и пошел к выходу. Надо приступать к новым обязанностям, за подслушивание чужих разговоров платить не будут.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/17/478