Жил я, мальчишка шестнадцатилетний, в мало кому известном шахтерском городке Черногорске. В компаниях вращался разных. Люди в них состояли, большей частью, простые и бесхитростные. Развлечения были незамысловатые, жизненные устремления — сформировавшиеся еще не вполне отчетливо. В общем, как поет обнаженный нерв народной души Сергей Трофимов: «... а над головой распахнутое настежь небо». Уже где-то, совсем недалеко — взрослая, серьезная жизнь. Кому в институт, кому в армию, кому, по старой семейной традиции - на кичу, а кому и все вместе, как уж повезет. Совсем скоро перетасует, как колоду карт: в прикуп и отбой, ну а пока можно собраться у кого-нибудь во времянке, завить жизнь зеленой змейкой и ни о чем не тосковать.
Вот и в тот октябрьский вечер мы не стали утруждать себя сложными мизансценами и изысканным реквизитом. Китайский кассетник пронизывал волны табачного дыма сиплыми воплями братьев Самойловых, девчата пытались навести хоть какое-то подобие порядка на разграбленном столе, а пацаны стоически собирались в поход за сакральной «парой банок», за которой, как всем давно известно, сколько ни бери накануне, все равно бежать придется.
После непродолжительного обсуждения дальнейшего меню на вечер, мы с молодецким реготом вывалились на улицу под мелкий, воняющий каменноугольной гарью, промозглый дождик.
- А тут свет в комнате зажигается, - продолжает рассказывать, в тепле еще начатую историю Костян — заходит девчонка эта, а там все окно говном измазано, а крендель на корточках сидит, и харю зеленкой натирает! На окне марля была прибита от комаров, значит, а он пузырь с зеленкой в темноте за лосьон принял.
Дружно хохочем, хотя большинство из нас эту байку слышало, и не раз. Костяна мы ценим за приверженность системе Станиславского. Когда он о чем-то рассказывает, для вящей наглядности в ход идут мимика, жесты, изменение тембра голоса и даже окружающие его во время повествования предметы и люди.
Жизнерадостно пинаем воздух, отмеряя слегка заплетающимся, но размашистым шагом пару темных кварталов и цепью надвигаемся на ларек, желтое окно которого служит путеводной звездой для таких же, как мы недогнанных душ, заплутавших во тьме пустырей аэродромного поселка.
Щекастая продавщица, выдав нам через узкую бойницу в кованой решетке вожделенную амброзию, сигареты и пакеты со снедью, поспешно возвратилась в недра ларька. Недаром возле задней двери, пока мы с шуточками и возней затаривались, вился сизый дымок и равномерно разгоралась и гасла красная точка сигаретного огонька под роскошными усами серьезного горбоносого дядечки.
Удалившись от ларька аккурат на ту самую дистанцию, пройдя которую вспоминаешь, что чего-то не купил, но осознаешь, что возвращаться уже страшное западло, Вадя принялся хлопать себя по карманам куртки, словно собрался посреди ночной улицы сплясать «цыганочку».
- Пацаны, есть зажигалка? - поинтересовался он, прекрасно зная уже, каким будет ответ.
- Нету, дорогой. Пошли, недалеко уже, дома покуришь! - делаем жалкую попытку развернуть его лыжи в нужном направлении.
Все дело в том, что Вадя — человек твердых принципов, и если захотел испортить себе здоровье, покурив на ходу, то сбить его с этой мысли крайне тяжело. А еще, однажды, обнаружив в своем пластиковом стакане с пивом грязь, Вадя от огорчения с натугой, но приподнял таки угол жестяного ларька «Пиво-Воды» с моментально обделавшимся продавцом внутри, сантиметров на двадцать-тридцать над землей. Так что, силовой метод убеждения нами единодушно был отринут, как неконструктивный.
Увещевания в том духе, что продавщица из ларька сейчас наверняка немного занята со своим усатым пассажиром и негоже их отвлекать, на пьяного Вадю подействовали слабо. Уже начав постепенно смиряться с необходимостью топать назад, я заметил наш спасательный круг — компашку таких же, как мы, припозднившихся молодых людей.
Они не спеша двигались нам навстречу по плохо освещенной улице, сопровождаемые злобной какофонией собачьей ругани из-за заборов. В развалочку направившись к ним, попутно выискивая под вязаными спортивными шапками знакомые хари, я вежливо их поприветствовал. Парни замедлили шаг и неторопливо сфокусировали на мне свои взгляды. У всех были бледные, худые лица и темные, почти неподвижные глаза. Через дорогу от нашего Аэродромного простирался Шанхай - район нарколыг, алкашей и прочей мутной, мелкоплавающей, приблатненной сволочи, так что, подобные встречи ни для меня, ни для моих друзей не были редкостью и дрожи в коленках не вызывали.
- Огоньком не поделитесь, пацаны? - спросил я, жонглируя сигаретой.
- Пельмень, дай им зажигалку. - сказал тот, кто стоял ко мне ближе всех, едва повернув голову куда-то вправо.
Из-за плеч своих спутников ко мне протиснулся такой же, как остальные, щуплый парнишка, молча протянул мне зажигалку и застыл, бесстрастно ожидая, когда я закончу сопеть сигаретой и чиркать кремнем.
- Спасибо. - я благодарно кивнул, без лишней суеты возвращая пластиковый цилиндрик в голубые от холода пальцы своего визави.
Странные «пацаны» молча развернулись и тихо расфокусировались в темноте, покинув освещенное фонарями пространство. Собачья истерика за заборами плавно пошла на спад.
- Держи! - я протянул тлеющую сигарету Ваде.
- Нафига мне сига твоя обмусоленная? - начал тупить он.
- Прикури, балда!
Я забрал у него свой пакет и мы, так же, как и раньше, смеясь и подначивая друг друга, двинулись по мокрой, грязной улице, предвкушая хорошее времяпровождение в теплой компании. Вся эта длинная, осенняя ночь была еще впереди, но дома ждали девчата, жарко натопленная печь и гитара, а рядом шли отличные друзья, которым веришь, как самому себе — коктейль, который никто из нас не променял бы ни на что другое на этом свете.
По возвращении, оставив пакеты со жратвой на попечение девчонок, мы с хрустом свернули голову бутылочке и с удовольствием накатили ради сугрева.
Придав, таким образом, вечеру нужное направление, неторопливо и обстоятельно принялись веселиться далее, пугая громкими разговорами и смехом обожравшихся колбасными обрезками котов.
Я сидел на диване, тихонько перебирая струны гитары, когда рядом со мной плюхнулся Костян, схватил бутылку лимонада и надолго к ней присосался.
- Дэн, а как того чамара звали? - отдышавшись, вдруг спросил он.
- Какого чамара, братуха?
- Ну, того, с зажигалкой, помнишь? Сегодня у торчков огоньку просили.
- А-а-а... Пе... Пельмень кажись, а что такое?
Костя странно задумался, вроде как, с недоверием косясь в мою сторону.
- Да то, что Пельменя я хорошо знаю, он в параллели со мной учился.
- Ну и что?
- А то, что разбился он на мотоцикле в прошлом году. В смятку.
Настала моя очередь недоверчиво коситься на Костяна.
- Закусывать надо, - процитировал я обокраденного Шпака, - да и вообще, может быть, это другой Пельмень. Мало ли, у скольких в городе такая погремуха.
- Да не, я специально приглядывался, тоже подумал сначала, что обознался, а потом смотрю, а глазам не верю - точно он!
К дивану начали подсаживаться. Центр внимания достопочтенной публики сосредоточился на Костяновой персоне, что доставило ему, безо всякого сомнения, массу удовольствия. Только в дальнем от дивана углу компашка под руководством Петруччо — единственного из нас, отслужившего уже в погранцах, орала: «И понеслось по всей стране! За здоровье милых дам, господа гусары! Три коротких и упругих! Ура, товарищи! Ура! Ура! Ура!», и с энтузиазмом звенела рюмками.
- Так по-твоему получается, я у жмурика сегодня огоньком разжился? - хмыкнул я.
- Выходит, что так! - Костян умостил свой зад поудобней, явно настраиваясь разразиться очередной байкой.
- Брехня! - отрезала Юлька - человек, готовящийся поступать в ВУЗ, и знающий об устройстве этого мира даже больше, чем обычно нужно простому смертному.
- Может и брехня, - не стал вступать в конфронтацию Костя. - А помните, я в больнице в Абакане три месяца провалялся?
- Это здесь при чем вообще?
- А вот послушайте!
После операции меня тогда сразу в реанимацию перевели. И из наркоза я очень тяжело выходил. Три дня пластом лежал, ни «хрю», ни «му» сказать не мог. А мама тогда, как раз, в командировке была. В общем, оставили меня наедине с собой все, кроме медбрата одного. Сашок его все звали, хотя лет ему то ли сорок, то ли все пятьдесят. Ну, Сашок, так Сашок.
Он единственный, кто в этой шараге обо мне заботился, заскакивал во время своего дежурства каждые полчаса, за сканвордами для меня бегал, чаем с ложечки поил. В общем, как только меня отпустило чутка, решил я его отблагодарить... Помнишь, Дэн, я тебя попросил, чтобы ты мне бутылку «Арго» через пост протащил? Ну так вот.
Как врачи разошлись, мы с ним бутылочку эту и уговорили. Закусью как-то не озаботились, поэтому, развезло нас тогда — мама, не горюй! Начал я ему рассказывать, какой он замечательный человек, да как я ему за все благодарен, а он мне: «Не благодари», и в стенку смотрит.
Ну, стал я его тормошить, а он глаза поднял на меня, и такое выдал, что долго еще я в себя приходил, в общем, чтобы повествование не ломать, расскажу вам все, как он мне рассказывал, вроде как, от его имени.
Жил я, говорит, долго не по-божески, и зла много людям причинил, в общем, университеты свои, понятно, в каких местах заканчивал. А как в крайний раз откинулся — пустился во все тяжкие.
И вот, однажды, стою я, говорит, пьяный в ПКИО (парк культуры и отдыха, если кто не в курсе) ночью. Вокруг тишина. Ни души поблизости, темно, только луна землю освещает. А я даже не помню, как сюда попал и что здесь делаю. Место смутно знакомое, и то ладно. Знаешь, за двумя мостами, тополь такой, молнией разбитый, а вокруг полянка? Ну вот.
Стою, втыкаю, дай, думаю, хоть поссу для начала, а там разберемся. Начал я ремень расстегивать, и тут голос за спиной тонкий-тонкий такой, как в мультике про снегурочку: «Не ссы на мою могилу, добрый человек!».
Честно признаюсь, не похезал я в тот момент только по той причине, что нечем было — брюхо пустое, как барабан.
Обернулся, как дурак, с поднятыми руками, ремешок болтается, штаны на честном слове держатся, а там она стоит. Сикуха молодая совсем, блузка белая, юбочка короткая, темная, как комсомолки раньше носили. Красивая.
Ну все, думаю, приплыли, белочка посетила. А сам непроизвольно что-то ору уже, в духе: «Сгинь, нечистая сила!». Мотню кое-как подобрал, каменюку зачем-то схватил - и к ней. И вот, бегу я, значит, пару раз кувыркнулся даже — где у меня жопа, где голова - самому не понять, блин, а приблизиться к призраку этому не могу. Ни на шаг. Она стоит и смотрит на меня с жалостью, что ли... И по-доброму так, как мама в детстве.
Устыдился я за свое некрасивое поведение и видок соответствующий, даже страх куда-то пропал.
- Как же так угораздило тебя, красавица? - спрашиваю, а зубы все равно стучат, как у волка серого.
- Да вот, давненько здесь лежу. Верней, кости мои лежат, саму то меня здесь никто не держит, просто иногда возвращаюсь, место красивое.
В общем, мне даже как-то интересно стало, хоть и жуть временами забирала, и щипал себя втихомолку. Слово за слово - разговорились мы с ней. Сказала, что зовут ее Галина Смирнова, пропала без вести в восемьдесят девятом. Первый раз на выпускном алкоголя попробовала, ну и разморило ее. Поссорилась с парнем своим, ушла в парк, на лавочке присела, поплакать. Там ее убийца и нашел. Слезы платочком утер, а потом этим же платочком ей рот заткнул, изнасиловал и задушил. Тело в кусты отволок, а ночью с лопатой вернулся и закопал.
И как я потом ни допытывал ее, хоть зацепочку малую дать: кто этот душегуб — ни в какую: «Зачем тебе?» - говорит, и улыбается.
«Да как — зачем?» - кричу, - «Ты в земле лежишь, а этот упырь небо коптит? Может быть, я с ним водку пил сегодня! Невыносимо мне такое осознавать!»
Посмотрела она на меня серьезно так и говорит: «Может быть, и прав ты, Саша, только зря все это. Ничего не исправишь, только хуже сделаешь. Но мучаться будешь за чужие грехи — а это совсем уже никуда не годится.» И фамилию мне с инициалами сказала.
Как рассвет наступил — не помню. Может отключился я, потому что очнулся в родном вытрезвителе. Утром полегчало даже: не было ничего, приснилось! А в следующую ночь ноги сами меня в тот парк проклятый принесли.
Иду. Поджилки трясутся, сердце ходуном ходит. К тополю тому подхожу — стоит она там!
- До свидания, Саша! - говорит. - Мне обратно пора. Вот, специально с тобой попрощаться пришла. Знала ведь, что не удержишься, еще раз придешь.
- И ты прощай, Галина Смирнова. - отвечаю, - Сомневаюсь, что свидимся еще. Тебе правильно, в рай обратно нужно. А для меня там места не будет, после того, как я выродка этого настигну.
Она смеется: «Дурачок ты, Александр! Запомни: и рай и ад мы сами себе собственными руками создаем. И на Земле и... в других местах тоже». А потом взяла и исчезла. Тихо, незаметно. Как не было никого.
Ну а я что? На лавочку сел, утра дожидаться. Дальнейшее - дело техники. Пробить по братве, где этот государственный пенсионер нынче обретается. Прийти к нему домой и кровь, как из борова, по капле выцедить.
Чего там долго рассказывать, выследил я его, дождался, пока он во двор вылезет на променад, значит. Только он нагулялся, да в подъезд собрался заходить, я заточку в правый рукав спрятал, а левой рукой его под локоток: «Минуточку, гражданин хороший, я из собеса, аля-улю, пойдемте, распишемся в получении денежного вспомоществования!» И пачку с купюрами ему под нос.
У деда этого радости полные штаны, он, пока по лестнице на третий этаж карабкался, все власть ругал в перерывах между приступами одышки, да передо мной заискивал. А я иду и диву даюсь: как такая развалина еще черту душу не отдала. Каждый сустав скрипит, щелкает там что-то, одышка эта, артериальное давление, тахикардия, сахарный диабет (про который он мне успел между первым и вторым этажами рассказать) и зубы все вставные.
И тут мне, как кастетом в переносицу: хренак! Да зачем же убивать его? Он и так в аду. В том аду, который сам своими руками себе и выстроил. Все, как Галина мне, дураку и говорила! Посмотрел я на его дряблый, жирный затылок, на спину его горбатую, довел до двери, деньги отдал, сказал, что ведомости на службе забыл, развернулся и ушел, а заточку в мусорный бак по дороге сунул.
С тех пор стал я его личным ангелом-хранителем, ходил к нему через день, лекарства носил, а когда паралич его через два года разбил — дома у него почти поселился. Книжки читал вслух, дерьмо из под него выгребал. А помереть, сколько мог, не позволял. Долго он подыхал и тяжело. Выл, потом хрипел сутки напролет. Но, как я ни старался — закопали его, и, думаю, не было на земле человека, который бы скорбел больше меня о том, что этот упырь, насильник и убийца наконец-то «отмучился».
Ну а я с такими полезными навыками в больницу санитаром устроился работать, потом вот, сертификат медбрата получил, и многих еще старых вурдалаков на своем веку из ада земного в ад кромешный сопровожу, довольны будут!..
Тут Костя, в полной мере уже вошедший в роль неведомого нам Санька, неожиданно закашлялся и снова уцепился в бутылку с газировкой.
- Ну и чего дальше-то было? - не выдержала, все повествование просидевшая с открытым ртом, Юлька.
- Да ничего, собственно. Помолчали мы с ним. Потом я ему вопрос один задал: «А со мной ты, значит, по тому же самому мотиву возился? На меня, мол, какое привидение тебе пожаловалось?»
Сашок усмехнулся как-то виновато:
- Нет, - говорит, - с тобой не тот случай. Молодой ты еще, не успел, поди, нагрешить, да и привычка — вторая натура, как люди говорят, а у меня вишь, работа, вроде как, второй натурой за несколько лет стала. Привык я за людьми ухаживать, не могу без этого.
Встал, попрощался и вышел, с тех пор я его и не видел. То ли он мне старался на глаза не попадаться до самой выписки, а может, просто в отпуск ушел.
Только после того, как меня из больницы выпустили, я в ПКИО сходил, нашел то самое место. Там вокруг тополя этого, молнией расколотого, оградку кто-то чугунную установил, и цветы, видно, постоянно носит. Вот так.
Костян поднялся с дивана, подошел к столу, разлил по рюмкам водку и, ни с кем не чокаясь, выпил. Спустя несколько секунд, все последовали его примеру.
Моя Маринка, сидевшая молча, пока Костян рассказывал, тронула меня за плечо и тихо попросила:
- Дэн, спой «Закат».
Я ей ласково улыбнулся и потянулся за гитарой.