В цехе стояла сонная тишина. Через фрамуги лились солнечные лучи, не нужно никакого добавочного освещения для сборочных работ. А для более точных, местного освещения хватит.
За добрую сотню метров услышал, как разрывается телефон. Звон стоял неумолчный. Проклятье! Подбежал и схватил трубку.
— Пимен, мать твою за ногу! Где ты шатаешься? Зеленые принимай.
— Пимен на обеде. Я за него.
— Кто это – я? Представляться надо. Срочно извести Пимена. Скажи, Веселый звонил. Бегом! Аллюр в три креста!
Повторять не надо. Бегом на северную сторону корпуса. Мне самому любопытно побывать в подвале.
Условный стук, и железная, массивная дверь мягко приоткрывается, даже голову не просунешь.
— Тебе чего?
— Пимена срочно.
— Проходи. Ищи, — неожиданно слышу я.
Хорошо выбритый стражник, в легком беллиновом костюме, не глядя, валится в кресло перед работающим телевизором. Мать честная, да у них тут и электричество есть!
Подземный дворец. Как же я здесь его найду? Все бритые, на меня косятся. Чужака за версту видно. Кто-то в чёрном костюме с бабочкой подходит, спрашивает:
— Тебе кого? Пимен в том зале. Иди прямо, вторая дверь налево.
Чего здесь только нет?! Видео-бар! Рулетка! Игровые автоматы. Компьютеры с игровыми стрелялками! Декольтированные женщины умопомрачительной красоты в невиданно дорогих нарядах!
Сегодня же побреюсь. Пойду в парикмахерскую и побреюсь. Теперь могу позволить такие расходы. А с получки куплю Тане демисезонное пальто. Вот, будет рада весной снять шубу!
Стучу в нужную дверь. Мало ли что там. Не нарваться бы.
Молчание. Открываю дверь. В небольшом, уютном помещении, с мягкой мебелью, за круглым столом шестеро мужчин играют в карты. Робко подхожу. Не знаю здешних правил – могут и прогнать. Под левой рукой Пимена мятые купюры брежневок, две сталинки и одна ленинка. Удачно играет, стервец! Шепчу на ухо. Он бросает карты перед собой, кричит:
— Пас, господа!
Забирает деньги, а одну брежневку сует мне за воротник. За хлопоты, надо так понимать. Я не гордый. Признательно распрямляю кредитку и сую в карман.
Из сказочного подвала выходим на неприглядно грязную улицу и долго топаем к прессовому производству. Перед небольшим железобетонным складом стоят две военные машины, полностью загруженные ящиками с зелеными.
Пимен проверяет накладные, считает ящики и расписывается. Я должен остаться доверенным лицом, проверить, чтобы ни один ящик не пропал при выгрузке, только тогда отдать один экземпляр накладной с росписью и закрыть склад.
— Ни в коем случае не помогай, не отвлекайся, мигом сопрут, — предупреждает Пимен, и, не оглядываясь, быстро уходит.
Обеденный перерыв закончился. Четыре пожилых бородача неторопливо выгружают ящики и заносят в склад.
Солнце ощутимо пригревает в спину. Размеренный ритм убаюкивает.
Я с трудом перебарываю дрему. Считать ящики не надо, моя забота следить за грузчиками. Вроде бы, безопасные мужики, а там, кто их знает. Может, ночью превращаются в независимщиков.
За один день столько узнал, что перестал удивляться, голова кругом идет. Не поймешь, кто за кого и против кого? Не получится ли так, что и я стану независимщиком? Вот будет потеха!
Дремотное состояние враз прошло. Бородачи почему-то странно на меня поглядывают,
будто успели провернуть выгодное дельце. Каким образом? Для вида, позевывая и посматривая на голубое небо, вяло делаю несколько шагов в сторону. Так и есть!
С дальнего борта машины пристроились двое безбородых и вытаскивают из брезентового проема ящик зеленых, а двое других деловито загружают ободранный пикап, стоящий поодаль. Десятка полтора ящиков успели переложить.
— Всё, мужики, приемку прекращаю. Накладной вам не видать, — как можно решительнее говорю я, и поворачиваюсь уходить.
Все бросаются за мной. Перебивая друг друга, обещают вернуть похищенное и сложить так, чтобы легко можно было пересчитать, мол, они только что подъехали и ничего не успели увезти.
Ближний, безбородый, сует в руку две хрустящие купюры. Прежде чем дать выход неподкупному гневу, бросаю на них взгляд. На коричневых банкнотах благородный облик Сталина в генералиссимуском мундире.
Я колеблюсь. Надо ли брать? А что, если это провокация? Устраивают проверку на вшивость. Потом скажут, нам нужны преданные люди, а не взяточники. И пойду я снова на сборку, на полбрежневки в неделю. Что же делать? Брать, не брать? Доверюсь интуиции, которая подсказывает – здесь всё чисто. Взятки берут все, кому дают, но не всем предлагают.
Соглашаюсь с условием – к четырем часам выгрузить обе машины. Воры кивают и бросаются помогать грузчикам. Работа идет веселее, уже нет смысла затягивать, и к трем часам пятитонки опустели.
Я захожу в склад, пересчитываю внушительный штабель ящиков. Раз, другой. Всё сходится, и только тогда отдаю накладную. Мужики облегченно вздыхают и поочередно жмут мне руку.
— Молодец, паря, с тобой можно иметь дело, — хлопает меня по плечу самый разбитной.
От ощущения в кармане двух сталинок, вся злость, напрочь, испарилась. Не заметь вовремя кражу, кто знает, что со мной бы сделал Пимен и его команда.
Я закрыл склад на амбарный замок с бумажной контролькой и вернулся на свою пятую вставку. Пимен благосклонно выслушивает отчет и выдает мою зарплату в конверте – 473 рубля за неделю. Прощаюсь до понедельника, если к тому времени не убьют.
Днем всё разительно меняется, никаких тебе выстрелов, засад. Весеннее солнце над руинами НТЦ.
Недавно генеральный директор принародно заявил, что корпуса будут восстановлены на ленинском субботнике. Давно пора. А то за державу обидно, выпускаем автомобили прошлого века, никак не можем выйти на мировой уровень, стать законодателями автомобильной моды, а такие задумки были. Всю проезжую часть заполнили рабочие. Два уцелевших автобуса – это не капля в море, гораздо меньше.
Всякий раз я с гордостью наблюдаю за бесконечным потоком, тянущимся от заводских проходных до жилых кварталов Автограда. Это ж, какая силища! Да мы, если захотим, горы свернем.
Сейчас уже признан ошибочным взгляд о замораживании проекта поворота северных рек, и начато интенсивное строительство транссибирского канала, который свяжет сибирские реки в один узел и напоит пересохшие среднеазиатские реки и скукожившееся Аральское море.
Жаль, это не скоро будет, нам так нужен праздник, или хотя бы ощущение приближающегося торжества.
Черт! Размечтался, задумался, не заметил коварного обломка асфальта, нога ухнула в купель тающего снега.
Всё равно, ноги мокрые, какая разница, до каких пор? Мы уже закалились, никакая зараза не берет, разве что эпидемия гриппа. Вот, тогда кладбище в лесу заметно расширяется. У некоторой части населения вдруг возникла мода сжигать трупы близких, мол, не надо искать гроб и свободное место для по захоронения.
Я с наслаждением думал о привалившемся богатстве.
Разве мог утром подумать, что так всё повернется? Жалко Семена убили. Уж такова жизнь.
Под ногами противная снежная каша, того и гляди, упадешь. Вон, старикашка ухитрился спиной сверзится в лужу, вода ручьем стекает. Сидел бы дома, старик, молодым работы не хватает, того и гляди, драться из-за неё начнут. Сейчас редкий до пенсии доживает, а этот бодрится, топает не хуже молодого.
Сволочи! Это с вашего, молчаливого участия у нас перестройку затеяли, мирную жизнь похерили! А теперь, как ни в чем, ни бывало, топаете вместе со всеми.
Мы приближаемся к обводному каналу, и у меня мелькает шальная мыслишка. Я ускоряю шаги, догоняю старикана, как раз, над каналом, делаю финт ногами, будто скольжу.
Подсечка, и старик летит в канал, переполненный зловонной жижей с нефтяными разводами. Разноголосый хохот сотрясает воздух.
Некоторые заметили мою хитрость, поощрительно хлопают по плечу и, оборачиваясь, кричат старикану издевательские советы.
— Дедок! До Москвы решил доплыть? Канал перепутал.
— Льдину оседлай!
— Гляди, моржиха изнасилует!
Так и не заметили, как дотопали до девятой вставки.
Я долго не мог понять, почему этот, бывший торговый центр, назвали девятой вставкой. Какая связь с заводом, который остался далеко позади? Кого ни спрашивал, никто не знал, пока один дед не рассказал, что название пошло со старинных времен, с годов начала работы завода, когда рабочие после смены торопились к ближайшему магазину залить пересохшее горло водкой.
Получалось достойное завершение рабочей смены, замкнутый производственный цикл. А это можно сделать только на девятой вставке.
Прикидываю, в какой магазин лучше зайти, чтобы с получки порадовать семью деликатесами? Пожалуй, в «Центральный», там выбор больше, и к дому ближе.
В торговом зале глаза разбежались. Чего только нет! Были бы деньги. А они у меня сегодня есть. Несмотря на день получки, покупателей мало, не все решаются зайти в коммерческий магазин.
Набираю две тележки продуктов, чтобы подольше в магазин не ходить. Пока настроение хорошее, можно тратить деньги, а то завтра снова возникнет неискоренимое желание копить, копить.
На контроле аккуратно упаковывают продукты в два увесистых пакета.
Уже перед самым уходом, не выдерживаю, захожу в винно-водочный отдел и беру бутылку "Столичной" за сто двадцать рублей. Всю мою зарплату корова языком слизала.
Предвкушаю, какие глаза будут у моей Татьяны, когда увидит всё это великолепие.
На улицах непривычно много людей. Понять можно, конец рабочей недели, нужно успеть закупить необходимое, у кого есть работа, а у кого нет, тот стоит на ступеньках магазина, как на паперти, с протянутой рукой.
В дни получки я обязательно раздаю каждому по рублю, в пределах червонца.
Милосердие необходимо. Мало ли что в жизни бывает, а вдруг очутишься в таком же положении. Говорят же, от сумы да тюрьмы не зарекайся.
Темные окна многоэтажных домов щетинятся прокопченными трубами. Никто не помнит, когда, в какой год отключили паровое отопление. С тех пор пользуются буржуйками и экономичными печками Маслова, в которых можно одновременно приготовить первое и второе.
Электрические печки никто не выбрасывает, все надеются на чудо, когда жизнь наладится, и всё будет как при легендарном Брежневе: магазины, полные продуктов, никаких очередей, и всё по баснословно низким ценам.
Во дворе мальчишки гоняют клюшками шайбу. Здесь теневая сторона, снег и лёд долго держатся, чуть ли не до мая. По узкой лестнице тяжело поднимаюсь на девятый этаж.
А что будет, когда постарею? Дверцы лифта намертво заколочены огромными гвоздями в толстые доски.
Вода в дом поступает самотеком, только на первый этаж и в мусорокамеру, которой уже давно не пользуемся, там постоянно толпятся люди, разговаривают, превратили в своеобразный домашний клуб.
Снизу слышны быстрые шаги, кто-то догоняет. Я оглядываюсь, чтобы пропустить нетерпеливых, и натыкаюсь на руку с финкой.
Два паренька лет по 15-17. Яйцеголовый через выбитый передний зуб злобно шипит:
— Бабки гони, дядя. Порежу.
И больно тычет финкой в шею, под левую гланду. Руки заняты. А у меня в кармане две сталинки и одна брежневка. В жизни не было таких, бешеных денег. Неужели отнимут? От обиды кровь в голову.
— Держи, — говорю я и решительно отдаю тяжелые пакеты с продуктами.
Он машинально, не сообразив, взял пакеты, а я, с высоты своих ступенек, обрушиваю мощный удар на лохматого, в заплатанной синей куртке.
Яйцеголовый бросает пакеты, но уже поздно, я успеваю врезать и ему. Оба катятся по ступенькам, сбивая кого-то с пустыми ведрами, потом с невероятной быстротой убежали вниз, не угнаться. Я торжествующе кричу:
— Лови их! Воры!
Хотя знаю, никто не сунется, поостерегутся за свою жизнь. Но это своего рода психическая атака на деморализованного противника, чтобы в следующий раз подумали, прежде чем нападать на безоружных граждан. Жаль, не догнать, вон, как почесали.
Впрочем, мне важнее узнать, ничего не разбилось в пакетах?
Ах, суки! Яйца вдребезги! Бегу наверх, к жене, может, сумеет хоть что-то спасти.
И начинается в квартире переполох. Все ахают, восхищаются мной, поражаются обилию продуктов. У пацанов уже рот в халве. У меня, чуть слёзы из глаз не брызгают, до чего трогательны их перемазанные, умилительные рожицы!
Главное, бутылка уцелела, а из разбитых яиц Таня приготовила вкуснейшую яичницу, которую не ел с самого детства.
Накрыли стол в зале. В центре бутылка "Столичной", возле неё красуются две сталинки и брежневка. Невиданные для нас деньги. Все то и дело смотрят на купюры.
— Как же это?! – восторженно ахает тёща.
У тестя недоверчивый взгляд, не ожидал от меня подобной прыти.
Он вечно упрекает меня, мол, угораздило Танюшку выскочить за нерасторопного. А как тут станешь расторопным, когда всё из-под рук уводят? Не успеешь разобраться, что к чему, а его и след простыл.
От первой рюмки никто не отказывается. До чего же хороша, злодейка, но и цена тоже. Красная. Только по таким случаям и можно покупать. Раз в десять лет побаловать себя, а потом вспоминать, как было хорошо.
— Как же ты сподобился? – не выдерживает тёща.
В ответ я что-то, красноречиво, вру. Не говорить же правду? От неё ни мне, ни им не поздоровится.
В начинающих сумерках вспыхивает электрический свет. Стол приобретает праздничную окраску. Тесть спешит включить старенький стереовизор. Стерву, как любит говорить он. В нашей квартире сегодня праздник, но на душе почему-то кошки скребут, и не могу понять, от чего? Всё же хорошо. Жить можно.
Стереовизор расцвечивается яркими красками. Позывные программы "Время". Семь часов вечера. Два часа будем наслаждаться праздником, пока не выключат электричество, потом сразу спать. В темноте не разгуляешься, керосина нет, свечи по талонам, едва хватает на неотложные дела. А пока можно выпить и по второй. Женщины обойдутся, ишь разрумянились.
— Вот бы, тебе ещё квартиру получить, — тянет занудливо тесть, натыкая кильку на вилку прямо из банки.
Капельки томатной подливы разбиваются о клеенку стола.
Опять двадцать пять. Нужна мне твоя квартира! Да при новом раскладе я могу через неделю от тебя переехать. Ордер мне давно предлагали. Пустых квартир уйма, некого вселять. Население города в два раза сократилось, кого застрелили, кто с голода умер, а кого и в лагеря отправили. Уж, конечно, не в пионерские. А приданого у Татьяны одна кровать с постельной принадлежностью.
Вот и думай, что ставить в трехкомнатную квартиру, если для того, чтобы её нормально обставить, нужно выложить ленинку. О таких деньгах и мечтать не приходилось. Другое дело, сейчас. Если так и дальше пойдет, у меня лет через пять всё будет. Завтра же обращусь в Профком, пусть выписывают ордер.
Мы дружно обсуждаем, в каком квартале лучше взять квартиру. Тане хочется в восьмом, там вид на Волгу красивый. Но с вида сыт, не будешь, надо к лесу поближе. Глядишь, когда украдкой и принесешь связку хвороста или дров, можно пищу приготовить, и в комнате теплей.
Этой зимой морозы ниже тридцати градусов не опускались. В комнатах держалась стабильная, нулевая температура. Выжили. Не всегда и не всем это удается.
Два года назад наш годовалый Вовик не выдержал, замерз. Но тогда зима уж больно лютовала, в комнатах доходило до минус пяти градусов. Вода в ведре до половины промерзала за ночь. Зато эти два крепыша закаленные, так и норовят в куртке на улицу выбежать. Тьфу! Тьфу! Чтоб не сглазить.
Тесть, вообще-то, неплохой мужик, но помешан на нелепом желании отделить мою семью, а эту поменять на двухкомнатную старшей дочери Ольги, у которой трое детей без мужа – убили три года назад. Тесть надеется, что ему в той квартире будет поспокойней, можно существенно сэкономить на дровах для отопления, за метраж не переплачивать.
Тесть опьянел, многословно объясняет сложную политическую ситуацию. Я слушаю в пол-уха. Надоели эти политические игры. Расстановка сил меняется каждую неделю, не успеваешь определиться, за кого глотку драть?
Как хорошо, вот так сидеть, в легком опьянении, и ни о чем не думать. Нет, не получается, какая-то тревога не дает забыться, так и сидит ржавым гвоздем в памяти.
Вспомнил! Вспомнил вместе с оглушающим и требовательным звонком в дверь. Все домашние тревожно переглядываются. Чужой! Свои так не звонят, а тихо стучат, чтобы не нервировать, да и отвыкли от электричества. А эти знают, когда приходить, когда есть свет. Звонят уверенно, по-хозяйски, словно весь мир принадлежит им.
Тёща отпирает замки. Квартира наполняется властными людьми и чужими голосами. Ордер на арест! Обыск! Понятые! Вот оно, о чем я забыл за суматошный день. Последствия моего анонимного письма, брошенного утром в почтовый ящик. Как быстро и четко они среагировали! Не могли взять по дороге с работы, чтобы домашние не видели!
Поспешил! Не надо было писать! Но кто же знал, что мне так повезет, что я смогу без письма стать на ноги. Я планировал, что арест и последующее заключение образумят тестя, и он перестанет досаждать с моим отделением. Но сейчас я оказался в проигрыше.
Непривычное чувство омерзения к себе. Никто не знает, что это моих рук дело, приписывают моё оцепенение действию шока неприятного зрелища. Таня успокаивающе гладит меня по руке и шепотом заклинает:
— Всё будет хорошо, Павлик. Всё будет хорошо. Ты не волнуйся.
Тесть попугаем заладил:
— Я ни в чем не виноват. Это какое-то недоразумение. Я всегда голосовал за коммунистов, за советскую власть. Да здравствует Впередсмотрящий!
Но ищущие знают, где искать. Для вида, переворошив всё в комнатах, отодвигают двуспальную кровать тестя, под ней тайник с нелегальной литературой, выпущенной в перестроечные годы, и не сожженной, как того требовал указ Впередсмотрящего.
Это конец. Тесть сразу же умолкает и покорно подставляет руки. Глухо щелкают наручники. Его выводят из квартиры, и тёща падает в прихожей без сознания. Никто не успевает её подхватить, голова ударяется о железную подставку для обуви, и на виске выступают капельки крови.
Один за другим, чужие, привыкшие к смерти и обыскам, выходят из квартиры. И тут я замечаю сыновей. С вытаращенными от ужаса глазами, они смотрят на меня и молчаливо спрашивают: За что?
Они знают, что делают с врагами народа. Я тоже. Поэтому хмуро молчу. Может, это и к лучшему. Они пойдут дальше меня.
21 марта 1991 г.
Ставрополь-на-Волге
PS. Специально для тех, кто не вспомнил, или не понял название моего рассказа, поясняю: во времена перестройки в журнале «Знамя» вышла пьеса Михаила Шатрова «Дальше, дальше…», который процитировал слова Ленина в одной из его речей. Вот я и пошёл дальше в своей фантасмагории.
Никто из нас не понимал, к чему приведёт перестройка. Каждый изгалялся в меру своей фантазии. У меня так написалось. Как один из вариантов событий. И я рад, что этого не случилось. А вы?
11 июля 2013 г