Буркина-Фассо

«Виделась в черном моя Родина.
Виделось диво…»
Иеромонах Роман



Они просто все стали способны. Средний уровень доходов вернулся к отметке до 17 августа 1998 года. Снова появились свободные деньги, чистые машины, красивые девушки, стильные сандалии, бежевые шорты, коктейли в пластиковых стаканчиках с трубочками и бумажные пакеты из Макдоналдса…



В летнем кафе-шашлычной после жаркого дня отдыхали кавказцы. Белые рубашки расстегнуты на груди, откуда выперают черные курчавые волосы, мохнатые руки, рукава до локтей закатаны, велюровые трико и тапки. Из открытой машины, серой «Ауди», громко играет музыка восточные ритмы. С ними дешевые девчонки, бармен и мангальщик свои люди.
Сюда же, к пластмассовым синим столикам паркуется черная «99-я» с номером региона 61. Из нее выходит в тертой джинсе парень лет 28-ми. Садится, курит дешевую сигарету, заказывает пива. Сам высокий, худой, в солнцезащитных очках с серьгой в левом ухе, с густыми немытыми длинней обычного русыми волосами, несмотря на жару под ветровкой угадывается майка и плотно застегнутая теплая рубаха. Правая рука лежит на столе, прикрыта бульварной газетенкой.
Кавказцы смеются ему в лицо, выкрикивают на своем языке что-то нецензурное. Бармен брезгливо приносит кружку пива. Тот сухо расплачивается левой рукой. Сверлит глазами (из под очков не видно) всю черноту. Там играют в нарды на деньги. Девицы в коротких юбках с перекрашенными красной и синей помадой губами виснут у них на плечах. Создается еще более неприятное впечатление, когда они в непристойных позах куда-либо наклоняются, оголяя откровенное свое белье. Пиво бьет в голову, парень яростно срывает левой рукой газетку…
Бежит на Садовую в панике народ. Там слышны выстрелы и дикая ругань сорвавшегося альта. Перевернуты столы, трупы кавказцев на полу окровавленные, разбросаны фишки и кости, девицы визжат, убегая, бармен и мангальщик бледны, как смерть. Приезжий в джинсе стоит с дымящимся пистолетом и никуда не уходит. Народ любопытный, со страхом сторонясь, глазеет в его сторону. Летят и сигналят с Буденновского проспекта менты.
- Вы все, все – сволочи! – орет парень, глядя в народ. – Так больше жить нельзя, звери!
Из машин выбегают омоновцы с оружием наизготов. Рупор требует бросить пистолет. Парень смеется им в лицо и стреляет себе в висок. Мозги вылетают, голова трескается, как орех, кровь запутывается в немытых волосах. Он делает полукруг и падает на асфальт. И мертвая тишина вокруг – все в шоке.
Фигей
Артур Репов по кличке Фигей вернулся из армии в 1993 году. Служил в Приднестровье. Станица Егорлыкская Ростовской области, где проживали его родители, по прежнему уныло выгорала летом в сухой траве да низеньких яблонях. Старые домики где терлись друг к другу задами, где отбегали к реке Егорлык с хорошим гектаром землицы, с вызолоченными скирдами сена, участками колорадосъедобной картошки, подсолнухами и в старинном тряпье пугалом. В одном из таких домов жили Реповы. Домина здоровый – пять лет строили сами, на втором этаже древесная лоджия, в огороде яблони да вишни в саду, старый кобель на цепи, курятник, коровник, шкура быка черная висит на заборе для выделки, рядом дедовские мастерские: пилорама, токарный, слесарный станки, стружки металлической и древесной горы.
Реповых большая семья. Отец и мать – учителя в станичной школе. Он по трудам и физике, когда-то был директором, потом ушел с поста сам, плюнув на бюрократизм и гнилость системы образования – по станице уважаемый и почетный человек – Владимир Михайлович. Она, Тамара Дмитриевна, портрет в зале красивый висит (карандашом собственноручно Михалыч, будучи студентом в стройотряде в Западной Сибири ее нарисовал, познакомившись и влюбившись. А после армии приехал и женился на ней, увез с собой на Кавказ). Два сына: Игорь и Артур. И пять дочерей: Марина, Мальвина, Иоланта, Настя и Галя.
Старший из всех детей был Игорь. Неженатый, в армии не служил – откосил. Вроде придурок по станице, но у атамана шофером был запасным. Лихой водила, безбашенный. Но и лучше его нашелся – Егорка Похотков. Так тот вообще на разбитой шестерке на холмы залетал, по болотам от ментов удирал, на все был способен. И пил много и траву курил. Но плохая она, ростовская шмаль, про то даже люди с «Мосфильма» знают. Им никто не перечит, уезжая от них на 34-м троллейбусе.
Потом шел Артур – в честь короля Артура. Сначала пацаны его звали Тура, потом прилипло погонялово Фигей за абсолютный пофигизм. Да, а Игоря в народе звали Репа.
Марина, старшая из сестер, была Фигея младше на два года. Рано вышла замуж, любимица отца. Мужик ее, правда, бросил, но без ребенка, слава Богу. Видимо они оральным увлекались, насмотревшись германской порнухи. Про то не знаю, врать не буду, но домой она пришла через год без ребенка и с болячками на губах.
Потом выскочила замуж Иоланта, раньше Мальвинки. Михалыч, как-то читая «Капитан Фракас» в 1980 году, просто увлекся идеей.
А с 1978 года рождения Мальвина тоже вышла замуж и родила матери внучку Анечку от законного Егорки Похоткова. Так сроднились два лихача-шофера.
Две оставшиеся девочки были намного младше и учились в школе. Галю даже персонально принимали в пионеры в 1996 году, порядком уже после развала СССР. У памятника Ленину, как положено, 7 ноября отец и мать, закаленные коммунисты, повязали ей галстук, маленькому ботанику и догматику.
Фигей же на увлечения отца марксизмом, ленинизмом, а позже эзотерикой и аккультизмом смотрел сквозь пальцы. А к Михалычу тянулись поломники даже из Тулы и Украины на вечера при свечах, которые Тамара Дмитриевна романтично зажигала в темной комнате – кабинете Михалыча, где был всегда творческий беспорядок с пыльными бюстами вождей и мозгов революции, фотографии Гагарина на стенах и портреты Сталина в углу, как провинившегося сегодня (там иногда стояли и Ленин, и Маркс, и Геббельс). Поломники шли на вечера чтения Блаватской или Данилы Андреева и его «Розы мира». Заезжали бывало и из Чечни генеральские машины к Реповым. Шоферы их, больших офицеров, просто сходились с Игорьком и Артуром и дарили им при отъезде лимонки, ракетницы и прочее барахло. Доходило до того, что юродивые со всей округи шли сюда побираться, у их ворот. Тут так много бывало гостей, от Кадырова до Пугачовой, что иногда нет-нет им перепадало неплохо. Один придурок даже на «Запорожец» скопил. Правда он еще бутылки собирал вдоль ограды Реповых. Но то были издержки Игоревых с друзьями гулек. Отец его за это не любил, часто ругал и скандалил. Мол, нигде не работает, пьет, гуляет, бензин мотает.
Сам Михалыч любил еще музыку. У него мечта была, он даже об этом писал мэру Ростова. Хотел он со скрипкой на большом перекрестке дать концерт тьме шоферов. Пусть сигналят, стоят с четырех сторон, а он будет выть на скрипке, лабать современные ритмы, может и классику туда захватит. Мэр посчитал его за идиота, хотя губернатор плюнул тому в «Мотороллу»: «Зря ты так с ним. Он уважаемый в области человек».
- Да пошел он! – отмахнулся мэр.
Зато губернатор уважил просьбу, и 1-го мая 2000 года, в день 52-летия музыканта разрешил и санкционировал его концерт у памятника тачанке, что при выезде из Ростова в сторону Баку над камышом поставлена.
И дал концерт Володя, как его называл губернатор без галстука, и сигналили ему все, и кричали: «Придурок!», и ощутил он себя великаном и стал гадать и предсказывать по звездам с того дня. В декабре обещал у него быть и президент. А так корреспонденты всяческие, офицеры и музыканты (неформальные в основном), депутаты к нему заезживали.
Вот такой был реповский стан, когда десятки машин при парковке днями напролет перекрывали раздолбанную всю улицу Пышных бюстгалтеров, которая несмотря на международную популярность философа Репова, лениво не хотела обустраивать себя современной инфраструктурой. Но Репов сам не хотел этого. Он считал, что пусть звезды опускаются к нему с небес и снисходят до скромного сельского убранства, пусть в грязь пачкают свои «Роулс-Ройсы» и «Линкольны», но прочувствуют, как живет простой народ вдали от небоскребов, шоссе и бутиков. И те снисходили и пачкали свои палерованные машины. Именно это давало силы Михалычу дальше жить.
Однажды к нему приехала за благословением из Ростова-Папы набирающая обороты молодая певица Света, любовница и содержанка Смотрящего за Буденновским проспектом, и скромно присела на табуретку. Она, красивая, яркая и модная, в этом простом доме.
- Учитель, - открыла она свой пухлый ротик, что так возбудило сидящего рядом из любопытства Артура.
- Я ни чему не учил тебя, девочка, - поднял указательный палец правой руки Репов старший.
- Маэстро, - поправилась она, чуть смутившись, отчего Фигей почувствовал, как у него поползла ширинка вверх.
- Неверно, - благовидно опять обломал красавицу Михалыч, - Я не блистаю музыкой, как твои альбомы.
Лицо его было до того сосредоточено и строго, что просто не могло вызвать улыбку у говорящей с ним, хотя ситуация была довольно забавной.
- Ну, тогда, батьку! – вдохновенно воскликнула она и он благородно кивнул ей в знак согласия.
- Шо мэнэ зробыты сёхгодни, батьку?
- Шо це токэ? – участно спросил он.
- Вороной требует ехать в Германию записывать новый альбом.
- Какой?
- «Твои глаза». Но там те же самые песни.
- Ну ка выйди отсюда! – резко прервав ее лепетания, гаркнул на сына Михалыч. – Видишь ли, у него торчит! Я слушаю тебя, Светик.
Девушка, смутившись ситуации, продолжала. А парень, выскочив в коридор, поправил брюки.
- Ну прет меня от нее, Репа, понимаешь! – заглянул он в комнату старшего брата.
Игорь, брюхом к верху, валялся на диване и слушал на магнитофоне своего любимого Шуффутинского.
- Ну и пропердоль ее, - спокойно сказал брат.
- Ага! К ней подступишься! Она же звезда.
- Пи…да она прежде всего, Тураша. Помни об этом и не теряйся. А пока поостынь немного. Сходи, вон, корову подои, мать звала.
- Пусть Марьяна доит! Ты видел, на какой она тачке приехала. Личный шофер, прикинь.
- Ну и что? Есть покруче.
- Ай. Тебя ничем не прошибешь.
- А зачем много денег тратить на баб, когда есть намного дешевле?
- Клавы всякие. Толстые, некрасивые, прыщавые. Что за вкусы у тебя, Игоречек?!
- Нормально, с пивом попрет.
Он провожал глазами долго на пыльной дороге ее серебристый «Лексус» со всеми наворотами и компьютером в салоне. И влюбился. Пошел и купил себе ее «Другой альбом». До этого шесть лет был женат на одной молдованке. У них даже родился сын Вовка. Но Артур плохо заботился о них с Олесей. И она уехала к матери в Кишинев, забрав сына и даже не подав на развод. Так он и остался по паспорту женатый, а на деле холостой бобыль.
Отец давно махнул на его непутевость. На вопрос матери: «Как он дальше будет жить?», ответил: «А что?! Пусть живет здесь. По дому хоть помогать будет, а то на стороне, чего доброго, еще сотворит какую-нибудь дрянь. Так что, лучше пусть дома живет». Мать вздохнула печально. Любила она и переживала за сына. А парень и не стал терять времени даром. Засуетился. Сначала он сошелся с Хмырей Душицей. Так звали первого торгаша станицы Егорлыкской. Тот торговал чебрецом, душицей, алычой-дичкой ну и из-под полы коноплей разной для проезжих на трассе. Чтобы как-то зарабатывать, Фигей подался к нему в наемники. И работал у него, пока шла торговля. А в 1999 году плюнул тому в лицо и ушел, сказав грубо: «Пусть на тебя негры работают!»
Одно время был комбайнером в колхозе, пока не связался с Лымарем младшим, положенцем улицы Пышных бюстгалтеров. Тот взял его к себе в бригаду рэкетиром. Появилась работа в Ростове. Море работы. Не прошло и полгода, как Артур купил себе новенькую 99-ю черную и затонировал стекла. Стал ходить в кожаной куртке и штанах, бритоголовый, записали его и в тренажерный зал по подписке. Появились цепи и телки. Как-то они наехали на чеченцев. Была разборка, был базар. Лымарь приехал на девятке, Супьян на 600-м Мерсе. Лымаря не стало, и старший брат поставил ему на ростовском кладбище гранитную плиту с портретом во весь рост в коже, с костетом и печаткой. Но времена менялись. У крутых появлялись мобильные телефоны, в архив уходили малиновые пиджаки. И лымарята поехали было домой. Однако Фигея заметил ростовский авторитетный вор Вороной и взял к себе в телохранители. Парня привезли к нему в апортаменты, тот аж ахнул. Четыре пятиэтажных коттеджа были огорожены двухметровым каменным забором с гранитным основанием. Все это поместье, утопающее в зелени тополей, фасадом со старинной решеткой в воротах и фонтаном во дворе, выходило на Буденновский проспект. Напротив, в неоне и аргоне мерцал салон красоты, куда постоянно заезжала любовница Вороного Света.
* * *
В большом аквариуме плавают черепашки. Миниатюрные, дорогие. Пятнистые лапки, вихрасто-пупырчатые панцири. Глядишь на них и успокаиваешься. Трудный день в офисе. Огромный стол, окна во двор на акации, дверь на магнитную автоматику закрыта. В мягком кресле уставший шеф, Антон Дмитриевич Рагушевский. Дорогие очки блестят золотой оправой. На руках перстни и «Роликс». На столе перед ним коробка конфет открытая и початая бутылка коньяка «Хэнесси». Напротив на стене Мерилин Монро обнаженная на алой простыне.
Взгляд во взгляд к нему Портнев Алексей, звезда из «Злосчастного случая». Беседа идет о договоре на участие певца в съемках «Московской саги». На кнопке секретарша, молоденькая блондинка с острыми грудями, курит Pall Mall и пьет Чибо.
В приемной гн.Рагушевского снует муравейник. Забегают набыченные шоферы, один со шрамом на щеке и момоной стильной, Вася. Появляется лебедью красавица Лена Ковалёва, администратор. Что-то и ей нужно от шефа. Но никто не заходит, все ждут персонального вызова. Кнопка молчит. А тут гудят телефоны. Секретарша в нос декларирует: «Алло. Кинокомпания «Фильм Юнион». С ней рядом сидит наштукатуренная крашеная шатенка, словно Неглинная до реставрации. Голос прокуренный, грубый. Дым стоит карамыслом.
«Антон Дмитриевич у себя?» - заглядывают брезгливые евреи и остепеняются, услышав: «Занят».
И только один молодой парень к нему заходит. Стильно одет, лет 28, черноволос, небольшая щетина «аля мерзавец», на ногах костетная обувь по последней московской моде, на ремне в чехле кожаном Nokia 3330. Взгляд серьезный, строгий, но не злой. По нему вздыхают и елозят на стульях секретарша Надя и администратор Ковалёва. Ах и ох! Красавчик. Он, повторюсь, заходит свободно к Рагушевскому.
- Антон Дмитриевич, звонил гн.Вороной. Просит помочь продюсировать в кино Свету.
- Кто такая Света? – неприятно поморщился шеф кинокомпаниию
Еще бы. Его отец в Министерстве культуры сидит на Гнездниковских переулках, а подле театра «МХАТ» паркован джип, рендж-ровер. А супруга в мини-вэбе бирюзового цвета не то «Рено», не то «Пежо» летит по Новому Арбату на работу в казино «Корону».
- Ну Света. «Что мне делать сегодня со своей любовью»…
- А, эта…Как она тебе, Алёша?
Портнев, 66-го года рождения, надул губу.
- Все ясно, - Антон Дмитриевич давит кнопку. – Надюша, пошлите курьера в фотоцех, пусть узнает, сейчас можно сделать цветные фотографии 3*4. Только быстро. И еще. Васю к подъезду. Еду в «Риск».
* * *
Идет репетиция. На какой-то студии. Не то прослушивание, не то запись. На малой сцене-подиуме, скорее в радио-условиях, молодая девушка в наушниках, словно бананы из Гватемалы, к манто приколот микрофон. Света.
В пустом зале сидят три человека, еще один, диджей, консультирует девушку. Сидящие курят сигары. Среди них легко узнать лысоватого Рагушевского. Рядом в дорогом английском костюме некто Вороной. Не молод и не стар. Метис. Что-то от чеченца или турка и характерный южный ростовский прищур. Этот прищур на пятихатки тебя кидает в поезде на их перекопанном вокзале, этот прищур контролирует весь Северный Кавказ с его сочями гористыми, цыганским Краснодаром, с его белыми тонированными шестерками 26-го региона, с ментами среди железноводской прелести, там где Железная и Бештау в красоте соревнуются у Машука под боком, этот прищур в шорохе держит карельские клубы и даже в Новосибирске и Владивостоке при покупке арбузов отрыгивается Ростов Папа. Не больше, не меньше.
Третий – будущий продюсер Светы. Западный лоск и шарм. Растленный красавец. Да и фамилия четкая, Нетленный Игорь Эдуардович.
Девушка вся в ритме музыки. Ее стройный стан делает волнистые движения. С губ срываются, словно из души, трепетные слова:
Что ж ты хохочешь? Верить не хочешь.
Уходи, если хочешь. Но так больше нельзя,
Больше нельзя.

* * *
Он шел быстрым петровским шагом. Солнце золотило верхушки облаков, словно забавлялось ватными тампонами, разбрасываясь каплями света по крышам сталинских домов. Величественно вставали на Ломоносовском громады их с гигантскими арками, эпохальными и могучими, как самое то время. Шеф послал его купить салфеток цвета Шампани, свежайших конфет и дорогого вина. Магазинчики окрест не баловали вкусом. Вороной, Света, Нетленный и Рагушевский отмечали подписанный только что контракт на участие певицы в главной роли в сериале «Московская сага» в паре с Алексеем Портневым. Сидели в офисе Антона Дмитриевича на «Мосфильме».
- Я бы даже сказал, совсем оттеняет и уводит в сторону. А что? Русская красота. – глядя на зардевшую румянцем Свету, развалился в кресле Нетленный.
Девушка пьянела от волнения в красной вязанной кофточке, черной, короткой деловой юбке выше колена и в черных крупного кольца дорогих калготках. Кофточка была короткая и обнажала эротичный живот, пупок с планкой и полоску красного белья трусиков из «Дикой Орхидеи» - все четко, в лучших тонах моды из Швейцарии, не больше и не меньше, на два сантиметра, что придавало пикантность дополнительную ее сексопильному облику.
Репов вернулся с дыней, огромным букетом цветов, мороженым и всем остальным, что заказывалось. Нетленный продолжал, раскуривая сигару.
- Образ девушки Рахиль проходит через весь роман Рыбакова. А тут разбавляется неким матрениным пафосом. Что это? Подвох, подумает зритель. Смотря какой зритель. Фильм не для волков серых. Элитарное кино. По заказу мэрии. Не халам-балам. Хотя России нужно сейчас другое. Куда далеко ходить? Данила Багров. Вот герой современной молодежи. А ее нужно держать в загоне. Нужно вспрыскивать им кокаин на экране в мозги умело. Борьба за сферы влияния. Вот, в чем суть кино. И кто кого победит, зависит все. Щекотливый вопрос.
Вороной молча кивнул Репову сложить все на стол и встать в дверях для охраны, хотя и так дверь автоматически за ним захлопнулась, но для надежности вернее.
- Ты погоди, брат-еврей, -  деловито перебил он говорившего, - и выпей лучше за здоровье Светки. А то мозги дурить ваньке вы умеете, а пить вот слабачки. Пей, пей, давай, - налил продюсеру полный бокал вина.
Света пригубила свой, налитый ей им же, Вороным, который почувствовал вкус игры, разгорячаясь от азарта какого-то. Девушка бросила взгляд на Артура. Их глаза встретились. Его жаркие, карие и ее томные, голубые. У нее захватило дыхание. Он будто прошелся по ней ветром под лифчиком и юбкой. Она аж вздрогнула, почувствовав адреналин. Теплая волна сладкого сока окатила ее, и в груди заурчало томление кошки, жаждующей ласки, и нежности пленяющей и отзывающейся бешеным ритмом сердца, отстукивающим звонкие марши в висках.
Вороной про себя улыбнулся, глядя в эти глаза и наливая себе полную.
- Господа, а полетели в «голден Пэлас» или еще куда. Надо вспрыснуть в кровь немного азартика, брат-еврей, - и похлопал Нетленного по плечу.
Игорь Эдуардович поморщился от таких хлопков, а рагушевский воспрянул.
- Тогда лучше в «Корону». Там у меня супруга работает – такой прием устроит.
- Вот и подальше от «Короны» тогда, на ярый дебошик. Девочки, фишки, а, друзья?! Я угощаю.
- И как вам такой девушки мало, mr Вороной, я не понимаю, - удивился Нетленный.
- Давай, вставай, старпер израильский, я ведь угощаю, скряга. Зная вашу натуру. Поехали. А Светочке надо развеяться.
И, подходя к машинам, бросил Репову: «Свози ее куда-нибудь. На денег», - сунул ему в карман стопку стодолларовых купюр.
- И чтобы завтра у нее глаза сияли. Знаешь секрет их красоты? – махнул в сторону Светы.
Артур покачал головой.
- Профигачь ее, что есть мочи. Дай работу своему поршню, я разрешаю.
- Но ведь она девушка!
- Хэх, придурок! Девственниц не бывает, запомни это, - по-отцовски похлопал его по плечу.
- Ну, поехали! – запихал двух евреев бандит в свой шикарный внедорожник, черный «Мерседес» и сам сел за руль.
Газанул яростно и стремительно полетел к проходной. Артур вежливо открыл дверцу кабриолета «Мерседес», взятого в прокат Вороным, чтобы возить молодую звезду по столице, как говорится, пальцы кидать ростовские. Света благодарно улыбнулась ему, грациозно усаживаясь в салон. 
- Командуй, куда хочешь, принцесса. Шеф платит.
- Тогда, давай, в Реджиссон-Славянскую, а там посмотрим, как фишка ляжет.
Артур стремительно рванул машину вперед.
…Выпив порядком и погрузив себя в облако сигаретного дыма, Светик развспоминалась, расплакалась. Фигей не пил - за рулем.
- Родом я из деревни и название ее тебе ничего не скажет. Скажем, Кончинка или Тумбля, не все ли равно. Я ведь в ПТУ приехала учиться в Ростов, будь он проклят.
Девушка пьянела и грубо ругалась. За соседними столиками косили недоуменно глазами, стреляли, пронзали их сторону. Но Артур ее не сдерживал, забавляясь и выжидая, что будет дальше. У нее, по-видимому, на душе была какая-то рана, и она пыталась снять ее таким способом. Ну что ж, проверено, по-русски.
Вобщем, она пила, мучая себя воспоминаниями, а он глядел на нее зачарованно и в то же время серьезно, чтобы не обижать столь дорогую ему спутницу. Она много курила.
- Я любила одного мальчика, - продолжала певица, выпуская клубы дыма из притягивающего к себе рта.
Тонкие губы, родинка на щеке и шее так украшали ее. Глаза в сиреневых тенях, ресницы черные в дорогой туши, моникюр фиолетовый. Пальцы выстукивают какую-то мелодию.
- Он – дьявол, этот Вороной, Глеб Амирович. У него сын был, знаешь?
Артур молча кивнул.
- Анзор. Он встрял между нами. Тоже на иномарке, сволочь, разъезжал в 20-ть лет. Короче, на меня запал, ну и поставил пацана на бабки. Мой бы в штыки, а так, лох оказался. Струсил, в сторону ушел. А этот мне покоя не давал. Поджидал с учебы, вечером из общежития не выйти. Его шестерки за мной везде следили. Чуть я с кем на дискотеке потанцую, тому морду в кровь бьют, ребра ломают ночами на темной дороге. Жить не давал, говорил, что любит, дня прожить без меня не может. Вахтерши-бабки запарились мне цветы от него передавать, но комендантша его в общагу не пускала. Строгая была тетка. Он хоть и беспредельщик был, но так далеко буром не пёр. Трус он был, не то, что его отец.
- Кто ему башку срезал? – откусывая жаркое, запивал «Святым источником» негазированным наш Фигей.
- Никто. Он в аварию попал. Зимой. Дорога во льду. Не справился с управлением…
- Да, папаша ему пышные похороны закатил. Катафалк из Европы пригнали. Нам так не жить.
- За себя говори, - обиделась пьяная девушка, - Он был моим первым мужчиной, Анзор. Изнасиловал в душе на первом этаже общежития. Запугал охранника и вошел. Ну а я, дура, мылась тогда и потеряла девственность…Закажи еще брэнди.
- Тебе на сегодня хватит. Завтра выступать.
- Тьфу ты, черт! А знаешь, я не люблю его, Вороного. Мне его денежки нужны, только и всего. А так у меня никого нет в сердце. Я одинока. А ты даже ничего…
Парень сглотнул слюну.
- Я люблю тебя, - промолвил он.
- Глупый! Таких не любят. Таких сторонятся. Да и у тебя никогда денег не хватит для меня. Остынь, петрик. Славик Кюхельбеккер. Поехали домой, мудачок ты мой грешный. Поехали, раз хватит.
…Любви не было. Он просто вошел в нее сзади и сразу кончил. А она уже спала, брыкаясь, обнаженная на дорогой кровати с расплоставшимися по подушкам шикарными русыми волосами, и неся какой-то пьяный бред в полудреме. И только в нос било приятно от ее юного тела с персиковой кожей Шанелью № 5.
* * *
Два шикарных внедорожника угловой и овальной форм «Шевроле» черный и «Тойота» серебристый с ростовской братвой, автоматами и бритыми затылками мчались в Калугу вести разговор с тольяттинской группой. Выбран был для базара нейтральный город, Смотрящим за которым был авторитетный вор Седой. Он разводил обе стороны. Тольяттинцы, как известно, сидели на машинах. Это они не пропускали в пригородных лесах Самары и Тольятти ни одного лоха-покупателя новенькой «Лады» или «Жигули». Снимали с него треть стоимости машины. Просто так ни один не проезжал. Прознав про такое дело, народ стал закупать эти машины в своих регионах, платя посредникам в тридорога, но избегая веселых поездок и перегонов дюжедорогих, так все равно дешевле выходило и спокойнее. Четкие на тех дорогах стояли патрули. А ростовская группировка, словно голодный хищник, требовала передела сфер влияния в воровском мире, используя противоречия и разногласия некоторых бригад в эпоху агонии и развала былой воровской культуры. Поэтому и вступала в базар, за передел собственности, междоусобную распрю травя.
«Князь Глеб» едет на битву с «Князем Олегом». Глеб Амирович идет войной на Олега Петровских, бандюгана знатного всего 63-го региона. Но пока Седой их разводит. Едут на переговоры. А оружие внедорожники все равно тянут. Петровских кидает пальцы, худощавый, жилистый, мурый, не раз и не два, видно, на киче бывал.
- Ты, Папа, сюда не лезь. Не хорошо это. Море крови прольется. А нам это надо? Посмотри, небо синее, трава зеленая, солнце желтое. Чего еще надо? Не буди лихо, брат. Я ведь тебя по суруханской ходке помню. Ты ведь тамошнего пахана завалил. На тебя многие зуб имеют, Папа.
- Не рамси, Волга! А делиться надо. Мы на мировой уровень выходим. А для этого, сам понимаешь, нужны деньги и немалые. Это нам даст 30 % с вашего дела. Этой покой, брат. За спокойствие надо платить. Иначе, мы вам житья не дадим. Так уж и знай. Мы шутить не любим, спроси у костамукшских быков.
- Это отморозки. Зачем пугаешь, Папа? Я твою манеру знаю. Зря бычишь шею. Житья, говоришь, не дашь. Так куда ж ты денешься! Когда хвост тебе прижмут, заскулишь да, как побитая собачонка, закостыляешь к себе в степя.
- Смотри, брат, я тебя предупредил.
- Я тебя тоже, Папа.
- Вспомнишь меня еще, харкая кровью.
- Да уж, не забуду за упокой твоей души выпить на братской могилке-то.
- Ну, ну…
Разошлись, разъехались, пальцуя прощание. Началась война. Через две недели на Тольяттинском автомобильном заводе прогремел взрыв. Поточная линия встала. Местные братки понесли миллионные убытки. А кто-то в СМИ заскулил о чеченских террористах. А через месяц уже на Ворошиловском проспекте в Ростове-на-Дону в упор из автоматического оружия был расстрелян правая рука Вороного, большой авторитет на всем Северном Кавказе некто Богучар. По нему закатили пышные проводы, и вражда разгоралась. В Москве и Санкт-Петербурге порешили тольяттинских сбывателей машин. Петровских за поддержкой приехал к Седому.
- Ты хоть его угомони, Седой! Буром прет бычара поганый.
- Ты знаешь расценки. 300 косарей и он твой, - нюхает кокаин старый вор.
- О кей, Седой! Ты получишь эти бабки. Но уж постарайся, вымани его на меня, падлу.
- Все устрою.
Через неделю у него уже в гостях Вороной. Будто сговорившись, просит того же.
- Ты мои расценки знаешь, Папа. 300 штук грина и его душонка будет гореть в аду.
- Ты получишь эти бабки, Седой. Но я должен знать про него все.
Назад едут ростовцы и попадают в засаду. «Шевроле» весь изрешетили автоматами. Там дымятся трупы. «Тойота» по бурелому, по тайге уходит от преследования. Ее гонят, как лося, охотники. Глухие места, где-то между Калугой и Тулой.
- Гони, курва! – орет Фигею Вороной.
В машине еще три братка с автоматами на изготове. Нервы на пределе, слюна с губ слетает, как у загнанных лошадей или голодных волков. Скулы впалые, глаза злые, огненные. Фигей фарами шарит ночь.
- Тут вырубай дальний свет! – звенит голос шефа. – Вырубай или я тебя убью!
- Так ни хрена ж не видать!
- А тебя чешет?! Гони в потемках.
Внедорожник качает из стороны в сторону по горемычным грибным тропам. Наконец, колеса накатываются на щебень дороги. Впереди редкие огоньки какого-то селения. Из распахнутой форточки единственной двухэтажки среди курятника землистого частного сектора на всю тайгу играет «Ламбада». В небе ночном луна яркая-яркая, с капелькой крови на белизне, верхушки сосен бегут вдоль дороги, сплетаются в единую черную стену густые их кроны. Ползет, сбоку выруливая, какой-то полуночный москвиченок. Джип пинает его, метров десять заставляя кувыркаться во тьме. Лай собак бешеный поднимается, встречая незваных гостей.
Тайны
Катя Буркина. Ударение на последний слог. Ей всего 14 лет. И никто не знает более главной девушки в поселке Алитово, значимой и нужной для всех, чем эта кроха. Степенность ее пленяет, забота обо всех в интернате, детско-девичье озорство трогает, темперамент в себя влюбляет, а как почувствуешь душой нежность, тут и от красоты уже не оторвешься. Но она не главное в ней, а разумное составляющее. Хотя внешне хороша собой девочка: среднего роста, темно-русые волосы, серо-голубые глаза, голос красивый, завораживающий, на радио бы говорить.
Родителей ее никто и не знает. Нет у нее никого. Нашли ребенка в кустах у детдома и оформили по-советски в казенщину. Дали государственную фамилию Буркина (она в какой-то аля чапаевской бурке в траве была найдена), а потом уже Катя сама переоформилась на  Буркину. Так ей больше нравилось. Очень красиво, грациозно танцует. Танцует все, от балета до брэйка. Больше всего нравится девчонке Ламбада. Эротичный танец, клева. Всем вокруг помогает в личной жизни. Сводница капитальная. Ей какие-то солдаты всё письма пишут. На каждое отвечает творчески. Но сердце свободно и не завладел им еще демон любви. Хотя томится в ожидании сладкой неги. Взрослеет все-таки девочка. Вот краткий портрет героини. Остальное – дело сюжета. Попробуем.
Катюша стирала белье в пластмассовом тазу сероматовом, когда по их коридору интерната послышались шумные шаги и громкие голоса.
- Схорони, леший! В живых оставлю, юродивый! – чей-то незнакомый и грубый баритон взорвал казенную тишину.
- Да как же это так-то, - страдальческий возглас рахитного их учителя французского языка, еврея Эдмунда Ионовича Фассо в ответе пискнул.
- Живо, ну! – топот сапог и ботинок по коридору.
- Участковый же… есть, - всхлипы Фассо уже на кухне у закопченых электроплит образца времен московской Олимпиады.
- Чморило твой участковый, яша. Показывай бойлерную!
- Вон туда, направо, ребятки.
Стук подкованных берцов по гнилому паркету. Катечка в халатике хмурит бровки. На белой груди медный крестик. Волосы убраны назад и туго перетянуты резинкой из-под презерватива – забыла снять. Любит покупать мужские средства защиты и любоваться латэксом, но сама еще девственница и даже в ближайшие лет пять ничего не собирается менять в этом щекотливом вопросе. Щекотливом, ведь вся комната обклеена французской эротикой. Журналы Фассо не уходили бесследно. Их он выписывал из Парижа и давал читать своей любимице из группы 1987 года рождения. Дети-инвалиды ютились в единственной двухэтажке Алитово.
Бедняга Фассо был вселенски напуган. Длинный нос с горбинкой, большой оголенный залысый лоб в морщинах желтеющей осени жизни, белый халат и армянского пошива тряпичные туфли-чешки, оригинал и неформал еще тот. На груди медальон – звезда Давида, к ней трепетно относился всегда француз.
Приезжие ростовцы загнали его в бойлерную. К жесткому, почти резиновому виску Фассо разгоряченный Вороной приставил глушимый ствол.
- Смотри, тюля, попорчу мозги, если что не так.
Джип братва оставила в лесу, спрятав классически, теперь ждали преследователей. Но эскорт их машин с Петровских в броне и гневе пронесся мимо деревни в 12-ти километрах от интерната по реальной эстакаде. Ростовчан спасла глухомань, а то патроны были на исходе и бензин не вовремя сел. Тольяттинцы их бы уничтожили, если б не случай. Вороному всегда везло в главном, напрягая пусть временами по мелочам.
Притаившись, сидели до утра. В первых лучах рассвета расслабились, осмелели, повеселели даже.
- Ты, брат, если что, извини меня, горемыко, - хлопал по плечу Фассо авторитет Вороной. – Не серчай, друже, как там по вашему, по древнееврейски, не знаю. Вот номер моей мобилы, звони, если что. С таксофона пройдет, если на службу дозвона выйти. Вот номер. Ну или через восьмерку. Убожеству вашему помогу. Сейчас просто нет совершенно времени. У вас интернат здесь типа, да?
- Он самый, гн.Вороной.
- Ну, ну, не надо. Мы все равно в Больших Совках живем. Будь проще, равви. А сейчас все. Уезжаю. Позже, не треплюсь, прометценатствую вашу глушь. Спи спокойно. Ну, будя. Без слизи. Гони! – команда Фигею, и мощнейшие токийские шины  распахали калужскую пыль, подбрасывая к ногам больного еврея дорожную щебень, словно в камин дрова.   
Всю дорогу ёрзал в мягком сидении японского салона Вороной, про себя бурчал что-то и наконец на АЗС ТНК объявил: «Надо же, как эта сорванка на мою Оксану похожа! Жутко».
- А кто такая Оксана, пахан? – спросил один из братвы, смазывая и разбирая автомат-пистолет и складывая детали в латунный ящик.
- Одна центровая. Барышней была смазливой.
- А что за сорванка, Папа? – уважительно и степенно спросил Фигей, аккуратно пуская в новый ход машину.
- Да девчонка в этом отсосе-детдоме смотрела на нас ясным взглядом, помнишь?
- Сутулая, что ли?
- Да, немного.
- Красивая будет…
- То-то и оно. Через неделю сгоняешь к ней, запоминай дорогу, и разузнай про нее все, что можно. А еще лучше, в офис привези к Нетленному, этому хапуге и развратнику. Я там с ней сам побеседую.
- Но она же несовершеннолетняя еще!
- Уладь ее отгул, воздушно помогу.
- А что ты так о ней печешься, Папа? – спросил другой бык по фамилии Кузнецов, Сашок его звали все просто.
Здоровый, пару предложений логично связать не сможет, мычит слова нечленораздельно, с лица мысли ветром все куда-то выдуло, бифилайфом все время подкрепляется, могучий зад, плечи, грудь, кулачища в тыкву, затылок брит. Одно слово бык. Настоящий бык.
- Она же ребенка неизвестно куда дела. Ведь знала же, что я процесс усыновления выиграю, под колеса все равно лезла. Теперь память ей светлая, суке.
- Ты че думаешь, это твоя дочь? – удивился бандит по кличке Брюнет.
- Нет, Брюнет, - устало ответил Вороной, - просто на душе тоска.
И все, до Москвы больше эту тему не поднимали.
* * *
В деревенском музее среди старых противогазов и патифона 1912 года, под знаменами махновских и красных бригад, чехла шашки Котовского, носового платка предателя Власова и прочего хлама и дореволюционной фотографии взорванной церкви на ветхом приемничке играла Чичерина «Белую скатерть». За окном лил, не перестовая дождь. В такой час на Курском вокзале в Москве бомжи ютятся к ларькам и вонь их цинично сопроваждает милицейские патрули, бродячих собак из подворотен Садового кольца и пустые пивные бутылки.
В музее играли в шахматы двое: хипарек в пыльных заплатах и давно не мытых дредах на голове по фамилии Начало, работающий в музее юродивый отморозок и титан деревни Эдмунд Фассо. Юрку Начало знали все по позорному велосипеду, который он каждое утро выводил с крыльца материнской халупки. Был неженат и готовил себе сам вареники с картошкой.
Фассо работал в интернате для мутантов, как окрестили его сельские. Он был ученый-физик, представитель «Красного креста» в России, а также член парижской организации Гринписа. В Калужской области вел наблюдения акклиматизации местных жителей после захоронения в заброшенных карьерах жиздренских рудников натовских радиактивных отходов. По совместительству на правах гуманитарной помощи на общественных началах преподавал французский язык в некоторых школах и интернатах Ахлобыстинского района. В деревеньке Алитово по простоте душевной ему выделили даже персональный кабинет и определили  в должность директора детдома.
- Я вот что думаю, Юрий Митрофаныч, - плюгавит пеной изо рта старик Фассо, переставляя фигурки на шахматной доске, - детей бы надо на курорт свозить, в Нальчик что ли.
- Путевки надо выбивать, - философски заметил Начало, - придется деньги клянчить где-то.
- Ох, ненавижу я эти морды всяких там майоров котенякиных, гниды поганые! Сладенькие рожи, магарычи требующие. Падлы!
- Это Россия, сеньор Фассо.
- Месье Фассо, прошу впредь быть точнее.
- Ои.
Пятиминутное молчание за игрой в раздумьях и нетленных ходах операций, наполеоновских планов разгрома противника.
- А что у тебя с Катюшей, физик? Ведь статьей попахивает.
Фассо нервно покраснел и вспыхнул.
- Я люблю ее!
- Ребенка?!
- Ей будет 15 лет.
- Невелика Мадонна.
- По вашим законам уже в 14 лет при особых обстоятельствах можно вступать в брак. В данном случае такие обстоятельства налицо.
- Ты что, хочешь на ней жениться, лунатик?!
- Да и как можно скорее. Правда она об этом еще не знает.
- Тлетворный Запад. Всех наших здоровых девчонок перетрахали, так теперь и за инвалидов взялись. Тебе что, больше некуда сунуть?!
- Молчи, что ты в этом понимаешь, евнух хренов!
- Ну ладно, че ты, я ж пошутил.
- Она меня уважает, называет Учителем. С большой буквы, понимаешь?
- Ну, ну, знаем мы, чему ты ее в 14 лет научишь.
- У нее чрезвычайно слабый имунитет. Она может не сегодня - завтра умереть. Я сделаю ее счастливой.
- В этой дыре?
- Мы уедем отсюда к черту! У меня большие связи. К тому же нам ворона на хвосте принесла мецената.
- Кто такой?
- Вот визитка.
- Важная птица…
- Его мы раскрутим на большие бабки.
- Велик твой ум, месье Фассо.
- Ну так!
* * *
По Киевскому шоссе со скоростью 120-130 км/ч. летела черная «99». Над лобовым стеклом болтается портрет Марии Зубаревой, умершей актриссы, любимой Фигеем. Магнитола глушила округу «Светой». «В этом она виновата любовь», - пела красивая. Солнце спадало жарой в свитера челночного толка. В массе вкрапленности пота выдавали апогей бабьего лета. Черный кожаный пиджак Репова с Черкизовского рынка турецкой нежной кожи был запылен и замучен. На руке немецкие часы, на щеках щетина. Впереди большое ДТП. Менты долго требуют ждать. Играет в магнитоле «Света». Кусает спичку каминную парень в черных очках и мятой майке «Boss». Новые бежевые джинсы прогибают четки сидения. В голову бьет и отрыгивает настойка золотого корня, привезенная одним братком из Воркуты, на правом ухе мобильная фурнитура, на левом серьга, впереди на горизонте террикон Подмосковья. Дали ход, и снова машина плавно идет по шоссе.
Поселок пришлось искать долго, все-таки запамятовал. В округе шла уборка картошки. При въезде в Алитово у обочины молодые ребята чинили трактор. Фигей подъехал к ним узнать толки. Те спросили сигарет, угостил. Последнюю в пачке сам раскурил.
- Про интернатского лоха что слышно, братва?
- Про какого?
- Да лысого типа.
- Фассо?! Странный он… Женится на малолетке, слышно.
- Да ну?! Это же статья.
- Неа. Он какие-то форс-мажорные обстоятельства выдумал.
- Че там?
- Что-то насчет близкой кончины подруги.
- Еще хочет шпану в горы свозить, такая маза.
- Сейчас на месте?
- А где ж ему быть. Судит футбол у малявок, наверное.
Катя сидела на лавочке перед интернатом и разговаривала с уродливой девочкой.
- Закончим интернат, в училище пойдем. На швею, повара – куда хочешь! Подъемные дадут, жилье в общежитии.
- А что такое подъемные, Катя? – уважительно спросил ее уродыш.
- Ну, мне Учитель сказал, это такие деньги, чтобы ты первое время могла жить спокойно и искать работу. Понимаешь? А работу нам помогут найти. Это Эдмунд Ионович обещал.
- И всё-то тебе Эдмунд Ионович. Учитель. А на деле, кому мы, такие калеки, нужны?! Выкинут на обочину жизни и будут ждать, пока подохнем, подачками затыкая голод.
- Неправда! Мы – такие же люди, как и все. И мы можем работать и любить по-настоящему. Он ответил тебе?
- Нет.
- А мне сегодня пришли письма из Хабаровска и Перьми.
- Да ты, Катя, с этим делом никогда и не пропадешь. А я…так уж, видимо, посмотрю на все со стороны.
- Не говори так, родная! Я найду тебе парня, обещаю. Вот бы интернет у нас провели…
Девочка запнулась, не договорив фразы, так как в нее ударил дальний свет притормозившей подле машины. Фигей, увидев ту, которую запросили, вышел сразу нахрапом.
- А я за тобой, барышня. Поедешь со мной в Москву?
- Для чего это? – смутилась Катя.
- Ну, покататься, посмотреть город. Ты была в столице?
- Нет.
- Ну вот, и повод отличный. Погода, смотри, какая классная.
- Я одна не поеду.
- А с подружкой поедешь? – Фигей указал на урода.
- Ага, сейчас прям! – вставила та. – Вы нас еще завезете туда, где дрова не рубили.
- Кому ты на хрен нужна, - чуть не вслух быстро подумал Репов.
- Нет, я серьезно. Один человек, очень солидный и важный, мой начальник, хочет с тобою познакомиться поближе и обустроить твою будущую жизнь. Оплатить учебу, где ты хочешь, жилье и т.д. Ты ни в чем не будешь нуждаться.
- Чем это я ему так приглянулась вдруг, и кто он вообще такой? Знаем мы вас, пройдох московских.
- Зачем ты меня обижаешь? Я ведь с тобой по-нормальному беседую.
- На обиженных воду возят.
- Ладно, после поговорим. Где ваш начальник?
Ему указали, и когда он ушел, собеседница толкнула Катю в плечо.
- Ты что с ним так разговариваешь грубо?! Тебя, может быть, удочерить хотят, а ты…
- Не хочу я удочеряться, понимаешь! Надоело! Да и взрослая я уже. Сама хочу начинать жизнь, своими руками.
- Многого ты добъешся своими руками, одна? Думай головой, а не пятой точкой. Конечно, тебе решать, но люди солидные, могут быть.
- Хэх, а могут и не быть. Как ты умело отвертелась, Настя. После того, как меня пытались изнасиловать, и ты знаешь об этом, я больше ни в какие машины не лезу. Тем более к одиноким, поджарым, как говорит Учитель.
- Что-то твой учитель тебя не усыновляет.
- Он хочет. Ты это потому так говоришь, что он и тебя в машину приглашал, да?
- Да нет, я свое место знаю, подруга. На кой фиг я ему сдалась. А вот тебя бы он не прочь, по-видимому.
- Ну, а мы ему сейчас fack покажем по-панковски, вот как выйдет.
- Ну ты и авантюристка левая, я с тебя все время имеюсь.
- Ой, и не говори! Сейчас обработаем кавалера.
У обеих разгорались огни кокетства. А Репов тем временем зашел в кабинет Фассо. Над столом Учителя висел огромный во весь рост портрет Де Гойлля. Больше в кабинете достопримечательностей не было. Фассо опустил на нос очки, припоминая посетителя.
- Я насчет меценатства, - заикнулся Фигей.
Улыбка прошлась отвратительным танцем по губам еврея.
- Мы давно вас ждали в душе и сердце. И вот, они вы, нагрянули ратно. Присаживайтесь, молодой человек, я рад очень вашему визиту. Слушаю с нетерпением. Извините, что не предлагаю чаю, погорела проводка.
- Забей…те, - поправился Репов и все равно смутился хоть и вежливому варианту лихого глагола. – Я по делу.
- Отлично начато, молодой человек!
- Мой шеф, т.е. босс, ну, начальник (вы в курсе) хочет принять живое участие в судьбе одной молодой особы из вашего интерната.
- Не продолжайте, я знаю, о ком идет речь, - Фассо поспешно вскочил и взял за локоть Фигея. – Я сам давно уже стремлюсь принять живое участие в судьбе этой девушки.
- Да стойте же, - вежливо убрал локоть Артур и отпрянул чуть в сторону, - может мы говорим о разных людях?
- Да нет же. Вы говорите о мадемуазель, что сидит сейчас перед входом, не так ли?
- В некотором роде да.
- Второй материал я не считаю. Так вот, вы знаете, у нее слабое здоровье, ей нужно лечение по меньшей мере в Ницце, а она страдает всю жизнь, извините, в этой дыре Алитово.
- Так вот я и приехал согласовать и решить этот вопрос.
- Наметки уже есть, молодой человек. Ей нужен горный воздух и, если не Северных Альп, то уж по крайней мере Северного Кавказа.
- Вы не гоните гусей, товарищ. Сядьте и послушайте мое предложение, - Фигей с силой усадил еврея на место. – Шеф дает вашему делу, гиблому делу, 12 российских кусков. Можете два скинуть на мои проценты.
- Не желательно бы…
- Уже решено. И делайте с этим барделем, что хотите. Хоть Макдональдс здесь стройте на бугре. А девчонку Папа забирает себе. Она уж больно на его дочурку похожа. Тут, сами понимаете, сердце родительское и взорваться может, в гневе и злобе справедливой. А то, может оказаться, что это его дочь в натуре, после обследования генного. И плевать тогда на все это меценатство, просто заберет и все. Закон все равно будет на нашей стороне. Мой шеф такой, крутой человек. Ему бэху с чиновничьим флагом делают, в Англии он клонируется тайно, в Германии любовнице альбомы записывает, в Штатах торговые центры рушит (шутка), трахает шлюх бесплатно в Белорусии и Польше. А тебе, старый, десять кусков еще в зубы дают и ничего не требуют. Уйди с дороги, а! А то, если надо, домой в Тулузу поможем убраться. Хочешь?
- Вы много всего наговорили, мне трудно вас правильно понять.
- А понимай, как надо! Помоги узаконить удочерение девчонки и проваливай в трубу, вот и все, братэлло.
- Если уж карта козырная разменена, буду говорит соответственно. Во-первых, я не из Тулузы, а из Марселя, но это не важно. Далее. Вы угрожаете мне русской мафией, да вы и сами есть русская мафия вместе с вашим шефом, бычьем без мозгов и джипами лихими. Но я вас не боюсь. Вы, конечно, можете меня убить, но и в этом случае…
- Что? Сразу проблема решится!
- Девочку я вам не отдам. Сейчас звоню в милицию и вышвыриваю вас к чертовой матери.
- Падла! – не ожидал такого поворота Фигей. – А ты это видел?! – Репов выхватил пистолет с глушителем. – Все подумают, что в комнате директора детдома кто-то пёрнул, а ты улетишь, хрен знает куда, понял?! Ты со мной так не базарь! Тебе по хорошему бабки предлагают, ты не берешь, гнида. Пеняй на себя. – парень по-жлобски схватил лысого за грудки.
Под французом отлетел стул. Он побледнел, как смерть, вытянувшись в струнку.
- Слушай меня внематочно, хизер! Будешь нам палки в колеса ставить, уберем. Понял? Ты меня понял?! Ответь, понял или нет?!
- Понял, - простонал Фассо.
- Мы не быки, мы дело знаем. Никто у тебя эту девчонку не забирает. Можешь ее трахать хоть сколько, педофил хренов, дай ее только в Москву свозить Папе.
- Где гарантии?
- Слово Папы.
- Тогда другое дело. И отпустите меня, молодой человек. Вы делаете мне больно.
- Значит, я ее забираю.
- Поймите, я люблю ее…
- Все понимаю. Но ты живешь в России, так уважай ее законы.
- В смысле?
- Не рамси, когда с тобой нормально разговаривают. Будь дисциплинированнее и услужливее просьбам. Понял?
- Ои, конечно.
- Через неделю получишь ее в полной целости и сохранности. Целку можешь сам потом проверить. Ха-ха. Денег не даю, сам их себя лишил, а про разговор по-хорошему, давай, забудем.
- Все о кей, только пистолет уберите.
- Порядок, - Фигей засунул ствол в джинсы. – Теперь вызови её к себе и объясни на пальцах, как фишка легла. У тебя пять минут. Я жду.
- Хорошо, хорошо, - засуетился Фассо и побежал вниз по лестнице.
Через десять минут Репов выезжал из ворот детдома. На заднем сидении кривило губки прелестное создание.
Белый стих отморозка
Вот я сейчас возьму и пойду на Кутузовский проспект. А что? Упадет ночь на тротуары. Мимо затоптанных кладбищ, древесных усадеб, хромого Юры, которого знает пол Москвы, живущего в Дорогомилово дорого, но мило. Нет ли там сегодня красы моей ненаглядной? Пади, колбасы режет в темноте кромешной, там, где спит давно уже двор с восьмидесятилетними старушенциями в чепцах, в щипцах держащими эти дворы земляков наших андроповых и малую школьную шалость в зелени вязов. Нет ли ее там, где строится Москва-Сити и будет она бабушкой, когда угрюмый Багратион своей бронзовой саблей направит всех в остроенный бизнес-комплекс через пешеходный мост?
Мне не ведомо то. Одно знаю, что сегодня не работаю, а значит, сумасшедшая ночь впереди. Захватит ночь меня в свой полет и вознесусь я над Тверской областью, над березами и соснами того края и буду рыскать глазами в поисках милого сердцу Малого Василёва.
А она все режет колбасы или «Невское» пиво пьет на Савеловском вокзале – конец ему скоро будет, как и встречам нашим. Она уедет в Туапсе да и ляля её всю дорогу нас разъединяла… Может, будем еще вместе 2-3 смены, и пусть охранник андрюха или Корж измываются над моей нежностью, я всё равно буду трепетно к ней относиться до последнего взгляда, улыбки и рукопожатия, что выкинет мне в подарок судьба. А пока возьму да пойду на Кутузовский проспект…

В кабинете Нетленного за компьютером сидел Вороной и читал в Интернете «Белый стих отморозка». Эта модная новинка неизвестно как попала на пикантные сайты Олега Македонского и тот разрекламировал, как он один это умеет, тонко, по-азиатски стихи безымянного автора. Глеб Амирович пил клубничный мажитель. Рядом терся Костик, зам. Рагушевского, и дознавался про певицу Свету, забившую на съемки сериала и уже две недели не появляющуюся на съемочной площадке.
- Ай, отстань! – отмахивался от надоедливого и плутоватого на глаза стильного москвича Вороной. – У неё моральный срыв и мне пришлось отправить её в Ростов. Я оплачу простои. Выпишите мне неустойку.
В кабинет оживленно вошел Репов.
- Что, привёз?! – вскочил Вороной.
- Она в машине…
- Слышь, Костик, найди ка мне лучше через Интернет адрес клиники профессора Яблонского генных технологий и ДНК. Мы сейчас поедем туда делать анализы. У меня большой прилив сил, дружище Фигей. Если всё будет хорошо, завтра поедешь в Ростов. Дам тебе отпуск на месяц. А то, пади, уж соскучился по родным степям, а ?
- Да, есть немного.
- С отцом твоим лично хочу познакомиться. Он – второе чудо Кавказа, первое – Кондратенко.
- А что ж, приезжайте. Встретим хлебом-солью. Стол на поляну накроем.
- Непременно как-нибудь загляну. Очень хочу. Обязательно. А пока, едем в клинику Яблонского.
Костик скинул им роспечатку адреса клиники, и они спустились к машине.
- Боже мой, в чём ты ездишь, бедняга! – удивился на разбитую «99-ю» Вороной и открыл свой новый BMW 7-ой серии с правительственным номером, который милиция ДПС не могла его остановить на дорогах.
- Веди сюда кроху. Здравствуй, малютка. Как ты себя чувствуешь, ощущаешь в Москве?
- Спасибочки, хорошо.
- Ты не голодна?
- Нет, спасибо.
- Я дал ей в дороге пряник, - заметил Артур, садясь за руль BMW.
На Москву спадали синие сумерки. Яркие били в голову фонари.
- Тоже мне, пряник, - шутливо возмутился Глеб. – Поехали, перекусим что-нибудь в троем. Заводи ка танк лучше, товарищ.
Фигей улыбнулся в ответ. Вороной сел на заднее сидение с девочкой и махнул рукой трогаться.
- Прикинь, Папа, старый-то педофил решил на ней жениться. Не отпускал ее долго, чуть ли не руки её у тебя просил.
- Да ну? – усмехнулся шеф, развалившись в салоне машины. – Ты что ж, малютка, уже и замуж собралась?
- А хоть бы и так, вам какое дело?! – огрызнулся серьезный ребенок.
Такой расклад всё более забавлял Вороного. Он, по-видимому, был под кайфом и его несло на всю катушку.
- Тормозни ка тут, Фига. Дай подышать воздухом, - он выскочил на Бережковскую набережную и с лёгкостью юноши взобрался на парапет. – А что, девочка, я могу и женить его на тебе, если хочешь.
Он смеялся ей в глаза, танцуя на парапете в шикарных лакированных туфлях. Девочку это чересчур злило. Она лаяла ему в ответ.
- Вы что же бог, всё здесь можете?!
- А представь себе да, Бог!!! – орал до Киевского вокзала бандит. – Всё, что я захочу, я сделаю. И ты должна с этим смириться. Мне одно непонятно, кто назвал тебя Катей, малютка? Кто это чмо, заклеймившее мою дочь самым нелюбимым мной именем!?
- Я не ваша дочь, - в шоке вскрикнула девочка и выбежала на чёрную дорогу.
- Догони её! – спрыгнул с парапета Вороной.
Репов поймал девчонку, и её, забившуюся в угол повезли к Яблонскому, минуя Реджиссон-Славянскую.
У профессора в клинике в круглосуточном стационаре у них взяли пробы крови, костной ткани, телесной ткани и скелетных мышц.
- Утром результаты будут готовы, - сообщил услужливый доктор с аккуратной бородкой чуть седых волос.
Вороной отправил молодых покататься по Москве, а сам уснул в холле клинике на диване.
И снова Фигей, словно Свету, бережно повез девушку по ночному городу. Раза два пролетели полупустое Садовое кольцо, смерили весь Кутузовский проспект, потом Ленинградский и приехали на Тверскую. Катя молча вышла из машины возле ночного клуба. Глаза и лицо её, всё дышало сосредоточенностью.
- Вы что, хотите сразить меня этой роскошью? Вы думаете, раздевая меня глазами, что я сейчас паду в ваши объятья? Сволочи вы все! Увезите меня обратно в Алитово, мне по горло хватило этой красоты.
Фигей молча закурил, наслаждаясь тихим рассветом.
- Что ты еще знаешь о жизни, дурочка. Тебе разве вдомёк, что вот человек безумно любит девушку, а она бесцеремонно плюёт на его любовь и вытирает об неё ноги. Тебе разве понять, что чувствует человек из нищего края, где все быки и сволочи, вынуждающие его к разврату и жестокости, так вот, что он чувствует, когда выпадает возможность встать над всеми ними, аж руки трясутся в предвкушении яростной мести, а вокруг тишина, потому что никому нет дела до него, слизи, червяка в этом мире. Они все здесь готовы сожрать друг друга. Это видно по взглядам шоферов, владельцев шикарных машин, в воскресный вечер где-нибуль около касс Кремлевского дворца или у «Метелицы» на Арбате.
Он замолчал, но в его зеркале она увидела на щеке парня серебрянную слезинку. Утро наступало неспеша. К машине подошел муниципальный парковщик.
- Господа, здесь платная парковка, - заикнулся было он.
- Да пошел ты…! – выругался Фигей и завел машину.
…Вороной имел беседу с врачами.
- Что у вас творится в вашем ведомстве? Докладывайте всё, как есть.
- Понимаете, mr Borowoy
- Вороной, поправил Глеб.
- I am sorry, - с английским акцентом исправился доктор в серых карнаби.
- Анализы ничего не дают. У девочки генная мутация по причине возможного мощного радиактивного облучения.
- Не может быть! Откуда? Какое облучение?!
- Вы не нервничайте, пожалуйста. Есть еще варианты появления мутагена: сифилис, гонорея. Но у этой девочки их симптомы отсутствуют. Медицина бессильна сказать вам сейчас что-нибудь более конкретное. Нас беспокоит другое.
- Что ещё?
- По всей видимости, у неё будет аномалия, пардон, патология половых органов, сердечно-сосудистой и нервной системы.
- Во что это может вылиться?
- Порок сердца, бесплодие, нервно-психические растройства.
- И всё из-за предполагаемой радиации?
- Наиболее вероятны раковые опухоли, лимфоблактомы.
- Чёрт возьми! А о том, что это моя дочь или нет вы мне не можете ответить?
- К сожалению, нет, mr Woronoy.
- Твою мать! Ребёнок не пойми чей, больной по всем статьям. Ох, кроха, кроха! Лучше бы тебе помереть сейчас невзначай, чем когда вступишь ты уже по серьёзному во взрослую самостоятельную жизнь.
Очень расстроенным и не ободренным покидал клинику ростовский мафиози.
* * *
На старом пруду в опадающей листве на лавочке в утренний час сидела женщина с изуродованным лицом и старик-дворник. В плейере старика играл Робби Уильямс «Road to Mandalay».
- Люблю эту шалость, знаете ли, - лучился весь старичок, лукаво щурясь.
- А я люблю русский осенний пейзаж. Увядание берез, кленов и лип. Ах, эти осенние парки! – вздыхала женщина.
- Но я вас перебил, извините, слушаю.
- Меня сбил грузовик 11 сентября. И я умерла. То, что вы видите перед собой, это насмешка над той прелестной девочкой, какой я была. И вот мне сейчас 33 года, возраст Христа, а жизнь кончилась. Был суд. Он получил ребенка себе. Все было куплено. И грузовик тоже его рук дело. Я не утверждаю, но всё же догадываюсь об этом. Он убил меня. Но я ему отомстила. Забрала девочку, можно сказать, украла по закону и сбежала в Москву. Там у меня были родственники. Но все они отвернулись от меня и не приняли. Никто не проявлял участия в моей судьбе. И вот эта уродина, что сейчас сидит перед вами здесь, в этом тульском парке, отдала девочку в детдом. Можете себе это представить? И тогда он нашел меня и стал пытать, где его дочь. Но ведь она и моя дочь тоже. А? Как вы считаете? И моя она в большей степени, чем его, всё равно, не смотря на все законы мира, чтоб их всех! Ведь я её рожала, а не он, в муках и страданиях. Ведь я её кормила грудью, а не этот монстр.
Женщина плакала. Старик налил ей молдавского портвейна в пластиковый стаканчик. Она выпила, утерла слёзы.
- Теперь я нищая. Он ободрал меня всю до липки. У меня были богатые родители. Отец – 1-й секретарь Новосибирского горкома. У нас была дача и «Волга» ещё в совковые времена. Всё кануло. Отец лежит почти в братской могиле, опплеванный временем. Мать сгноили в психушке. И девочка моя пропала раз и навсегда. Её перевели куда-то в другой детдом. И след потерялся после 1991 года. Я потеряла всё. И живу сейчас под другой фамилией в другом городе на социальную помощь и бесплатную похлебку корейских меценатов от какой-то секты. Вот и вся моя жизнь.
- Печально всё это. Но вы молоды. И возможно…
- Что? Я морально мертва. Опустошена. И ничто теперь не вернет меня к жизни. Даже если бы он завалил всю Красную площадь цветами, упрашивая меня вернуться, даже если бы моя дочь, переросток развратного времени, теперь не курила и не принимала наркотики.
- А вы это знаете?
- Это все разврат. Тусы и сволота. Знаете, когда мальчик признается Ей, какой-нибудь разукрашенной фифе, в нежнейшем чувстве, а та, виляя мандой ему отвечает: «В конце концов ты найдешь другую девушку, с которой тебе будет лучше, чем со мной…». И всё. Я знаю, что он хочет её трахнуть, но ведь и это тоже чувство. Вот и вся любовь.
- А причём здесь ваша дочь?
- Вот и ваш сын,философ, отшельник и аскет, про которого вы мне давече рассказывали, тоже так обжигался, по-видимому. Я знаю. Это страшно, когда русской женщине дали свободу, посадили в авто, всунули в рот сигарету и зажгли спичку, одели её на европейский лад, чтобы все потроха было видно, чтобы её вид вызывал у мужчин одно лишь желание – засунуть ей что-нибудь и желательно по больше и по глубже.
- Да вы не женщина! Во всяком случае, вы не русская!
- Напрасно вы так обо мне. Вы не поняли, что я пережила.
- Вы – эгоистка. Зачем же так о дочери, судьбу которой вы не знаете? Вы просто не верите в Бога.
- Давайте, не будем об этом сионистском пиаре. Мой бог у меня внутри, в сердце, душе.
- Это идол. Это дьявол!
- Гребите листья, старый хрен!
- Ведьма!
- Ничтожество, облекшее себя в социальную значимость.
- Стерва.
- Падаль общества! Желтые листья! Гнилые зубы! Прощайте, - женщина встала и пошла вдаль по тротуару.
- Курва гребаная! Мужика на тебя нет, сволота! – долго ещё плевался пеной старый дворник.
* * *
- Может, я и не права, но мыслю так, - зарумянилась от смущения перед своей лжеважностью уродливая девочка Настя, - мы должны отбить Катюху у этих бандитов!
В комнате, кроме говорившей, были Фассо, Начало и еще какой-то убогий юродивый по фамилии Мозга. У Фассо чесались глаза. Он всё тер их, а они краснели и не переставали чесаться.
- Ты ступай, малютка, а мы тут сами всё обсудим по-взрослому, - отрезал Начало.
- Да, иди пока, - подтвердил своё верховодство француз.
Настя хмыкнула недовольно, но удалилась.
- Что будем делать, старички? – хлопнул в ладоши Эдмунд Ионович и растер ими убитую муху.
- Мудрить тут не надо, - устало заметил Начало. – Позвони ему еще раз и напомни о себе.
- Не могу дозвониться.
- Пробуй еще и еще.
- Да что тут думать, морды им надо бить! – уголки рта Мозги вскипели пеной.
Но его мнение, видимо, не было в силе, поэтому на такой дикий вопль и призыв никто не обратил внимание. Его держали всегда подле лишь для благочестия, предвкушая в мыслях, что когда-нибудь плюнут на благовидность и напинают козла, прогнав в зашей с казенных порожек. И так приволокся неведомо откуда этот Яша Мозга.
Неформальное заседание прервал неожиданно телефонный звонок. Фассо вздрогнул и поднял трубку дрожащей рукой. Звонил Вороной, который опередил все их ухищрения.
- Здорово, булыга! Как сам? Возвращаю твою птичку. Соскучился?
- Да я…да это… - затрясся взволнованно ртом Фассо.
- На женитьбу сповадился? Благословляю. Будя. Завтра ее Мурен привезет, Матвеев. Вредная девчонка, горбатая к тому же. Бросай их всех на хрен. Хочешь, я тебе гражданство оформлю, а?
- Нет, спасибо, не надо. За всё вас благодарю, гн. Вороной. Но лучше нам больше не встречаться.
- А что так, кюха?
- У меня аллергия на таких, как вы.
- Да ладно, ладно. Живи здоровый. Видимо, и врачеватель я неплохой, не только палач. Ну, будя. Одно у меня к тебе пожелание будет. Не приказ, а так, просьба. Валил бы ты в свою Хранцию по добру-по здорову и девок наших не портил, педофилья твоя душа. А то я за тобой следить всё равно буду. Всё-таки малость девчонка твоя мне любопытна. Так и знай, в покое не оставлю. Ведь меценатствую же, помнишь?! Ну, пока. Аревуар.
Пошли гудки.
- Ну, что там? – промямлил Юрок.
- Возвращает… - выдавил из себя Фассо.
Наступила грустная тишина. По радио пели «Тату» «Полчаса». Капали электронные капли. Цвела неживая радуга. «Я вернусь», - пело радио.
- Но он не оставит нас в покое, сказал. Будет следить.
- Ого! Меня б на его дорогу. Вот я бы посмотрел, кто из нас сошел бы! – вновь поднял голову Мозга.
- Молчи уж, горемыко, - оборвал его Эдмунд.
- Что будешь делать? – спросил Начало, пытливо строя на своем оборванном лице пирамиды морщинок.
- Увезу её во Францию или в Штаты. Она родит мне маленького мутантика. Обожаю! Буду делать на нем опыты. И получу мировую известность. Создам супер-оружие. Звук и цветовая гамма.
- Так ты что, его умертвишь?
- А ты что думал?
- Тогда зачем все эти проблемы с визами и прочая? Нельзя, разве, во Франции какую-нибудь шлюшку найти на это дело, которая вместо аборта подарит тебе подопытный материал?!
- Начало, тут не только это. Тут любовь. Она мне нужна, как моторное масло автомобилю. Сама Катюша будет у меня королевой. Пойми, если даже у нее и будут дети, то в их жизнеспособности стоит усомниться с самого начала. А то, скорее всего, она совершенно бесплодна.
- Что с ней?
- У нее генная мутация, уникальная патология.
- С чего бы это?
- Не знаю, ребятки, - осекся было распаясовшийся Фассо, ведь давал же все-таки подписку о неразглашении тайны с радиоактивными отходами. – Врачи так говорят. Да и замечаю я, много здесь больных людей стало. Климат что ли не тот?
- Да климат-то у нас подходящий, - опять ляпнул Мозга, чего-то вдруг зашепелявив картинно.
- Климат-то и вправду ничего, - добавил Начало. – Может, последствия Чернобыля и до нас докатились.
- Да ну, навряд ли, - сощурился Фассо.
- А что?! Все может быть. Эта гадость страшнее оказалась, чем мы думали. Сколько народу, вон, померло, болеет сколь?!
- Ну, может и Чернобыль, - неохотно согласился француз. – Главное то, народ плохеть стал, горемычный, прямо на глазах.
- Вот, например, возьми Мозгу. Раньше он кем был?
- Просто пьяницей.
- А теперь?
- Хрен знает, что вышло.
- То-то. И так со всеми. Да ты и за собой много чего знаешь такого, о чем другим перестал говорить давненько.
- Да, с потенцией у меня проблемы. То не могу в постели кончить, то прям на коров кидаюсь.
- А больше интересного у детей происходит. За ними наблюдать потрясает.
- Ну да, подглядывать и удовольствие от этого получать, вуаелист фигов!
- Я, уважаемый, между прочим, научный труд пишу. В стол. Для будущих поколений. Ибо сейчас та грань физики, которой дышу, отморозочно зелена.
- Ну, ну. Знамо, герой. Но ордена тебе в нашей стране не дадут, мусью.
- Продали Расеюшку черти поганые, - заскулил Мозга.
На том и разошлись по делам своим трое. Фассо писать научный труд, вдохновленный тем, что скоро увидит свою возлюбленную, а Начало с Мозгой в картишки перекинуться, да распить «Столичной» пол литра на музейной софе.
Хмыря Душица
Баловался торговать душицей один тип, погонялово ему Хмыря. Был из себя сух, поджар, мурый. Прокурен и пропит, загар моряка, морщины старика, хотя самому от роду лет тридцать, не более. Все его по станице Егорлыкской знали как торгаша травой. Был он у них вроде за угла. На углу всегда пик-товар покупают. И девки к нему липли за дай-травой, и пацанва за анашу не обходила. И постоянно, чуть солнце зажалит опухшие вены тротуаров, как бежит народ к рынку по выходным что-либо прикупить, а то более поболтать языком, поматерить правительство, да обсудить урожайную страду, сидит Хмыря близ дороги, ведущей на рынок, и самопалом да суррогатом торгует. Нет у него патентов – импотент он. Ни лицензии ему не указ, ни декларации, ни налоговый сбор, ни мент молодой с пшеничными усами, Вовка Гайворонов, в детстве гирей крестившийся, после армии зачахший.
Вот только рэкет боится Хмыря, потому и уважает братков. Им и пивка всяческого приготовит холоднее и чеков немерено за антирэкет. Под крышей Лымаря ходит.
Вот пошел его бизнес как-то к нулю. Девчонка бросила, на улице перестали уважать, первым стал здороваться, даже холмы станичные со свежей, сочной травой перестали радовать глаз. Похвастал он тогда перед братками, что, мол, знает такое место, где конопли до бедра цветет. Клюнули на такую мазу братки. Собрались рано утром, завели мотоциклы, пугая кур, несущих яйца, будя старух в сенках и девиц встречая, возвращавшихся с гулек. Полетели мимо околиц по стремаку дороги. Мент-ДПС-ник соснул часок, прозевал героев. И вот они на поля взошли. Как ни бился Хмыря, как ни выкручивался, а конопли даже в пятом часу пополудни не нашлось по дороге. Что такое? Рассвирепели ребятки. Мол, столько бензина сожрали моторы. Надо бы платить, Хмыря. Поставили на бабки. А моральный износ? Кто его возместит, ущерб кто восстановит? Только косточки душицыны. Бит был много он. И били его, и катался в соплях парень, и позор ему доныне.
Свадьба-эх
День свадьбы, 29 сентября, начался в районном центре Большие Ахлобысти, городишке, несмотря на название вмещающем в себя едва ли не три улицы и два перекрестка. Мимо полями сочилась речушка Уза, берущая корни свои непонятно из какого языка, какой народности. При въезде в город свадебный кортеж приятно встретила новёхонькая АЗС ТНК синей своей арматурой и старым «фордом» с хохляцкими номерами, заправляющимся 95-м бензином каким-то мулатом у тополя. Хозяин машины, жирный бритоголовый украинец-львовец покупал в ларьке презервативы.
Катюшка была сильно взволнована. Фассо бухнул на свадьбу львиную долю денег из серии своих российских афер. На прокат взяли на целый день черного цвета «Хаммер». Старика француза было не узнать. Одет с иголочки, для этого лично ездил в Москву и заказывал костюм в ателье с примеркой и всеми причиндалами нелёгкого швейного дела. Чёрная ривьера на брюках искрилась, переливалась, как и он, радужным светом. Со вкусом подобрана расцветка дорогого галстука и его зажим. Шёлк сорочки и гуталин туфель блистали свежестью. На руках часы в новом кожаном ремешке. В карманах три или четыре носовых платка.
Невеста выглядит скромнее, хоть и одета на деньги француза. Главное не ее фата и белизна платья, отдающего под некоторым углом фиолетовым оттенком, главное – её взгляд, взволнованный и сосредоточенный. Зрачки расширены. В них вся Катя, все её неизвестные предки бурлят и проходят чередой в бездну. На левой кисти наколка «Кэт» - хулиганская интернатская шалость. В ушах новые серёжки. И запах чертовски приятный от нее – французская туалетная вода из «Арбат престижа». На ногах, не смотря на холод, летние белые босоножки на шпильке. Ножки изящно обтянуты колготками без стрелок и изъянов. Она согласилась на этот шаг, долго не думая. Очень уважала Учителя и вдруг «неожиданное» его предложение разожгло в ней огонь, бушующий непонятно теперь в каком направлении, неподконтрольно и в большом количестве, оставляя заметный след на щеках невесты в виде перманентного румянца и томной внутренней возбужденности в оттенке глаз.
Кортеж несётся с хорошей скоростью, шофер лих и крут, дрожащая ладонь Катюши, бледная и влажная, в цепких руках Фассо. Округу пугает диковинный вид автомобиля с женихом и невестой и громкий рокот из динамиков его магнитолы старушки Шер. Ухабины и колдобины кидают молодых в лунапарковые атракционы.
Въезд в Большие Ахлобысти. Начинается улица Кульбачная. На ней старинная церковь с полустертыми библейскими росписями. В ней Катя крестилась недавно по собственному желанию, выбрав себе в крестные его же, Фассо, и учительницу математики в интернате. Вообще-то нельзя и грешно впоследствии выходить замуж за своего крестного, но яд сладострастия и томительной неизвестности, а всего больше детская мечта о подвенечном платье, задушили в корне справедливость православной традиции. Сам Фассо был другого вероисповедания, но шел в христианский храм, толкаемый туда насильно своей молодой, но уж больно строптивой невестой. Она же поставила перед ним единственное условие – венчание в православной церкви, и он, скрипя сердцем, выполнял его в этот субботний день в Больших Ахлобыстях. Так же он и крестил ее, строя из себя благочестивого христианина.
Уйма народа собралась посмотреть на церемонию. Особенно детей море было, как одуванчиков летом на лугу. Всех привлекала главным образом исключительная разница лет между молодожёнами, а еще более было инертное следование за процессией после шумного и потрясающего въезда в городок свадебного кортежа.
Молодые девицы завистливо, в упор следили за шорохом платья невесты, выходящей из машины под ручку с женихом. На пороге кланялся в пояс ходу ахлобыстинский поп, архимандрит по фамилии Туча. Софокл Туча. Бороденка рдела на ветру, словно старые грабли зубьями в растопырку. Крест медный, старинный на всё пузо благочестиво свисал, тяжелил святость Тучи.
Архимандрит крестил невесту и с улыбкой вселеннской кротости спустился навстречу молодым с затаившимся в глазах щекотливым вопросом и иконоподобным перстом сухой желтой руки в синих жилах всей.
- Ужели крестный отец ведет сироту выдавать замуж? Кто тот счастливчик, молчальник великий и дерзкий ослушник схимнического благочестия?
- Старик отец, - брякнул, немного смутившись, Фассо, не зная, как обращаться к священнику. – Будучи иудаистом, беру её в жены сам.
Туча побледнел немного в косяке заминки. На него смотрели теперь сотни глаз со всех сторон, и нужен был жест красивый, оставляющий хотя бы в юных душах и головах громкие толки.
- Известно ли тебе, иноверец, что нельзя Богом себе кровную душу вести под венец? Нечистая сила сокрыта в сем немереная. И потому осуждаема Православной Церковью и не приветствуется в наших краях.
- Батюшка, - взмолилась Катенька, -пусть этот грех ляжет мне на плечи. То я привела его сюда, преступая духовный закон. Он вообще не хотел приходить в церковь. Прости мне эту подлость. Мне очень нужно было твое благословление, отче, и волнение ослепило глаза мои, что и не предотвратило тяжесть греха.
- Дитя. Угодно ли Богу смотреть на тебя во гневе, юное создание! Конечно же нет. Ты слепа еще в своей слабости несовершеннолетия. И посему вина ложится на плечи этого господина, столь нерадивого к русской духовной культуре и хмыкающего сейчас передо мной бессовестно своим носом.
- Ну, уж, знаете ли! – взбесился Фассо и сильно сжал руку Катюшке. – Мы не для того сюда приехали, чтобы унижаться перед толпой отморозков. Плевать! К черту всё и Кульбачную при том с синим храмом!
Не давая девчонке опомниться, он с силой затащил её в машину, и грозный Хаммер плюнул выхлопными в ветхость священных стен, в кладбище монахов за ним и крестов дюжину покосившихся у черных елей.
Без особого пафоса расписались в ЗАГСе на улице Береговая, где унылая толстая баба, работник ЗАГСа, до их прихода лениво читала бесплатный вкладыш журнала «За рулем. Полезные страницы» за 1998 год. Фассо предъявил административное разрешение на брак, бутылку дешевого «Советского» шампанского и коробку конфет «Красный октябрь. Всадница».
Свидетелями стали Начало, тоже принаряженный по случаю события, только, естественно, в меру своих материальных возможностей (спортивную ветровку просто сменил на старинный пиджачок теплого фасона с кожаными заплатами на локтях и протертые до дыр джинсы – на брюки из секондхенда), и все таже учительница математики.
Расписавшись, поехали гулять в Алитово. Фассо влюбленно прижимал к себе молодую жену. Ранние сумерки фиолетовым сгустком начинали набухать, сплетая в верхушках сосен таинственные узоры и тайны лосиных рощ. Желтая луна почти полная выплыла павой над калужскими лесами. Разъяренным вепрем «Хаммер» с номером региона 77 отрабатывал на всю катушку последние часы аренды. Магнитола стучала Мумий Троллем в обработке «Дискотеки Аварии» про дельфинов.
- Скажи, а за что ты меня полюбил? – тихо спросила Катя у счастливого Фассо, когда они свернули на знакомом повороте.
Забрехали им в честь алитовские собаки.
- Видишь эту луну, - указал Эдмунд в небо, приобняв ее и поцеловав в щечку, - тайна, многообещающая, сердце тревожащая тайна. Вот и ты тоже самое для меня. Радость моя и интерес на старости лет.
Он еще раз ее поцеловал.
В интернате уже были накрыты столы. Все ждали молодоженов. Радостные возгласы деревенской молодежи, интернатских и всего трудоспособного населения (Фассо пригласил всю деревню) приветствовали их по приезду. Хаммер, высадив молодых у интерната, пустой обратно взял курс на Москву.
И была свадьба. Все, как полагается, по старинным сундуковым традициям этого дела, которые старые бабки хранят со своими девичьими кофтами, пересыпая табаком или перекладывая дешевым мылом.
И платил интернату Фассо керенками и ленинскими червонцами за невесту, и пил Начало из чьей-то туфельки водку до дна без закуски. Но это одно слово, «туфелька», на самом деле, если вы знаете наши деревенские размеры, не то, что туфля, туфлятина, туфлятище, если хотите. Потому Начало Юрку сразу унесло до утра в блевотах в мутных ванных и в тихом сне робкого младенца на голом матраце в коптерке охранника, куда его затащила заботливо Нина Васильевна (учитель математики), матеря и любовно ухаживая. А он уже без ботинок в одних белорусских носках орал про то, как «посылала их страна штурмовать далеко море».
Другое дело, что Яша Мозга пил за троих на этом празднике жизни, а поскольку тамады специального не было, то его бредовые реплики нет-нет да и разрывали соседям слух, типа: «Мадемамзели, аля в торты!» или «Гони их в прорубь, подсекай, подсекай!»
На магнитофоне играло «Ультро». Кто-то разбил три литра самогону. Молодежь зажималась по углам. Салатики «Спаржа» и «Фунчеза» шли на ура. Про «Оливье» тоже не забывали. А так водки «Флагман» и «Русский стандарт», «Кристал» и «Гжелка», «Редарми», перцовка и наливочки всяческие.
Лежал окорок тамбовский, из деликатесов свинных буженина ильинская, корейка, карбонад и шинка по-белорусски.
Всего хватало. Все были сыты, а главное, пьяны. В самый разгар утех и кутежа, когда молодожены уже собирались уйти на покой, к интернату подъехали внедорожник «Тойота» и седан «BMW» с правительственным номером и федеральным флагом вместо региона. Вышел Вороной в черном кожаном плаще и свитере от Версачи и с ним Брюнет, Кузнецов Сашок-Кузя, Мурен Матвеев. Только Фигея с ним не было. Его Папа отправил домой на каникулы. Гуляние шумное вдруг прекратилось. И даже музыка играть перестала, хотя это какая-то девка просто хотела переключить на «Шансон», но ее стошнило и она отскочила опорожниться, оставив шипеть магнитофон в межэфирном пространстве.
Вороной был тоже слегка поддат. Он улыбался, глядя на большие столы, на кучи народа простого, без комплексов уминающего все съедобное и выпивающего все жидкое, стоящее на столе. Взгляд его остановился на черно-белой гамме молодоженов. У Фассо спазма душила горло. Катя с любопытством разглядывала своего лжеотца.
- Я привез тебе подарок, малютка. Твой праздник – мой праздник. Кузя, тащи его сюда.
По хлопку бык Кузнецов принес из джипа изящное плечико, а на нем под нежнейшим полиэтиленом вибрировал и вздрагивал мех шиншиллы – шуба.
- Будь счастлива, девочка, и люби этот мир всем сердцем своим, всеми силами твоей молодой, первозданной чистоты. Там, глядишь, и другому при виде тебя станет лучше, интересней жить. Примерь.
Кузнецов передал ей подарок. У Кати блестели глаза, в них наворачивались слезы, слезы счастья, забвения, полета.
- Как я могу отблагодарить Вас? За что мне такая награда, - на прерывистом дыхании она лепетала свою речь, - поспешно взяла за руку Вороного и хотела ее поцеловать, но он успел одернуть.
- Как я хочу, чтобы вы были друзьями, - цвела девчушка, глазами-звездами сияя на Фассо и Вороного.
Эдмунд боялся встретиться взглядом с мафиози и чувствовал себя каким-то жалким и ничтожным червячком. Вороного же просто тянуло на меланхолию.
- Дай я хоть тебя поцелую, - воскликнул он, но девушка, словно опомнившись и спохватившись, сама его чмокнула влажно и пылко по-детски в седую слегка подкрашенную, вернее обесцвеченную стильную седину.
- Не забывай старика, детка. Помни, он любит тебя и желает тебе добра, - Вороной ласково поцеловал ее в лоб.
Катю понесло, вскружила ей голову радость. Она пригласила на медленный танец бандита. Включили французский шансон «Нотредам де Пари», и они поплыли, как лебеди (она белый, он черный) в томительно волнующем танце. А французы-развратники что-то там надрывались простуженными голосами и пели про какие-то там «криминель», «мажитель», «эммануэль», «шанель» и «панель».
***
Ушел сентябрь и забрал с собой светлые зори. Застелились опавшими листьями в ковры и забились, как взволнованный пульс, тяжелеми каплями серые дни. Приехал Артур домой, на необустроенное пепелище своей личной жизни. Сестра Марина, хозяйственная и заботливая до него, украдкой принесла ему письмо от Олеси Шоргиной, до сих пор являющейся по закону его супругой. Писала, что трудно ей одной, теща болеет, сыну скоро в школу, а одеть и обуть в люди нечего. Все донашивает старое. Вздыхала, что скучает, считает себя виноватой и просила прощения. Робко спрашивала разрешения вернуться.
А дома все по-прежнему. Родители в школе с утра до ночи, Марина по хозяйству с престарелой бабушкой хромоногой. Та пироги печет, эта корейские салаты делает, приправы катает, ткемале всяческие. Придут две младших сестренки с учебы, корову помогут доить или на выпас выгнать, отдать пастухам в стадо. Брата Игоря тоже нигде нет. Мотается целыми днями непонятно где.
Вот и грусть берет да тоска заедает, не с кем и словом-то перемолвиться. Подсаживается рядом, придет из кухни, если минутка свободная выдастся, сестра Марина. У них с детства доверительные отношения. Обнимет его ласково за плечи, нежно заглянет в глаза.
- Что случилось, Репей? Что грустишь, милый?
Он улыбнется ей в ответ с тоской в глазах. И много курит дома. Только за ним и выгребай по 2-3 пепельницы в каждом углу.
Пятнадцатого октября день рождения Тамары Дмитриевны. Ждет и готовится к этому празднеству семья Реповых. Отец готовит доклад, компонует и корректирует мемуары, свои философские тетради. Все ходят туда-сюда, снуют по скрипучим доскам. Девчонки принаряжаются, хвастаются друг перед другом новыми рецептами блюд, и только Игоря-кабана сутками нет дома. Бывает, появится под вечер, с ним Похотков или чаще все холостежь переростная, возрастная ретроспектива, да в карты режутся и водяру глушат. Он сам картавит немного, усов не бреет да стрижется под запорожского казака. В левом ухе серьга полумесяцем светит.
- А за Яч-Ягой пост ментовский, третий, - слышится в их компании.
Им Тамара Дмитриевна несет пирожков с картошкой, они грубоватые и пропитые все, прокуренные, пытаются ей улыбнуться. Но эта часть мимики им незнакома или забыта давно. Получается как-то уродливо и неестественно.
И вот среди всей этой простоты вдруг как-то под вечер звонок Фигею по сотовому. Он из Москвы себе привез трубу подержанную.
- Алё
- Приветики, - ласковый голос.
Словно «Боинг» прошибает высотку, мозги бьются и взрываются искрами в глазах – Света. Она, сама, первая позвонила да еще в такую глушь. Покраснел и запнулся в ответном приветствии парень. Хотелось все сразу выразить в нем, всю гамму чувств передать и настроений, но… Ладно, Бог с ним, она ведь говорила дальше!
- Что ты делаешь?
-А что?
- Ну, я не знаю, просто…Может быть встретимся, погуляем вместе?
Дыхание перехватило у Репова, в глазах глупый туман повис.
-А ты где сейчас?
- В Ростове. Я знаю, ты в деревне теперь. Мы могли бы пообщаться…
- Ты меня только подожди, я мигом прилечу, ладно?! – страстно выпалил Артур.
Она засмеялась в трубке.
- Как скажешь. Сколько тебя ждать?
- Сейчас семь. В восемь буду в Ростове. Ты в доме у Папы?
- Нет, у себя.
- А где это?
- Ой, Артур, ну прямо ты не знаешь, где я живу! Садовая, 19. Внизу еще летнее кафе-шашлычная, помнишь? Ну, вот.
- Так я быстро.
- Давай.
Стемнело. Вечерний Ростов запылал огнями проспектов. Накинув фиолетовую шаль, словно над спящим ребенком мать, чтобы поцеловать в лобик, наклонилось над землею небо. Звезды, далекие и отрешенные, перемигивались своими фарами.
…Он вбежал с букетом роз на ее лестничную клетку и, задыхаясь, позвонил. Она открыла в велюровом халатике. Мокрые волосы были завиты в прическу, белые ножки по колено обнажены. Аромат духов окутал его, когда он приблизился к ее телу. Света держала в руках какое-то блюдце, когда увидела его томный взгляд, выронила и разбила. Он наклонился помочь собрать ей осколки.
- Ничего, я сама, - покраснела девушка.
Сели к столу. Розы она поставила в вазу, подала горячий чай с конфетами.
- Ну, что молчишь? – улыбаясь, Света смотрела на Артура.
Он, смуглый и сильный, стеснялся долго в упор смотреть ей в глаза.
- Почему ты боишься моего взгляда? – она коснулась его руки
Он загорелся всем телом на ее прикосновение. Она жевала жвачку и невинными глазами одуряла его. Переборов в себе стыд и страх, Фигей наклонился к ее лицу и, словно в разверстую рану, яму, ушел целиком своими губами в ее теплый и влажный, большой алый рот…
…Но не было никаких обязательств. Она вышла провожать его у открытого кафе.
- Я тебя люблю, - хотел было поцеловать ее парень, но она отстранила его сжатый порыв.
- Езжай.
- Мы еще встретимся? – садясь в машину, спросил он.
- Да, - ответили ее глаза.
***
  Пятнадцатого октября на день рождения матери Артура приехал Вороной со свитой. И снова запарковали элитарно улицу Пышных бюстгальтеров «Мерседесы» и «БМВ». Владимир Михайлович Репов вышел к людям в преподавательском костюме, замызганном и старом. В руке он держал зажженную каминную спичку. Когда она потухла, философ стал говорить. Людей, собравшихся почтить своим визитом супругу мудреца, забилось за большими прямоугольными столами где-то под сорок. Сама виновница торжества еще не появлялась.
- Сегодня, - начал Михалыч, - многое лето назад свершилось чудо. Маленькое чудо, которое, как звездочка, питает нашу жизнь своей силой – светом.
Фигей, сидящий справа от отца, рыщет по толпе глазами. С Вороным Корж, Матвеев, Чунихин, Кузнецов, Брюнет, зачем-то и москвич Костик, зам Рагушевского, ставший гендиректором кинокомпании «Фильм Юнион» Константин Тимурович Кикичев. Светы с ними нет, жаль. Михалыч продолжает грузить народ.
- Родился человек. Зачем? Чтобы сделать этот мир счастливей. Мы много ходим впустую по этой земле, и жаль, искренне жаль того человека, кто упустил свой шанс и упускает ежедневно – сделать кому-нибудь приятное. А это… Это формирование высшего духа, не отрицая тоже и пост, и молитвы, и терпение, и волю. Добродетель. Итак, дорогие мои, собравшиеся здесь сегодня, я хочу представить вам с нежнейшим трепетом и волнением образ сей добродетели, круто изменивший мою, да и не только жизнь и судьбу. Это моя супруга Тамара Дмитриевна Репова, в девичестве Балыкова.
Под радостный возглас всеобщего приветствия вышло очаровательное создание. Не смотря на средний возраст, чарующе красивая шатенка, нежность и любовь в глазах…

… На перекрестке стоит джип на светофоре. Из полуоткрытых окон тонированных поет Круг.
Владимирский централ,
Ветер северный…
И несется в осеннее небо этот леденящий душу ветер.
Этапом из Твери
Зла немерено.
Голос хриплый аэрозольно выдает альвиолы бандита. С сигареты свивается пепел на асфальт. Шины шипованые, крутые. Наворочены и покрышки,  на них эмблемы «BMW», что на «Мессершмидтах» летали.
Идут по тротуару две женщины на высоком каблуке. Одна справа за руку ведет ребенка, одетого в школьную советскую униформу. Сзади у него красный ранец висит, болтается. Он еле поспевает за ней.
- Ты с ним живешь? – спрашивает она другую.
- Представь себе, нет. Тимур – маргинал, ему ничего не светит.
- И я, нахалка, бросила своего сама. Дура. Как я хочу домой!
- Он себе завел другую?
- Мам, смотри, какая клевая машина, - указывает на джип школьник, дергая красивую маму в плотно обтягивающих ее бедра джинсах стрейдж.
- Погоди, Володя, - неохотно кивает ему миловидная мамаша. – Сейчас, наверное, и завел. Но тогда не было, вроде… Это я его на сезоны рогатила.
- Хех! – усмехается ее накрашенная подружка.
- Но мне противно мое поведение. Как бы я его сейчас обняла, приласкала. Ведь ты знаешь, мы любили друг друга.
- Ой, Олэся, не надо.
- Нет, правда, - женщина горестно вздохнула.
Чувствовалось, накрапывали слезы.
- Хотя я, видимо, летаю в облаках. Но вот этот ребенок, ты думаешь, просто так был зачат?! Ведь это любовь. Это страсть. Это нежность. Я кусаю губы в кровь, а толку…
Пройдя тротуар, они стали переходить улицу. Зеленый свет догорал, как увядающие листья сухие и скрюченные на старых липах. Джип, неожиданно, стоявший, как мертвый, рванул вперед. На светофоре был только желтый. Перекрашенная женщина в ужасе отступила. Ее подругу с ребенком смело начисто и шарахнуло пережеванные останки в сторону. Джип не остановился, а полетел дальше по проспекту Ленина, остановились и замерли другие. Синий, весь в блестках стрейдж брюк был окровавлен и изодран. Ребенок потерял голову, ее место заменил на сорванном ремне разбитый ранец. Женское тело красивое массивом закрыло его.
- Боже мой! – в шоке округлила зрачки улица.
И лишь тонкий протяжный писк женского альта рвал и долбал мертвую тишину.

- Берегите семью, - чуть смущенная говорит Тамара Дмитриевна.
Ей наливают все полней бокалы. Вино хорошее, домашнее веселит кровь. Слева от матери сидит Игорь Владимирович, старший сын. За ним Похотков с супругой, дочерью именинницы Мальвиночкой, молодой женщиной в красивых пепельных дредах.
- Поймите, поймите меня правильно, - что-то оправдываясь, с седой бородой втирает Михалычу атаман станицы и глава местной администрации потомственный казак, у кого водителем зять Репова работает, Егор.
- Это начало конца, - раскрасневшийся бубнит Михалыч. – По Нострадамусу, по Блаватской, если хотите. У Данилы Андреева так прямо и написано, что один уицраор пожрет другого. И весь арабский мир поднимется.
- Позвольте, Владимир Михайлович, - наклоняясь через стол, улыбается Вороной, держа в руках стакан водки.
- Это мой шеф, - шепчет отцу Артур
- Рад познакомиться с вашей семьей лично, пожелать вашей супруге и вам долгие годы счастья в совместной жизни, счастья вашим детям и выпить за вас этот простецкий граненый стакан.
Все засмеялись и осушили за тост. К отцу, стесняясь и краснея от множества любопытных взглядов подвыпивших людей, жаждущих зрелищ, просочилась-подошла младшая дочь Галя.
- Папа, расскажи историю про кота всем этим людям. Мама очень просит. Ее любимую, а ?!
- Ну, раз мама просит, Галенька, я обязательно расскажу. Очень поучительная история, кстати. Представьте себе…
СЭР СПАЙЛОК
- Вам ничего не говорит благородный род Спайльков? Ну, да ладно. Начнем с иного. Была одна богатая вдова, миллиардерша. Маразматка. До 38 лет жила старой девой, узнала мужчину поздно, да и то, он умер вскоре после скандинавской свадьбы. Знаете, есть золотая свадьба, серебряная, платиновая, а тут скандинавская. Это когда мужчине 40, женщине 38, такие дела… Я лично и своих детей призываю к такому варианту. Мы вошли в эпоху капиталистических зверств, эпоху лакейства и барства, социального расслоения, дифференциации и диверсификации прав. И вся беда не в этом факте, а в апатии людей бороться за свои права. Уставшие от беспредела, они покорно теперь склоняют головы под пятой преступников. Их взрастили тепличные условия Союза, их растлил разврат Голливуда, они мертвое поколение, у них нет будущего. Они не умеют любить, лишь завидуют и тщедушные строят свои планы. Этим планам не сбыться. Эпохе сей позор. И кощунство теперь поднимать бокалы за них. Как жаждут они своего, якобы, будущего материального благополучия. Они ничего не умеют, ничего не хотят и у них ничего не будет. Извините, правда, я отвлекся. Это был взгляд на современное поколение. Я волнуюсь за него, но палец о палец не ударю, чтоб поднять их с колен. Пусть сами. Хотя это мы их бросили на колени своей бесхребетностью и мелкой суетой. Мы не увидели главного. За ворохом шмотья мы потеряли социализм. Но в этом есть и положительная сторона. Их дети иль внуки более вдумчиво будут подходить к якобинскому подвигу. Но, итак, история, - Михалыч хлопнул в ладоши.
- Жила одна миллиардерша. У нее не было никого. Она скучала по простому человеческому общению, но деньги огромные отдалили ее от людей, элитарно изолировав и похоронив в золотой клетке. У нее был кот, котенок сиамской породы. Хвост у него был перегрызен. Звали его Спайлок. Она добилась у королевы посвящения кота в рыцари. Так он стал сэром Спайлоком, а потом завещала ему все свое состояние. Как предчувствовала, что скоро умрет. И кот стал миллиардером. За ним следят, моют, кормят отменно. Тысячи слуг, яхты, виллы, спит на огромной кровати, породистых кошек ему в постель – ведет регулярную половую жизнь. Заматерел кот, словно в сметане весь, залоснился жирком. А за усадьбой, где лелеяли и холили его, в рощице ютился старый бродяга, пьяница и бомж. У него костер, котелок чугунный, в нем варит себе еду. И вот кот, беспредельная натура, выбежал без охраны погулять, и бомж поймал его, голову свернул и сварил в котелке. Съел миллиардера… И истина в том проста. Как все мы рядом под одним небом ходим.
***
Вышли на свежий воздух покурить, развеяться. Возле шикарных машин пацанва сельская сидит, разглядывает. Вороной щурит глаза на их слюни.
- Эй, шпана, кто хочет покататься?
Все закричали за, подскочили ближе.
- Кузнец, покатай молодежь.
Бык Кузнецов завел внедорожник. Михалыч, глядя на все это, улыбнулся.
- Мне Артур ничего о вас толком и не рассказывал.
- Да и не надо. Плохой я человек. Меньше будете встречать таких в жизни, лучше будет работать пищеварение.
- Хех! Шутник вы.
- Хотелось бы спросить у вас…
- Так спрашивайте, не тяните.
- Убийство человека морально можно оправдать? Как перешагнуть через совесть? Как не заражаться любовью, которая есть болезнь? В чем настоящий смысл человеческой жизни, без банальщины и штампов? Как победить себя? Как остаться в памяти людей героем?
- Вы завалили меня вопросами. Но правильно заметили, от банальности и посредственности устали сердца. Скажу проще, по-своему. Есть родник у нас недалеко. Так сходили бы, полюбовались красотой. Не желаете проветриться?
- Пожалуй.
- Только оставьте здесь суету. Идемте трое. Я, вы и Артур. Сын, возьми ведро, наберем воды впрок.
- Ну что ж, идемте, развейте мою тоску.
Они пошли на край станицы. Улица Пышный бюстгальтеров обрывалась тупиком, малый переулок сворачивал в гору. Дальше развалилась поросшая бузиной балка, а за ней открывались плеядой егорлыкские холмы. На них луговая трава, пожухшая и выгоревшая, шевелилась обрывками ветра. Тот словно изрыгал матерщину заходившему солнцу, далекому стаду коров, уныло бредущих к станице, издали здесь, на высоте, кажущихся цепкой муравьев, возвращающихся в муравейник. Под горой из двух валунов бил холодный источник. Его минеральный состав кидал каждого пьющего в головокружительные глюки. Михалыч, в сером плаще и узбекской тюбитейке, оставил сына набирать воду, а сам повел Вороного на холм. И когда поднялись они на высоту, и когда увидел бандит короткие южные сумерки и пронизывающие огни дальнего стратегического поста ДПС, и когда ветер заиграл у него в груди приятным томлением, стало как-то легко на душе, заиграла волна в крови, захотелось взлететь и парить под тенями облаков, залетая в дома, проникая в суть всего и узнавая тайны людских миров, их радостей и печалей, волнений, вздохов, надежд. Заглючила просто в конец голову местная минеральная вода.
- А что, если скважину здесь пробить и розлив воды устроить? Сейчас это дело прибыльное. Вон, в Москве, даже Новотерская водица идет, а у нас будет Новохоперская или всего откровенней Егорлыкская. Глючит с нее хорошо, реально. Процент алкоголя, небось, 5,7%. Крутые вещи. А? Как вам моя идея?
- Не знаю. Скажу одно. Вот не было мечты у человека, был он свободен. Как появилась она, стал ее взращивать в себе, стал рабом ее. Потерял гармонию, а создал, пройдя сквозь страдания и претерпевая невзгоды, совсем не то, что хотел. У вас никогда не бывало такого, что хочется что-то сделать, предпринять, а выходит почти всегда иная глупость. Точно такое же и тут работает.
- Но с другой стороны, ведь под лежачий камень вода не течет, не так ли?
- Верно. И вот отвечу я на ваши вопросы, попытаюсь, по крайней мере. Чтобы оставить след после себя на земле, не нужно поз, эффекта, хотя, конечно, и они необходимы, но есть более важная вещь, особенная. В груди должна звенеть, чувствовать ее надо.
- И что ж это за вещь такая, благородная? Заинтриговали, право.
- Кто-то называет ее свободой, кто-то любовью, а кто и добродетелью. Но у нее нет еще названия. В купе это и вера, и надежда, и любовь. Соловьев назвал ее Софией, Андреев Звентой-Свентаной и Розой Мира. Слышите, в душе играет классика от ветра такого и запахов?! Великие места. Вот почему никуда не переезжаю, а живу здесь, в глуши, и наслаждаюсь природой.
- И в вас звенит эта Звента-Свентана?
Михалыч долго молчал, не отвечая, взгляд устремив далеко-далеко за синь верхушек горизонтных холмов.
- Есть у нас в станице свой клуб святого Якоби – «Якобы», якобинских отшельников, социальных юродивых, настоящих героев. Там Борис Багатурия, Федор Варфоломеев, я и другие состоят.
- И чем вы занимаетесь?
- Цель – борьба с капитализмом. Подпольная. Такие вещи вне закона.
- Коммунисты что ли ультралевые какие-нибудь?
- Что-то в этом роде. И с нами Звента-Свентана, понимаете? Она поднимает знамя.
- Интересно бы посетить ваше собрание.
- Клуб закрытый для посторонних. Тайный.
- И что же в нем хорошего такого, что с вами Звента-Свентана? Может, как у нас говорят, это все пальцы?
- А вы не обращали внимания на то, что и ваш разум иногда говорит вам, что жизнь устроена не так, как надо, словно на вокзале в зале ожидания? Вечные дорожные сумки, все впопыхах, в сухомятку. Детей воспитываем впопыхах, работаем впопыхах, живем, любим впопыхах и умираем. Все скорей, скорей. И если раньше это не особо замечалось, то теперь, в двадцать первом веке, все более заметно убыстрение жизни. Будущие поколения, если не познают бессмертия биотехнологиями и прочая, вообще ничего не будут успевать.
- Ну и что вы предлагаете?
- Переобустройство мира. Процесс медленный, тяжелейший, эволюционный. Воспитывать людей с малых лет по-новому. Прежде всего на слом христианство. Это еврейская религия, которая была насаждена всему остальному миру, дабы чувствовал он себя всегда рабом, обязанным и смиренным. Понимаете? Русь больше всех сопротивлялась этому игу. И даже когда Владимир ее крестил, плыл Перун против течения по Днепру. И остались многие русские традиции в рамках христианства, как они называют языческие. Но у нас, руссов, была не языческая вера. Язычество – это неверие, первобытный маразм, хаос, боязнь природы. Там страх, только и всего. А у нас, инглингов, так называли древних руссов в ведической вере, построено все было на любви. И тогда еврейское учение, чтобы нас покорить, видоизменило и свои постулаты. Новый завет, смотрите, совсем отличается от грубого Ветхого. Но и это ловушка.
- Да вы, я смотрю, ярый безбожник! Впрочем, мне наплевать, я сам атеист.
- Я не безбожник. Я русский человек. Вот смотрите. Было два мира в древности: Эртурия и Атлантида. Первый был построен на честном труде, равенстве и взаимопомощи. Так жили этруски, или пеласгические аккадцы Второй на зависти, эксплуатации, ненависти. Мир аравийских халдеев. Эти миры непримиримы никогда по своей сути. Кстати, вы слышали что-нибудь о торсионных полях?
- Ох, вы меня совсем загрузили.
- Ну, потерпите, хоть разок. Любуйтесь природой и слушайте, внимательно слушайте. Так вот. Миры эти непримиримы… Да, существуют торсионные поля, поля мысли. В Древней Греции силу мысли или энергию интеллекта называли дианойей. Мысль имеет форму сферы, она материальна. Чтобы человек ни подумал, ни написал, ни сказал, возникает торсионное поле, поле вращения мысли. Мысль уходит в космос в виде особой энергии. Там на каждого человека собирается банк данных. И здесь же, при жизни, возвращается, воздается в виде добра или зла. Есть мысли позитивные и негативные. У них свой заряд, своя масса. Они вращаются по разной дуге. По часовой стрелке – плюс, против – минус. У них свое движение, свои поля. Частицы этих полей одноименные притягиваются, разноименные отталкиваются. В том отличие этих полей от электромагнитных. И в принципе, Иисус правильно говорил, чтоб человек боялся мысли своей, как поступка и слова, все это вернется к нему удачей или несчастьем. Всё воздастся при жизни. Здесь и ад, и рай на земле астральному телу -  чувству. Подумал плохое, сказал плохое, сделал плохое – ушла мысль в космос и вернется непременно, ударит бумерангом еще. Так что думать надо, что говорить, о чем мыслить. О хорошем надо думать, оно и смодулируется.
- А что значит, астральное тело? Давно хотел узнать, не просекаю.
- Есть семь миров: материальный, эфирный, астральный, ментальный, будхический, каузальный и атмический. Сначала был дух – Атма. И захотелось духу создать другие миры, сделать их красивыми. Тогда облек он себя в некий скафандр, чтобы попасть в астральный мир – мир чувств и души. Сам по себе дух не может что-либо сделать в астральном мире. Тот более плотный и дух пролетает там сквозь плоть и материю, как приведение. Но есть и еще более грубый, плотный мир, наш земной, материальный. Так вот, чтобы сюда попасть дух в скафандре, то есть душа,  садится в космический корабль и высаживается, как на Марсе, в этом мире в виде человека. Только так он, дух, может воздействовать на грубый мир.
- Значит, человек есть космический корабль?
- Что-то в этом роде. Я же утрированно изложил, чтобы вы поняли.
- Интересно, черт возьми!
- Вот, сказали плохое слово, улетела негативная идея в космос.
- Извините, буду следить за базаром.
Вороной и Михалыч оба друг другу улыбнулись.
- Это же в ваших интересах.
- Так, а зачем дух спускается в этот мир?
- Чтобы его преобразовать, сделать лучше.
- И в результате, духов, значит, много, как в армии?
- Они составляют общий большой Дух.
- А в преобразовании грубого мира и заключается смысл жизни?
- В материальном мире да.
- А в других мирах?
- Там другой смысл, нам сейчас недоступный. И вот, когда говорят, что Бог создал человека в образе и подобии своем, так он дух создал таким. А то, что мы представляем из себя, есть лишь космический корабль этого духа, нужно помнить об этом.
- Да, мозги могут свихнуться.
- Но я не рассказал вам основную суть нашей цивилизации. Борьба двух миров – ей судьба. Миры эти непримиримы. Эртурия и Атлантида. Был открытый бой между ними, это еще до Древнего Египта и Китая было. Эртурия в открытом бою победила и рассеяла атлантов на юг. Сама была северной страной. И решили тогда атланты, так как по сути своей были завистники, отомстить этрускам. Но сами не могли попасть в их альбиносый мир, так как кожей отличались, были смуглые, темноволосые, а этруски – блондины с синими глазами. И тогда придумали атланты некий гибрид, скрестили себя и соседние народы дравидов и прочих хамитов. И получился универсальный народ – евреи, способный проникать в любую нацию и подавлять её своими генами в потомках. У народа Израилева, этого борца против бога, самые сильные гены. Так выродили они Древнюю Грецию. Если раньше там жили рослые рыжие люди, олимпионики эллины, то евреи сделали их потомков маленькими, черненькими, волосатыми, плюгавенькими. Точно так же пропал и Рим. Так же погибнет Европа. Идет посягательство и на Россию.
- Так значит, с ними надо бороться!
- Выходит, что так.
На холме зазвенел во всю глотку своих батарей мобильный Вороного.
- Да, ветер трепал ему полы кожаного плаща. – Все нормально, Брюнет. Мы на природе. Я, Фигей и его отец. Что? Толпа в панике? Где хозяин? Ха-ха! Скажи, пошли на родник. Сейчас будем. Конец связи.
- Да, и правда, задержались мы, - опомнился Репов-старший и жестом пригласил спускаться.
- Ох, и загрузили вы меня, Владимир Михайлович. Голова уж болит от такого количества информации.
- А если вам интересны все этапы спуска и восхождения духа в материальный мир, все это есть у Данилы Андреева в его книге «Роза мира».
- Да, интересная штука. А вот ваш клуб «Якобы», пади, нуждается в материальной поддержке?
- Не отказались бы от спонсора, - улыбнулся Михалыч.
- Помогу, - уверенно кивнул Вороной.
Спустились по камням, внизу, у ручья, заскучавшего нашли Артура и вместе, втроем, с ведром воды пошли назад на гулянку.
К Вроному сразу подсел Костя Кикичев, красавец, молодой брюнет в шикарном свитере.
- Господин Вороной, вы не забыли о моей просьбе? Антон Дмитриевич тоже просил…
- Ах, черт! Звони ей, вот телефон.
Костик набрал на сотовом номер. Фигей просверлил его глазами.
- Алло, Светлана. Это Константин Кикичев. Ну что, детка, надо ехать сниматься. Денежки требуют отработки. Да, Вороной здесь. Вас…
Глеб взял трубку.
- Чего, Светик? Ну, не горюй. С Костиком поедешь. Да. Я так сказал, - и отключил телефон.
- Папа, можно я ее отвезу, - заикнулся Артур.
- Будешь при мне. В Ростове базар намечен на завтра, готовься. А ты, грач, лети давай в Ростов за ней и сразу в Москву.
Костик сорвался и покинул праздник. Поздно вечером провожали всех гостей людно. Выходили во двор, где лязгала цепью большая облезлая собака. Пели еще песни громко, садясь в машины. Шумно уехал на белой ниве атаман станицы с женой турчанкой и сыном-метисиком, жаждующим поступить в военное училище.
К ночи уезжал и Вороной. Вся его свита умещалась в двух машинах: в черных внедорожнике « BMW» и седане «Мерседес» класса «С». Глеб твердо обещал помочь клубу «Якобы» и крепко пожал руку философу.
Фигей, было, хотел ехать с ними, но брат старший Игорь расчувствовался сильно под водкой и просил остаться, пообщаться. Артур нехотя согласился, предупредив Вороного, что к завтрашним разборкам приедет заранее утром. Тот похлопал его по плечу. Две черные немецкие машины мягко вышли на дорогу и, включив мощь своих лошадей, полетели в Ростов.
Долго не уезжали друзья родителей, тоже семья учителей, работающая в школе. Вместе обсуждали в зале у камина вопрос о переводе зарплаты учителям в местный коммерческий банк, чтобы тот рассчитывался с ними ежемесячно. Но это сулило постоянные задержки и расшатанные нервы. Полгода назад учителя отстояли право получать деньги в Сбербанке, для этого стояли в пикетах в Ростове, а теперь картина повторялась. Перешепты взрослых людей, их озабоченные трудовые лица при слабом блеске каминного огня вселяли какие-то тайны былых кружков и заговоров в эти стены.
За опустевшим столом сидел один Игорь, подперев голову рукой. Перед ним стояла полураспитая бутылка водки и до краев налитая стопка. Артур вернулся к нему, проводив ростовчан. Мальвина и Иоланта с мужьями уехали по домам, Марина и Настя с бабушкой убирали посуду. Младшая Галя ушла спать.
- Садись, - Игорь пододвинул стул брату. – Будешь? – взялся за водку.
- Нет. Мне завтра на работу.
- Ну как знаешь, а я выпью, - и бухнул еще одну стопку. – Вчера от Ментов убегали по полю на шестерке с Лёвой.
- Опять вас колбасит мотаться где попало.
- Ездили за шмалью к Альхану, а на ростовской трассе просекли фишку и понеслась. Я был за рулем. Показал козлам, кто здесь рулит по бездорожью реально. За милую душу ушли.
- Ну-ну, все баловство, брат Игорь.
- А что делать еще, скажи. Бандитом что ли становиться, как ты?! Нет уж, мне моя жизнь дорога еще. Лучше просто чудачить, себя да людей забавлять.
- Да несерьезно это. Скажи, когда женишься?
- Тьфу! Ты чё, сдурел что ли?! На кой мне эти проблемы? На Маринку посмотри, дуру. Вернулась, корова, отцу на шею. Нет уж. Повременю пока, до лучших времен.
- И когда это лучшие времена наступят? Так и вся жизнь пройдет, молодость.
- А на что жить? Чем заработать?
- Учись.
- Уже тридцать лет учусь, надоело!
- Торгуй чем-нибудь.
- Да всё туфта. Знаешь, ничего не радует в жизни.
- Влюбиться тебе надо. У тебя депрессия.
- Ага! С какой-нибудь мандой связаться. Будет крутить хвостом. На кой хрен мне это надо?! Дорого они нынче стали стоить, девочки. А нас, Реповых, как ты знаешь, на плохих не тянет.
- Что верно, то верно, - согласился Артур и налил себе стопку. – Бередит душу, стерва, а сама звездой виляет! Гадина!
- Ты о ком?
- Да не важно. Грустно мне, братка. Устал я тоже очень. Они считают, что мужики созданы, чтобы их финансировать, для них что-то делать. А смысл любви-то прост: чтобы засадить, не более. Всё остальное придумали лохи. Пороть их надо, как встарь, вот и дурь-то из них повылетит. Больше будут давать честному народу.
- Ну и кабель ты, Фига! Стоит, небось, у тебя на каждую суку. Бычара! Пей лучше водку да угомонись.
- А может тёлок снимем, а ?! Айда на ****ки.
- Забей. Запей лучше.
- Сам же растравил душу.
- Жизнь такая, Артурик.
Они обнялись и долго грустили фразами, допивая бутылку.
Отход в Уагадуду
Прошло полгода. Осенний прилипало-пейзаж сменился апрельским ветром и пробивающейся листвой. Знаете, когда много света, синего неба и набухающие почки берез рвут на настойки в отрепьях какие-нибудь отморозки. Машинам любо-дорого нестись по проспектам, высыхающим и свежим; пешеходам – гулять по тротуарам. А ночи такие сиреневые, фиолетовые. Ясное далекое небо, маленькие-маленькие звёздочки на нём. Башенки и арки Кутузовского проспекта тихо спят во мгле, убаюкивающее лёгкой и всеобъемлющей. Где-то в пяти километрах по Третьему кольцу Гагаринская площадь светится золотой крышей белой высотки и зеленым глазком Оперативного Управления Сбербанка России – эмблемой 1841 года. А между ними темень Воробьевых высот, изгиб реки, Новодевичий монастырь, Плющиха и Мосфильм в тишине. Первые троллейбусы плывут пустые и сонные. Водовозы смывают с обочин проституток и пьяных бомжей.
Хромой Юра стоит возле магазина «Молоко», курит и пьет «Бодаевское Кутузовское пиво». С ним охранник по кличке Борода – Белов Сашка, шутни и затейник всего магазина.
- У нас в деревне, где я живу, в Калужской области, девчонка есть прикольная, Катя Буркина. Вышла замуж в 14 лет за старика-француза.
Белов курит, пуская кольца дыма, сутулый и страшный на вид с подслеповатыми глазами в очках.
- А тот возьми и помри через два месяца после свадьбы. Страдал бедолага каким-то недугом. Фамилия у него прикольная была: Фассо. И Катя, горемыка, взяла двойную фамилию: Буркина-Фассо.
- Хех! – усмехнулся Юра. – Я при Советах в Министерстве машиностроения работал, почему, собственно, и квартиру в Дорогомилово получил. Ездили мы в Африку неграм производство ставить. У них страна есть такая – Буркина-Фасо. Столица Уагадуду называется.
Борода тоже рассмеялся.
- Так вот, наша Уагадуду решила меценаткой стать, пророком что ли. Всё состояние мужа по завещанию приняла, какую-то конторку открыла и давай ездить по российской глубинке с бредом-пропагандой какой-то и дарами милости барской посыпать уезды словно серебряными подковами на трёхсотлетие дома Романовых в Петербурге. Благотворительница и миротворка.
- А что, старик покойный богатый был?
- Да, были деньги. Да и крыша у неё солидная: ростовский бандит какой-то.
- Южный? Это я вот тебе расскажу, случай со мной был в ихнем Ростове. В прошлый год на море ездил в Сочи один, без жены. В Ростове заходит в вагон бабулька кавказской национальности, просит Пятихатку разменять. А идет из глубины вагона, будто с кем-то едет и хочет выйти, прикупить чего-нибудь на мелочь. Ну, ей меняют ложки какие-то. Я специально за ней пошёл проследить, что будет дальше. Она из вагона выходит, нормальные деньги в сумку кладёт, а из груди (О, это заветное женское место натурального кармана!) новую пятисотку фальшивую достаёт. Вот он какой, Ростов-на-Дону. Вест бандитский город.
- Да, уж, - соглашается Борода. – Поговаривают, вроде отец он ей, но не знают точно. Она интернатская у нас всю жизнь была. Родителей её никто не знает. И документов нет. А тот её финансирует капитально. Всё при делах, навороты.
- Неправильно ты говоришь, Борода. Материально спонсирует, а не финансирует. Финансовые отношения возникают лишь только тогда, когда одной из сторон отношений выступает государство.
- Да какая разница?! Мудрёности ваши не признаём.
- Напрасно. Всю жизнь в охранниках проходишь, дуболом. Мозгами надо шевелить в наш век.
Белов что-то хочет возразить, но мимо, гудя, несется по Кутузовскому проспекту красавец Мерседес «S»-класса, белый. На Третьем кольце сворачивает и улетает в сторону Краснолужского моста. Там, под мостом, возле расписанной граффити будки внедорожник «Шевроле» его поджидает. Мерс съезжает, останавливается мягко, светятся красивые фары, потухают. В предрассветной темноте выходят из машин четверо: из Мерседеса в кожаном пальто Вороной и с ним Мурён Матвеев, бык новгородский.
- Убирайся в свой поганый Ростов! – говорит вышедший из «Шевроле» крепко сбитый и абсолютно лысый тип.
С ним телохранитель здоровый в коже.
- Биса, давай, не надо такие слова. Что я сделал вам? Москва огромный город, давай, разойдемся по-хорошему. Всем места хватит.
- Ты уже задолбал моих ребят своим кидаловом. Ресторан «Храм Дракона» на Ленинском мой, понял?
- А что это ты мне запрещаешь иметь там долю? У меня рядом хаза на Вавилова.
- Вот и сиди на своей Вавилова в старушечьем маразме хрущевок, понял? И голову свою не суй никуда.
- Ну, так не пойдет. Я тоже жить хочу.
- Если хочешь жить, уезжай в Ростов. Я тебя последний раз предупредил. И чтобы эта твоя шлюха больше в «Храме Дракона» не появлялась. Понял меня?
- Считай, что я не слышал тебя, Биса.
- Плохо тебе будет, Папа.
- Скажи об этом Петровских и Седому. Оба на Ваганьково гниют.
- И за Седова с тебя еще спросят, Папа.
- Давай, езжай, а то воздух испортил.
- Это ты могильным тленьем воняешь.
- Вали!
Вороной озлобленный сел в «Мерседес» и поехал в сторону Мосфильма. «Шевроле», не включая фар, плавно вырулил на Котельническую набережную и попёр в сторону Реджиссон-Славянской.
На Мосфильмовской дом один в кино-кампании «Фильм Юнион» утро начиналось неровно. Генеральный директор Константин Кикичев, развалившись в мягком шведском кресле, ел бутерброд с белужьей икрой, что-то гонял на компьютере. Утренний Интернет хорошо шёл на Мосфильме. Озлобленный к нему ввалил Вороной.
- Где Рагушевский, Костик?
Кикичев сразу собрался, подтянулся в кресле.
- У отца в Минкультуры, видимо, Глеб Амирович. Что-нибудь случилось?
- Случится. Все может быть. Сотовый его ни хрена не отвечает. Скажешь, что я его искал, пусть приедет ко мне на Вавилова. Скажи, это срочно и очень важно.
- Я передам обязательно.
Вороной уже хотел уходить, но мысль какая-то вдруг остановила его на пороге.
- Ты со Светкой больше в «Храм Дракона» не езди, понял?
- А что случилось? Она выходит за меня замуж, вы сами разрешили…
- Я сказал, не езди! Что в Москве, других ресторанов что ли нет?!
- Но это её любимый, Глеб Амирович.
- Это не моя территория. Короче, не езди и все. Узнаю, что были, скальп с обоих сниму. Ты меня еще не знаешь, - и, хлопнув дверью, ушел.
Костик остался сидеть озадаченный. Даже немного вспотел и забыл про икру и Интернетские поронсайты.
- Вот так приход. Пошла вода в хату. Начинается ангар, - пробубнил он в заминке.
***
Вороной собрал свою гвардию, чтобы сообщить нечто важное. Был взволнован больше обычного, и игра на полную «Тату» «Мальчик-гей» в магнитолах машин его не прельщала. Кузя было врубил, но Глеб жестом приказал выключить.
- Беда случилась, парни. Нехорошая. Авторитеты вызывают на ответ. Порешили мы с вами Седого и попали, пацаны. Отвечать за это надо.
- А что, и ответим! Черепа всем посрубаем, - забахвалился Чуня – Чунихин Андрей, хитроватый бандит-беспредельщик, состоящий в бригаде Папы до первого замечания. Пока его беспределы терпели.
- Дурак ты, Чуня. Этим черепа не посрубаешь. Они кому хочешь… Воры в законе. С ними так: если поеду, с меня авторитет снимут. Если не поеду, значит, объявляю им войну. Они объявят на меня охоту. Понимаю, что вас подставляю, но я решил не ехать, поца. Поэтому собрал вас здесь, чтобы предупредить. Давайте, расстанемся по-хорошему, иначе и за вами будет охота. Это не будет считаться бегством, трусостью, если вы оставите меня сейчас. Это не западло. Так что, братишки, по машинам, заводи моторы.
- Нет, постой, Папа. Так не пойдет. А расчетец? Если им надо, они нас везде из под земли достанут, - Чунихин подбивал остальных на проценты.
- Ну и что тебе надо, болван? – не понял Глеб.
- Деньги, которые нам причитаются.
- Дурак! – ругнул его Корж – Коршиков Александр, толстый молодой парень после армии, болеющий за ЦСКА, обожающий голубей и немного похожий на Пьера Безухова.
- Вы как хотите, а я уйду, - замямлил Чуня.
Сел в свою шестерку, завел мотор. За ним потянулись другие: Рожков, Матвеев. Кузнецов долго смотрел в глаза Вороному, тот благословил его на уход.
- Иди, Кузя, с ними, пока в машине место есть. Давай.
У Санька проступили слезы. Этот мощный бык обнял шефа и прослезился. Тот похлопал его по плечу. После него, не долго думая, уехали Корж и Брюнет. Остался только Фига.
- А ты чё, Артурик? Особенный что ли? Я же сказал, вали отсюда! Ну?!
- Я никуда не уеду. Объявляй им всем войну, Папа!
Вид его был озлобленный и сосредоточенный. Глеб  зучающее смотрел на него, будто не знал, не узнавал прошлого Фигея. Что-то оторвалось, изменилось в нем.
Вдвоем они поднялись в квартиру.
- Я жду звонка, - сказал Глеб, глядя в окно. – Потом выкидываю мобилу на фиг. Надо выпасть в хвосты, брат. Уйти. А как же ты это? Ведь у тебя семья? Михалыч, твой пахан, золотой человек. Что же ты. Сестер вон сколько, замуж надо выдавать.
- Я с вами до конца.
- Ну ладно, следи за улицей. Вечером улетаем в Ростов. Ты знаешь, я твоему отцу пятьдесят тысяч долларов передал. На спецсчет в  «Банке Москвы» до востребования. На их клуб. Остальное Катюшке. Помнишь её?
- Еще бы. Это ж ваша дочь.
- Не знаю. Так и не узнали врачи, сволочи! Падлы. Но я все для нее успел сделать. Она богатая теперь, занимается любимым делом, ну и дай бог.
- Вы себя так рано не хороните. Мы еще повоюем.
- Конечно, - усмехнулся Вороной, но взгляд его был печальным.
В тишине вавиловской квартиры раздался злосчастный звонок. Глеб медленно поднес трубку к уху. Минуту отнекивался междометиями, потом отключил свою Nokia, подошел к окну и в полуоткрытую форточку выкинул телефон на тротуар.
- Всё, - заключил он.
До вечера сидели, смотрели видео. Быстро нагрянули серые сумерки. Большие спортивные сумки стояли у входа. Обулись.
- Выйди, проверь фон на улице.
- Фига спустился в подъезд. Тихо. Редкие машины рулят к Дмитрия Ульянова. Нет-нет менты проползают дежурные, высматривая одиноких лимитчиков, чтобы выколотить из них до пятисот рублей за проживание в столице без регистрации. Поднялся в квартиру, взвалил сумку на плечо, сказал: «Нормально». Вторую сумку взял в руку. Вороной, укутавшись в кожаное пальто, захватил с собой только барсетку.
- Бабло у нас есть?
- Две штуки.
- Заводи мотор.
Вышли на улицу. Только включили на крыше банка зеленую чашу. Артур открыл шефу дверцу машины. Но тот вдруг дёрнулся и упал на спину в судорогах. Голова его вся была залита кровью.
- Сволочи! – только и успел простонать Глеб.
Стреляли из снайперской винтовки с прицелом ночного видения. Стреляли с крыши банка…
***
   Из речи товарища Обдонова на расширенном заседании клуба «Якобы» из стенографического протокола собрания в станице Егорлыкская.
- Это тот самый, по прозвищу Бутан, - слышатся голоса в зале.
Все взоры внимательно устремлены в него, молодого человека лет двадцати четырех – двадцати пяти, в легкой кожаной куртке, старой и потертой, поверх бабушкиного свитера крупной вязки черного с красной полосой на груди. Прическа, аля «Битлз» 1965 года. Глаза горят в томлении мысли, голос правильный, ясный.
- Товарищи! Братья! Друзья! Пользуясь случаем, что Владимир Михайлович не регламентировал мое выступление, не буду особенно краток.
Смешок в зале.
- Начну с целей создания нашего клуба: борьба с капитализмом как выразителем алчного и тупикового индивидуализма и эгоизма, потребительского мещанского менталитета общества, пропаганда альтернативных, жизненных позиций, духа товарищества, коллективизма и народности, то есть, когда интересы коллектива ставятся выше личных, при сохранении, конечно, права выбора и даже формирования коллектива по характеристикам, каким отвечает гражданская позиция интеллигентной личности. Это благие цели, как мы решили, по приближению и созданию, формированию изнутри коммунистической основы общества. Мы, коммунисты, всегда были социалисты и материалисты. По Марксу исходили из того, что бытие формирует сознание на всех уровнях, и посему, как живет человек, так он и мыслит, и действует. Мы также учитываем и то, что сознание сильно влияет на вторичное бытие. Человек сам способен влиять на внешнюю среду. Зная, что тут сотни связей, сложнейшая система первичного, вторичного, примитивного и многоотраслевого уровней коммуникации, мы все же упускаем из виду и тот факт, что помимо социальных и бытовых стереотипов мышления в человеке проявляется в минуты пассионарного увлечения и вдохновения импульс созидания и креатива, творчества, радостного труда как любимого дела. Этот-то импульс и есть герб нашего красного флага, а не рабский изнуряющий и отупляющий каторжный труд. Это добровольное усилие, возникающее на пике эмоционального оргазма. В наш век технического и электронного материализма упор внимания науки, государства и общества уделяется физической и ментальной материи интеллекта, и мы забываем про эмоции, чувства, астральную энергию, которая является не менее мощным ресурсом, который атрофируется сейчас и предоставлен самотеку, то есть неконтролируемым психиатрическим услугам, всяким мутным релаксациям, нерациональному, неэффективного досугу, так бездарно транжирящему социальные энергетические ресурсы человека и общества. Таким образом, социальный альтруизм, тяга к борьбе за справедливость, победа в человеке высших инстинктов, воспитание в новых поколениях в виде интересной прививки чувства скромности, уважения к труду и усилию человека; гармоничное развитие всех видов деятельности человека от физической до духовной – все это есть то, что я определяю как часть идеального в человеке, но идеального не метафизически, а диалектически. Эта часть идеального в человеке побуждает его на подвиги переобустройства своего существования и внешней среды вокруг него. Формирование мечты, идеалов в человеке есть важнейшая наша задача. Наша функция. Тут надо заметить, что не потребительской американской мечты, а другой. Что это за мечта и какой ей надобен ресурс, попытаемся ответить на эти вопросы, не кривя душой, объективно. Для того, чтобы ответить на эти вопросы, высвечу некую подтему в нужном мне контексте. Мертвое поколение. Что это за поколение? Молодежь от 24 – до 29 лет, которая не нужна государству не иначе как налогоплательщики или призывники. Охарактеризую это поколение. Оно сформировалось на переходном этапе при развале советской системы мировоззрения. Оно чувствует в себе потенциал комсомольского энтузиазма, который совершенно не нужен локальному меркантильному миру. Это поколение сплошь живет на чужих квартирах в чужих городах, за исключением нескольких миллионов мажоров мегаполисов России. Поколение это занято лакейским прислуживанием и унижением в сфере услуг, ибо материального производства у нас нет, оно все напрочь погублено на корню. Видя, что ничего в стране не производится, у этого поколения возникает апатия к жизни. В большинстве своем это инженеры технических вузов – самый революционный класс в нашем обществе. Мы должны проявить интерес к этому поколению, предупредить скатывание его в пропасть частных мещанских интересов. Нужно не дать сгореть в пустую внутреннему огню уруз этого поколения. Как там у Пушкина: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…». Российская молодежь валяется на полу, никому не нужная, предлагаю ее подобрать.
Заминка в зале. Неодобрение, где-то протест.
- Я понимаю ваши возражения. Эту толпу нужно кормить и духовно, и материально. Чего наш клуб пока себе не может позволить. Мы ведь по сути своей инфантильные философы и демагоги. А жизнь реальная, она вне нас, она жестче наших лозунгов и кулаков. Но дайте срок. Дайте срок. Главное сейчас – обозначить проблему и наметить пути и методы ее решения. Факт налицо. Ненужность целого поколения, его юношеского максимализма и энтузиазма государству и обществу, антагонизм отношений стариков и молодежи (на поверку ведь, между теми, кто наворовал и засел на всех постах в иерархической лестнице государства, и теми, кто пришел им на смену, закончив вузы. Работы нет. Страна в консервации. Лет на сорок. Далее, штрих поколения – бесхребетность, безынициативность их, молодых. Здесь я, конечно, не обобщаю, но определенный пласт таких могу выделить. Они не знают, куда себя деть, свои силы, и выжидают прихода к власти нового Наполеона.
Хе-хе в зале.
- Мы найдем им такого Наполеона.
Голос В. М. Репова: «По существу вопроса, пожалуйста, товарищ Обдонов».
- Вот тут меня Владимир Михайлович подгоняет и поправляет.
В. М. Репов: «Я не подгоняю».
- Хорошо, теперь по существу. Я не зря начал с целей нашего движения, благородных целей, как я считаю, да и думаю, каждый сидящий в этом зале оценивает их точно также.
Голос в зале: «Иначе бы тут не сидели».
- Правильно. Но моя речь немного о другом. Я хотел бы сейчас и здесь акцентировать ваше внимание на глобальные вещи: проблеме добра и зла, боли и эксплуатации в человеческом обществе через призму личностных ориентиров. Я считаю, товарищи, что каких бы социальных мотивов не был слуга человек, он прежде всего личность, и должен обладать всем подобающим личности набором индивидуальных качеств и достоинств, как то: трудолюбие, порядочность и дисциплинированность, внутреннее благородство и культура, скромность, где-то наивность и застенчивость, доброжелательность и лояльность к оппонентам. Обладая набором таких качеств, он не будет бездушным палачом в эпоху социальных революций, национальных конфликтов и расовых распрей. Мы с вами должны искать и воспитывать прежде всего именно такого человека. Впредь я буду называть его с большой буквы и считать гвардейцем наших отрядов. Ситуация в стране определенно напоминает развал Римской империи. Джульетто Кьезо пишет «Прощай Россия», а Анна Кляйн – «Этническое самоубийство». Русский народ, как этнос, умирает. С помощью Запада и пятой колонны – российского мещанства. Русским уготована участь скромных лакеев при хозяине – инородце. Олигархия, как саранча, сожрет Россию задолго до окончания ее исторического цикла. Эти эпигоны и компрадоры отравили страну ядерными отходами НАТО и выкачивают из нее все ресурсы. Мир вступил в эпоху глобализации. В новом тысячелетии рухнули и пересматриваются все ценности прошлых цивилизаций, нет ничего святого и негрешимого. В это момент самым злейшим врагом человечества является рыночное потребительство, основанное на принципе потребления ради потребления, так как ресурсы планеты вскоре исчерпают свой лимит. И поэтому в противовес пропаганде этого яда, мы должны организовать свою пропаганду против потребительства. В этом деле поддержку нужно черпать в юго-восточной эзотерике и теософии, в духе их центростремительного интровертизма, а также не забывать философию Маркса. Беда русских не в том, что терпимы они к другим народам, а в том, что потребительское мещанство грызет их изнутри. Только оно позволяет наглеть кавказцам и людям иной национальности, по их мнению самой талантливой, кричащей громче всех о русской ксенофобии. Потребительское мещанство правит нашими умами, и покуда мы не сбросим его с ментального трона, наш Рим будет рушится дальше, и мы все глубже отбрасываться в допетровские времена, пока наконец над Россией окончательно не поставят крест, назвав таким именем одну из провинций или штатов будущего человечества, населенных другими, чужими народами.
***
Третий поезд Москва – Кисловодск отошел от Казанского вокзала. В купейном вагоне на юг поехала девушка в розовом хайратнике, глаза персидских форм, губы малиновые от авитоминоза. На безымянном пальце левой руки кольцо вдовы, на правом ухе фурнитура Hands – Free. Чем-то похожа на Марию Зубареву, острыми кончиками бровей что ли или маленьким носиком, чуть сутуловата. С ней большой попугай в клетке. Она жует яблоко и читает Булгакова «Мастер и Маргарита». Сосед по купе – пожилой мужчина, похожий конкретно на Павла Садырина, покойного тренера и героя футбольных клубов «ЦСКА» и «Зенит», удивленно-умилительно ее разглядывает и улыбается турецкой улыбкой, когда ловит девичий взгляд.
- Вам нравится Булгаков? – не отрываясь от нее глазами, продолжает улыбаться Паша.
- Да, очень, - тактично улыбается и девушка в очаровательном наплыве эмоций. – Третий раз читаю и нахожу всякий раз новое для себя.
- Вечные книги на том и построены. В каждом возрасте из них можно черпать сокровища. Михаил Булгаков как раз и относится к авторам таких книг. Кстати, Эдик, - он протянул ей коричневую жилистую ладонь. – Эдуард Потресовеч.
- Катя, - пожала руку девушка.
- Это ваш попугай такой?
- Да, это она, самка. Чандра. Мы вместе с ней путешествуем на Кавказ.
- И что же вы забыли, столь очаровательная мисс, в таком опасном краю?
- Еду послушать одного человека. Нового пророка. Может быть слышали, В. М. Репов?
- Может быть и слышал… Так и чем планируете там заниматься?
- Уяснить для себя смысл жизни. И нести людям добро. Простым людям. Быть воспеваемой ими в легендах. Знаете, этакой русской Жанной Дарк, Зоей Космодемьянской что ли. Что бы о тебе слагали стихи, пели песни, рассказывали молодые мамы деткам сказки, предания под вид старины. Разве это не прекрасно?! Меня аж дрожь берет от предвкушения такого счастья. Просто нести людям добро.
- И сколько вам лет, простите за нескромный вопрос? Вы как-то совершенно не вписываетесь в современное поколение?
- Девятнадцать.
- Ого! Это же бред! В таком возрасте мечтать об этом. Невозможно!
- Возможно. Хочется всю отдать себя до монастырского цветения для истории, для людей. Но никомуненужность порой убивает. Она и так убивает по пятьдесят восемь тысяч людей в год от суицида, а тут еще дополнительный депрессняк.
- Интересно, интересно. А вы случайно не сектантка какая-нибудь, еще раз простите за жесткий вопрос?
- Нет, а с чего вы взяли?
- Ведете себя как-то необычно, немного, я бы даже сказал, зомбированно.
- Хех! – усмехнулась девушка.
- А зря улыбаетесь, между прочим. Сейчас вся ищущая молодежь повально в каких-нибудь сектах состоит. Будь то фан- или тус-клубы, партии ультралевые или религиозные организации оккультизма, сатанизма и прочая.
- Просто нет той социальной ниши, которую дали бы занять молодежи, вот и все.
- Ого! Какими вы категориями оперируете!
- Просто в газете читала.   
- Ну хорошо. Всё хорошо, когда самого не касается. Сами-то, как планируете жизнь свою устраивать, а, юная леди? Замуж мечтаете, пади, выскочить за иностранца? Вы ничего не подумайте такого, просто слишком заинтересовали меня сами. Значит, замуж и заграницу?
- Не факт. Почему так решили?
- Все вы сейчас такие, потребители.
- Только не читайте мне морали про ваше поколение, про Павку Корчагина, героя в революционном шлеме без порток строящего БАМ или еще там что. Не надо. Мы это проходили в клипах «Русского размера».
- Избаловали вас, а розгами бы…
- Хех! – усмехнулась еще раз девушка, глядя в окно.
Там, мимо куда-то, неслась Россия с её ветхими деревушками и полустанками дремучими, словно крик о помощи, а над ней незримо, астрально рыскал черный кривой глаз, как клык русофобии.
Большая огненная птица затревожилась в клетке, стала бить остроконечиями крыльев о зубья решеток, метаться по сетке.
- Вот видите, Чандра тоже вступает с вами в спор, - улыбнулась Катя.
- Скажите ей, дорогая Екатерина, что я ненавижу за эту лёгкость молодёжь. За то, как вы сейчас улыбаетесь, как ведёте себя по жизни, как мирозрите. Ненавижу вашу жажду бытия, всего красивого, блестящего, пустого, вашу потребительскую, мещанскую пассионарность обывателя-примата. Сволочи вы все. Где вас кто воспитывал, в каких подвалах взрощены? Выродки! – ругнулся сосед и отвернулся в сторону, даже отсел с книжкой Пелевина про поколение «Пепси».
Девушка пожала плечами, но чтение дальше не получалось. Слишком раззадорил её гражданское «я» этот Потресович. Надо было побить в бубен морально такого. Катя обдумывала способы.
- А знаете, почему вас так коробит от соприкосновения с нами, молодыми, Эдуард Потресович?
Он неохотно повернул к ней большие мешки под глазами опухшими.
- Потому что, во-первых, по каким-то причинам у вас самих не было деятельной молодости, вы упустили свой шанс что-либо сделать, и теперь кусаете локти, ведь так? А во-вторых, вы сами сделали нас такими. Мы – это ваши руки, которые, видимо, из задницы растут. Что умели, то и сделали, вылепили из пластилина. И еще хотите в этом дерьме покорности, инфантильности и авося нас утопить. Нет уж, не выйдет! Мы теперь гордо подняли головы и никакие глобальные катаклизмы нас не заставят их опустить. Вот так-то!
Теперь девушка победно отвернулась, демонстрируя свою гордость в алом румянце возбуждения, вспыхнувшем маке-цветке на её малокровных и худых впалых щеках, нелишенных, тем не менее, особой русской прелести.
- Гордячка! – вспенил уголки губ сосед. – Что из тебя выйдет?
- Актриса, - засмеялась Катя.
Сосед глубоко вздохнул и покачал головой. Больше до Ростова он не хотел с ней разговаривать и всякий раз избегал лишнего взгляда в сторону попутчицы, когда ловил на себе её бабочки-глаза. Хотя маниакально изучал облик соседки долго и внимательно, когда она на него не смотрела, надолго выходил в тамбур курить, читал газеты, ел чебуреки и пил пиво.
В Ростове-на-Дону Катя поймала машину, белую шестерку. В салоне сидели два парня, один был с наглым, другой обкуренным волооким взглядом. За полтос герои согласились подбросить гостью по нужному адресу, поклали вещи дорожные в багажник, клетку с попугаем забросили в салон.
- Вас как зовут, мамзель? – улыбнулся шофер, усатый, немного картавящий парень с чайными глазами сибирских шифанеров времен смерти легендарного летчика Покрышкина.
Это на самом деле был Игорь Репов, брат Фиги, а с ним Егорка Похотков, зять и товарищ. Бомбили автошабашку, нашли попутчицу, девушку Екатерину Фассо. Удивились сильно, когда она запросила везти её в станицу Егорлыкскую к Михалычу.
- А вы откуда его знаете? – спросил, волнуясь и кортавя, Игорек.
- Статью его читала «Чернобыль и Брянщина» в «Правде».
- Ого! А вы что, такой прессой близко интересуетесь? Кстати, это мой отец.
- Да, заинтересовалась с недавних пор. Очень интересный у вас отец, философ. Я думаю, он сможет сформулировать национальную идею, которой так не хватает всем нам и Михалкову в особенности.
- Дай-то Бог, - взгрустнул Репов.
Ехали, болтали о мелочах. Парни были возбуждены женской красотой, очарованием и стройностью пассажирки. Она зачарованно-внимательно разглядывала их степи и балки. Мимо бежали ростовские копры и отвалы, там где-то кто-то в черне чертил сейчас бремсберги и квершлаги, а то и штольнями баловался да укутывался шурфами. Угольный регион – хмурый. Можно и без буквы «х».
Но вот и станица. Мелкий ларёк при въезде на спуске (станица в яме огромной находится). Греки торгуют салом. Много хохляцких машин из Донецкой области, номера еще советские у них: «ДО», старые. Маршрутки распахивают свое гостеприимство дверцами и поля вдоль трасс, ниточками бегущими в Элисту, на Краснодар и Ставрополь. Москва осталась позади, за соснами Хохляндии и тенью Харькова лежит.
Вот и улица Пышных бюстгальтеров вся в грязевых колеях. Гуси гуляют по ней гурьбой, да сельские мальчишки гоняют на мотоциклах. Шестерка подплывает по дверцу в грязи к двухэтажному зеленому дому с балконом и видом на холм. Позади дома с гектар поля под откос травы в аренду взят Михалычем, а дальше, внизу, ручеится приток Егорлыка Тумбень. Маленький Тумбень. Во дворе собака – Дон Кихот еле шевелит огромной цыганской цепью, стоит белая «Нива» - гости у Реповых. Это глава администрации станицы казак Юрий Шлыков с супругой, черной как плащ смерти, и сыном нагрянул. У него когда-то лихачи шоферы работали, пока не уволил за безолаберность и пофигизм. Нет, работу свою они знали хорошо (один другого лучше) и возили первоклассно, но под риск всегда подставляли, да и с милицией постоянные от них проблемы и жалобы оттуда регулярные. Достали, и уволил. Конец пафосу. Михалыч перед сыном тогда развел руками, сказал: «Зарабатывай другим способом». Вот и стали бомбить помаленьку ребята, бензин хоть окупался и бутерброды. На шмотки и тёлок, конечно, не хватало. Но один женатый был, а другой пока одной рукой обходился. Не раз мать заставала за этим занятием.
Шлыкова Михалыч потчивал водочкой, но сам не пил. Отпрыск с турчанкой и Тамарой Дмитриевной смотрели телевизор.
- Они на меня наезжать стали, понимаешь?! – стучит кулаком по столу под хмельком атаман.
Михалыч листает какой-то апокриф, ищет ему цитату.
- Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба. Коринфянам десятая глава, семнадцатый стих.
В комнату вошли приезжие.
- Владимир Михайлович, - начал Игорёк, уважительно по педагогически обращаясь к отцу, - тут к вам паломница из Калужской губернии прибыть изволили. Чтут ваше непьющее начало.
Философ лазурно улыбнулся мутноватыми глазами.
- Многое тебе пришлось выстрадать, девочка, коль держишь сюда путь одна без обозов. Садись подле.
Девушка робко присела, глядя на всех по очереди.
- Тамара Дмитриевна, посмотри, какая красавица к нам приехала, - позвал жену Репов.
Вышла темная, усталая но добрая женщина и подала ей руку.
- Ты, наверно, устала с дороги. Пойдем, я покажу тебе твою комнату. Ведь ты погостишь у нас?
Катя смутилась.
- Тебе нужно помыться с дороги. А потом будешь держать беседу с Владимиром Михайловичем, - Тамара Дмитриевна увещевательно тянула её за собой и приезжая поддалась уводу.
Была баня. Сухой пар сделал молодую кожу шелковистой и румяной, глаза заблестели, взгляд стал голубой-голубой, словно прояснившееся небо в середине осени.
Солнце вечернее золотило турецкую металлическую черепицу соседских крыш. Большой попугай Чандра кормился на кухне с руки младшей сестрой Фигея Галей. Она недавно закончила пятый класс на одни пятёрки. Девочка улыбалась, кормила птицу и ласково ей что-то нашептывала. Игорёк в своей комнате лежал на диване и слушал «Свету». Музыка её плавная мягкими волнами била в голову. Старый настенный ковёр с райскими птицами шоркало дырявое колено худощавых ног в домашних ретузах. Атаман уехал. В доме было тихо и спокойно в этот предзакатный час. Пришла с работы Марина. Она подрабатывала в колхозе дояркой. Шумная, оживлённая пошла ужинать. Узнав от матери о гостье, первая напросилась на знакомство.
- И очень хорошо сделала, что приехала, Катюха!
- Но ведь вы меня совсем не знаете.
- Мы хороших людей сразу чувствуем. У них биополе положительное. Отец-физик тебе по этому вопросу много расскажет. Ты тоже была замужем?
- Да.
- Он тебя бросил?
- Нет. Он умер.
- Жаль. Прости.
- Все в порядке.
- Дети есть?
- Нет.
Зашел степенно на кухню Владимир Михайлович. Сел рядом.
- Ты проделала такой долгий путь. Чем я могу тебе помочь? Ты случайно духи свои не била за сто восемьдесят рублей?
- Нет.
- Как ядрёно пахнут наши веники. Ну, я слушаю тебя.
- Я читала вашу статью в газете «Правда». Там вы рассказывали о вашем клубе святого Якоби. Хотелось бы поприсутствовать на одном из собраний.
- Но ведь он закрытый для посторонних.
- Так значит, никак нельзя? – заволновалась девушка.
- Ради исключения можно, - улыбнулся Репов-старший. – Только оно будет через месяц.
- Ого!
- Поживи у нас, мы очень будем рады.
- Да вы что!
- Нет, серьезно. Нам всем будет ужасно приятно.
- Да, действительно, Катюха! – поддержала отца Марина.
Катя вся зарделась румянцем.
- Мне как-то неудобно стеснять вас.
- Неудобно кое-что делать в бутылку, говорят мужики в колхозе, - Марина взяла её за руку. – Оставайся, прошу тебя. Ты сразу нами полюбилась.
Катя радостно кивнула головой. Такой радушный, домашний прием она не ожидала здесь встретить, хотя, когда ехала сюда, подозревала, что дом этот будет немного со странностями. Действительность превысила все ожидания.
***
  В жаркий солнечный день черная запыленная «99» плавно подъехала на Садовую девятнадцать. В летнем кафе-шашлычной веселились кавказцы. Играли в нарды, пили вино. Дагестанская лезгинка борцовскими ритмами душили, скручивая, пространство.
Из машины вышел парень с длинными русыми волосами в черных очках. Зашел в подъезд, поднялся на лифте на седьмой этаж. Долго терзал звонок слева. Никто не открывал. Наконец, зазвенела щеколда, и в проеме между косяком и полуоткрытой дверью появилось популярное лицо. Чуть пухлые щечки, русые волосы в бигуди, большие нежные коровьи глаза.
- Привет, - грустно улыбнулся приезжий.
- Артур, что тебе еще нужно от меня?! Я сказала, хватит! Конец нашим встречам. Всё! Я тебя не люблю, я тебе говорили об этом?! Я замужем.
- Я все понимаю, Светик. Но я заехал проститься. Уезжаю далеко, навсегда.
- Куда это?
- Далеко.
- Ты совсем что-то опустился после смерти Папы. Посмотри, во что ты одет. На кого стал похож.
- Да уж, бутиков не посещаем, - с сарказмом усмехнулся Артур.
- Волосы грязные, фу!
- Пойдем, посидим внизу, попьем пива напоследок. Последний раз.
- Ой! – вздохнула девушка. – Ну хорошо. В последний раз. Сейчас, только переоденусь, подожди на улице.
- Муж-то где?
- Тебе скажи, кабелина несчастный.
- Ну-ну…
- В командировке в Швейцарии. Он теперь в гору пошел. Его Рагушевский дальше двигает.
В кафе они зашли порознь. Он заказал себе «Гессера», ей «Хольстена». Сели пить холодное в тени. Блаженно в жару пить холодное пиво. Расслабляет, пленяет как-то. Он все смотрел в ее глаза, она отводила взгляд. Парень снял очки, расстегнул джинсовую ветровку.
- Фу, оделся, как на северный полюс! Плюс сорок пять на улице. Ты чего, совсем поехал?
- Я просто тебя люблю, Света.
- Зачем?
- Глупый вопрос…
- Разумный вопрос! Обещай мне, что больше не будешь надоедать своим присутствием, забудешь меня.
- Я этого не могу обещать.
- А ты все-таки обещай!
- Я не выполню этого обещания. Хочешь, я умру, чтобы доказать тебе свою любовь, если в другие аргументы ты не веришь?!
- Ты сумасшедший, Репов! Мне не нужна твоя любовь, хоть ты крокодила проглоти. Понимаешь?! И вообще, зря я с тобой вышла сюда. Все, уезжай.
- Можешь не уходить. Я первый уйду. Но знай, никто и никогда не любил еще, как я тебя!
- Бред какой-то!
- Я кладу свою жизнь на алтарь перед тобой. Ну что тебе стоит бросить его?
- Уезжай.
- Так значит, никогда ты меня не полюбишь?!
- Никогда. Теперь успокоился?
- Ведьма!
Парень встал из-за стола и пошел к машине.
- Ты еще вспомнишь обо мне, не зайдет это солнце.
- Он сумасшедший, - улыбнулась она кавказцам.
Артур сел в машину, газанул яростно, оставив за собой облако выхлопных газов.
Жаркий Ростов-на-Дону прятался от солнца в тени тополей, жался в бульвары каштанов, отражался в пене фонтанов. Время шло к вечеру.
Репов измерил весь Буденновский проспект, Ворошиловский и снова повернул машину на Садовую. Что-то внутри него оборвалось.
Вечер душный давил прессом большой город…


01.11.2001