.
В небольшом районном городке зарождалось майское утро. Первые щебетанья очнувшихся от ночи воробьёв, грохот первых грузовиков по расхристанным улицам.
В одной из квартир на четвёртом этаже медленно, мучительно просыпается тридцатишестилетний Вячеслав Соловьёв, по многолетнему своему обычаю – на полу. Поводив по сторонам лохматой головой и, убедившись, что находится дома, кряхтя, встаёт, следует в другую комнату. Супруга лежит на «полуторке» с двумя дочерьми и не спит. Соловьёв стыдливо спросил:
- Валюнь, я как вчера домой дошкандыбал?
Жена отвернулась к стене, не ответила.
- Слышь, мать, выпить ничего не осталось разве? Я вчера, вроде как, с пузырём початым пришёл…
Жена вскипела:
- Да ты дашь мне когда–нибудь покою, алкаш несчастный?! Я те выпью! Чтоб быстро разделся и в кровать!
Вячеслав осмотрел себя – он и вправду был в брюках и пуловере, да так и спал.
- Всё, Валюня, иду-иду. Вот только водицы хлебну.
Славка идёт на кухню, журчит водопроводным краном. Пьёт жадно, взахлёб, словно верблюд после недельной прогулки по пустыне. Без энтузиазма прошлёпал в смежную комнату, разделся, свалился на диван.
Вывел Соловьёва из дремоты запах готовящегося завтрака – жена отправляла третьеклассницу Соньку в школу. Четырёхлетней Насте предстояло идти в садик.
Славка робко проследовал на запах, подсел к столу, заискивающе уставился на супругу.
- Не мылься, не тебе готовлю! Ты, скот, хоть копейку в этом месяце домой принёс? Много я вас на свою пенсию по инвалидности напотчую?.. Вот, обойдёшься чаем!
Валентина явно издевалась. Она отлично знала, зачем он здесь сидит. Вчера она припрятала его выпивку и сейчас с охотой мурыжила мужа, как бы мстя ему за нанесённые обиды.
- Какой чай, Валя? Тут впору цианистый заглотить… Ты, слышь–ко, отдала бы пойло, у меня сегодня выходной.
- У него – выходной! Поглядите–ка! А у меня выходные могут быть? От твоего, хотя бы, пьянства?
- Всё, Валя, харе… Вот похмельнусь и завязываю туго–туго.
- Ой, да я это слышу уже в который раз! Свежо преданье… У меня позавчера день рожденья был, так хоть бы какая тварь поздравила. Ни муж, ни отчим, ни собес… Сонька только рукоделье своё и подарила. Вроде и нет меня для остальных.
Валентина плакала, одновременно моя посуду. Скрипнула входная дверь – обе дочери пошли по своим заведениям.
Два года назад Соловьёвы стали новосёлами. Радость, понятно, испытывали необычайную. Кошки не имели и поэтому первой в новую квартиру несмело протопала тогда ещё двухлетняя Настюха…
- Поляков–то своей на «восьмое», - продолжала всхлипывать Валентина, - шубу мутоновую принёс. А мне бы - хоть платок какой или пузырёк духов. Какое там, он лучше духи эти сам выжрет… Девки в обносках ходят – соседи пальцами тычут… Телевизор какую неделю только для мебели стоит, в ателье оттащить некому… За квартиру и садик два месяца не плочено… Ты хоть башкой своей, Славка, думаешь?.. До чего дошло: дети голодные пришли с улицы, когда я на операции лежала, и остатками закусок ваших с пьяного стола покормились – жрать–то что–то надо! Стыдоба. Мне ведь Сонька всё донесла…
Валентина села на табурет рядом с мужем, просящее уставилась на него:
- Ну, прекрати пьянку, носи деньги, прошу тебя! Ну выпей дома когда – не запрещаю… Обещай мне, Славик!
В ванной булькала из крана вода, Валентина набирала её в корыто – замачивала бельё.
- Соловьёва баснями не кормят, Валюха. Ну, дай пузырь, полечусь маленько, отойду. И амба! Сказал – брошу, значит,брошу!
- Да залейся ты!- Валентина вытащила из «тайника» поллитровку. - Может, быстрее сдохнешь!
Соловьёв органически терпеть не мог, когда супруга допекала его подобными нравоучениями, поэтому старался решительно пресекать её демагогию ответной бранью, справедливо считая, что оборона – не самый лучший способ защиты. А, случалось, и руку заносил – бил чем ни попадя, обзывал «нахлебницей» и «калекой». А Валентина, привыкшая с пелёнок к подобному к себе отношению, познавшая несладкое воспитание отчима и рано отринутая им (а родителей и совсем не помнила), не смела дать отпор несправедливости и ныне. Часто храбрилась, напуская несвойственный её натуре гнев, ругалась изощрёнными фразами, но внутри оставалась беззащитной козочкой. Но сейчас она знала, что муж, маясь с похмелья, снесёт все её нотации и охотно воспользовалась этим, дабы достучаться до Славкиной совести да и выплеснуть затаённую обиду.
С год назад Соловьёва попыталась отвадить мужа от спиртного народными средствами, рекомендованными и зашёптанными одной старухой: настоями трав, мумиё. Вячеслав с полмесяца исправно принимал эти снадобья. И случилось чудо: муж стал хлестать водку в половину больше!..
Славка энергично налил чуть ли не полную кружку, скривившись, залпом опростал её, не закусил.
- Квартиру получили двухкомнатную, - как бы продолжала упрекать мужа Валентина. – Живи да радуйся. А у нас – всё наперекосяк. В доме – шаром покати… Велик Сонькин и тот заложил… Кстати, хоть бы дочерьми занялся, отец всё же…
- Фу… Вроде отпустило, мать, - держится за голову двумя руками Соловьёв. – Не - а, я и вправду завязываю, Валька. Не охота пропадать–то.
- О, твоими устами да йод пить. Зарекалася свинья…- качает головой Валентина, всё–таки, в глубине души надеясь – а, вдруг, и бросит!
Выбрав на сковородке лучший кусок свинины, заставив мужа через силу съесть его, налила полкружки «Столичной», пододвинула к Вячеславу:
- Выпей ещё, Слава. Выпей и заешь. И давай… поживём маленько по–людски. Годы–то идут. Вон, нам уже и под сорок… А давно ли?..
- Ты себе тоже налей. Налей, мать, - неожиданно предложил Соловьев. До этого Валентине в присутствии мужа пить не позволялось. – Выпей. Мне меньше достанется. Я ведь и в самом деле тормознуть решил… И поругай меня ещё, Валюнь, поворчи – мне сейчас от этого спокойнее на душе.
Чокнулись кружками (стаканы в доме предусмотрительно не заводили – Вячеслав их вскоре разбивал), погоняли по сковородке вилками мясо.
- Сходил бы ты , отец, с девчонками в кино, купил бы им чего–нибудь сладенького. Чего они в жизни видели? Когда в последний раз мороженое лизали? Я бы денег вам дала на это дело… Или занялся бы опять своими шахматами, ходил в клуб, у тебя ведь первый разряд был…
Валентина вскочила, рванулась в ванную, заахала, запричитала: бежавшая из крана вода переполнила корыто, на кафеле образовалась небольшая лужица. Устранив оплошность, Валентина вернулась на кухню. И, вспоминая, на чём прервалась, продолжила:
- А погода какая стоит, пап! Чем у вино–водочного отираться, сходил бы, Слава, с детьми в лес, да и я бы с вами. Красота–то, поди, какая, всё от зимы стряхнулось. Там, Слава, сейчас сирень свадьбу справляет. Знаешь, почему? Я, помню, ещё девчонкой была. Любили мы веснами всем детдомом в лес хаживать. Так вот, за километр, поди, аромат сиреневый так и стлался. В лес войдёшь, помню, а она, сирень–лапушка, стоит белёхонька, ровно невеста несмышлёная, и благоухает своими духами, Слав! Голова крУгом!.. Подойдёшь к невесте–то, отломишь от платья веточку и загадаешь, что тебе в жизни хочется боле всего…
- Ну, и что ты загадывала? – интересуется заслушавшийся Вячеслав.
- Я–то? Ну, что б счастливой быть, что б любили все.
- Ну, и как, сбылось? – Соловьёв внимательно посмотрел на жену.
- Откровенно сказать, нет, Слава. И ты знаешь почему.
- Знаю, мать… - Славка опустил взгляд. – Ну, давай, допьём да уберём, что бы не смущала больше.
- Ну, давай. Только брось пьянку, что хочешь, сделаю для тебя… А не бросишь, Славка, пеняй на себя. Придёшь ещё единова «под мухой» - или сбегу с девчонками к тётке, или сдам тебя на пятнадцать суток. Или, чего доброго, пьяного топором посеку – ты меня знаешь, - хорохорится захмелевшая Валентина. Но Соловьёв знает, что она не способна ни на одно, ни на другое, ни на третье. Но ему и самому не хотелось бы возврата к старому, от которого отделяет будущее вот этот день.
Распили остатки, подчистили сковородку. Вячеслав подсел к жене впритык, прижал её голову к своей, обнял за плечо:
- Прости, любушка, за горе, какое я тебе доставил! Больше – ни грамма…
От неожиданной ласки Валентина вдруг задыхается в рыданиях. Успокоившись немного, роняет:
- В последний… раз… поверю, Славунь! Я больше… не сумею… по–прежнему… При желании… не смогу… не вытяну… хоть убей!
И Соловьёв бешено чмокал её трясущиеся губы, так давно не целованные им…
Той памятной ночью, они, спустя несколько недель, а то и месяцев, спали бок о бок. Сонька и Настя, проснувшись ночью и не обнаружив рядом матери, недоумённо переглянулись…
Прошлой осенью с завода, где Соловьёв трудился фрезеровщиком, его вытурили по статье за прогулы. Ныне же он работал с шабашниками, подрядился вместе с ними асфальтировать свой район. И в то время, кстати, он клал асфальт около собственного дома. Валентина, инвалид второй группы, домоседствовала, и муж был у неё всё время на виду. Она не раз видела, как рабочие Славкиной бригады частенько «соображали» за гаражами, но её муж в выпивке уличён не был! В первую же получку Вячеслав, весёлый, но трезвый, принёс домой кулёк шоколадных конфет и новые женские часики в коробке. Весь заработок выложил на стол и, смущённый, пошёл ужинать. Сонька с Настей на пару дней стали самыми заклятыми врагами: они крепко поцапались, не сумев по–справедливости поделить сладости. Теми июньскими вечерами чету Соловьёвых можно было регулярно встретить на вечерних сеансах в городском кинотеатре…
Недолгое, райское времечко безмятежной бабской жизни отпечатается в памяти Валентины, как одна из самых благостных страниц её судьбы.
Уже в следующую получку муж завалился в квартиру в порванных брюках и в одном ботинке. На требование Валентины – отдать деньги, порылся в карманах, кинул под ноги скомканную «полсотку», дурашливо продекламировал:
- Получил получку я
Девяносто два рубля.
Девяносто – на пропой,
Что осталося – домой.
Позже, краешком не замутнённой водкой памяти, Соловьёв вспомнил, как жена выхватила у него из-за пазухи бутылку, а он, в припадке гнева, крутил ей руки, таскал по комнате за волосы. После запёрся в ванной и там пил.
Взвинченная Валентина собрала зарёванных дочерей, покидала в чемодан и сумку кое–какие тряпки, документы, продукты и ушла с детьми жить к тётке на окраину города. Тётка пополнению в доме не особо обрадовалась, но, прослышав про Валентинино горе, потеснилась.
Вечером следующего дня Валентина потерялась – ушла за продуктами в магазин, а ночевать не пришла. Тётка решила: пошла Славку своего проведать.
Нашли пропавшую через двое суток в тёткиной же бане – Валентина лежала мёртвая на лавке. Подле валялись две порожние бутылочки из–под уксусной кислоты, да на низеньком столике – фотография её детей. На покойной было надето её любимое платье, не одёванное уже лет пять…
Славка, узнав о смерти жены и запивший ещё пуще, о похоронах Валентины имел самое смутное воспоминание. Помнил лишь, что после погребения Вали ночевал на её могиле...
Мало–помалу к Соловьёву приходила трезвая реальность. И только тогда он осознал всю ужасную трагичность произошедшего, всю его непоправимость. И чуть было не пустился в новый запой. Но остановили всплывшие в памяти лица дочерей, мелькнувшие искоркой на похоронах и опять исчезнувшие куда-то. Через неделю, без труда отыскав детей, он чуть ли не силком забрал их домой. Оказалось, тётка собиралась определить девочек в детдом...
Вели себя дочки с отцом скованно, пугливо. И немало пришлось Славке покорпеть над приручением дочурок, пока не настроил их на доброжелательный к нему лад. Он занял у знакомых деньги и достойно одел детей. Опять устроился работать на завод – ему поверили – приняли. Позже соседи говаривали:
- Ишь ты, мужик, никак, исправился, на работе его хвалят. Зарабатывает достаточно. Неужели, что бы он таким стал, Валентине надо было пожертвовать собой? Эх, не запил бы он опять…
Почти каждый отцов выходной Соловьёвы ходили на кладбище, клали на холмик цветы, дружно и не стесняясь плакали. И так уж вышло, что "в ногах" у Валентины колыхалась её любимая сирень, уже отцветшая. Накануне Соловьёв заказал оградку, мраморный памятник, по уши залез в долги. Но жили без нужды, Вячеслав на многом своём экономил. И помаленьку детские ручонки стали тянуться к отцу всё более доверчивее и необходимее. И однажды, когда Славка чистил на кухне картошку, подошла Соня, сказала:
- Пап, больше никогда не пей, ладно? Ты же у нас самый хороший. А будешь пьяный – мы сразу уйдём.
Эти слова сильно укололи Соловьёва.
Повстречал как–то своего давнего друга, сказал:
- К рюмке пока не тянет, вроде. Ежели что – закодируюсь – девчушек своих жалко…
В конце лета, на Валентинины "сорочины", Соловьёвы снова были на кладбище. Вячеслав аккуратно положил на могилу жены букетик гвоздик, произнёс:
- При жизни я тебе, Валюня, цветов не дарил. Принимай хоть сейчас…
Сёстры, тоненько похныкав, пошли по кладбищу – рассматривать другие захоронения. Соловьёв взялся поправлять оградку – её поставили на так, как хотелось бы.
Непонятно откуда, выплыл мужичок с сумкой. Познакомились. У мужичка того недалече тоже жена покоилась-рак был. Садится мужичок рядом, достаёт из сумки фляжку, предлагает выпить за упокой усопших жён. Соловьёв шарахается от выпивки, как от огня:
- Убери! Спрячь! Ты что?! Я непьющий!
- Да не ерепенься ты. Я тоже – не алкаш. Положено выпить.Что б бабам нашим крепче спалось, значит.
- Спасибо, дружище. Но не хочу! Не могу!! Понимаешь?!
- Так не хочешь или не можешь?.. Выпей–выпей, с души камень свалится. Есть ведь камень на душе?
- Есть…
- Ну, вот. Выпей, помяни. А то ведь грешно так.
Дочери, стоящие невдалеке, видели, как отец поднёс стакан ко рту. Соня истошно заорала:
- Папка, не пей!! Не пей, папка!!. Ну, мы пошли тогда домой, вот!
- Соня, я сейчас! Ей богу, сейчас! Я вас догоню! – испугался выпивший водку Славка.
- Дочки, штоль? – осведомился мужик, протягивая Славке кусок колбасы.
- Дочки…
Через два часа кладбищенский смотритель насилу выставил обоих "скорбящих" за ворота кладбища. А вдовцы не особо и расстроились и решили идти в гости к мужичку – доходить до кондиции посредством браги…
В половине первого ночи, пнув входную дверь, ввалился Славка в прихожую и, как подкошенный, распластался на дорожке. Разглядев перед собой две пары босых детских ног, успокоился: дошёл. Сомкнув веки, зашёлся в храпе.
Соня и Настя постояли немного около хрюкающего отца и пошли одеваться. Одели старые, поношенные платьица. Купленный отцом импорт оставили в шкафчике – брать не стали. Сложили в сумку и балетку нехитрый детский скарб, погасили в комнатах свет. Перешагнув через отца, неслышно, но решительно оставили квартиру…
И приснился Славке на пьяную голову сон. Будто играет он в шахматы на первенство России против какого–то именитого маэстро. И в той партии у Славки, вроде бы, явное преимущество. Видит Славка это, а как выиграть – не знает. Думал-думал. Уж и стрелка на его часах до флажка дошла, приподняла его. Растерялся Славка, продуть испугался. Тут подходит, вроде как, к нему Валентина и на ухо ход спасительный прошептала. Ну, он, облегчённо вздохнув, такой ход и сделал. Но судья взял да и вкатил Славке "баранку", потому как подсказывать игрокам во время партии не позволительно. Далее противник его, маститый гроссмейстер, на радостях наливает Славке полную пивную кружку водки, но Славка не хочет пить. Тогда гроссмейстер тот и судья хватают Славку и насильно заливают зелье в рот…
Перед приходом рассвета Славке на полу стало неудобно и прохладно – он трезвел. С неохотой зашевелился, с трудом присел,попросил,не открывая глаз:
- Дочи, дайте хоть воды, раз не могли папку до постели допереть, - но на его просьбу откликался только мерный стук будильника. – А, что б вас…
Соловьёв встал, пошатываясь, прошёл на кухню, напился прямо из под крана. Направился в детскую, щёлкнул выключателем. Включил свет и во второй комнате, и в ванной. Тяжело, со страшным взглядом, присел на детскую кроватку, на минуту окаменев. Потом, как – то обессиленно, поднялся и с ошалелыми глазами, вяло, будто ветхий старик, добрался до входной двери, отворил её, простонал в подъездную темь:
- Соня! Тасенька!.. Доченьки, где же вы?
И, вдруг, озверев, забегал по квартире, ронял и крушил немногочисленную мебель, бил стекло, остервенело ухал кулаками по стене. А когда в душе немного поутихло, тихо завыл, лёжа на полу, изредка судорожно вздрагивая.
Через полчаса Славка зашёл в ванную, смыл с себя слёзы и кровь. Долго и пристально рассматривал себя в зеркало, что–то шепча.
С опустошённым видом вышел на балкон, выкурил одну папиросу, другую. Стоял, без интереса всматриваясь в коробки серевших в чахлом рассвете пятиэтажек. Потом, вобрав в себя много воздуха и тут же резко выдохнув, Соловьёв, медленно перевалившись через перила балкона, молча метнулся вниз головой на остывший за ночь, им самим постеленный, асфальт…
А поутру того же дня окрестные бабы живо обсуждали происшествие:
- Видать, вальтов погнал Славка по пьяной лавочке.
- Да бог его знает… Может, несчастный случай, а, может, скинул кто…
- Да нет, девки. Это по доброй воле. Измаялся он… Да и поманила его Валентина, к себе призвала. Люб он ей был, окаянный, ох как люб… Дети–то теперь как?..
- От того ли, от сего ли сиганул – какая теперь разница? Следователь разберётся. А человека не воротишь... Пошли, бабы в магазин, к обеду свежий товар обещали завезти.