К началу учебного года мы, в переполненном автобусе, выехали из Краснодара в Горячий ключ, славящийся своим курортом. Приблизительно в это время там отдыхал и лечился Алексей Мересьев, наш знаменитый летчик, про которого сняли фильм, а Борис Полевой написал повесть о настоящем человеке.
Очень долго ехали по грунтовой дороге по равнине, среди редких деревьев, потом приблизились к горам. Поселок Горячие ключи состоит из одноэтажных домов с небольшими палисадниками.
В тесной и темноватой столовой мать взяла к обеду стакан темно-красного молдавского вина, которое распили на двоих. Не помню, что мы ели, но столь вкусное вино пил в первый и последний раз.
Из поселка выехали на телеге. Кроме нас и возчика никого нет. Ехали утомительно долго посреди редкой рощи. Переехав речушку, вкатились в станицу Безымянная.
Позже, когда не было попутного транспорта, чтобы сократить путь, мы пошли напрямую, через горы, что было очень утомительно. Я сильно уставал, но выдержал.
Первые три дня жили в большом доме директора школы.
Рядом с дорогой высокое дерево с разросшимся на нем черным виноградом. Мне разрешили забраться на него, и я не слез, пока не отвел душу, не обращая внимания, что виноград пыльный, рос возле дороги. Главное — спелый и сладкий.
К моему сожалению, мы ушли от них. Директор выделил нам в школе маленькую, угловую комнатку, с печкой и окнами на две стороны.
В первый же вечер с местными ребятами пошел в тамошний клуб, сараюшку, то ли амбар, то ли конюшню, смотреть фильм, который не запомнился из-за своей советской заурядности.
Вышли на улицу, и меня поразила сплошная темнота и полная дезориентировка. Ни одной лампочки на редких столбах, ни Луны на небе. Без провожатых я бы не нашел дорогу домой.
В селе единственный магазин. Однажды привезли муку. Люди разбирали её пудами, зная, что зимой дорога будет непроходимой, и никто муку не привезет. Пуд – это слово, которое я там впервые услышал.
Мимо магазина прогоняли лошадей. Мальчишки ловко тряслись на спинах без седел. Кто-то из них предложил прокатиться и помог с крыльца влезть на спину.
Я ощутил себя грешником на сковороде: спина лошади настолько широкая для ног, что не мог держаться и рисковал каждую минуту свалиться, тем более в руках не было даже повода.
Видимо, по моим глазам ребята поняли, что я не ездок, и остановили битюга, самого смирного, как они сказали, и я, в последний раз в жизни, слез с коня, сделав всего две попытки. Хотя, первая была без моего желания.
Мать купила для меня дешевую губную гармонику. По фильмам я помнил, как немцы лихо наяривают марши, но у меня ничего не получалось, хотя терзал часами, пока самому не надоедала какофония, да и губы натирал до покраснения.
Скоро декоративные планки, прибитые маленькими гвоздиками, отваливались, потом ломались и язычки. В магазинах лежали более дорогие, многорядные гармоники, но на них никто не умел играть, и поэтому не покупали.
Донашивал коричневый вельветовый костюмчик, который когда-то был хорош, но скоро протерся на локтях, коленках, полысел и потерял вид. В нем можно только на улице играть. Надевал каждый день, и он быстро порвался, а у меня появилось стойкое предубеждение против вельвета, который непрактичен.
Лет через 20 модельеры попытались снова ввести в моду вельвет, но народ еще помнил его непрактичность, и не покупал.
Но еще через 20 лет мелкий вельвет прижился наряду с джинсовой тканью. Как-то, в ответ своим мыслям, понимая, что не уделяет мне должного внимания, мать сказала вслух:
— Был бы ты девочкой, я бы тебя одевала, как куклу.
Это следовало понимать так: мол, я знаю, как девочек одевать. Сам виноват, что уродился мальчиком.
Я промолчал, думая: действительно, мальчику и нужно всего-навсего – рубашка и брюки, а девочкам – платья разных расцветок. Так я и ходил в одном и том же, часто, не имея даже смены.
Здесь меня окружали только мальчики. Девочек, словно, не было в природе, они ничем не запомнились, вне наших интересов. Днями пропадал с новыми друзьями.
Как-то, пришли к бойне. Открытое, неуютное место. Кто-то сказал, что быков убивает молотобоец ударом по лбу. Мы недолго потолкались, но убийства быка не дождались. Мужики почему-то долго толклись вокруг быка, что-то обсуждали.
Осенью началась уборка табака. Вывели всю школу. Мы рвали крупные, мясистые листья с высоких, жирных стеблей, которые быстро пачкали руки, одежду, пропитывая стойким запахом.
Кто постарше нанизывал на суровые нитки, гирлянды потом подвешивали на рамы в специальных стойках. В солнечную погоду рамы вывозят на улицу, в непогоду убирают под навес. Подобное я помнил ещё по Абхазии, где тоже был на уборке табака. Стойки, для лучшего скольжения мазались густой мазью.
Таким же трудом на табачных плантациях заняты и сейчас, хотя считается, что детей нельзя привлекать к уборке табака. Но кто на это смотрит? Главное, чтобы начальство отчиталось в выполнении плана. Заводы завалены на миллионы рублей тюками табака, положенными ещё 20 лет назад, но колхозы продолжают выращивать табак, потому что он хорошо оплачивается, и существует план, который никто не может отменить.
Никого не волнует, что табак не успевают перерабатывать, он лежит под открытым небом, теряет свои качества и приобретает опасные раковые свойства. Ученикам за уборку табака не дали ни единого рубля. Кому всё пошло в карман? Покрыто тайной.
Мать начала готовиться к зиме. Купила два мешка картофеля, которые положила под кровать, больше некуда. Под окном поставила большой ящик, в него положили два ведра румяных яблок и засыпали речным песком, с намерением сохранить их до зимы.
Благому намерению не суждено сбыться. Часто нечего есть, а яблоки под рукой. Скоро и их не стало. Кипятил трехлитровый чайник, засыпал суррогатным ячменным кофе, и, заглушая голод, постепенно весь выпивал, чувствуя приятную тяжесть в желудке.
В горах рос кизил. Мать купила ведро кизила и наварила кизилового варенья десятилитровый стеклянный баллон, завязав горлышко бумагой, что не стало помехой для муравьев, тысячами погибших в сладком сиропе, отравив нам удовольствие от чаепития.
Муравьи противно хрустели на зубах. Мать не могла догадаться, дать марлю, чтобы отфильтровать чай. Не было марли? Мы так и не успели одолеть и одной десятой части баллона, оставили кому-то.
Начался учебный год. В моем четвертом классе меньше всего учеников – семь. Учительница имела возможность каждый урок опрашивать всех. Что для меня необходимо, невольно заставляло не расслабляться и готовиться к каждому уроку.
Всё давалось легко, кроме арифметики. Не понимал простейших задач. Приходилось списывать у более сообразительных – сказывался пропущенный год. Тупое непонимание. До меня не доходило. Отвык думать, соображать. Никто не мог подсказать, научить.
Мать никогда не вмешивалась, я и не пытался обратиться к ней за помощью.
В нашем классе учился 14-летний переросток, который поехал в Горячий ключ, где его приняли в комсомольскую организацию, о чем он с гордостью рассказывал.
Мы с завистью слушали, нас нескоро это ожидало. Сосед по парте поражал умением писать очень мелко и четко, на листе в клетку писал на каждой строчке. Приходилось напрягать зрение, чтобы разобрать написанное.
Подружился с одноклассником. Ходил к нему домой на окраине станицы. У них много яблонь. Почему-то под ногами валялся использованный презерватив. Но мы не акцентировали на нем внимание, лишь мальчик криво усмехнулся, словно о чем-то знал.
Однажды мы решили сделать яблочное вино из яблок, которые уже приелись. Долго давили яблоки, едва набрали пол-литровую бутылку, которую закупорили бумажной пробкой и решили дать недельную выдержку, чтобы набрало крепость, и можно было бы опьянеть. Бутылку хранили у меня.
Через три дня он пришел ко мне, может быть, чтобы проверить сохранность сока, а потом предложил распить.
Кисловатая и не очень приятная жидкость, едва начавшая бродить. Он часто приходил ко мне. Кроме пачки маргарина у меня ничего не было, даже хлеба, и он съедал её всю. Я на подобное был не способен. Без хлеба!
Иногда ему надоедала ровная и скучная дружба, гнался за мной, чтобы побить за что-то. Я прятался за дверью школы, потому что никогда ни с кем не дрался, и не умел, у меня не было злости, чтобы кого-то без причины ударить по лицу. Я был очень спокойным и тихим мальчиком.
Как-то, на перемене начал бороться со сверстником и легко его поборол. Случайно у меня в кармане брюк оказался циркуль, который его уколол, и он закричал, что это не честно, так не считается! Будто я нарочно его уколол, чтобы победить. Но перемена быстро закончилась, и это происшествие забылось.
Матери вздумалось помолодеть на несколько лет. В документах так легко переправить дату рождения, с тройки на восьмёрку!
Одна ложь тянула за собой другую: я не мог родиться у несовершеннолетней, поэтому и я, заодно, помолодел на два года. Узнал об этом от ребят на перемене, которые обступили меня, и давай спрашивать, правда ли, что я с 45-го года? Мол, твоя мама об этом говорит. Выходит, что тебе восемь лет?
Я побежал к матери, которая вела урок в соседнем классе, и она подтвердила. Это меня озадачило. Не мог не поверить словам матери. Выбежал на улицу к играющим ребятам уже в новом качестве – вундеркинда. Играя, некоторое время раздумывал об этом, но скоро забылось.
Позже, ни мать, ни я не вспоминали, что я вундеркинд, стал нормальным ребенком. Правда, понравилось повышенное внимание, с искренним любопытством, ни у кого не было ехидства, никто не мог поверить, что учительница может соврать. Для учеников, особенно начальных классов, учитель был существом высшего порядка.
Через дорогу стояло здание средней школы, немного больше нашей. В тесном закуточке, располагалась библиотека, где не было и трехсот книг. Большую часть из них я уже читал, другая – не представляла интереса.
Но там я впервые увидел подшивку «Пионерской правды», где печатали повесть «Над Тиссой» о пограничниках. Позже начали печатать «Зеленый дол». Интересно читать про незамысловатые пионерские дела по выращиванию урожая на опытной делянке. Попросил мать выписать газету. Первую в моей жизни.
Учитель старших классов, объявил, что будет обучать желающих игре на балалайке. Мне очень хотелось научиться играть, хоть на чем-нибудь.
Набралось человек десять. Брали аккорды, и что-то начало получаться. Играли самую простую – «Светит месяц». Но других занятий не последовало.
А через неделю, когда пришел к другу, услышал, как он сам подбирает мелодии. Я на подобное не способен. У него был слух, талант.
В горах много диких яблонь, груш, кизила, которые собирались населением, сушились в больших сушилках, и по очень низкой цене, за копейки сдавали государству. За сезон можно было выручить сотню, другую, которую иначе и негде взять.
Местные часто варили узвар, густой, коричневый компот. Ложка стояла. Сахар не клали, и без него довольно сладко от груш. Фрукты выбрасывали.
И мне приходилось выбрасывать, хотя они были вкусны, а я голоден, но аппетит отбивали белые черви, которые заводились в сухофруктах от длительного и неправильного хранения. Их можно заметить только в жидкости, которая осторожно вычерпывалась ложкой.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2018/04/12/848